что случилось с дочерью цветаевой ириной
Лина Бернштейн. «Умерла в приюте Сережина дочь—Ирина»: Текст и контекст[1]
Говоря о смерти младшей дочери Марины Цветаевой, Ирине, биографы Цветаевой часто цитируют художницу Магду Нахман, которая в письме к своей близкой подруге, художнице Юлии Оболенской, в 1920 году сообщала: «Умерла в приюте Сережина дочь — Ирина — слышала ты? Мих. Сол.[2] под арестом — это на днях Вера писала. Лиля хотела взять Ирину сюда и теперь винит себя в её смерти. Ужасно жалко ребёнка — за два года земной жизни ничего, кроме голода, холода и побоев».[3] Цитирующие обычно выпускают предложение «Мих. Сол. под арестом — это на днях Вера писала». Иногда также цитируется ответ на это Оболенской: «Я понимаю, огорчение Лили по поводу Ирины, но ведь спасти от смерти ещё не значит облагодетельствовать: к чему жить было этому несчастному ребёнку? Ведь навсегда её Лиле бы не отдали. Лиля затратила бы последние силы только на отсрочку её страданий. Нет, так лучше. Но думая о Серёже, я так понимаю Лилю. Но она совсем не виновата. Что это с Мих. С., Господи? Ничего не понимаю».[4] Последнее предложение из того же письма, как правило, тоже опускается. Выпущенные предложения как бы не имеют отношения к судьбе Ирины.
Затем почти сразу внимание исследователей переключается на Цветаеву. Иные задаются вопросом: «Кто такая эта Нахман, чтобы писать об Ирине? И почему ‘Сережина дочь’, когда Эфрона даже в Москве не было в это время?» Действительно, кто такая Магда Нахман и почему она не упоминает имени Цветаевой, от которой зависела судьба Ирины? Откуда она пишет и где Лиля, Елизавета Яковлевна Эфрон, тетка Ирины? Почему ни она, ни другая тетка, Вера Яковлевна, Ирину так и не взяли, хотя в письмах друг к другу горячо обсуждают такую возможность?
Об обстоятельствах трагической смерти дочери и о своих противоречивых чувствах к ней и к тому, что с ней произошло, Цветаева пишет сама: в письмах, записках, косвенно в стихах и в прозе. Ее биографы по-разному интерпретируют эти свидетельства, пытаясь разобраться в случившемся.
Задача этой статьи разобраться в обстоятельствах жизни и мотивациях других действующих лиц этой драмы. Не пытаясь ни оправдывать, ни судить тех, кто так или иначе был причастен к жизни Ирины, посмотрим, кто они были и что происходило с ними в момент ее смерти.
Начнем с художницы Магды Нахман, на которую так часто ссылаются биографы поэта. Она познакомилась с Цветаевой, Сергеем Эфроном и его сестрами Лилей и Верой летом 1913 года на даче Волошина в Коктебеле. Среди экспансивных, шумных волошинских дачников она выделялась внешним спокойствием и молчаливостью, за что и была прозвана “тишайшая”. Магда, всегда ходившая с блокнотом и карандашом, сделала несколько карандашных портретов Сергея Эфрона. Она же автор единственного прижизненного живописного портрета Цветаевой.[5]
Несмотря на это, близости между Мариной и Магдой не произошло, отношения не сложились. Возможно этому способствовала разность темпераментов и внешних проявлений личности. Художник и его личность не были для Магды тождественны. Она могла восхищаться творчеством художника и в то же время трезво оценивать его как личность. Так, в письме к Лиле Эфрон, написанном из Петербурга, она говорит:
Мне не слишком нравится, что Вам так хочется познакомиться с Блоком. Он прекрасный поэт и как настоящий поэт — весь в своей поэзии, его вечное — там, там в наибольшей чистоте он выражен таким, каков он есть в своей ‘идее’. В проявлениях жизни все это менее чисто, даже случайно. Он, кажется, просто усталый человек. Боюсь, что Вы увидите не поэта, а русского интеллигента, пьющего с тоски, и идола неисчислимого количества женских душ, я знаю историю одной весьма печальной любви к нему.[6]
Да и о стихах Цветаевой, в отличии от стихов Блока, Кузмина, Ахматовой и Ходасевича, Магда не пишет. А читает она много и щедро делится своими литературными вкусами с корреспондентами. Значит, скорее всего и своим творчеством Цветаева ее не задела.
Не близко, но ближе Магда была к Вере и Лиле Эфрон. С ними переписка и встречи продолжались и после Коктебеля, а когда в 1916 году Магда переехала из Петрограда в Москву, она некоторое время снимала дом в Сивцевом Вражке вместе с Верой, а зимой 1918-1919 года делила с обеими сестрами «коммунальную» квартиру в Мерзляковском переулке. Эти отношения далеко не всегда были гладкими, но тем не менее они поддерживались.
С помощью местного энтузиаста, кооператора и почтмейстера, Александра Васильевича Котова,[8] Лиля устроилась режиссером в театр Народного Дома при Усть-Долысском кооперативном товариществе и предложила Магду на место театрального художника; та с радостью согласилась.
Магда была готова ухватиться за любую возможность вернуться к творческой работе, к искусству: до этого она была вынуждена служить учётчицей в лесном хозяйстве в селе Ликино под Владимиром.[9] В то же время, неведомо почему, оказалось, что она стала военнообязанной и не имела права уехать без официального приглашения на другое рабочее место. Такое же положение продолжалось и в Усть-Долыссах: ни Лиля, ни Магда не могли покинуть свою должность, не будучи запрошены на другую. Даже отлучиться на время они могли только по служебной надобности и по очереди.
Позже Лиля писала брату Сергею: «Актрисой я сделалась от голода. Я никогда бы на сцену не пошла, но было так: или умирай, или играй и ври, что ты актриса со стажем. Я сделалась актрисой и. Хлестаковым. Про меня в газетах печатали как об актрисе Художественного театра. Эта моя эпопея невероятна. Я была режиссером, героиней, комической старухой. Магда — декоратором».[10]
Из переписки этого периода между Нахман и Оболенской, и между Лилей и Верой Эфрон видно, как серьёзно Магда и Лиля относятся к своим обязанностям театральных работников: обе разъясняют роли актерам-любителям из крестьян, которые и в театре-то никогда не были, репетируют постановки, учат их правильно читать стихи, занимаются с ребятишками и ставят детские спектакли.[11] Магда гримирует, пишет декорации и конструирует костюмы, при этом все время жалуется на нехватку материала, на то, что краски кончаются, бумагу достать невозможно, помощников нет и все приходится делать самим. Света тоже нет и керосина не выдают. Она жалуется на критику завистников, которых и она и Лиля называют «врагами». В письме к Вере, Лиля приводит высказывания одного «врага», о котором она собиралась писать Луначарскому и Горькому: «Вы приглашаете профессионалов, а мы против профессионалов, долой их! Мы не знаем, что кроется под их профессией!»[12] В более позднем письме, от 9 июня 1920 года, Магда подводит итог за сезон: «Постановок было не мало — больших и малых вместе 24».[13] Об их театре восторженно писала невельская газета Молот, а зрители с энтузиазмом заполняли зал, хотя некоторым надо было идти пешком издалека. Так что и режиссер, и художница работали много и хорошо, а жили впроголодь.
Из писем Магды узнаем об условиях жизни в Усть-Долыссах. Сначала можно было подумать, что по сравнению с Москвой — это рай земной. Котов поселил их у себя в комнатах и кормил как членов своей семьи: «Приехали в Долыссу в пятницу в 6 утра, пока ещё ничего не делали, только кормимся потрясающе: рыбой, гусем, белым хлебом».[14] Но очень скоро положение меняется. Магда сообщает Оболенской:
Мой милый друг, письмо твоё получила, прости, что мало пишу, но тут ужасно неудобные условия жизни, роптать на них, памятуя Москву, совестно, но всё-таки они надоели. Комнаты у нас до сих пор нет, так что всё ещё ютимся по углам у Котова. Вещи девать некуда, дом всегда полон народу, так что никогда не приходится бывать одной, даже с Лилей с глазу на глаз говорить не приходится. Освещения зачастую нет. Трудно найти момент, чтобы писать. Сидеть можно только в столовой. Тут же толчется народ, тут же шьёт портниха, пишутся деловые бумаги и разучиваются роли. Котов по-прежнему очень любезен, но меня это уже тяготит, т.к. я не знаю, как потом расплатиться с ним. В довершение всего он влюбился в Лилю и усиленно это проявляет, сейчас ходит зелёный и очень кислый, т.к. с её стороны взаимности быть не может. Она этим страшно тяготится. [15]
Сетуя на невозможность прислать Вере побольше продуктов, Лиля сообщает: «. дело в том, что у крестьян все отобрано, ни я, ни Магда ничего на деньги купить не можем. Котову приносят, как услугу, а очень не хочется его затруднять и тем обязываться».[16] При таких условиях взять Ирину к себе Лиля не могла, хотя она и знала, что Ирина в приюте. Она пишет об этом Вере.
Но в конце декабря, Магда и Лиля получили одну комнату на двоих:[17] «одна радость: наконец получаем комнату! Отвоевали её с великим трудом, ибо наш антрепренёр, воспылав нежными чувствами к Лиле, всячески тормозил это».[18] И сразу же Лиля начинает мечтать о том, чтобы забрать Ирину к себе: теперь есть, куда ее привезти. У Лили уже был опыт ухода за Ириной: прошедшим летом она жила с девочкой на даче, откормила ее и прикипела к ней душой. Кроме того, у нее был долг перед братом, для которого Лиля и Вера заменили мать. Вот одно из писем Вере с планами на жизнь с Ириной:
. Бери ты отпуск, забирай Иринку и езжай сюда. Иринку я могу оставить у себя. Теперь со столом мы отделились, хлеба больше чем [надо], деньги у меня будут, буду прикупать, Иринка ребенок спокойный, с ней не трудно. С тобою что-нибудь поставим здесь и ты возьми себе роль какую захочешь, и обработай ее здесь в тиши, сытости и чистоте.
Ругаться с тобою честное слово не буду! Буду за тобою ухаживать. Насчет вегетарианства у нас плохо, так что ты крупы привези, но картошки и хлеба хватит. Милая, решай скорее. На днях будет у тебя Ананий Иванович,[19] может быть с ним и приедешь. А Иринка будет у меня счастливейшим ребенком! Как я ее люблю. Может быть Марина и не возьмет ее у меня.
Для меня это такое счастье! Кажется ничего в жизни больше не надо. Верка! Бери ее скорее из приюта, вези ее ко мне. Захвати все платица [так], кот. остались у тебя. Господи как жду ее! Даже забыла как люблю ее. Под Рождество я так ужасно видела ее во сне, что встала ночью к Магде и рассказывала ей. Но тогда я взять не могла, нас кормил Ал. Вас. и я даже и говорить то об этом не могла. А теперь мы ни от кого не зависим. Господи как я рада.
Иринка расцветет здесь, окрепнет. Скоро ведь лето. Родная девочка! Видишь, я так одурела от радости что могу взять ее, что ни о чем больше и писать не могу.
Почти во всех письмах этого месяца Лиля пишет о племяннице, и о планах забрать ее.
Вера готова поехать в Кунцево и привезти Ирину к Лиле. Но это не так просто. Для этого в первую очередь нужно разрешение матери. Казалось бы Вера должна была взяться за эти переговоры на месте, в Москве. Но как раз во время переселения Ирины в приют, она тяжело больна. Об этом сообщает Магда в письме к Оболенской: «Что касается сухарей [переданных с оказией], то часть их отобрали милиционеры. Не знаю, почему Вера и М.С. не дали знать. Кажется, оба лежали в инфлуэнце».[21] В январе сестры обсуждают, как заполучить Ирину. В это время в Москве идут аресты друзей и знакомых; тучи сгущаются и над Фельдштейном. В конце февраля его арестовывают. К этому времени Ирины уже нет в живых. События развивались стремительно и жестоко. Арест Фельдштейна и есть то сообщение Магды в письме к Юлии, на которое исследователи внимания не обращают. Этот арест последовал вскоре за смертью Ирины. Но можно себе представить, в каком состоянии находилась Вера в январе и начале февраля 1920 года.
Отзыв Оболенской на сообщение о смерти Ирины, хотя и звучит странно и жестко, имел под собой некие основания: Цветаева забрала Ирину с дачи Лили неожиданно и резко. Лиля была больно ранена потерей ребенка. И то, что Оболенская не упоминает имени Цветаевой, указывает на недружественные отношения ее круга друзей к поэту.[22]
Магда, деля свою жизнь с Лилей в момент написания письма о смерти Ирины, естественно солидарна с ней: «Сережина дочь» — это несомненно выражение Лили, это то, как Лиля ощущает свою вину по отношению к брату: не уберегла его ребенка в тот момент, когда он Магда, деля свою жизнь с Лилей в момент написания письма о смерти Ирины, естественно солидарна с ней: «Сережина дочь» — это несомненно выражение Лили, это то, как Лиля ощущает свою вину по отношению к брату: не уберегла его ребенка в тот момент, когда он вынужден был бежать с родины. Магда передает сообщение о смерти Ирины так, как она его услышала.
Ирина умерла. Теперь надо было спасать ещё живого Фельдштейна. В марте Вере разрешили свидание с ним. Вскоре о нем начинает хлопотать брат Оболенской, Леонид Леонидович (1873-1930).[23] Юлия сообщает Магде: «Только что вернулась от брата. Ловила его между заседаниями, чтобы похлопотать за М.С.».[24] В тот раз Михаила Соломоновича удалось спасти.
Цель этой заметки — дать контекст для часто цитируемых слов и объяснить, при каких обстоятельствах они были написаны. Из этого контекста ясно, что нет повода осуждать Нахман за то, что она не упоминает имени матери умершего ребенка.
[1] Я благодарна моей коллеге Елене Неклюдовой за интересные и полезные замечания при обсуждении моей работы.
[2] Михаил Соломонович Фельдштейн (1884-1939) — гражданский муж Веры Эфрон, юрист, правовед, публицист, сын писательницы Р.М. Хин (в первом браке Фельдштейн, во втором браке Г ольдовской). Неоднократно подвергался арестам, в последний раз 26 июля 1938, расстрелян 20 февраля 1939.
[3] РГАЛИ, ф. 2080, оп. 7, ед. хр. 45, л. 142; 12.Ш.1920.
[4] РГАЛИ, ф. 2080, оп. 1, ед. хр. 7, л. 57/об., 19.Ш. 1920.
[5] Один из портретов Эфрона хранится в РГАЛИ, в фонде Юлии Оболенской (ф. 2080). Другой портрет можно увидеть на фотографии Анастасии Ивановны Цветаевой в ее комнате. Этот портрет был арестован вместе с А.И. и пропал бесследно. Возможно он был написан масляными красками: трудно определить по фотографии. Копия (плохая) этого портрета находится в Музее Цветаевой в Москве. Портрет Цветаевой находится в частной коллекции в России.
[6] РГАЛИ, Письма Е.Я. Эфрон. Ф. 2962, оп. 1, ед. хр. 91, б/д; до 1916; адрес: Арбат, Малая Молчановка 8, кв.27.
[7] Вера Эфрон и М.С. Фельдштейн дружили многие годы и в конце концов съехались весной 1919.
[8] В своей книге Усть—Долысские истории Л.М. Максимовская пишет: «Котов создал Усть-Долысский Центральный Кооператив с просветительскими целями, причем не только лекции и спектакли должен был устраивать Кооператив, но и освещать окрестные деревни в буквальном смысле слова — с помощью динамо-машины, установленной в здании бывшей почтовой станции. Бизнес, искусство и просветительство каким-то образом должны были совмещаться». (СПб.: Нестор-История, 2009, с. 23) Эфроны и Цветаева дружили с Трубчинскими и Жуковскими, поместья которых находились около Усть-Долысс. Анна Яковлевна Эфрон была замужем за Александром Владимировичем Трубчиснким, племянником Карпа Трубчинского—владельца усадьбы Долыссы. Аделаида Герцык была замужем за Д.И. Жуковским, чья усадьба Канашево соседствует с Долыссами. Возможно из-за этих связей Котову и пришла мысль пригласить Лилю.
[9] Вспомним, как невыносимо было Цветаевой «служить». Другой пример неприспособленности к службе — Владимир Набоков, который продержался в немецком банке целых три часа, хотя и бедствовал в Берлине.
[10] РГАЛИ, Письма Е.Я. Эфрон. Ф. 2962, оп. 1, ед. хр. 91, р.р. 72-73.
[11] 30/111/1920 Магда пишет: «Участвуют любители, почти все и в театре не были, совершенно некультурны. Развязать их, объяснить, что жесты, дикция, игра, ансамбль—всё-таки очень много—очень много, что в постановках нет фальши и дурного вкуса». РГАЛИ, ф. 2080, оп. 7, ед. хр. 45, л.л. 150-154/об.
[12] РГАЛИ, Письма Е. Я. Эфрон. Фонд 2962, оп.1, ед. хр. 23, л. 9-11об.
[14] Из письма Нахман. РГАЛИ, ф. 2080, оп. 7, ед. хр. 45, л. 189, б/д, по контексту ноябрь 1919.
[15] РГАЛИ, Ф.2080 оп.1 ед.хр.45, л.л. 107-109 об.; 23/XII/1919. В переписка Нахман и Оболенской переплетаются заботы о пропитании с самыми интересными рассуждениями об искусстве, книгах, человеческих отношениях. Вот ещё один кусочек о бытовой стороне пребывания Магды и Лили в Уст-Долыссах: «Живём мы как птички небесные. Три недели уже нам не дают пайка и мы питаемся приношениями благодарной публики в виде овощей и яблок, простокваши и ватрушек, но нельзя же всегда так жить, не век же будут нас кормить. Уже 2 мес. не дают дров, и я собираю щепки и ими топлю. Одним словом, настоящее нищенство, ибо денег тоже не дают. Два дня гостили у священника, и там отъедались, а то мы всё-таки голодаем. Черт знает что». (Ibid., л.л.186-188/об) Священник, которого упоминает Магда, Митрофан Иванович Ширкевич, жил в селе Кубок, Невельского уезда. Здесь Лиля и Магда познакомились с его дочерью, Зинаидой Митрофановной Ширкевич, которая стала ближайшей подругой Лили на всю жизнь.
[16] Е.Я. ЭФРОН — письма ВЕРЕ. РГАЛИ, фонд 2962, оп.1, ед. хр. 23, л. 107, 23/ХІІ/1919.
[17] Мне удалось побывать в этой комнате. В нее можно было попасть из зала, где была устроена сцена, и выйти с другой стороны в заднюю комнату, т.е. комната была проходная без выхода на улицу, примерно в 20 кв. метров.
[18] РГАЛИ, ф. 2080, оп. 7, ед. хр. 45, л. 174.
[19] Местный крестьянин, часто ездивший в Москву и привозивший посылки от Лили и Магды.
[20] РГАЛИ, Е.Я. ЭФРОН — письма ВЕРЕ. Ф. 2962 оп.1 ед.хр.23, 15, 15об., 16, 16об.
[21] РГАЛИ, Ф.2080 оп.1 ед.хр.45, л л. 167-170, 170 об., б/д (ноябрь-декабрь, 1919).
[23] С 1915 года Л.Л. Оболенский был членом РСДРП, меньшевик. После Октябрьской революции примкнул к большевикам, занимал ряд ответственных постов. Во время ареста Фельдштейна состоял Членом Малого Совнаркома
Марина Цветаева и её дочери. Часть 4
Аля выздоровела к концу февраля. По счастью, обошлось без санатории – если бы Цветаева исполнила свое страстное намерение свалить ее, больную, с плеч в доступную ей «санаторию» образца февраля 1920 года, то живой бы Аля оттуда не вернулась.
Из смерти Ирины Эфрон Марина Цветаева соорудила подобающий пир духа:
О качестве мышления Геворкян, впрочем, блестяще говорит следующая ее фраза: «Во всяком случае, в цитированном уже письме к В. Звягинцевой и А. Ерофееву, которое начато было 7-го, а закончено 20 февраля (достаточный срок для того, чтобы — при желании — попытаться найти себе оправдание), нет ни намека на упрек Вере Яковлевне, находившейся тогда в Москве, болевшей и в силу этого не забравшей Ирину, напротив, она упомянута вполне дружелюбно, хоть и попутно: “Никто не знает, — только одна из здешних барышень, Иринина крестная, подруга Веры Эфрон. Я ей сказала, чтобы она как-нибудь удержала Веру от поездки за Ириной — здесь все собиралась (так в книге! — Т.Г.), и я уже сговорилась с какой-то женщиной, чтобы привезти Ирину — и как раз в воскресенье”.
Мраморен здесь даже не маразматический разговор про воздержание от возможных упреков в адрес Веры, которая якобы не забрала Ирину по болезни, когда ТУТ ЖЕ Геворкян цитирует слова Цветаевой о том, что та сама удерживала Веру от этого. Мраморна здесь та идея, что датировка письма 7/20 февраля означает, что Цветаева его писала две недели. Наличие старого и нового стиля от Геворкян ускользнуло.
3) Эфрону Цветаева отписалась следующим образом в 1921 году:
“…чтобы Вы не слышали горестной вести из равн[одушных] уст, — Сереженька, в прошлом году, в Сретение, умерла Ирина. Болели обе, Алю я смогла спасти, Ирину — нет.
Не для В[ашего] и не для св[оего] утешения — а как простую правду скажу: И[рина] была очень странным, а м[ожет] б[ыть] вовсе безнадеж[ным] ребенком, — все время качалась, почти не говорила, — м[ожет] б[ыть] рахит, может быть — вырождение, — не знаю.
Конечно, не будь Революции —
Но — не будь Революции —
Не принимайте моего отношения за бессердечие. Это — просто — возможность жить. Я одеревенела, стараюсь одеревенеть. Но — самое ужасное — сны. Когда я вижу ее во сне — кудр[явую] голову и обмызганное длинное платье — о, тогда, Сереженька, — нет утешения, кроме смерти”
Сереженька, если Вы живы, мы встретимся, у нас будет сын. Сделайте как я: НЕ помните.
Не пишу Вам подробно о смерти Ирины. Это была СТРАШНАЯ зима. То, что Аля уцелела — чудо. Я вырвала ее у смерти, а я была совершенно безоружна!
Не горюйте об Ирине, Вы ее совсем не знали, подумайте, что это Вам приснилось, не вините в бессердечии, я просто не хочу Вашей боли, — всю беру на себя!
У нас будет сын, я знаю, что это будет, — чудесный героический сын, ибо мы оба герои».
4) Анастасии Цветаевой сестра Марина отовралась по-другому, свалив всю вину как раз на Веру и Лилю Эфрон: «в декабрьском письме к Анастасии Цветаевой… сообщив о смерти Ирины, она писала: “Лиля и Вера вели себя хуже, чем животные, — вообще все отступились”.»
Мужу, понятное дело, она так про сестер его врать не рискнула.
Вот что значит Поэт – прозаик бы хоть какое консолидированное вранье придумал бы, а Поэт всем пишет разное, как вдохновенье легло.
6) С самой собой Цветаева еще много и вкусно играла на эту тему.
“История Ирининой жизни и смерти:
На одного маленького ребенка в мире не хватило любви”
Итак, для верности. Не было никакого одиночества в беде. Не было никакого двухмесячного ухода за тяжелобольной Алей: на момент смерти Ирины она ухаживала за тяжелобольной Алей дня два, а до того ухаживала за почти здоровой Алей еще две с половиной недели – и отнюдь не одна. Ей помогали Жуковская и Вера Эфрон, все это происходило в многолюдном доме, и уход за Алей не мешал ей приглашать гостей и составлять поэтические сборники. Прокормить обеих дочерей она целиком могла даже не работая, а работать не хотела из принципа. Совмещать работу с уходом за Алей она могла отлично, так как ухаживала за Алей не она одна; работать она не желала и тогда, когда никто еще и не болел ничем. Никакой тяжелой болезни три месяца подряд у Али не было: она переболела до февраля дважды, и не очень сильно, раз уж выжила при этом в приюте без медпомощи, а вот в феврале действительно свалилась в третий раз с температурой 40, но Ирина умерла в самом начале этой болезни Али, если вообще не ДО ее начала.
А до этого помошь Цветаевой Але, болевшей в Кунцево на гноище, в голоде, холоде и без всякой медпомощи, выразилась в следующем: за полтора месяца этой болезни Цветаева навестила Алю аж целых ПЯТЬ раз (четыре – на кусок дня, один – вечер одного дня и утро следующего) и по меньшей мере в один из этих пяти приездов привезла ей хину.
Ничего из того, что получается под пером цветаеведов, не было. А что было – о том см. выше.
Цветаева, Марина Ивановна — Википедия. (убийство своей дочери).
Цветаева о смерти дочери.
В том же посте я обещал написать полный доклад для википедии, с ссылками на достоверные источники и с соблюдением правил википедии. У меня это получилось, я написал первую статью про Ирину Сергеевну Эфрон (чего не сделал ни один Цветаевский биограф) и отредоктировал главу про Арианду Сергеевну Эфрон. Вот результаты голосования:
К моему большому сожалению статья предлагается к удалению по распоряжению кого то из администрации вопреки рейтингу: Википедия:К удалению/30 января 2018. Предпологаю, что раз писатель великий, то не надо копать его прошлое.
Эта статья предлагается к удалению.
Пояснение причин и соответствующее обсуждение вы можете найти на странице Википедия:К удалению/30 января 2018.
Пока процесс обсуждения не завершён, статью можно попытаться улучшить, однако следует воздерживаться от переименований или немотивированного удаления содержания, подробнее см. руководство к дальнейшему действию.
Не снимайте пометку о выставлении на удаление до окончания обсуждения.
Шанс удаления довольно велик, Цветаевцы грызут мне горло. Но надежда еще есть. Тем не менее статья существует и я публикую ее внизу на случай удаления. Это делается не ради мести поэтесе, а ради возможности узнать правду и прочитать достоверную информацию. Хочу выразить большую благодарность wyradhe ( http://serebro.livejournal.com/406481.html )
написавшим в интернет ру первую работу в этой сфере.
Ирина Сергеевна Эфрон (13.04.1917-15(16?).02.1920) – дочь Марины Ивановны Цветаевой.
В 1917 году Ирина Эфрон родилась в Москве (1). Ее мать известная русская поэтесса Марина Цветаева. Отец – Сергей Яковлевич Эфрон: публицист и литератор, впоследствии агент НКВД. Об Ирине Эфрон на сегодняшний день в основном известно из дневников и писем Цветаевой и ее знакомых. В своих воспоминаниях артистка Гринева-Кузнецова (2) описывает Ирину как девочку наделению талантом к пению:
«Я заглядываю в первую (три шага от входа) комнату: там кроватка, в которой в полном одиночестве раскачивается младшая дочь Марины – двухлетняя Ирочка. Раскачивается – и напевает: без каких-нибудь слов – только голосом, но удивительно осмысленно и мелодично».
Мелодичность голоса Ирины так же упоминаются в воспоминаниях Веры Звягинцевой. Однако по записям самой Марины Цветаевой девочка страдала отставанием в развитии, что подробно описывает в своем дневнике:
Однако это запись могла быть связана с меньшей любовью к младшей дочери со стороны Цветаевой:
Сахар и кровь! Содрогаюсь.
— «Это ничего, Алечка, это от кашля такие жилки лопаются».
Несмотря на жар, жадно ест.
— «А что ж Вы маленькую-то не угостите?» Делаю вид, что не слышу.— Господи! — Отнимать у Али! — Почему Аля заболела, а не Ирина. — (4)
До прибытия в приют, Ирина жила вместе с матерью в доме на Борисоглебском переулке (дом № 6, стр. 1). (5). Отец Эфрон Сергей Яковлевич учувствовал в Белом движении и дома отсутствовал. (6) Ирина росла отстающей в развитии, что могло быть обусловлено недоеданием, холодом и отсутствием надлежащего ухода, и отсутствием любви со стороны матери. Из воспоминаний русской поэтессы Веры Клавдиевны Звягинцевой (7):
«Всю ночь болтали, Марина читала стихи. Когда немного рассвело, я увидела кресло, все замотанное тряпками, и из тряпок болталась голова – туда-сюда. Это была младшая дочь Ирина, о существовании которой я до сих пор не знала. Марина куда-то ее отдала в приют, и она там умерла» (8)
Это так же подтверждает Швейцер Виктория, биограф Марии Цветаевой. В своей книги “Марина Цветаева” она пишет:
Среди знакомых не было секретом отношение Цветаевой к младшей дочери. Н. Я. Мандельштам говорила мне, как были потрясены они с Мандельштамом, когда Цветаева показала им, каким образом она привязывала Ирину «к ножке кровати в темной комнате». (9)
Ирина находилась в антисанитарных условиях, что так же препятствовало развитию. В своей книги Виктория Швейцер пишет воспоминания младшей сестры Марины Цветаевой (10)
Анастасия Цветаева вспоминала, как, вернувшись весной 1921 года в Москву после четырехлетнего отсутствия, она ужаснулась тому запустению, беспорядку и грязи, которыми зарос дом сестры. Воспользовавшись ее отсутствием, она начала приводить все в порядок; мыть, чистить, гладить. И вместо благодарности услышала от вернувшейся домой Марины: «Мне это совершенно не нужно. Не трать своих сил!» (11)
14/27 ноября 1919 года Цветаева с помощью третьих лиц отдает Ирину и Алю Эфрон в приют Кунцево как сирот. (12).
Цветаева сдала дочерей в приют из-за тяжелого материального положения. Работать Марина Цветаева не шла, как она пишет в связи с творческой деятельность:
28-го ноября 1919 г.— продолжение.
Меня презирают — (и в праве презирать) — все.
Служащие за то, что не служу, писатели зато, что не печатаю, прислуги за то, что не барыня, барыни за то, что в мужицких сапогах (прислуги и барыни!)
Кроме того — все — за безденежье.
1/2 презирают, 1/4 презирает и жалеет, 1/4 — жалеет. (1/2 + 1/4 + 1/4 = 1)
А то, что уже вне единицы — Поэты! — восторгаются. (14)
В виду писательской деятельности Цветаева так же не стала торговать антиквариатом и вещами из ее дома (15) на Сухаревке, где спекулянты перепродавали скупленное имущество (16). Об этом своих воспоминаниях Цветаева пишет:
МЦ, 26-го дeкaбpя 1919 г., ст. ст.
«Я так мало женщина, что ни разу, ни разу мне в голову не пришло, что от голода и холода зимы 19 года есть иное средство, чем продажа на рынке». (17)
Жизнь в приюте Ирины Эфрон была довольно тяжелой и длилась до конца ее смерти. Заведующая приютом 24 ноября сообщает Цветаевой, что двухлетняя Ирина в приюте кричит от голода. Цветаева не желая показывать свое родство, называет себя крестной. Из записей Цветаевой:
Я, почти радостно: —«Ну, я же всегда говорила! Не правда ли, для 2 1/2 л она чудовищно-неразвита?»
— «Я же Вам говорю: дефективный ребенок. Кроме того, она всё время кричит. Знаете, были у меня дети-лгуны, дети, к ые воровали»…
— «Но такого ребенка Вы еще не видали?»
— «Никогда».— (Тирада о дефективности, при чем мы обе — почему-то — сияем.)
— «Вы не мешаете ей писать?»
— «Нет, почему? Она пишет, читает, ну а вчера поплакала немножко. Она читала книжку, рядом другая лежит, подошел мальчик — неграмотный — тоже захотел посмотреть»…
(Бедная Аля! Это как если бы какой-нибудь солдат со Смоленского захотел «посмотреть» мою золотую, с золотым обрезом — без единой картинки! — Беттину!)
— «Ваша девочка там говорила мне, что Аля не ходит в школу»…
— «Да, да, мы ее не заставляем, надо, наоборот, приостановить развитие, дать ей возможность развиться физически»…
— «Ну, а Ирина. Она видно очень голодала, жалко смотреть. Но кричит? <Ирина, к я при мне никогда не смела пикнуть. Узнаю ее гнусность. (Примечание М. Цветаевой.) >— Скажите, чьи это, собственно, дети? Они брошены, чтоли в квартире? Они ничего не могут сказать»…
— «Да, да, я была знакома с их родителями. Я — крестная мать Али». (18)
Голод был связан с отсутствием еды в приюте. Карточки же на кашу выдаваемые советской властью для детей, Цветаева тратила на знакомых. Из дневника Цветаевой:
Сочельник (25 декабря по григорианскому календарю) 1919 г.— Госпиталь.
«Дома мечусь по комнате — вдруг понимаю, что еду сегодня же — забегаю к Б там отдать им рисовую сладкую кашу (усиленное детское питание на Пречистенке, карточки остались после детей) — в горло не идет, а в приюте дети закормлены — от Б тов на вокзал, по обыкновению сомневаюсь в дороге, тысячу раз спрашиваю, ноги болят (хромые башмаки), каждый шаг — мучение — холодно — калош нет — тоска — и страх — ужас». (19)
В записях Цветаевой написано, что в приюте дети закормлены. Однако из записи, сделанной ранее видно, что Марина Цветаева знает о голоде в приюте.
— «Ну, а Ирина. Она видно очень голодала, жалко смотреть. Но кричит? <Ирина, к я при мне никогда не смела пикнуть. Узнаю ее гнусность. (Примечание М. Цветаевой.) >— Скажите, чьи это, собственно, дети? Они брошены, чтоли в квартире? Они ничего не могут сказать»…(20)
Поэтому же поводу Цветаева редко навещала Ирину и Алю. В приюте Марину Ивановну считали крестной девочек, поскольку она назвалась их крестной, во время визитов. Из письма Али Эфрон видно, что девочки тяжело переносили разрыв с матерью:
Я Ваша! Я страдаю! Мамочка! Ирина сегодня ночью обделалась за большое три раза! Сегодня должна приехать Лидия Александровна. Ирина отравляет мне жизнь.
Вечная печальная бело-серая пелена снега! Печаль! Уж начинаю мечтать о елке. Топот детей, которых прогоняют с «верху». Мрачно в душе, не имеющей Вас. Всё приуныло. О приемная мать. Я Ваша! Я люблю Вас больше настоящей матери! — Виднеется дорога, по которой должен проехать заветный экипаж.
Марина! Я представляю себе наш милый дом. Печка, ведры, окаренки. Всё для нашей души. Прочла «Тысяча и Одна Ночь», читаю сейчас «Биографические рассказы».— Из жизни Байрона.— Думаю, что мне удастся еще поцеловать Вас. Правда? О как Вы были добры, что приняли меня. Дети дразнят Вас: — «Ноги-то у твоей мамы какими-то тряпками обвиты».— «Это не тряпки, а гетры, а у вас тряпки». Ирина каждую ночь по два по три раза делает за большое. Сплю с «Волшебным Фонарем». Конверт у меня сломала Лидия Константиновна. Я в глубоком горе. И еще оторвала у моего «Лихтенштейна» верхний листок с названием. Я несчастна. Сегодня я должна была идти в школу. Я отказывалась, говорила про Вас, но никто не слушал. Я сегодня завтракала с «младшими». Ирину и меня остригли. Я оставила прядь из моих волос Вам на память.
Написала уж письмо к Рождеству. Ирина выучила одно слово: «Не дадо.»— не надо. (21)
Судьбами Иры и Аси так же интересовались ближайшие родственники: Вера Эфрон, сестра Сергея Эфрона и тетка Ирины предлагала Цветаевой забрать детей. (22) Однако они не получили согласия Цветаевой, а сама поэтесса просила общую знакомую «удержать Веру от поездки за Ириной».
Такое же предложение поступало от второй сестры Эфрона, Лили Эфрон. Она собиралась взять Ирину в деревню, где она работала в Народном доме. Лили уверяла что сможет выходить Иру. Однако Цветаева тоже ей отказала. (23). В последствии после смерти Ирины, Марина Цветаева напишет, что знала о возможности Лили прокормить Ирину:
Ирина! — Я теперь мало думаю о ней, я никогда не любила ее в настоящем, всегда я мечте — любила я ее, когда приезжала к Лиле и видела ее толстой и здоровой, любила ее этой осенью, когда Надя (няня) привезла ее из деревни, любовалась ее чудесными волосами. Но острота новизны проходила, любовь остывала, меня раздражала ее тупость, (голова точно пробкой заткнута!) ее грязь, ее жадность, я как-то не верила, что она вырастет — хотя совсем не думала о ее смерти — просто, это было существо без будущего. (24)
О нежелании отдавать Ирину Эфрон из приюта Лили Эфрон упоминает художница Магда Нахман в своем письме, датированном 1920 к Юлии Оболенской:
«Я понимаю, огорчение Лили по поводу Ирины, но ведь спасти от смерти ещё не значит облагодетельствовать: к чему жить было этому несчастному ребёнку? Ведь навсегда её Лиле бы не отдали. Лиля затратила бы последние силы только на отсрочку её страданий. Нет, так лучше. Но думая о Серёже, я так понимаю Лилю. Но она совсем не виновата. Что это с Мих. С., Господи? Ничего не понимаю» (25)
В ночь с 25 ноября / 9 декабря 1919 на 26 ноября / 10 декабря 1919 года Аля в Кунцеве заболевает неясной лихорадкой, заведующая назначает ей на всякий случай постельный режим и вызывает врача. (26) Болезнь постепенно прогрессировала, в конечном счете привело к смерти в 15/16.02.1920.
Похороны проходили без присутствующих. В письме к Звегинцевым Цветаева пишет о том, что Ирина умерла от малярии:
«Москва, 7/20-го февраля 1920 г., пятница
У меня большое горе: умерла в приюте Ирина — 3-го февраля, четыре дня назад. И в этом виновата я. Я так была занята Алиной болезнью (малярия — возвращающиеся приступы) — и так боялась ехать в приют (боялась того, что сейчас случилось), что понадеялась на судьбу.
— Помните, Верочка, тогда в моей комнате, на диване, я Вас еще спросила, и Вы ответили “может быть” — и я еще в таком ужасе воскликнула: — “Ну, ради Бога!” — И теперь это совершилось, и ничем не исправишь. Узнала я это случайно, зашла в Лигу Спасения детей на Соб площадке разузнать о санатории для Али — и вдруг: рыжая лошадь и сани с соломой — кунцевские — я их узнала. Я взошла, меня позвали. — “Вы г жа такая-то? — Я. — И сказали. — Умерла без болезни, от слабости. И я даже на похороны не поехала — у Али в этот день было 40,7 — и — сказать правду?! — я просто не могла. — Ах, господа! — Тут многое можно было бы сказать. Скажу только, что это дурной сон, я все думаю, что проснусь. Временами я совсем забываю, радуюсь, что у Али меньше жар, или погоде — и вдруг — Господи, Боже мой! — Я просто еще не верю! — Живу с сжатым горлом, на краю пропасти. — Многое сейчас понимаю: во всем виноват мой авантюризм, легкое отношение к трудностям, наконец, — здоровье, чудовищная моя выносливость. Когда самому легко, не видишь что другому трудно. И — наконец — я была так покинута! У всех есть кто-то: муж, отец, брат — у меня была только Аля, и Аля была больна, и я вся ушла в ее болезнь — и вот Бог наказал.
— Никто не знает, — только одна из здешних барышень, Иринина крестная, подруга Веры Эфрон. Я ей сказала, чтобы она как-нибудь удержала Веру от поездки за Ириной — здесь все собиралась, и я уже сговорилась с какой-то женщиной, чтобы привезла мне Ирину — и как раз в воскресенье.
— Господа! Скажите мне что-нибудь, объясните.
У Али малярия, очень частые приступы, три дня сряду было 40,5 — 40,7, потом понижение, потом опять. Д ра говорят о санатории: значит — расставаться. А она живет мною и я ею — как-то исступленно.
Господа, если придется Алю отдать в санаторию, я приду жить к Вам, буду спать хотя бы в коридоре или на кухне — ради Бога! — я не могу в Борисоглебском, я там удавлюсь.
Или возьмите меня к себе с ней, у Вас тепло, я боюсь, что в санатории она тоже погибнет, я всего боюсь, я в панике, помогите мне!
Малярия лечится хорошими условиями. Вы бы давали тепло, я еду. До того, о чем я Вам писала в начале письма, я начала готовить сборник (1913 — 1916) — безумно увлеклась — кроме того, нужны были деньги.
И вот — все рухнуло.
— У Али на днях будет д р — третий! — буду говорить с ним, если он скажет, что в человеческих условиях она поправится, буду умолять Вас: м. б. можно у Ваших квартирантов выцарапать столовую? Ведь Алина болезнь не заразительная и не постоянная, и Вам бы никаких хлопот не было. Я знаю, что прошу невероятной помощи, но — господа! — ведь Вы же меня любите!
О санатории д ра говорят, п. ч. у меня по утрам 4—5°, несмотря на вечернюю топку, топлю в последнее время даже ночью.
Кормить бы ее мне помогали родные мужа, я бы продала книжку через Бальмонта — это бы обошлось. — Не пришло ли продовольствие из Рязани? — Господа! Не приходите в ужас от моей просьбы, я сама в непрестанном ужасе, пока я писала об Але, забыла об Ирине, теперь опять вспомнила и оглушена.
— Ну, целую, Верочка, поправляйтесь. Если будете писать мне, адресуйте: Мерзляковский, 16, кв 29. — В. А. Жуковской (для М. И. Ц ) — или — для Марины. Я здесь не прописана. А может быть, Вы бы, Сашенька, зашли? Хоть я знаю, что Вам трудно оставлять Веру.
Целую обоих. — Если можно, никаким общим знакомым — пока — не рассказывайте, я как волк в берлоге прячу свое горе, тяжело от людей.
И потом — Вы бы, Верочка, возвратили Але немножко веселья, она Вас и Сашу любит, у Вас нежно и весело. Я сейчас так часто молчу — и — хотя она ничего не знает, это на нее действует. — Я просто прошу у Вас дома — на час!
Однако в самом письме показания Цветаевой разняться. В письме писательница пишет, что собиралась взять Ирину, когда Аля полностью выздоровеет и что договорилась с некой «женщиной» о том, чтоб Ирину к ней привезли в воскресенье 9/22 февраля, когда она еще была больна. Так же там не указана правильная дата смерти. В последствии Цветаева посветит Ирине стих:
Две руки, легко опущенные
На младенческую голову!
Были — по одной на каждую —
Две головки мне дарованы.
Но обеими — зажатыми —
Яростными — как могла! —
Старшую у тьмы выхватывая —
Младшей не уберегла.
Две руки — ласкать — разглаживать
Нежные головки пышные.
Две руки — и вот одна из них
За ночь оказалась лишняя.
Светлая — на шейке тоненькой —
Одуванчик на стебле!
Мной еще совсем непонято,
Что дитя мое в земле. (28)
Осуждая Цветаеву в своем письме, датированном мартом 1920 Магда Нахман пишет к Юлии Оболенской:
“…Умерла в приюте Сережина дочь — Ирина — слышала ты? Михаил Соломонович под арестом — это на днях Вера писала. Лиля хотела взять Ирину сюда и теперь винит себя в ее смерти. Ужасно жалко ребенка — за два года земной жизни ничего кроме голода, холода и побоев…” (29)
3) ОБ ОТНОШЕНИИ М. ЦВЕТАЕВОЙ К ДОЧЕРИ ИРИНЕ
В СВЕТЕ УЧЕНИЯ СВ. ОТЦОВ
12) Марина Цветаева и её дочери. Часть 1 Ле Мур https://www.stihi.ru/2014/01/08/11056
16) Претерпевшие до конца,
21) Марина Ивановна Цветаева: Записная книжка № 7, 1919-1920 гг. Страница 3 http://tsvetaeva.lit-info.ru/tsvetaeva/zapisnye-knizhki/zapi.
25) Лина Бернштейн «Умерла в приюте Сережина дочь—Ирина» http://sites.utoronto.ca/tsq/56/Bernstein56.pdf
29) Т. Геворкян. Пойми, как давило ее прошлое, как гудело оно, как говорило! http://magazines.russ.ru/voplit/2007/5/ge7.html
О каком голосовании речь? Это изменение числа символов в статье.
Какое двуличие: писать возвышенно, а жить низко.
Намеренная жестокость как маркер ущербности души.
Вряд ли мне захочется читать ее стихи. Не интересен мне автор с фальшивой глубиной, благородством и великодушием.
Очень тяжело читать и дело даже не в поступке Цветаевой, а в самом тексте. Какие-то лишние вставки знаков, непонятно откуда взявшиеся, окончания не по смыслу. Какая-то каша, у которой есть смутная линия повествования
Собственно про статью я сказала в комменте в ветке.
А теперь скажу об ином. Пишете
Это делается не ради мести поэтесе
но ставите тег «месть».
Не можете определиться? =)
Я и до этого ее стишки творчеством не считала. Господи, какое ничтожество.
Да, она была, скажем прямо, слегка ебанутой. И чудесным поэтом. В среде творческих людей это не редкость. Ахматова тоже не подарок. И Блок. И Бродский, например.
Но они как бы и не золотые червонцы.
Ирина выучила одно слово: «Не дадо.»— не надо.
кошмар. тяжело читать.
Вы отвратительно излагаете информацию. Так же отвратительно обстоят у Вас дела с правописанием. Оставьте это людям, пишущим более интересно и обстоятельно. Каша в голове у Вас и каша же в посте.
И в случае конкретно стихов, которые помимо красивого рифмоплетства несут в себе ещё и некий посыл, мораль, имхо личность поэта играет очень важную роль. Ибо кто вообще будет прислушиваться к мыслям женщины, намеренно загубившей своего ребёнка?
У мамки с мозгами чегото было.
Да и закончила закономерно.
А окружающие утютюкали про талант.
Почему столько ошибок? И почему Эфор, а не Эфрон?
Вопросы про правомерность расстрела части интеллигенции потихоньку отпадают. Творчество и принадлежность к «поэтам» не гарантирует порядочности. Мандельштам вон тоже засветился в повествовании. Фактическое детоубийство ничем не лучше гос. измены. Куда смотрело НКВД? Хотя в 19ом оно никуда еще не смотрело. Но в 30-ых же годах было и время и желание расследовать. Мандельштама вон придавили, чего с ней то цацкались? Уж, живя на даче НКВД, вернувшись из за бугра, ей были Обязаны задать вопросы и получить ответы.
Я много читала об этом. Насколько я поняла, Ирину она родила от Осипа Мендельштам. Девочка копия его. Эфрон был на службе. А когда Осип охладел к ней, у них началась неприязнь друг к другу. От этого она и девочку не любила. Стихи почитайте ее в этот период, очень много можно понять. После такого лицемерия я не могу даже читать ее стихи. Какая нормальная женщина, дворянского происхождения может жить с нквдшником. Не знаю.. мерзко все это
Как родилась дочь стал очень сентиментальным во всем, что касается маленьких беспомощных детей. Потому текст целиком осилить не смог, на за проделанную работу спасибо.
цветаева была поехавшей, травмированной, поэтому такой бред творила, ужас конечно
Отвратительная рожа, отвратительная прическа, отвратительные стихи, отвратительные друзья. Даже серийные маньяки и диктаторы не вызывают такого отвращения. Даже у Гитлера не было такого слащавого липкого безосновательного самолюбования.
Шикардос 🙂 скопировать статью из Вики 👍🏼
Про ее дочь недавно был пост
Партия операторов в действии. Хотя статья на самом деле довольно не википедичная.
Немного истории
Для тех, кто искренне офигевает от ситуации, сложившейся ныне в Среднеуральском женском монастыре.
Метал спасает людей
Почему Wall Street?
Уолл-стрит (англ. Wall Street) — название небольшой узкой улицы в нижней части Манхэттена в городе Нью-Йорк, ведущей от Бродвея к побережью пролива Ист-Ривер. Считается историческим центром Финансового квартала города
Название улицы происходит от городской стены, которая в XVII веке являлась северной границей голландского города Новый Амстердам (одно из первых названий Нью-Йорка). В 1640-е годы частокол и забор из досок отгородил жителей колонии. Позднее, по распоряжению Вест-Индской компании, губернатор голландской колонии Питер Стайвесант, используя рабский труд, построил более крепкий частокол. К моменту войны с Англией укрепленная 4 метровая стена из древесины и земли была укреплена созданными в 1653 году палисадами. Построенная стена защищала поселенцев от нападений индейских племён, колонистов Новой Англии и британской армии.
В 1685 году жители проложили дорогу вдоль стены, которую и назвали Уолл-стрит, что буквально означает «улица стены». В 1699 году стена была разрушена британцами.
В конце XVIII века в начале улицы росло дерево платан, возле которого продавцы и спекулянты торговали ценными бумагами. В 1792 году они решили закрепить свою ассоциацию «Платановым Соглашением» (англ. Buttonwood Agreement). Это и стало началом Нью-Йоркской фондовой биржи.
В 1889 году биржевой отчёт «Customers’ Afternoon Letter» стал именоваться The Wall Street Journal, получив своё название от улицы. В настоящий момент это влиятельная ежедневная деловая газета выходит в городе Нью-Йорке. Владеет газетой компания Dow Jones & Company.
Марлен Дитрих и Константин Паустовский.
«…Однажды я прочитала рассказ „Телеграмма“ Паустовского. (Это была книга, где рядом с русским текстом шёл его английский перевод.) Он произвёл на меня такое впечатление, что ни рассказ, ни имя писателя, о котором никогда не слышала, я уже не могла забыть. Мне не удавалось разыскать другие книги этого удивительного писателя. Когда я приехала на гастроли в Россию, то в московском аэропорту спросила о Паустовском. Тут собрались сотни журналистов, они не задавали глупых вопросов, которыми мне обычно досаждали в других странах. Их вопросы были очень интересными. Наша беседа продолжалась больше часа. Когда мы подъезжали к моему отелю, я уже всё знала о Паустовском. Он в то время был болен, лежал в больнице. Позже я прочитала оба тома „Повести о жизни“ и была опьянена его прозой. Мы выступали для писателей, художников, артистов, часто бывало даже по четыре представления в день. И вот в один из таких дней, готовясь к выступлению, Берт Бакарак и я находились за кулисами. К нам пришла моя очаровательная переводчица Нора и сказала, что Паустовский в зале. Но этого не могло быть, мне ведь известно, что он в больнице с сердечным приступом, так мне сказали в аэропорту в тот день, когда я прилетела. Я возразила: „Это невозможно!“ Нора уверяла: „Да, он здесь вместе со своей женой“. Представление прошло хорошо. Но никогда нельзя этого предвидеть, — когда особенно стараешься, чаще всего не достигаешь желаемого. По окончании шоу меня попросили остаться на сцене. И вдруг по ступенькам поднялся Паустовский. Я была так потрясена его присутствием, что, будучи не в состоянии вымолвить по-русски ни слова, не нашла иного способа высказать ему своё восхищение, кроме как опуститься перед ним на колени. Волнуясь о его здоровье, я хотела, чтобы он тотчас же вернулся в больницу. Но его жена успокоила меня: „Так будет лучше для него“. Больших усилий стоило ему прийти, чтобы увидеть меня. Он вскоре умер. У меня остались его книги и воспоминания о нём. Он писал романтично, но просто, без прикрас. Я не уверена, что он известен в Америке, но однажды его „откроют“. В своих описаниях он напоминает Гамсуна. Он — лучший из тех русских писателей, кого я знаю. Я встретила его слишком поздно.»
В память об этой встрече Марлен Дитрих подарила Константину Георгиевичу несколько фотографий. Одна из них запечатлела Константина Паустовского и преклонившую перед любимым писателем колени актрису на сцене Центрального дома литераторов.