Что такое петербургский текст в русской литературе какой ученый
ПЕТЕРБУРГСКИЙ ТЕКСТ
Смотреть что такое «ПЕТЕРБУРГСКИЙ ТЕКСТ» в других словарях:
Петербургский «Этюд-Театр» — Файл:Аватар Этюд Театра Квадрат.jpg Логотип Петербургского «Этюд Театра» Место нахождения Санкт Петербург Основан 28.03.2011 Директор Данил Вачегин Художественный руководитель Вениамин Михайлович Фильштинский Главный режиссёр Дмитрий Егоров Сайт … Википедия
Петербургский кодекс — (лат. Сodex Petropolitanus) собирательное название нескольких рукописей, которые хранятся в Российской национальной библиотеке в Санкт Петербурге: Петербургский Пурпурный кодекс N (022), VI век, содержит тексты четырёх Евангелий на… … Википедия
Петербургский Пурпурный кодекс — Библейские рукописи: Папирусы • Унциалы • Минускулы • Лекционарии Унциал 022 … Википедия
Петербургский кодекс (Новый Завет) — Библейские рукописи: Папирусы • Унциалы • Минускулы • Лекционарии Унциал 041 … Википедия
Петербургский трамвай — Санкт петербургский трамвай Трамвайная система Страна: Россия Город: Санкт Петербург Тип системы: пассажирская, с 1914 по 1997 пассажирско грузовая Дата откры … Википедия
Санкт-Петербургский государственный университет — Запрос «ЛГУ» перенаправляется сюда; см. также другие значения. Санкт Петербургский государственный университет (СПбГУ) … Википедия
Санкт-Петербургский 1-й уланский полк — У этого термина существуют и другие значения, см. 1 й полк. Санкт Петербургский 1 й уланский генерал фельдмаршала князя Меншикова полк … Википедия
Санкт-петербургский трамвай — Санкт петербургский трамвай … Википедия
Санкт-Петербургский военный институт внутренних войск МВД России — Эта статья или раздел носит ярко выраженный рекламный характер. Это не соответствует правилам Википедии. Вы можете помочь проекту … Википедия
Санкт-Петербургский лейб-гвардии полк — Лейб гвардии Санкт Петербургский Короля Фридриха Вильгельма III полк … Википедия
В шкуре «петербургского текста»
В шкуре «петербургского текста»
«Петербургский текст» как особое явление был представлен на Московской международной книжной выставке-ярмарке 8 сентября.
Он был обозначен академиком Топоровым как отдельное понятие не так давно, но существует столько же, сколько наш город, и определяется особым складом петербургской жизни.
В своём выступлении я вспомнил, как на Парижской книжной ярмарке, оказавшись единственным в нашей делегации петербуржцем, я сразу остро и даже с какой-то тревогой почувствовал, что в шкуре «петербургского текста» в мировом пространстве не так-то уютно, словно ты вечно на сквозняке. В бытовом плане это проявлялось в том, что я во всём отставал от москвичей – они сразу всё знали, быстро во всё вписались, а я вроде как ни при чём.
Однажды, спустившись к завтраку ещё не причёсанным, я увидел москвичей при полном параде. «А ты разве не знал, что мы сейчас едем в Елисейский дворец на встречу с Путиным и Шираком? Ну беги, переодевайся, может, ещё успеешь…» – снисходительно объяснили они.
Накинув пиджак, я сбегал по лестнице, но увидел сквозь стеклянные двери отеля, что автобус с шустрыми москвичами уже отъезжает. Я совершил отчаянный бросок, почти полёт, со страшной силой ударился лбом о толстое стекло двери и упал на ковёр. Вездесущие москвичи успели и это заметить и, хохоча, уехали.
Я лежал на ковре с шишкой на лбу, поверженный и несчастный. Вдруг надо мной возник элегантнейший человек во фраке.
– А где здесь русские писатели? – спросил он.
– Да вот, остался только я.
– Странно, я приехал специально за русскими писателями из Елисейского дворца.
В результате я – единственный из писателей – мчался на шикарном автобусе, по осевой линии, впереди ехал эскорт мотоциклистов в белых касках, и я оказался перед Путиным и Шираком первым. И именно моя «история прибытия» имела на последующей пресс-конференции наибольший успех.
Петербургский текст! Мы разбиваем лбы, но так и выигрываем. Тут ведущая, куратор этого проекта Ирина Барметова, прервала меня и дала слово другому мастеру петербургского текста – Павлу Крусанову. Он рассказал о другой эпохе, о «петербургском микробе» в образцовом советском Московском районе, где жили и кочегарили представители нового «отчаянного поколения», петербургские гении русского рока Майк Науменко и Виктор Цой. Молодая и талантливая Арина Обух рассказала о жизни вокруг «Мухи», то есть художественного училища имени Штиглица, где растёт новое поколение и создаётся новое петербургское искусство.
Что такое петербургский текст в русской литературе какой ученый
Выдвинутое Владимиром Топоровым в начале 1970-х годов понятие «петербургский текст русской литературы» породило за 40-летнюю историю научного обращения обширный корпус частных исследований, интерпретирующих художественные тексты, связанные с темой Петербурга, исходя из предложенной Топоровым аналитической парадигмы[1]. Поиск некой сверхтекстовой реальности, которая бы независимо от авторской интенции диктовала набор возможных и релевантных вариантов реализации темы, был связан в те годы с логикой развития позднего структурализма, все более впадающего в латентный онтологизм, иногда переходящий в формы религиозного истолкования природы культурного кода.
История, таким образом, возникает как напряжение между синхронией и панхронией, между временем и вечностью, земным и небесным. Такая метафизическая модель истории может воспроизводиться внутри отдельного петербургского текста, но не должна служить основанием для моделирования истории внутри аналитической конструкции, которой является понятие «петербургского текста». Впрочем, сам Топоров делает оговорку, указывая на то, что «петербургский текст как определенный литературный конструкт внутри себя времени не различает»[8]. Возникает парадоксальная ситуация: если «петербургский текст» как устойчивая совокупность смысловых констелляций, зафиксированных в эмпирическом литературном пространстве, сублимирует историю в метафизику истории, в ее историософскую модель, то «петербургский текст» как совокупность аналитических приемов для фиксации этих смысловых констелляций вообще элиминирует историческое измерение. Таким образом, «петербургский текст» и как совокупность отдельных текстов, и как теоретическая конструкция вписываются скорее не в историю Петербурга и даже не в историю русской литературы, а в историю русской национальной идеи и в историю русской историософии. Причем сам «петербургский текст» Владимира Топорова являет собой еще одну страницу этой истории.
Лотман в статье «Символика Петербурга и проблемы семиотики города» (1984)[9] писал о специфике той исторической ситуации, которая была задана реализацией петербургского проекта, связанного с утопической претензией, внутри которой миф подменял собой историю, задавая некую мистериальную квазиисторию, инициируемую возникновением Петербурга и завершаемую в изначально прогнозируемой точке апокалиптического финала. Причем этот апокалиптический провиденциализм во многом определял прочтение и оценку исторических событий, располагающихся между этими двумя точками.
«Идеальный искусственный город, создаваемый как реализация рационалистической утопии, должен был быть лишен истории, поскольку разумность “регулярного государства” означала отрицание исторически сложившихся структур. [. ] В этом отношении город, созданный “вдруг”, мановением руки демиурга, не имеющий истории и подчиненный единому плану, в принципе не реализуем. Отсутствие истории вызвало бурный рост мифологии. Миф восполнял семиотическую пустоту, и ситуация искусственного города оказалась исключительно мифогенной»[10].
Под «недостатками» в описании Петербурга Топоров понимает характерные для интерпретации петербургской темы идеологические оценки, что, правда, не мешает ему нагружать свой литературоведческий конструкт собственными идеологическими импликациями. Однако еще более симптоматичным оказывается то, что непосредственная историческая практика оценивается им с точки зрения выстроенной вокруг нее теоретической конструкции. Не замечаемая Топоровым ирония заключается в том, что он оценивает петербургские тексты как «практически лишенных недостатков» «достойных представителей» только что артикулированного им «петербургского текста». Наличие такой абсолютной этической метапозиции автора «петербургского текста» еще более обнажается в его следующем оценочном высказывании:
«Весьма существенно различать само описание как таковое в его отношении к описываемому и оценку описываемого: верное описание может сочетаться с “неверной” (ложной) оценкой описываемого и наоборот»[12].
Вопрос, какая инстанция является носителем этой абсолютной аксиологии и каким образом обеспечиваются необходимые критерии для вынесения оценки и для ее атрибуции в качестве «правильной» или «неправильной», если и описание (конкретный текст, связанный с петербургской темой), и описываемое («Петербург», который уже есть система мифологических и утопических представлений) в равной степени являются символическими конструкциями, остается открытым.
Однако эту установку на мифологическую органичность, которую Топоров приписывает «петербургскому тексту», ставит под сомнение одна важная особенность как самого города, так и репрезентирующих и одновременно интерпретирующих его текстов. Петербург возникает как цитата, помещенная в специфическое пространство, причем как цитата, стремящаяся превзойти оригинал. Точно такие же интерпретационные механизмы связывают между собой и «петербургские тексты», которые включают цитаты из своих предшественников, позиционируя себя относительно одной из версий петербургской истории. Так, например, инициирующая, с точки зрения Топорова, «петербургский текст» поэма «Медный всадник» включала в себя цитатный пласт, отсылающий к одической традиции, с которой полемизировал и которую интерпретировал Пушкин[14]. Возникает совсем иная аналитическая перспектива, в которой иерархические отношения ядро/периферия, инвариант/вариант, язык/текст сменяются на взаимные отношения между текстами, каждый из которых, интерпретируя предшествующие, строит собственную историю «петербургского текста», настаивает на собственной адекватности предмету, полемизируя и конкурируя с другими текстами и их историческими и идеологическими программами[15]. В результате, между текстами возникает историческая и герменевтическая дистанция, критическое интерпретационное пространство, нарушающее символическую субстанциальность «петербургского текста/мифа» и закрепленную за ней миметичность и аутентичность репрезентации (и даже имплицитно присутствующее в тексте Топорова утверждение мистического единства «петербургского текста» с его «референтом»). В этом случае «петербургский текст» не выступает как текстообразующая матрица, вынесенная во вневременное пространство метаистории (заполняемое одновременно абстрактным аналитическим временем на уровне литературной конструкции и неким мистериальным временем сотериологической драмы на уровне материала этой конструкции). «Петербургский текст» возникает и выстраивается здесь каждый раз заново, не ре-, а конструируется в каждом отдельном «петербургском тексте», сплетается из нитей, которые каждый конкретный текст протягивает к актуальным для себя претекстам, независимо от того выступают они как образец или как объект критики, повторить или превзойти их входит в его историзирующие претензии.
Вернувшись к этой работе за десять лет до трехсотлетнего юбилея города, Топоров завершает ее призывом, в котором упования на духовный потенциал прежней столицы сочетаются с миссионерским покровительством:
«Петербург может оказаться нашим ближайшим и надежнейшим ресурсом, если только мы окажемся достойными того вечного и благого в нем, что было открыто нам петербургским текстом и самим Петербургом. Но сейчас город тяжко болен, и ему нужно помочь»[17].
1) Более того, сама возможность говорить о неком гипертексте, закрепленном за определенным географическим пространством и символически организующем его, была распространена и на другие локусы. См., например, работы посвященные «московскому тексту» (Москва и «московский текст» русской культуры / Под ред. Г.С. Кнабе. М.: РГГУ, 1998), «крымскому тексту» (Люсый А.П. Крымский текст в русской литературе. СПб., 2003), «пермскому тексту» (Абашев В. Пермь как текст. Пермь, 2000).
2) Все цитаты взяты из наиболее полной и наиболее теоретичной работы, написанной в 1971-м и доработанной в 1993-м: Топоров В.Н. Петербург и «петербургский текст русской литературы» (введение в тему) // Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифопоэтичного. М., 1995. С. 259.
5) Там же. С. 261. Курсив мой.
7) Там же. С. 261. Курсив мой.
8) Что естественно, если исходить из того, что: «История Петербурга мыслится замкнутой; она не что иное, как некий временный прорыв в хаосе» (Там же. С. 295).
9) Лотман Ю.М. Символика Петербурга и проблемы семиотики города // Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3 т. Таллин, 1992. Т. 2. С. 13.
11) Топоров В.Н. Указ. соч. С. 260.
14) Реконструкцию этого одического субстрата поэмы произвел в своей классической работе Лев Пумпянский, см.: Пумпянский Л.В. «Медный всадник» и поэтическая традиция XVIII века [1939] // Пумпянский Л.В. Классическая традиция. Собрание трудов по истории русской литературы. М., 2000. С. 158—197.
15) Прежде я уже попытался продемонстрировать возможности такой полицентристской и историзирующей модели описания «петербургского текста» на материале одного из его фрагментов, связанного с артикуляцией петербургского утопического проекта (см.: Калинин И.А. Риторика истории России и риторика темпоральности Поля де Мана // Новое литературное обозрение. 2002. № 59. С. 250—274).
16) Топоров В.Н. Указ. соч. С. 279.
Петербургский Текст
Петербургский Текст в русской литературе
Противоречия вскрывают особенность этого города. Петербург должен был стать вторым Римом (*по замыслу Петра), центр мироздания. Москва – третий Рим, Константинопль – второй Рим. А Петербург – НОВЫЙ Рим. + Петербург – живой организм, который может творить текст.
……………………………………………………………
А зачем нам говорить о Петербургском Тексте? Нами движет потребность понять – чем уникален Петербург? Не только в русской, но и в мировой литературе.
По сравнению с Москвой мы провинция.
Русская литература – особая, православная. Это такое же достижение, как христианский текст. «Энеида» Вергилия – его произведение показало лит-ру во время становления христианской литературы. Современная европейская литература утратила своё христианство вместе с Томасом Эллиотом.
На данный момент (*как говорилось выше) вопрос остаётся открыт – а существует ли сейчас П.Т. П.Т. – должен иметь христианское начало, хотя здесь трудно проводить какие-то черты и границы.
Из современных писателей (*те, кого можно отнести к П.Т.) – Андрей Петрович Битов роман «Пушкинский Дом»; С.А. Носов «Грачи улетели», «Таинственная жизнь Петербургских памятников»; поэты – Виктор Кривулин, Елена Шварц, Сергей Стратоновский, Сергей Завьялов.»
Ещё раз повторюсь, что это – публичная лекция о литературоведческом понятии Петербургский Текст, которую я с большим интересом недавно прослушала в центре «Лествица», и очень благодарна лектору за эту полезную информацию о современных направлениях в литературоведении. )))
Приложение : интернет-сайт канала Культура http://www.tvkultura.ru
«Тема: «ПЕТЕРБУРГСКИЙ ТЕКСТ» сегодня
Автор: Кофырин Николай
Дата: 29-10-2009 10:36
Два дня я участвовал в работе научной конференции «Петербургский текст сегодня», проходившей в Доме Писателя в Петербурге. Литературоведы, лингвисты, психиатры, театроведы, писатели, философы, издатели и даже юристы пытались найти объяснение загадке существования такого явления как «Петербургский текст». Одни отрицали существование этого феномена, другие настаивали, что таковой существует, в отличие от текста московского.
В конференции принимали участие писатели Андрей Битов, Михаил Кураев, Валерий Попов, Павел Крусанов, Александр Мелихов, литературоведы Борис Аверин, Наталья Иванова, Владимир Новиков и многие другие.
Как известно, понятие «Петербургский текст» ввёл в литературоведческий обиход московский филолог Владимир Николаевич Топоров. В своей книге «Петербург и “Петербургский текст русской литературы” (Введение в тему)» он доказывает, что это не только литературная, но и метафизическая, и мистическая реальность.
«Петербургский текст» это и «Медный Всадник» А.С.Пушкина, и «Петербургские повести» Н.В.Гоголя, и романы Ф.М. Достоевского.
Однако не всякое произведение на петербургскую тему или петербургского автора можно считать «Петербургским текстом».
Почему же существует такой литературный феномен как «Петербургский текст»?
Город в “Петербургском тексте”— реальность высшая, символико-мифологической природы.
Петербург — это пространство, в котором “разыгрывается основная тема жизни и смерти, и формируются идеи преодоления смерти, пути к обновлению и вечной жизни”.
Петербург – это и окно в Европу, и пр;клятый и проклятый город, “бездна, предвещание эсхатологической гибели… Путь к нравственному спасению, к духовному возрождению в условиях, когда жизнь гибнет в царстве смерти, а ложь и зло торжествуют над истиной и добром”.
ПРИВЕДУ НАИБОЛЕЕ ИНТЕРЕСНЫЕ ТЕЗИСЫ ИЗ ВЫСТУПЛЕНИЙ УЧАСТНИКОВ КОНФЕРЕНЦИИ.
ПАВЕЛ АНАТОЛЬЕВИЧ КЛУБКОВ в своём докладе «Дискурсивный дендизм», в частности, сказал, что дендизм это элемент петербургского текста. Денди были и Блок, и Пушкин, и Бродский.
Дискурсивный денди не использует слов, которым не может дать толкование, не заканчивает цитат, использует старые позабытые всеми слова, и пр.
Текст может быть осознан только со стороны.
В беседе со мной П.А.Клубков высказал мнение, что поэзия рождается из взаимодействия с языком, и пусть даже будет она слегка «глуповата» (по выражению Пушкина).
Я же считаю, что поэзия рождается из взаимодействия со смыслом, и потому должна быть адекватной ему, пусть даже и не всегда и всем понятной.
Моё мнение, что искусство существует не само по себе, как полагал Аристотель. Если бы искусство не было востребовано, оно бы давно умерло. Искусство, бесспорно, способно менять человека, но лишь того, кто хочет измениться.
«Я думаю, что русская литература была бы здоровее, естественнее и мощнее, если бы в ней не было запуганного на Измайловском плацу Достоевского». (П.А.Клубков).
В кулуарах возник спор, какой писатель лучше пишет: тот, кто строчит ради вознаграждения, или кто и не думает об оплате?
Я считаю, что нельзя служить двум богам: просить вдохновения у Бога и при этом желать денег. Ведь если пишешь для души, то как можно требовать ещё и вознаграждения?! Это всё равно что требовать вознаграждения за молитву!
ИОСИФ НАУМОВИЧ ГУРВИЧ в своём докладе «Психопатологический подход к анализу текста (на примере современного Петербургского текста)», высказал мысль, что такой подход не всегда продуктивен, поскольку многие известные люди страдали различными формами психических заболеваний. Пушкин страдал депрессиями, Хрущёв маниакальными проявлениями. Хорошие писатели описывают то, что пережили, а не что прочитали. Психоаналитическое толкование культуральных различий себя не оправдало. Это мало что даёт для углублённого понимания текста и самого феномена творческой одарённости. Квалификация в психиатрических терминах не означает понимания в научном или художественном смысле этого явления.
На мой вопрос, можно ли рассматривать писательскую деятельность с позиций Дюргейма как психопаталогию, Иосиф Наумович (с которым мы вместе работали в НИИ комплексных социальных исследований Ленинградского университета) ответил, что творчество скорее нужно относить к разряду позитивных отклонений, а уровень самоубийств среди писателей не всегда выше других категорий.
СВЕТЛАНА БОРИСОВНА АДОНЬЕВА в своём докладе «Трэш, нуар и поиски себя: пространство города» (на примере свадебных фотографий) высказала мнение, что наиболее сокровенное выражается через невербальные средства. Реальности не существует, кроме той, которую мы создаём. Эмо, панки, готы существуют в СВОЕЙ реальности.
НАТАЛЬЯ БОРИСОВНА ИВАНОВА по этому поводу сказала, что петербургский текст не отличается от московского с точки зрения съёмки в исторических местах; это текст, который может существовать в контексте любого большого города.
Я высказал мнение, что «Петербургский текст» в представленных свадебных фотографиях существует только в пространстве нашего города, ибо такие фотографии можно сделать только в Петербурге, и более нигде, что создаёт их уникальность и специфичность как «Петербургский текст».
ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ НОВИКОВ в своём докладе «Современный Петербургский текст: взгляд из Москвы» высказал мнение, что «Петербургский текст» – это эссема, нечто необязательное, всё что угодно под этим можно понимать. А вот «московского текста» нет, и не надо его придумывать.
«Петербургский текст» – это когда структура города отражается в структуре произведения.
Петербург – город, а Москва это не город, это «страна», нечто экстенсивное, азиатское, которая противостоит петербургской интенсивной городской организации, что, собственно, москвича и влечёт сюда.
Мы приезжаем в Петербург прогуляться по тексту. И если по тексту можно гулять, то текст существует. Арбат не является «текстом», в отличие от Невского проспекта.
Именно в Петербурге возможно самое перспективное направление в литературе.
Надо признать, что кончилась филологическая эпоха, эпоха текстоцентризма, логоцентразима. Если мы хотим что-то новое сказать читателю, нужно заниматься антропологией, копаться в сущности своей антропологической.
Литература развивается (согласно закона Тынянова) не как традиция, а как отталкивание.
ИВАНОВА НАТАЛЬЯ БОРИСОВНА заметила, что раз существует петербургский текст, то существует и разрушение петербургского текста. То есть торжество петербургского текста происходит через его разрушение и вновь созидание.
МАРИЯ ДМИТРЕВСКАЯ выступила с докладом «Петербургский театр: соразмерность пространству». Она, в частности, отметила, текст сегодня это не обязательно печатный текст. Текстом может быть и театральная постановка, и фотосъёмка, и скульптура.
Петербург – это регламентированность и разумность. Москва – спонтанность и душевность.
В Москве всё соразмерно человеку. В Петербурге человек вписывается в пространство. Петербург строился не для жизни, а для того, чтобы человек чувствовал себя маленьким.
СЕРГЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ ФОМИЧЁВ в своём докладе «Пушкин в современном мире» отметил примечательный факт, что литература об А.С.Пушкине превышает собственно издание сочинений А.С.Пушкина. Происходит эксплуатация пушкинских строк, и уже давно. Читают Пушкина всё меньше, а вот цитируют постоянно, коверкая слова поэта, вырывая из контекста, извращая смысл высказывания.
Но лично я считаю, что такое использование свидетельствует, что поэт жив, раз его стихи и высказывания цитируют. Гораздо хуже, если поэта называют великим, но не могут вспомнить ни строчки.
ЛЮДМИЛА ПАВЛОВНА ГРИГОРЬЕВА в своём выступлении отметила изоморфность трёх пространств: 1 петербургского 2 ленинградского 3 постленинградского. Тождественность этих пространств определяется оппозиционностью Петербурга всему прочему миру.
ВЕРА ВИКТОРОВНА АСТВАТАТУРОВА (из семьи известного филолога Виктора Максимовича Жирмунского) рассказала о петербургских гимназиях и училищах второй половины XIX – начала ХХ вв., полагая, что их тоже в некотором роде можно считать «петербургским текстом».
В видеовыступлении ИГОРЯ ПАЛОВИЧА СМИРНОВА «О петербургском мифе и Петербургском тексте» Петербург сравнивался с египетским городом Фивы (ныне Луксор). В обоих случаях город делится на «город мёртвых» (правый берег) и «город живых» (левый берег).
И.П.Смирнов считает, что миф Петербурга создаётся литературой и кино, и городу навязывается образ, который в дальнейшем сказывается на его судьбе.
АЛЕКСАНДР БОРИСОВИЧ СЕКАЦКИЙ сделал очень интересное сообщение на тему «Петербургский текст как мифологема и как культурный феномен».
По его словам, понятие «Петербургский текст» ни в коем случае не является эмпирическим обобщением. Наивно представлять себе дело так, будто бы существовали какие-то отдельные книги, тексты, а потом, на основании их странного сходства, мы вдруг ввели понятие «Петербургский текст».
Идея «Петербургского текста», как и идея «рамки» относится к так называемым перворазличиям. То есть это строгая метафизическая формула, которая, в принципе, установлена на ровном месте, но с далеко идущими последствиями. Все перворазличия установлены на ровном месте. Например, различие между добром и злом. Нельзя сказать, чем отличается добро от зла, нельзя привести никаких аргументов. Мы можем лишь сказать, что добро от зла отличается во что бы то ни стало. И всё. Далее уже в отношении различных других подразделений мы уже можем, опираясь на перворазличия, которые когда-то были положены Господом в момент творения, устанавливать некоторые частные подразделения. И в этом смысле зачастую важнейшей оппозицией культуры являются именно такие перворазличия, которые априори, согласно Канта. То есть это события, которые не могут не произойти. В частности, Борис Успенский в одной из своих книг приводит данные, свидетельствующие о том, что песни об убиении Петром царевича Алексея появились за несколько лет до случившегося события. Ясно, что само это событие не могло не произойти.
И вот в этом отношении противопоставление «Петербургского текста» русской литературе в некотором роде предзадано и является той формой априори, с которой вынужден считаться писатель. Даже если он с ним не считается, он всё равно попадает в этот контекст, и в любом случае, если он становится петербургским персонажем, то в этом смысле он принадлежит «Петербургскому тексту». А то что там не достроено текстуально, всегда реализуется с помощью контекста. Таковы законы метафизики Петербурга. Если вы наберёте в поисковике «петербургская метафизика», а затем для разнообразия «московская метафизика», то обнаружится в несколько раз больше ссылок. И это понятно, поскольку само сочетание «петербургская метафизика» тоже не является неким эмпирическим обобщением, и представляет собой форму заданности, а не данности. То есть некоторую ситуацию априори.
Но это вовсе не означает, что оно бессодержательно. В нём есть особое содержание, которое тоже не слишком-то просто эксплицировать. Но вполне возможно это сделать.
Однако прежде чем говорить о содержании, можно вкратце изложить некоторую философскую подоплеку того, почему именно «Петербургский текст» оказывается столь значимым.
Рамка является основополагающей конструкцией искусства. И что в эту рамку задвинуто, автоматически получает статус искусства. Другое дело, каким будет это искусство.
«Петербургский текст», возникший благодаря Гоголю, это тоже такая рамка, которая консолидирует в себе всё многообразие текущей и грядущей, и предшествующей текстуальности.
В Петербурге при таком явном дефиците вертикали должна существовать данность Неба. Небо должно быть на первом месте. Оно должно быть огромным и безразмерным.
Но петербургское небо не таково. Оно низкое, непрозрачное, как если бы оно отражало назад посылаемые в небо трансценденции посылы.
И это отражение приводит к тому, что всё принципиально небесное и горнее странным образом остаётся здесь в состоянии некоторой неупокоенности.
С одной стороны, Петербург это город простора, он таким и задуман. Простор – он повсюду. Но это странный простор. Простор какой-то, как будто бы он создан не для живых людей.
Когда мы взглянем на постоянно пустующее Марсово поле или Конногвардейский бульвар, который с точки зрения москвича удивительно пуст, мы поймём, что простора-то много, но сами люди, которые здесь живут, они как бы ходят по кромке пустоты.
Для некоторых простор тщательно экранирован, как будто он занят. Он действительно занят теми отражёнными от Неба призраками, бесконечными двойниками, которые здесь продолжают свою собственную жизнь. И такое ощущение, что как люди какого-нибудь города блюдут чистоту, так люди этого города блюдут пустоту. Они строго соблюдают те сакральные границы пустоты, перемещаясь по её кромке, где и происходят их встречи с уже обладающими разной степенью развоплощённости призраками, литературными персонажами.
Мы имеем дело с этим удивительным «Петербургским текстом», который органично вписан в свой собственный шизополис.
Именно поэтому он обладает чертами контекста, который мы признаём, санкционируем, и сама эта рамка для каждого претендующего на признанность писателя или литератора, является некой данностью, которую он не в состоянии миновать. Он так или иначе вынужден считаться с этим удивительным контекстом инонаселённости – контекстом, в котором совершенно иное отношение к персонажам, вымышленному, и наоборот более чем скромное отношение к присутствующим, которые живут в этом городе, понимая, что этот город ни в коей мере не предназначен для их комфорта, что у него более высокое метафизическое предназначение.
Даже если тексты, книги и статьи можно изъять из этого контекста (их можно, конечно же, вытащить из рамки «Петербургского текста» и абстрактно присоединить к русской литературе, или вообще к словесности), но в действительности потеря будет очень велика. Этот незримый контекст составляет целое измерение смысла.
«Петербургский текст» и есть то имманентное пространство, которое скопировать нельзя, но которое автоматически присоединяется как аура в форме восприятия того или иного текста.
Даже если автор не подозревает, что выходит в эфир из этой территориальности, принадлежность к «Петербургскому тексту» останется.
ЛИЧНО Я считаю, что нашему городу не хватает сакральной высоты, священной точки отсчёта, которая бы покрывала город.
Петербург расположен в патологической зоне, которая, однако, может служить и причиной возникновения гениальных творений.
В моём понимании, «Петербургский текст» отличают:
1 метафизическая погружённость героя в себя
2 город как действующее лицо
3 превалирование размышления над описательностью в борьбе мысли и чувства.
А.Б.Секацкий согласился с моим предположением, что одной из отличительных черт «Петербургского текста» является метафизическая погружённость героя в себя. Нигде в мире, наверное, нет большего количества людей, которые разговаривают сами с собой.
Московская пустота более органична, в отличие от пустоты Петербурга. В Петербурге памятники пребывают как живые существа.
ВЕРА БОРИСОВНА ГАСТМАН-ПОЛИЩУК сделала доклад «Петербургский текст и новые петербургские повести» на примере книг Андрея Ефремова.
Ей резонно заметили, что подобного рода литература уже была в начале 20-го века. И зачем читать такую «квестовую» литературу, если она ничего не меняет в человеке?
Если литература абсолютно цитатна, значит литература зашла в тупик.
Филологическая наука сама себя изжила.
Известный критик АЛЕКСАНДР РУБАШКИН сделал сообщение на тему «М.Кураев и В.Попов: размышления критика в вольном жанре».
Проанализировав творчество В.Г.Попова, А.Рубашкин отметил, что питерские авторы почему-то не удостаиваются премии «Букер», равно как и премии «Ясная Поляна». Он признал, что существует московская тусовка, которая не хочет, чтобы добились премий много людей очень ярких и очень талантливых.
АННА ВИКТОРОВНА УСПЕНСКАЯ в своём докладе «Маленький человек на rendez-vous с судьбой (Петербург в ранней прозе Валерия Попова)» согласилась, что само существование Петербурга, не как столицы, обессмысливается.
Петербург Попова не открыточный.
Герой Попова может существовать вдали от столичной суеты, чтобы «полежать и лениво подумать».
В прозе Попова Петербург перестаёт быть чужим. В нём строить вавилонскую башню можно, но построить нельзя.
НАТАЛЬЯ БОРИСОВНА ИВАНОВА в своём докладе «К себе и от себя: первое лицо в прозе Валерия Попова» охарактеризовала творчества Валерий Попова как «улыбающаяся депрессия».
Я попросил Наталью Борисовну назвать три признака «Петербургского текста» (или «три дыхания») на примере прозы Валерий Попова. Она назвали следующие три отличительных признака:
1 Историческая вертикаль, то есть включение истории русской литературы в качестве пластов повествования.
2 Пространственное расширение. Это не только место, но и время, не только время, но и место. Причём место это не только город, но и пригород. Включение фольклора, русской сказки. В.Попов женит русский текст на русском фольклоре. В этом уникальность его сюжетостроения, его поэтики.
3 Включение в традицию петербургского мифа русской литературы. Постоянное присутствие Гоголя в подтексте. Текст В.Попова переполнен цитированием, это текст постмодернистский. Если эта реальность создана Богом, то писателю совершенно не обязательно её удваивать. А В.Попов как бы удваивает эту реальность своими героями, авто-героем. Но он ни в коем случае не копиист. Он создаёт свою мифологическую реальность на базе абсолютной достоверности, её сдвигает. Этот оптический сдвиг и роднит его с тем, что является вообще зерном «Петербургского текста». Потому что в «Петербургском тексте» обязательно с достоверностью рядом или внутри неё находится фантастический элемент. »