Что то не так с кевином книга читать

Цена нелюбви (3 стр.)

Никогда больше я не зайду в полицейский участок, если только не по своей воле.

Я стояла перед домом, кутаясь в нежно-голубой хлопок, и оценивала труды и средства, которые соседи сочли уместным вложить в художественное оформление моего жилища, не ожидая возмещения затрат. Я замерзла. Стоял май, но прохладный, с резким ветром. Возможно, я предполагала когда-то, что после личного апокалипсиса мелкие жизненные неприятности больше не будут меня беспокоить. Но это не так. Ты все еще чувствуешь холод, ты все еще отчаиваешься, когда на почте затерялся пакет, и ты все еще раздражаешься, когда тебя обсчитывают в «Старбаксе». Казалось бы, в данных обстоятельствах меня должно смущать то, что я все еще нуждаюсь в свитере или муфте или возмущаюсь по поводу недоданных в сдаче полутора долларов. Однако с того четверга вся моя жизнь окутана таким покровом смущения, что я решила находить в мелких неприятностях утешение, а не символы выживания. Одетая не по сезону или раздраженная оттого, что в «Уол-марте» размером со скотный рынок невозможно найти коробок спичек, я упиваюсь простыми чувствами.

Возвращаясь к боковой двери, я удивлялась, каким образом шайке мародеров удалось так тщательно изуродовать дом, пока я безмятежно спала внутри. Я винила большую дозу транквилизаторов, которую принимаю каждый вечер (пожалуйста, ничего не говори, Франклин, я знаю, ты это не одобряешь), пока не поняла, что совершенно превратно представляю происшедшее. Прошел месяц, не день. Ни криков, ни улюлюканья, ни лыжных масок, ни обрезов. Они пришли украдкой. Только хруст веточек под ногами, приглушенный первый шлепок краски на нашу роскошную дверь из красного дерева, убаюкивающий океанический шелест краски по стеклу, тихая дробь брызг, не громче сильного дождя. На наш дом обрушилась не спонтанная, дикая ярость, а ненависть, кипевшая до тех пор, пока не стала густой и пикантной, как изысканный французский соус.

Несколько трещин вокруг двери, возможно, до сих пор поблескивают рубиновым оттенком; между кирпичами под старину, там, куда я не смогла достать даже с лестницы, вероятно, до сих пор сверкают несколько капель злобы. Я не знаю. Я продала тот дом. Мне пришлось это сделать после гражданского суда.

Я ожидала, что избавиться от этой собственности будет нелегко, что суеверные покупатели разбегутся, обнаружив, кто владелец. Но мои ожидания опять демонстрируют, как плохо я знаю свою собственную страну. Ты как-то обвинил меня в интересе лишь к «выгребным ямам третьего мира», когда прямо передо мной, пожалуй, самая удивительная империя в истории человечества. Ты был прав, Франклин. Нет места лучше дома.

[Стук вилкой по бокалу!] Тишина, друзья. Я собираюсь произнести тост, но сначала. вы просто не поверите, у кого мы купили этот дом. Готовы? У Евы Качадурян. Слышали? Еще бы. Куда мы переехали? В Гладстон. Да, у той самой Качадурян, Пит. Не думаю, что тебе известно много Качадурянов. Господи, парень, ты тугодум.

Мы правильно воспитываем его. Может, это покажется несправедливым, но начинаешь задаваться вопросом, не в родителях ли дело.

15 ноября 2000 г.

Наверное, в начале прошлого письма я была не совсем искренней, когда намекала, что в конце дня рассказывала все. Наоборот, одна из причин, заставляющих меня писать тебе, состоит в том, что моя голова разбухает от мелочей, о которых я никогда тебе не рассказывала.

Наш сын. Не сборник коротких историй, а одна длинная. И хотя естественным было бы желание начать сначала, я ему не поддамся. Я должна еще больше углубиться в прошлое. Столько историй предрешено еще до своего начала.

Что на нас нашло? Мы были так счастливы! Так почему мы собрали все, что имели, и поставили на карту в вопиюще азартной игре рождения ребенка? Конечно, ты считаешь богохульством саму постановку вопроса. Бесплодные пары имеют право на притворное презрение к недоступному, но неправильно завести ребенка и тратить время на ту параллельную жизнь, в которой его нет. Однако пороки Пандоры влекут меня взломать запретный ящик. У меня есть воображение, я люблю рисковать. И я заранее знала: я просто из тех женщин, кто обладает способностью, пусть даже призрачной, сострадать и считать существование другого человека неотменяемым фактом. Кевин придерживался другого мнения, не так ли?

Источник

Цена нелюбви

У этой женщины есть все: любящий муж, успешный бизнес, жилье в престижном районе. Ева очень счастлива и благополучна; она не привыкла себе в чем-либо отказывать. да и зачем? Райская жизнь, и казалось, так будет всегда. Но Ева решает родить ребенка: для идеальной картинки добропорядочной американской семьи не хватает последнего штриха.

Какую цену заплатит эта женщина за любовь к сыну, не мог предположить никто.

15 ноября 2000 г. 3

28 ноября 2000 г. 7

2 декабря 2000 г. 8

8 декабря 2000 г. 12

9 декабря 2000 г. 14

12 декабря 2000 г. 16

13 декабря 2000 г. 19

18 декабря 2000 г. 21

21 декабря 2000 г. 23

25 декабря 2000 г. 26

17 декабря 2000 г. 29

1 января 2001 г. 31

6 января 2001 г. 34

13 января 2001 г. 38

17 января 2001 г. 42

19 января 2001 г. 47

1 февраля 2001 г. 50

18 февраля 2001 г. 53

24 февраля 2001 г. 57

11 марта 2001 г. 73

16 марта 2001 г. 78

25 марта 2001 г. 83

5 апреля 2001 г. 85

8 апреля 2001 г. 92

Наихудший сценарий, коего мы избежали.

Ребенок больше всего нуждается в любви тогда, когда он менее всего это заслуживает.

8 ноября 2000 г.

Именно там и разворачиваются события моей нынешней истории. Кажется, я наконец начинаю понимать то, чему ты всегда пытался научить меня: моя собственная страна так же экзотична и даже так же опасна, как Алжир. Я стояла в молочном отделе супермаркета. Мне, собственно, немного было нужно. Я теперь никогда не ем спагетти, ведь некому с таким смаком съесть большую часть того, что я приготовила. Я так скучаю по удовольствию, которое ты получал от еды.

Мне до сих пор очень трудно появляться на людях. Ты подумал бы, что в стране, страдающей, как утверждают европейцы, «отсутствием чувства истории», я могла бы воспользоваться знаменитой американской амнезией, но мне не повезло. Никто в моем окружении не проявляет признаков забывчивости, а ведь прошел ровно год и восемь месяцев. Так что, когда заканчивается провизия, мне приходится собирать в кулак всю свою силу воли. Конечно, для продавцов в «Севен-илевен» на Хоупвелл-стрит моя известность померкла, и я могу купить бутылку молока, не ощущая бесцеремонных взглядов, однако поход в «Гранд юнион» остается для меня тяжелейшим испытанием.

Там я всегда чувствую себя воровкой и для компенсации распрямляю спину и расправляю плечи. Теперь я понимаю смысл выражения «высоко держать голову» и временами удивляюсь, как круто прямая спина меняет внутреннее состояние. С гордой осанкой я чувствую себя не такой униженной.

Не пытайся угадать; ты ни за что не узнал бы ее по этому описанию. Когда-то она была стройна и привлекательна, как профессионально упакованный подарок. Хотя романтичнее представлять скорбящих исхудалыми, я легко могу вообразить, как горе заедают шоколадом, и вовсе не обязательно жить на одной воде. Кроме того, есть женщины, наводящие лоск не столько на радость супругу, сколько чтобы не отстать от дочери, а благодаря нам она теперь лишена стимула.

Мэри Вулфорд. Я не горжусь тем, что не смогла посмотреть ей в глаза. Я дрогнула. Я проверяла, целы ли все яйца в коробке, и почувствовала, как вспотели мои ладони. Я сделала вид, будто только что вспомнила о чем-то в соседнем проходе, и умудрилась поставить коробку с яйцами, не перевернув ее. Я бросилась прочь, оставив тележку со скрипящими колесами, и перевела дух только в отделе супов.

Только по этой причине я не выбежала из «Гранд юнион». Рано или поздно мне все равно придется прокрасться к своей сумке, а пока я стояла над супом «Кэмпбелл» из спаржи с сыром, бесцельно размышляя, как возмутил бы Уорхола дизайн новой упаковки.

Когда я выгрузила свои разномастные покупки, картонка с яйцами оказалась липкой, и кассирша ее открыла. Ах, Мэри Вулфорд меня все-таки заметила.

— Нет, нет. Я спешу. Я возьму эту.

— Я возьму эту коробку!

В этой стране нет лучше способа заставить людей сотрудничать, чем притвориться чокнутой. Демонстративно отчистив прайс-код бумажной салфеткой, кассирша просканировала яйца, вытерла руки, театрально закатила глаза.

Не знаю, какой бес в меня вселился, но я так устала от всего этого. Нет, я, конечно, стыжусь, вернее, стыд измотал меня, запятнал своей скользкой и липкой белковиной, а это чувство ведет в никуда.

Кассирша бросила коробку с яйцами в пакет, где они потекли чуть сильнее.

И вот я дома. в том, что я считаю своим домом. Конечно, ты никогда здесь не бывал, так что позволь описать его.

Источник

Что то не так с кевином книга читать

Я не совсем понимаю, почему незначительное сегодняшнее событие побудило меня написать тебе. Однако с тех пор, как мы расстались, мне, пожалуй, больше всего недостает возвращений домой, когда я делилась с тобой впечатлениями обо всем смешном, что произошло за день, как кошка — если бы она у нас была — приносила бы мышь к твоим ногам. Так любовные кошачьи парочки, рыская весь день в одиночку по задним дворам, обмениваются вечером своими скромными находками. Если бы ты сейчас сидел в моей кухне, размазывая хрустящее арахисовое масло по ломтю «Бранолы», я бросила бы пакеты — из одного обязательно сочилось бы что-то вязкое — и начала взахлеб рассказывать эту пустячную историю. Я даже не стала бы делать замечание, что пора ужинать, а на ужин у нас спагетти, и не стоит перебивать аппетит таким сытным сандвичем.

В первое время мои истории были экзотическими; я привозила их из Лиссабона или Катманду. Однако на самом деле никому не интересны заграничные истории, и ты слушал меня с такой преувеличенной вежливостью, что я всегда могла определить — ты предпочел бы анекдотичный пустячок, случившийся поближе к дому, скажем, забавную стычку со сборщиком платы за проезд на мосту Джорджа Вашингтона. Мои сувениры — вроде пакетика слегка зачерствевших бельгийских вафель, «ерунды», как сказали бы британцы, — были искусственно пропитаны легким магическим ароматом дальних стран. Как и у безделушек, которыми любят меняться японцы, ценность привозимых мной подарков заключалась лишь в яркой иностранной упаковке. Насколько более интересным был бы артефакт, найденный в нетронутых залежах старого штата Нью-Йорк, или пикантный момент поездки за продуктами в «Гранд юнион» в Найаке.

Именно там и разворачиваются события моей нынешней истории. Кажется, я наконец начинаю понимать то, чему ты всегда пытался научить меня: моя собственная страна так же экзотична и даже так же опасна, как Алжир. Я стояла в молочном отделе супермаркета. Мне, собственно, немного было нужно. Я теперь никогда не ем спагетти, ведь некому с таким смаком съесть большую часть того, что я приготовила. Я так скучаю по удовольствию, которое ты получал от еды.

Мне до сих пор очень трудно появляться на людях. Ты подумал бы, что в стране, страдающей, как утверждают европейцы, «отсутствием чувства истории», я могла бы воспользоваться знаменитой американской амнезией, но мне не повезло. Никто в моем окружении не проявляет признаков забывчивости, а ведь прошел ровно год и восемь месяцев. Так что, когда заканчивается провизия, мне приходится собирать в кулак всю свою силу воли. Конечно, для продавцов в «Севен-илевен» на Хоупвелл-стрит моя известность померкла, и я могу купить бутылку молока, не ощущая бесцеремонных взглядов, однако поход в «Гранд юнион» остается для меня тяжелейшим испытанием.

Там я всегда чувствую себя воровкой и для компенсации распрямляю спину и расправляю плечи. Теперь я понимаю смысл выражения «высоко держать голову» и временами удивляюсь, как круто прямая спина меняет внутреннее состояние. С гордой осанкой я чувствую себя не такой униженной.

Размышляя, какие купить яйца — средние или большие, — я взглянула на полки с йогуртами и увидела рядом другую покупательницу: взлохмаченные черные волосы с отросшей на добрый дюйм сединой у корней и остатками старого перманента на концах; сиреневую блузку и лиловую юбку. Может, когда-то костюм и был модным, но теперь блузка чуть не лопалась под мышками, а длинная баска подчеркивала рыхлые бедра. Костюм нуждался в глажке: на подбитых плечах остались легкие складки от вешалки. Наряд из самых глубин шкафа, решила я, то, что вытаскиваешь, когда все остальное заносилось или валяется на полу. Когда женщина склонила голову к плавленому сыру, я заметила двойной подбородок.

Не пытайся угадать; ты ни за что не узнал бы ее по этому описанию. Когда-то она была стройна и привлекательна, как профессионально упакованный подарок. Хотя романтичнее представлять скорбящих исхудалыми, я легко могу вообразить, как горе заедают шоколадом, и вовсе не обязательно жить на одной воде. Кроме того, есть женщины, наводящие лоск не столько на радость супругу, сколько чтобы не отстать от дочери, а благодаря нам она теперь лишена стимула.

Мэри Вулфорд. Я не горжусь тем, что не смогла посмотреть ей в глаза. Я дрогнула. Я проверяла, целы ли все яйца в коробке, и почувствовала, как вспотели мои ладони. Я сделала вид, будто только что вспомнила о чем-то в соседнем проходе, и умудрилась поставить коробку с яйцами, не перевернув ее. Я бросилась прочь, оставив тележку со скрипящими колесами, и перевела дух только в отделе супов.

Только по этой причине я не выбежала из «Гранд юнион». Рано или поздно мне все равно придется прокрасться к своей сумке, а пока я стояла над супом «Кэмпбелл» из спаржи с сыром, бесцельно размышляя, как возмутил бы Уорхола дизайн новой упаковки.

К тому времени, как я добралась до своей сумки, путь был свободен. Я покатила тележку с видом деловой женщины, у которой очень мало времени на рутинные домашние дела. Но я так давно перестала чувствовать себя такой, что не сомневалась: люди, стоявшие передо мной в очереди в кассу, наверняка восприняли мое нетерпение не как спешку деловой женщины, для которой время — деньги, а как дикую панику беглянки.

Когда я выгрузила свои разномастные покупки, картонка с яйцами оказалась липкой, и кассирша ее открыла. Ах, Мэри Вулфорд меня все-таки заметила.

— Вся дюжина разбита! — воскликнула девушка. — Я скажу, чтобы принесли другую коробку.

— Нет, нет. Я спешу. Я возьму эту.

— Я возьму эту коробку!

В этой стране нет лучше способа заставить людей сотрудничать, чем притвориться чокнутой. Демонстративно отчистив прайс-код бумажной салфеткой, кассирша просканировала яйца, вытерла руки, театрально закатила глаза.

— Качадурян,— произнесла девица, когда я вручила ей свою дебетовую карточку. Произнесла громко, словно обращаясь к очереди. Был ранний вечер, смена, в которую удобно подрабатывать школьникам. На вид кассирше было лет семнадцать, она вполне могла учиться с Кевином в одном классе. Конечно, в этом районе полдюжины средних школ, а ее семья, возможно, только- только переехала из Калифорнии, однако, глядя в ее глаза, словно сверлящие меня, я так не думала. — Необычное имя.

Не знаю, какой бес в меня вселился, но я так устала от всего этого. Нет, я, конечно, стыжусь, вернее, стыд измотал меня, запятнал своей скользкой и липкой белковиной, а это чувство ведет в никуда.

— Я единственная Качадурян в штате Нью-Йорк, — с сарказмом пояснила я, выдергивая из ее руки свою карточку.

Кассирша бросила коробку с яйцами в пакет, где они потекли чуть сильнее.

И вот я дома. в том, что я считаю своим домом. Конечно, ты никогда здесь не бывал, так что позволь описать его.

Ты бы опешил. И не только потому, что я решила остаться в Гладстоне после того, как подняла столько шума своим переездом на окраину. Но я чувствовала, что должна остаться от Кевина на расстоянии, которое можно преодолеть на автомобиле. Кроме того, как бы сильно я ни жаждала анонимности, я не хочу, чтобы мои соседи забыли, кто я такая, а не каждый город предоставит подобную возможность. Это единственное место в мире, где всесторонне ощущаются последствия всех моих поступков, а сейчас мне гораздо важнее, чтобы меня понимали, а не любили.

Источник

У этой женщины есть все: любящий муж, успешный бизнес, жилье в престижном районе. Ева очень счастлива и благополучна; она не привыкла себе в чем-либо отказывать. да и зачем? Райская жизнь, и казалось, так будет всегда. Но Ева решает родить ребенка: для идеальной картинки добропорядочной американской семьи не хватает последнего штриха.

Какую цену заплатит эта женщина за любовь к сыну, не мог предположить никто.

Наихудший сценарий, коего мы избежали.

Ребенок больше всего нуждается в любви тогда, когда он менее всего это заслуживает.

Я не совсем понимаю, почему незначительное сегодняшнее событие побудило меня написать тебе. Однако с тех пор, как мы расстались, мне, пожалуй, больше всего недостает возвращений домой, когда я делилась с тобой впечатлениями обо всем смешном, что произошло за день, как кошка — если бы она у нас была — приносила бы мышь к твоим ногам. Так любовные кошачьи парочки, рыская весь день в одиночку по задним дворам, обмениваются вечером своими скромными находками. Если бы ты сейчас сидел в моей кухне, размазывая хрустящее арахисовое масло по ломтю «Бранолы», я бросила бы пакеты — из одного обязательно сочилось бы что-то вязкое — и начала взахлеб рассказывать эту пустячную историю. Я даже не стала бы делать замечание, что пора ужинать, а на ужин у нас спагетти, и не стоит перебивать аппетит таким сытным сандвичем.

В первое время мои истории были экзотическими; я привозила их из Лиссабона или Катманду. Однако на самом деле никому не интересны заграничные истории, и ты слушал меня с такой преувеличенной вежливостью, что я всегда могла определить — ты предпочел бы анекдотичный пустячок, случившийся поближе к дому, скажем, забавную стычку со сборщиком платы за проезд на мосту Джорджа Вашингтона. Мои сувениры — вроде пакетика слегка зачерствевших бельгийских вафель, «ерунды», как сказали бы британцы, — были искусственно пропитаны легким магическим ароматом дальних стран. Как и у безделушек, которыми любят меняться японцы, ценность привозимых мной подарков заключалась лишь в яркой иностранной упаковке. Насколько более интересным был бы артефакт, найденный в нетронутых залежах старого штата Нью-Йорк, или пикантный момент поездки за продуктами в «Гранд юнион» в Найаке.

Именно там и разворачиваются события моей нынешней истории. Кажется, я наконец начинаю понимать то, чему ты всегда пытался научить меня: моя собственная страна так же экзотична и даже так же опасна, как Алжир. Я стояла в молочном отделе супермаркета. Мне, собственно, немного было нужно. Я теперь никогда не ем спагетти, ведь некому с таким смаком съесть большую часть того, что я приготовила. Я так скучаю по удовольствию, которое ты получал от еды.

Мне до сих пор очень трудно появляться на людях. Ты подумал бы, что в стране, страдающей, как утверждают европейцы, «отсутствием чувства истории», я могла бы воспользоваться знаменитой американской амнезией, но мне не повезло. Никто в моем окружении не проявляет признаков забывчивости, а ведь прошел ровно год и восемь месяцев. Так что, когда заканчивается провизия, мне приходится собирать в кулак всю свою силу воли. Конечно, для продавцов в «Севен-илевен» на Хоупвелл-стрит моя известность померкла, и я могу купить бутылку молока, не ощущая бесцеремонных взглядов, однако поход в «Гранд юнион» остается для меня тяжелейшим испытанием.

Там я всегда чувствую себя воровкой и для компенсации распрямляю спину и расправляю плечи. Теперь я понимаю смысл выражения «высоко держать голову» и временами удивляюсь, как круто прямая спина меняет внутреннее состояние. С гордой осанкой я чувствую себя не такой униженной.

Размышляя, какие купить яйца — средние или большие, — я взглянула на полки с йогуртами и увидела рядом другую покупательницу: взлохмаченные черные волосы с отросшей на добрый дюйм сединой у корней и остатками старого перманента на концах; сиреневую блузку и лиловую юбку. Может, когда-то костюм и был модным, но теперь блузка чуть не лопалась под мышками, а длинная баска подчеркивала рыхлые бедра. Костюм нуждался в глажке: на подбитых плечах остались легкие складки от вешалки. Наряд из самых глубин шкафа, решила я, то, что вытаскиваешь, когда все остальное заносилось или валяется на полу. Когда женщина склонила голову к плавленому сыру, я заметила двойной подбородок.

Не пытайся угадать; ты ни за что не узнал бы ее по этому описанию. Когда-то она была стройна и привлекательна, как профессионально упакованный подарок. Хотя романтичнее представлять скорбящих исхудалыми, я легко могу вообразить, как горе заедают шоколадом, и вовсе не обязательно жить на одной воде. Кроме того, есть женщины, наводящие лоск не столько на радость супругу, сколько чтобы не отстать от дочери, а благодаря нам она теперь лишена стимула.

Мэри Вулфорд. Я не горжусь тем, что не смогла посмотреть ей в глаза. Я дрогнула. Я проверяла, целы ли все яйца в коробке, и почувствовала, как вспотели мои ладони. Я сделала вид, будто только что вспомнила о чем-то в соседнем проходе, и умудрилась поставить коробку с яйцами, не перевернув ее. Я бросилась прочь, оставив тележку со скрипящими колесами, и перевела дух только в отделе супов.

Только по этой причине я не выбежала из «Гранд юнион». Рано или поздно мне все равно придется прокрасться к своей сумке, а пока я стояла над супом «Кэмпбелл» из спаржи с сыром, бесцельно размышляя, как возмутил бы Уорхола дизайн новой упаковки.

К тому времени, как я добралась до своей сумки, путь был свободен. Я покатила тележку с видом деловой женщины, у которой очень мало времени на рутинные домашние дела. Но я так давно перестала чувствовать себя такой, что не сомневалась: люди, стоявшие передо мной в очереди в кассу, наверняка восприняли мое нетерпение не как спешку деловой женщины, для которой время — деньги, а как дикую панику беглянки.

Когда я выгрузила свои разномастные покупки, картонка с яйцами оказалась липкой, и кассирша ее открыла. Ах, Мэри Вулфорд меня все-таки заметила.

— Вся дюжина разбита! — воскликнула девушка. — Я скажу, чтобы принесли другую коробку.

— Нет, нет. Я спешу. Я возьму эту.

— Я возьму эту коробку!

В этой стране нет лучше способа заставить людей сотрудничать, чем притвориться чокнутой. Демонстративно отчистив прайс-код бумажной салфеткой, кассирша просканировала яйца, вытерла руки, театрально закатила глаза.

Источник

ЧИТАТЬ КНИГУ ОНЛАЙН: Цена нелюбви

НАСТРОЙКИ.

СОДЕРЖАНИЕ.

СОДЕРЖАНИЕ

Наихудший сценарий, коего мы избежали.

Ребенок больше всего нуждается в любви тогда, когда он менее всего это заслуживает.

Я не совсем понимаю, почему незначительное сегодняшнее событие побудило меня написать тебе. Однако с тех пор, как мы расстались, мне, пожалуй, больше всего недостает возвращений домой, когда я делилась с тобой впечатлениями обо всем смешном, что произошло за день, как кошка — если бы она у нас была — приносила бы мышь к твоим ногам. Так любовные кошачьи парочки, рыская весь день в одиночку по задним дворам, обмениваются вечером своими скромными находками. Если бы ты сейчас сидел в моей кухне, размазывая хрустящее арахисовое масло по ломтю «Бранолы», я бросила бы пакеты — из одного обязательно сочилось бы что-то вязкое — и начала взахлеб рассказывать эту пустячную историю. Я даже не стала бы делать замечание, что пора ужинать, а на ужин у нас спагетти, и не стоит перебивать аппетит таким сытным сандвичем.

В первое время мои истории были экзотическими; я привозила их из Лиссабона или Катманду. Однако на самом деле никому не интересны заграничные истории, и ты слушал меня с такой преувеличенной вежливостью, что я всегда могла определить — ты предпочел бы анекдотичный пустячок, случившийся поближе к дому, скажем, забавную стычку со сборщиком платы за проезд на мосту Джорджа Вашингтона. Мои сувениры — вроде пакетика слегка зачерствевших бельгийских вафель, «ерунды», как сказали бы британцы, — были искусственно пропитаны легким магическим ароматом дальних стран. Как и у безделушек, которыми любят меняться японцы, ценность привозимых мной подарков заключалась лишь в яркой иностранной упаковке. Насколько более интересным был бы артефакт, найденный в нетронутых залежах старого штата Нью-Йорк, или пикантный момент поездки за продуктами в «Гранд юнион» в Найаке.

Именно там и разворачиваются события моей нынешней истории. Кажется, я наконец начинаю понимать то, чему ты всегда пытался научить меня: моя собственная страна так же экзотична и даже так же опасна, как Алжир. Я стояла в молочном отделе супермаркета. Мне, собственно, немного было нужно. Я теперь никогда не ем спагетти, ведь некому с таким смаком съесть большую часть того, что я приготовила. Я так скучаю по удовольствию, которое ты получал от еды.

Мне до сих пор очень трудно появляться на людях. Ты подумал бы, что в стране, страдающей, как утверждают европейцы, «отсутствием чувства истории», я могла бы воспользоваться знаменитой американской амнезией, но мне не повезло. Никто в моем окружении не проявляет признаков забывчивости, а ведь прошел ровно год и восемь месяцев. Так что, когда заканчивается провизия, мне приходится собирать в кулак всю свою силу воли. Конечно, для продавцов в «Севен-илевен» на Хоупвелл-стрит моя известность померкла, и я могу купить бутылку молока, не ощущая бесцеремонных взглядов, однако поход в «Гранд юнион» остается для меня тяжелейшим испытанием.

Там я всегда чувствую себя воровкой и для компенсации распрямляю спину и расправляю плечи. Теперь я понимаю смысл выражения «высоко держать голову» и временами удивляюсь, как круто прямая спина меняет внутреннее состояние. С гордой осанкой я чувствую себя не такой униженной.

Размышляя, какие купить яйца — средние или большие, — я взглянула на полки с йогуртами и увидела рядом другую покупательницу: взлохмаченные черные волосы с отросшей на добрый дюйм сединой у корней и остатками старого перманента на концах; сиреневую блузку и лиловую юбку. Может, когда-то костюм и был модным, но теперь блузка чуть не лопалась под мышками, а длинная баска подчеркивала рыхлые бедра. Костюм нуждался в глажке: на подбитых плечах остались легкие складки от вешалки. Наряд из самых глубин шкафа, решила я, то, что вытаскиваешь, когда все остальное заносилось или валяется на полу. Когда женщина склонила голову к плавленому сыру, я заметила двойной подбородок.

Не пытайся угадать; ты ни за что не узнал бы ее по этому описанию. Когда-то она была стройна и привлекательна, как профессионально упакованный подарок. Хотя романтичнее представлять скорбящих исхудалыми, я легко могу вообразить, как горе заедают шоколадом, и вовсе не обязательно жить на одной воде. Кроме того, есть женщины, наводящие лоск не столько на радость супругу, сколько чтобы не отстать от дочери, а благодаря нам она теперь лишена стимула.

Мэри Вулфорд. Я не горжусь тем, что не смогла посмотреть ей в глаза. Я дрогнула. Я проверяла, целы ли все яйца в коробке, и почувствовала, как вспотели мои ладони. Я сделала вид, будто только что вспомнила о чем-то в соседнем проходе, и умудрилась поставить коробку с яйцами, не перевернув ее. Я бросилась прочь, оставив тележку со скрипящими колесами, и перевела дух только в отделе супов.

Только по этой причине я не выбежала из «Гранд юнион». Рано или поздно мне все равно придется прокрасться к своей сумке, а пока я стояла над супом «Кэмпбелл» из спаржи с сыром, бесцельно размышляя, как возмутил бы Уорхола дизайн новой упаковки.

К тому времени, как я добралась до своей сумки, путь был свободен. Я покатила тележку с видом деловой женщины, у которой очень мало времени на рутинные домашние дела. Но я так давно перестала чувствовать себя такой, что не сомневалась: люди, стоявшие передо мной в очереди в кассу, наверняка восприняли мое нетерпение не как спешку деловой женщины, для которой время — деньги, а как дикую панику беглянки.

Когда я выгрузила свои разномастные покупки, картонка с яйцами оказалась липкой, и кассирша ее открыла. Ах, Мэри Вулфорд меня все-таки заметила.

— Вся дюжина разбита! — воскликнула девушка. — Я скажу, чтобы принесли другую коробку.

— Нет, нет. Я спешу. Я возьму эту.

— Я возьму эту коробку!

В этой стране нет лучше способа заставить людей сотрудничать, чем притвориться чокнутой. Демонстративно отчистив прайс-код бумажной салфеткой, кассирша просканировала яйца, вытерла руки, театрально закатила глаза.

— Качадурян, — произнесла девица, когда я вручила ей свою дебетовую карточку. Произнесла громко, словно обращаясь к очереди. Был ранний вечер, смена, в которую удобно подрабатывать школьникам. На вид кассирше было лет семнадцать, она вполне могла учиться с Кевином в одном классе. Конечно, в этом районе полдюжины средних школ, а ее семья, возможно, только- только переехала из Калифорнии, однако, глядя в ее глаза, словно сверлящие меня, я так не думала. — Необычное имя.

Не знаю, какой бес в меня вселился, но я так устала от всего этого. Нет, я, конечно, стыжусь, вернее, стыд измотал меня, запятнал своей скользкой и липкой белковиной, а это чувство ведет в никуда.

— Я единственная Качадурян в штате Нью-Йорк, — с сарказмом пояснила я, выдергивая из ее руки

Источник