Чуковский город есть такой город

И сразу всем становится ясно, что знаменитая мочалка родом из Петербурга. Это же просто ожившая сказка! Ну как может ребенок не поверить в волшебную силу Мойдодыра и его помощников, если даже место действия истории имеет свой точный географический адрес?

Трудно представить, что слава детского писателя пришла к Чуковскому уже в солидном возрасте, после множества других серьезных литературных достижений.

Обстоятельства рождения Николая Васильевича Корнейчукова (а родился будущий писатель 1 апреля 1882 года в Петербурге в доме на Пяти Углах) являлись препятствием для каких-либо серьезных карьерных достижений. В его метрике черным по белому значилось: незаконнорожденный. Отцом был студент еврейского происхождения, Эммануил Левенсон, а мать, Екатерина Осиповна Корнейчукова, работала в его семье прислугой. Когда отец бросил трехлетнего Колю с матерью на произвол судьбы, им пришлось переехать на родину Екатерины Осиповны, в Одессу. Жили они очень бедно, еле сводили концы с концами: заработки прачки были мизерными. В пятом классе Колю отчислили из гимназии согласно указу «о кухаркиных детях»: детям низшего сословия не дозволялось посещать учебные заведения. Но Николай проявил силу характера; занимаясь самообразованиям, юноша окончил гимназию, сдал экзамены и получил аттестат зрелости. К этому периоду относится и начало его дружбы с Борисом Житковым, учеником той же одесской гимназии.

Чуковский уже в молодости проявлял интерес к поэзии, писал стихи и поэмы, а на жизнь зарабатывал журналистской деятельностью. Его первая статья появилась в газете «Одесские ведомости» в 1901 году, в редакцию которой писатель попал по протекции друга, Владимира Жаботинского. Сотрудничество с газетой оказалось плодотворным – философские статьи и фельетоны Чуковского регулярно публиковались, а с 1903 года Корней Иванович стал корреспондентом «Одесских новостей» в Петербурге. Город на Неве не сразу оценил талантливого молодого человека: Чуковский обивал пороги редакций газет и журналов, но нигде не нашел работы, зато свел знакомство со многими известными литераторами.

В том же 1903 году писатель со своей молодой женой, Марией Борисовной, отправляется в Лондон в качестве неизменного корреспондента родной одесской газеты. В свободное от основной работы время Чуковский занимается самообразованием, совершенствует свой английский и запоем читает британских классиков в оригинале: знаменитые писатели, историки, публицисты и философы открывают ему свои тайны в стенах читального зала библиотеки Британского музея. Помимо пыльных страниц старых книг Чуковскому посчастливилось познакомиться и с живыми классиками, Артуром Конан Дойлем и Гербертом Уэллсом.

Через полтора года Чуковский вернулся в Россию, где стал печататься в петербургских журналах в качестве литературного критика. Он был знаком со многими видными творческими личностями, с Александром Блоком и Леонидом Андреевым, Александром Куприным и Владимиром Маяковским. Корней Иванович сотрудничал с журналом Валерия Брюсова «Весы», а в 1905 году организовал сатирический журнал «Сигнал», финансировал который известный оперный певец Собинов. В смелых карикатурах и текстах цензура усмотрела антиправительственные мотивы, и некоторое время Чуковский провел под арестом. Талантливый писатель и в камере не терял времени даром – переводил для русских читателей стихи Уолта Уитмена.

В 1917 году семья вновь перебирается в Петроград, где с 1916 года Корней Иванович руководит детским отделом в издательстве «Парус» (по приглашению Максима Горького). Наряду с этим в 1916 году Чуковский успел побывать военным корреспондентом газеты «Речь» в Великобритании, Франции и Бельгии. Но журналисту суждено было стать детским писателем.

Первым опытом на новом поприще стали сказки «Цыпленок», «Доктор» и «Собачье царство», написанные Чуковским для альманаха «Жар-птица». Далее последовала первая сказка в стихах – «Крокодил», опубликованная в 1917 году. Неуверенность в собственных силах в новом жанре Корнею Ивановичу помог победить его маленький сын. Отец рассказал заболевшему ребенку сказку про крокодила, а на следующий день уже выкинул эту историю из головы. Но малыш запомнил все от слова от слова и сам напомнил отцу об этом экзотическом персонаже. Так «Крокодил» обрел свое бессмертие, а Чуковский в одночасье сделался любимым детским писателем.

Следом за «Крокодилом» последовали «Муха-Цокотуха», «Тараканище» и множество других детских стихотворений. Отдельно стоит отметить замечательный сборник детских цитат, собранных Корнеем Ивановичем в ходе воспитания собственных детей и общения с теми малышами, с которыми ему приходилось встречаться. Книга «Маленькие дети. Детский язык. Экикики. Лепые нелепицы», получившая впоследствии название «От двух до пяти» переиздавалась при жизни автора 21 раз, и каждый раз с новыми дополнениями.

Помимо собственных стихов Чуковский переводил для детей и взрослых произведения классиков мировой литературы – Д.Дэфо и Киплинга, Распэ и Уитмена, Шекспира и Честертона, Марка Твена и Артура Конан Дойла, пересказывал греческие мифы и библейские сюжеты.

Став признанным детским писателем, Корней Иванович не ограничивался исключительно этой областью творчества, его волновала тема литературного перевода как искусства, которой посвящены труды «Принципы художественного перевода», «Искусство перевода», «Высокое искусство». Чуковский занимался изучением русской литературы XIX века, его интересовало творчество Шевченко, Чехова, Блока. В кругах филологов и искусствоведов широко известны его статьи-эссе о Зощенко, Житкове, Пастернаке, Ахматовой и других поэтах и писателях.

С 1919 по 1938 год Чуковский с семьей жил в Ленинграде в доме № 6 по Манежному переулку, а затем переехал в писательский поселок Переделкино, что под Москвой.

Многогранный писательский талант Корнея Ивановича Чуковского был признан и на родине, и за рубежом. Так, в 1957 году Чуковскому была присвоена ученая степень доктора филологических наук и вручен орден Ленина, а 1962 году он получил почетное звание доктора литературы Оксфордского университета. Последние годы жизни Чуковский провел в Переделкино, где и был похоронен в 1962 году.

Сейчас просто невероятным кажется то, что кто-то называл стихи и сказки автора, наполненные бесконечной любовью к детям, «чуковщиной» или «бессмысленным нагромождением рифм». Это – не просто оскорбление творений писателя, но и обида, нанесенная нескольким поколениям советских и российских малышей.

Источник

Третья столица

«Раньше всего в этом городе есть просто материальные условия, чтобы взрастить мопассановский талант», – говорил Бабель.

Одесса времен своей belle?poqueбыла как будто специально создана для того, чтобы внести в русскую литературу с ее темными городскими дворами, увядающими усадьбами и бескрайней, как родное бездорожье, тоской много солнца и моря. Одесса была исключительно пригодна именно для того, чтобы воспитать несколько поколений отчаянных, задумчивых, свободных, влюбленных мальчиков и девочек, из которых потом выйдут писатели и поэты, журналисты и режиссеры, политики и мученики. Иные талантом и силой натуры не уступали Мопассану; а их судьба часто дает материал и вовсе не мопассановский – скорее гомеровский, шекспировский, толстовский.

«Третья столица» Российской империи и уж точно первый город ее по пестроте и музыкальности была населена русскими, евреями, украинцами, греками, итальянцами, французами, персами и кем угодно еще – и наводнена моряками и купцами, офицерами и контрабандистами, православными и мусульманскими паломниками, путешественниками и коммерсантами. В те времена она переживала время никогда более не превзойденной славы и расцвета. Город кипел страстями, музыкой, запахами, ошеломлял дикими сочетаниями строгого имперского классицизма с веселым южным разгильдяйством, молчаливого мраморного великолепия богатых дач с чинеными сетями, орущими рынками и портовыми драными кошками.

Здесь было все, чтобы удовлетворить ненасытное любопытство мальчика, наделенного жадным сердцем, цепкими глазами и чутким ухом, – все нужное, чтобы детство было если не счастливым (а счастливым оно не было), то уж точно состоявшимся.

Типичные занятия одесского мальчишки из небогатого семейства – лодочные прогулки к маяку, рыбалка, починка сетей и шпаклевка шаланд, первые приключения в море, ныряние до головокружения, тир и кегельбан, ловля тарантулов на пустыре, изготовление воздушных змеев. И бесконечные самостоятельные исследования города.

Семья Коли Корнейчукова жила на Ново-Рыбной – по общему мнению, улице бедной и не престижной. На ней находились полицейский участок, монастырское подворье, общественные бани, лавки и мастерские. Здесь же стояла и Пятая мужская гимназия – «подлая пятая гимназия», откуда Колю Корнейчукова впоследствии исключили.

Ново-Рыбная, она же Пантелеймоновская, жила продажей сначала рыбы, затем фруктов. «По обеим сторонам улицы тянулись фруктовые магазины, магазинчики, лавки, склады, торгово-посреднические конторы», – рассказывает историк города Ростислав Александров. Окраинная, соседствовавшая с Куликовым Полем, Привозом, Старым кладбищем и вокзалом, Ново-Рыбная улица давала возможность крестьянам, приезжавшим торговать на Привоз, закупиться всем необходимым, от игрушек и глиняных горшков до овса и сена. Совсем рядом, на Канатной, чуть позже жил младший современник Чуковского и его будущий сосед по Переделкину Валентин Катаев, оставивший чрезвычайно колоритные описания Одессы во всей ее красоте и славе. Присутствует в них и Ново-Рыбная: «сияющее видение фруктовой лавки, где персы обмахивали шумящими султанами из папиросной бумаги прекрасные крымские фрукты». Есть и «кошки, крикливые, как торговки с Новорыбной улицы». Упомянуты также «Кулички – Куликово поле, пустырь с кустарником, норками тарантулов и исключительно богатой помойкой». В этих декорациях прошло детство не только Вали Катаева, но и десятком лет ранее – Коли Корнейчукова.

Район был рабочим, ремесленным, самым что ни на есть демократическим. Смотреть на чужую ловкую работу было тоже одной из маленьких детских радостей. Катаев среди «увлекательных занятий одесского мальчика» упоминает и блаженство стоять возле паяльщика, наблюдая его «волшебное искусство», Чуковский в «Серебряном гербе» пишет о давнем недруге героя – кузнеце Печенкине (в первых вариантах повести его звали Хацкель Кур): «В будни мы готовы были часами стоять неподвижно у порога его крохотной кузницы на углу Канатной и Базарной и с почтительным любопытством следить за всяким движением его проеденных копотью рук». Так же, затаив дыхание, дети наблюдали за священнодействием заделывания кастрюльной дыры или натягивания шины на колесо – и незаметно учились тому, что труд может быть радостью.

Соседние улицы жили в постоянном труде, часто совершенно безрадостном. Мастерских по соседству было множество: картонажная, ящичная, мастерская металлических решеток. Дальше к центру мастерские сменялись прачечными, трактирами, ресторанами. А дальше была другая, «чистая» Одесса – Одесса бульваров, разносчиков, «буфетов искусственных минеральных вод». В парках стояли Катаеве кие «трехрукие фонари» и раковины для оркестра, там шуршали крахмальные юбки и шины по асфальту, там с эспланады ресторана гремела музыка, там неслись экипажи и цвели каштаны. Другая Одесса – это и дачи с мраморными статуями на изумрудной траве. Это и запавшие в душу Олеше розы на оградах и блеск черепичных крыш.

Олеша сравнивал Одессу с гриновским Зурбаганом: «Одесса – была уже в путешествии. Как бы оторванная от материка, она находилась уже во власти моря и матросов». В портовом городе со всеми его приметами – кабачками, матросами, шлюхами, контрабандистами, – шумели элеваторы, чумазые грузчики грузили на корабли зерно и выгружали табак, чай, пряности, фрукты, и все эти заморские прелести запирались в пакгаузы из волнистого железа. «Я с детства помню чудесные восточные запахи перца, ванили, кардамона, корицы, фиников, шафрана, изюма, какао, витавшие вокруг этих складов», – вспоминал Чуковский.

Но главным было море, к которому амфитеатром развернута вся Одесса, и которое видно отовсюду – а в море паруса. Они свели с ума не одного мальчишку, заставляя безудержно мечтать о странствиях и проситься юнгой на суда в порту. Мечты об Индии, Африке, Америке никого из этого поколения, кажется, не обошли стороной. Герой «Серебряного герба» тоже любил помечтать о дальних странах – «говорить про Багдад», забравшись с другом Тимошей в «каламашки» – большие ящики для вывоза мусора во дворе. Первые стихи он тоже сочинял в каламашках, и посвящались они южной экзотике – акулам, людоедам и так далее.

Бешеным мечтам о странствиях много способствовало чтение – Жюль Берн, Фенимор Купер, Густав Эмар и «бурнопламенный» журнал «Вокруг света». Капитаны, путешественники, первопроходцы, покорители индейцев и туземцев, мечтательные дети, потенциальные беглецы в Америку, они и представить себе не могли, какие приключения их ждут дальше, какими дорогами они пойдут, какие новые миры будут строить, каких Пятниц просвещать – и с какими людоедами им придется сражаться…

Еще только приоткрылась дверца в двадцатый век. Здесь с воздушных змеев начиналось воздухоплавание, где-то на пустыре запускали монгольфьер. На циклодроме гонщик Сергей Уточкин соперничал с французами и немцами, неизменно побеждая; дань восхищения ему отдал каждый юный одессит, в том числе и Коля Корнейчуков, бывший его страстным поклонником. Поколение постарше вписало рыжего Уточкина в свои мемуары как мотоциклиста и велосипедиста, поколение помладше – как летчика.

В космополитичной Одессе быстро появлялись иностранные новинки: кинематограф, самолеты, первые «форды» и «мерседесы». Грохот производства, ритм жизни, «Болеро», поступь прогресса… Время было открытое будущему, место – открытое культурным влияниям. Можно предположить, что отсюда – и убежденный демократизм Чуковского, и вера в прогресс, и уважение к труду, и желание строить своими руками лучшую, правильную, новую жизнь.

Однако не все так просто и красиво. На самом деле Чуковский не любил Одессу и не считал себя одесситом. Где-то в дневнике обмолвился даже: омерзительный город. Чуковский никогда не гордился тем, что вырос в Одессе. Всегда подчеркивал: «я – петербуржец», «моя родина – Петербург». Попав в столицу уже юношей, он радостно осознал: вот это наконец мое место. И без колебаний покинул Одессу.

Легендарная «третья столица» была пыльным городом, изнемогавшим от зноя и мух. Его пронизывали не столько поэтические портовые и фруктовые, сколько прозаические бытовые запахи подгоревшей каши, масляного чада, керосина и навоза. В сырых до дрожи подвалах и темных вонючих закутках, задернутых задрипанными занавесками, скандалили семьи и плакали дети. На Малой Арнаутской мастеровые, сидя по-турецки, «делали всю контрабанду». Город населяли не столько романтические матросы, красавицы и благородные разбойники, сколько самые прозаические акушерки, мастеровые, хмурые дворники, горничные и кухарки, лавочники и аптекари, дантисты и воры, сапожники, приставы, прачки. Сердитые хозяйки с красными руками варили варенье. Томились от скуки барыни в папильотках, тявкали болонки, фланировали кавалеры. Усталые волы с грохотом волокли биндюги по булыжной мостовой. Мужья били жен, отцы пороли детей, на это зрелище сбегалась вся улица. Соседи яростно лаялись через двор. Не эта ли тоскливая повседневность провинциального городка, саднящая скука – «лет сорок с ключницей бранился, в окно смотрел да мух давил», – заставила гимназиста Корнейчука взяться за «Современного Евгения Онегина», густо заселенного одесскими обывателями?

Этот город Чуковский не любил. Или нет: за что-то все-таки любил. Достаточно почитать его первые корреспонденции, присланные в «Одесские новости» из Петербурга, а потом из-за границы – с каким жаром он говорит об одесской культурной жизни, как ревниво сравнивает ее с Петербургской и европейской! Достаточно вчитаться в «Серебряный герб» и относящиеся к городу воспоминания… Нельзя, пожалуй, однозначно сказать «не любил». Скорее так: Одесса навсегда осталась для него сплошной детской травмой, незаживающей раной. Он был здесь совсем чужой, как андерсеновский гадкий утенок на птичьем дворе.

Даже три четверти века спустя, за год до смерти Чуковский вспоминал незабвенные едко-зеленые плюшевые кресла «с густой бахромой из длинных лохматых шнурков, словно специально созданной для собирания пыли», и ту же бахрому на плюшевых портьерах, составлявших предмет сословной гордости компатриотов. В его «Онегине» тщательно выписаны одесские тетушки и дядюшки, чтение «Нивы», засиженные мухами картинки на стенах, полуживой попугай в клетке, которому давно все надоело. Кузина Зина сводит пятна с рукавов потоками бензина, зной, зевота, пронзительное мушиное «ззззззз», звон тоски…

Поросшие символическими уже фикусами и геранями, в залоснившихся халатах, пропахшие уксусом и нафталином, потирая помятые невыразительные физиономии, с липкой настойкой в не очень чистых рюмочках, на сцену выходят одесские мещане во всем своем грозном провинциальном безобразии. «Кушать хочете?», «нэврастэник», «антипат», «мадамочка», «я за ним скучаю»… Вездесущая одесская «пиль»…

Чуковского с детства и до конца жизни ужасала и занимала эта особая порода людей: почему они говорят чудовищным плоским языком? Почему безошибочно выбирают из всего разнообразия мировой культуры только третий сорт? Почему живут, не приходя в сознание? Почему человек так обращается с самой большой драгоценностью, которая у него есть, – со своей живой, единственной душой?

Уже в двадцатых годах К. И. присутствовал на судебном процессе по делу растратчиков – и никак не мог понять, зачем совершать преступление ради того, чтобы потратить все деньги на вино, карты и женщин. «Неужели никто не сказал им, что Шекспир много слаще всякого вина?» – изумлялся он. Он изучал обывателей, как ядовитых букашек, внимательно и осторожно – сам он никак не мог понять, что заставляет человека жить скучно и думать мелко, когда можно жить интересно и думать глубоко. И, вдумавшись в безмысленную, бессознательную жизнь, ужаснувшись тому, что люди сделали с собой и своими детьми, – просто сострадал: «О бедные, обокраденные души!»

Что они за люди, чем отличается мещанин от человека – ведь не пресловутыми фикусами же? (Кстати, у мамы нашего героя, которую назвать мещанкой ни у кого бы язык не повернулся, фикусов были огромные заросли.) Тема «обокраденной души» так или иначе присутствует в большинстве книг Чуковского – жизнь неизменно предоставляла к его услугам самый свежий материал. Корней Иванович имел возможность проследить развитие мещанства на протяжении десятков лет его истории. Впрочем, уже первые годы дали массу интересных наблюдений, обобщив которые, он первым в России и едва ли не первым в мире заговорил о феномене массовой культуры, о мировом мещанстве, о его связи с фашизмом, далеко опередив позднейших исследователей. Но об этом – позже.

Всю жизнь он не оставлял попыток понять бушующее вокруг самодовольное безмыслие. Видимо, тема была болезненно важной не только для него – об этом думали и говорили окружающие, дочь, друзья. Лидия Корнеевна записывала один такой разговор о мещанстве: «Тамара Габбе определяет так: тот слой населения, который лишен преемственной духовной культуры. Для них нет прошлого, нет традиции, нет истории, и уж конечно нет будущего. Они – сегодня. В культуре они ничего не продолжают, ничего не подхватывают и ни в какую сторону не идут. Поэзия Ахматовой, напротив, вся – воплощенная память; вся – история души, история страны, история человечества; вся – в основах, в корнях русского языка. У мещанина ж и языка нет, у него в запасе слов триста, не более; да и не основных, русских, а сиюминутных, сегодняшних…»

Чуковский сам был – воплощенная память русской культуры. При этом он отличался невероятной чуткостью ко всему «сегодняшнему, сиюминутному» – всю жизнь тщательно собирал словесные приметы сегодняшнего дня: в Чукоккале, в дневниках, в черновиках сохранились длиннейшие списки слов. Одни – просто в качестве картинки из жизни, другие – для работы над статьей о языке, третьи – чтобы сделать детскую сказку максимально приближенной к жизни… Но первые списки в ранних дневниках – это списки слов для работы над собой: юный Чуковский внимательно вслушивался в грамотную речь и сознательно истреблял в своей речи признаки провинциальности, мещанства, знаменитого одесского говора – конечно, смешного и своеобразного, но недопустимого у работника слова.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.

Продолжение на ЛитРес

Читайте также

Глава XLI Столица юга

Глава XLI Столица юга Окрестности Нового Орлеана я узнал сразу; общий вид их не изменился. Когда мчишься по Лондону но железной дорого, висящей в воздухе на высоких подпорах, можно сквозь открытые окна просмотреть целые мили спален в верхних этажах, но нижние этажи не

Столица советская

Столица советская Когда Леонов покидал Москву, стоял ещё иной город и родня леоновская на последнем дыхании крепилась в зарядьевских проулках.Теперь столица была совсем другая: краснознамённая, сама себе удивляющаяся… и растерявшая близких Леонову людей. Деды умерли,

Столица Уругвая

Столица Уругвая Монтевидео, столица Уругвая, — большой и красивый город. Свое название («монт» — гора, «видео» — вид) он мог получить только потому, что все остальные берега почти совершенно плоски.С моря трудно даже представить себе, что это громадный город с населением

3. ЗОЛОТАЯ МОЯ СТОЛИЦА

3. ЗОЛОТАЯ МОЯ СТОЛИЦА По пути в Магадан мне обязательно надо было заехать в Ягодное. Временная справка об освобождении из лагеря, выданная эльгенским УРЧем, давно была просрочена. Ее надо было сменить на так называемую «форму А», по которой спустя какое-то время должны

Столица советская

Столица советская Когда Леонов покидал Москву, стоял еще иной город, и родня леоновская на последнем дыхании крепилась в зарядьевских проулках.Теперь столица была совсем другая: краснознаменная, сама себе удивляющаяся… и растерявшая близких Леонову людей. Деды умерли,

Партизанская столица

Партизанская столица Мадьяры откатились от Весёлого, потеряв здесь несколько сот человек убитыми и замерзшими. Мы потеряли десять товарищей. Похоронив их, отряд опять двинулся на север, в направлении своей тыловой базы, в Хинельские леса. Шли, не торопясь, так как везли на

Столица вольнодумства

Столица вольнодумства Из всех российских монархов, наверное, хуже всех относилась к первопрестольному городу Российской империи Екатерина II. Она много раз приезжала в Москву, заботилась об ее благоустройстве, но побаивалась москвичей. Возвращаясь из Крыма, Екатерина

Глава третья 1923–1925: СТОЛИЦА ИЛИ СТАНИЦА?

Глава третья 1923–1925: СТОЛИЦА ИЛИ СТАНИЦА? Не с гордо поднятой головой покидал недавний грозный налоговый начальник Букановскую. Судим! Клеймо! Опозорен! Хоть не выходи на улицу.Еще хуже было осознавать, что теперь он никому не нужен. Как жить в свои неукротимые

Сыктывкар — столица «комиков»

Сыктывкар — столица «комиков» Сык-тык… Нет, не сразу справишься с названием столицы Коми АССР — Сыктывкар.Вот уж не назвала бы столицей этот заштатный уездный городок, даже если это столица «комиков». Любопытно, как прежде их звали — зыряне? С виду — русские, а язык

Тюмень – столица деревень

Тюмень – столица деревень Столицей деревень Тюмень прозвали в свое время не из-за разбитых дорог и убогих лачуг на главных улицах. бывший мэр Степан Киричук уверяет, что дело обстояло так: вокруг Тюмени много-много разных деревень. Их называли «крестьянскими местами»,

СТОЛИЦА ИСПАНИИ

СТОЛИЦА ИСПАНИИ По возвращении из Франции в Испанию в 1791 году Бетанкур жил во дворце Буэнретиро, а его брат Хосе — в центре Мадрида, совсем рядом с площадью Пуэрто дель Соль, где сходятся все главные улицы города. В конце XVIII века каждый житель Мадрида хоть раз в день

Москва – столица

Москва – столица Между тем ситуация в стране продолжала оставаться очень тревожной. Немцы, возобновившие боевые действия, продвигались к Петрограду.21 февраля Совнарком принял декрет, который объявлял:«Социалистическое отечество в опасности!».Комендант Смольного Павел

Дорогая моя столица…

Дорогая моя столица… В 1952 году я был назначен начальником 1-го отдела 3-го Управления по обеспечению государственной безопасности Генштаба Вооруженных сил и аппарата Министерства обороны СССР. Л.Г. Иванов Летом 1952 года в Киев, где недолго прослужил Леонид Георгиевич,

СТОЛИЦА БЕЛОРУССИИ

СТОЛИЦА БЕЛОРУССИИ Большого труда стоило мне сохранить хладнокровие: мысли мои были заняты чемоданами, переданными носильщику. Он мог уйти, унести багаж и заинтересоваться содержимым; наконец, ему просто могло надоесть ожидание. И вот мы выходим на ступеньки перед

Столица большевиков

Столица большевиков В Белоруссии, которая незадолго до этого объявила о федерации с Советской Россией, наступление польских войск продолжалось. 1 марта 1919 года поляки взяли город Слоним, 2 марта – Пинск.Как в это время шли дела в самой в стране Советов, описано в «Чёрной

Культурная столица

Культурная столица Больше всего на свете папа любил свою работу, хороший юмор и путешествия. Иногда мне кажется, что последнее он любил более всего.Одним из самых приятных путешествий, глубоко запавшим в душу отца, несомненно, является поездка в Ленинград, в начале 70-х

Источник

• ← Чука в роллах что это такое
• Чуковский текст радость докажи что это стихотворный текст →