декларация 12 казачьих войск

Атаман-печаль

Атаман-печаль… Так прозвали на Дону героя Великой войны, атамана Всевеликого Войска Донского Каледина Алексея Максимовича (1861–1918), ушедшего из жизни, когда ему показалось, что устоять Дону перед натиском богопротивных прогерманских сил уже нет никакой возможности… Но у Каледина было и другое прозвище – «Донской Гинденбург», данное после блестящего Брусиловского прорыва 1916 года, когда 8-я армия Каледина рвалась вперед на острие главного удара…

Алексей Каледин родился в станице Усть-Хоперской в семье донского казачьего офицера, дослужившегося до полковника.

Дед Алексея Каледина, майор русской армии Василий Максимович Каледин, храбро сражался в казачьем корпусе «вихорь-атамана» Матвея Ивановича Платова против французов в период напряженнейшей борьбы с армией Наполеона в 1812-1814 гг. и в одном из последних боев потерял ногу. Отец будущего генерала и атамана, Максим Васильевич Каледин, «полковник времен Севастопольской обороны» (по другим данным – войсковой старшина, что соответствовало армейскому званию подполковника) сумел передать сыну свою любовь к родному краю, к военному делу, которому сам посвятил всю свою многотрудную жизнь.

Мать Каледина была простой казачкой и горячо любила сына, холя малютку и напевая ему казачьи колыбельные песни. «Вот то зерно, из которого и вырос облик белого вождя и атамана», – отметил один из биографов Каледина.

Получив первоначальное военное образование в Воронежской военной гимназии, казак Алексей Каледин поступил в Михайловское артиллерийское училище, по окончании которого в 1882 г. получил назначение на Дальний Восток, в конно-артиллерийскую батарею Забайкальского казачьего войска. Еще будучи молодым офицером, Алексей выделялся сосредоточенностью на вопросах службы, серьезностью не по возрасту и строгой собранностью в исполнении своих обязанностей. За ним замечали недюжинные способности к обучению и неуемную тягу к новым знаниям, что уже в 1887 г. позволило ему поступить в Академию Генерального штаба. Блестяще ее окончив и получив аксельбанты офицера Генерального штаба, Алексей Максимович продолжил службу в Варшавском военном округе, а затем на Дону, в штабе Донского казачьего войска, которое стало подлинной кузницей блестящих кавалеристов России.

В 1903 г. Каледин стал начальником Новочеркасского казачьего юнкерского училища, в котором быстро создал условия, наиболее благоприятные для обучения и воспитания будущих казачьих офицеров. В 1910 г. состоялся переход Каледина на строевые должности, вооружившие его бесценным опытом, который так пригодился в суровых испытаниях Великой войны. Полтора года прокомандовав 2-й бригадой 11-й кавалерийской дивизии, в 1912 г. он возглавил 12-ю кавалерийскую дивизию, которую превратил в отлично подготовленное боевое соединение, одно из лучших в русской кавалерии, что и показала вскоре грянувшая война.

В начале февраля 1915 г. начались ожесточенные бои с австро-венгерскими войсками в Карпатах. Каледин с дивизией находился в гуще сражений, о чем свидетельствуют воспоминания Деникина, командовавшего тогда 4-й Железной бригадой, входившей в состав дивизии Каледина.

«Во время. февральских боев, – писал Антон Иванович, – к нам неожиданно подъехал Каледин.

Генерал взобрался на утес и сел рядом со мной, это место было под жестоким обстрелом. Каледин спокойно беседовал с офицерами и стрелками, интересуясь действиями и нашими потерями. И это простое появление командира ободрило всех и возбудило доверие и уважение к нему.

Операция Каледина увенчалась успехом. В частности, Железная бригада овладела рядом командных высот и центром вражеских позиций – деревней Лутовиско, захватив свыше двух тысяч пленных и отбросив австрийцев за Сан».

В этих боях Алексей Максимович был тяжело ранен и попал сначала во львовский, а потом в киевский военные госпитали. От того времени сохранились редкие фотографии, на одной из которых раненый Каледин снят со своей женой, швейцаркой по происхождению. Пройдя курс лечения, Алексей Максимович вернулся на фронт.

Буквально везде, где войска воевали под руководством А.М. Каледина, австро-германцы не могли рассчитывать на успех… Командующий 8-й армией генерал А.А. Брусилов, быстро убедившийся в замечательных боевых возможностях дивизии, стал направлять ее на самые горячие участки сражений. Всегда хладнокровный, невозмутимый и строгий Каледин управлял дивизией твердой рукой, его приказы выполнялись неукоснительно. О нем говорили, что он не посылает, как было заведено у других начальников, а именно водит полки в бой. В тяжелых сражениях Юго-Западного фронта летом 1915 г., когда русские войска под натиском превосходящих количественно и качественно германских войск покатились назад, 12-я кавдивизия Каледина, наравне с «Железной дивизией» А.И. Деникина часто перебрасывавшаяся с одного, самого жаркого участка на другой, заслужила название «пожарной команды» 8-й армии.

Когда в 1915 г. Алексей Максимович возглавил 12-й армейский корпус 8-й армии, он старался планировать боевые действия всех подчиненных ему частей до мелочей, но если убеждался в способности какого-либо командира действовать инициативно и со знанием дела, жесткая опека с его стороны сразу же ослабевала. Молчаливый и даже угрюмый комкор не отличался красноречием, но его частое искреннее общение на передовой с офицерами и солдатами, порой под жестоким огнем, будили уважение к нему и горячие симпатии фронтовиков…

После Великого отступления 1915 г. война на Восточном фронте также приняла позиционный характер, долгое время прорвать оборону и провести глубокое наступление не удавалось ни Русской армии, ни немцам с их австро-венгерскими союзниками.

И в это время понадобились такие генералы, как А.М. Каледин. Именно кавалеристы нашли ключ к позиционной войне: им по силам был прорыв фронта на всю глубину с окружением передовых частей вражеских армий.

Когда весной 1916 г. Брусилов возглавил весь Юго-Западный фронт, и решался вопрос, кого поставить во главе 8-й армии, предназначенной играть главную роль в предстоящем прорыве, новый комфронта долго колебался, выбирая из целого ряда кандидатов, и в конце концов согласился с мнением Верховного главнокомандующего, императора Николая II, что никого лучше Каледина на эту роль не найти (хотя его соперником был не кто иной, как другой блестящий кавалерист, тоже комкор, граф Келлер!).

Несправедливость последнего утверждения Каледин на практике показал, успешно командуя не только корпусом, но и армией.

8-я армия действовала на главном, Луцком направлении. Начав наступление 22 мая, она уже к исходу следующего дня прорвала первую полосу обороны австрийской 4-й армии. Еще через два дня был взят Луцк. Австрийцы бежали к Ковелю и Владимир-Волынскому, бросая все на своем пути; в плен было захвачено более 44 тысяч человек.

Кстати, Алексей Алексеевич Брусилов весьма ревниво относился к военной славе и с большим неудовольствием воспринимал приклеившуюся к Каледину после Луцкого прорыва кличку «Донской Гинденбург» – по аналогии с престарелым германским генерал-фельдмаршалом, устроившим, как писали немцы, «Канны» 2-й армии А.В. Самсонова в районе Мазурских озер в Восточной Пруссии в августе четырнадцатого…

Шел месяц за месяцем бессмысленного стояния в окопах, и Алексей Максимович все больше мрачнел, теряя последние перспективы оживления вооруженной борьбы. Угасанию воли к победе способствовала кризисная обстановка в России, становившаяся после Февральской революции 1917 г. все более опасной. Начатая пресловутым приказом № 1 Петросовета «демократизация» в армии неудержимо влекла за собой полный развал вооруженных сил.

В апреле 1917 г. Алексеев подыскал Каледину сильно смахивавшую на синекуру должность в Петрограде, не связанную со строевой службой – членом т.н. «Военного совета». Каледин понял, что ему предлагают сдобренный высоким жалованьем вариант почетной отставки, и, отговорившись подорванным на фронте здоровьем и тягой к заслуженному на 56-м году жизни покою, уехал домой, на Дон.

«Вся моя служба, – говорил он приватно доверенным лицам, – дает мне право, чтобы со мной не обращались как с затычкой различных дыр и положений, не осведомясь о моем взгляде».

В Новочеркасске Алексею Максимовичу сразу предложили пост атамана Всевеликого Войска Донского. Первоначально он ответил со всей свойственной ему категоричностью: «Никогда! Донским казакам я готов отдать жизнь, но то, что будет, – это будет не народ, а будут советы, комитеты, советики, комитетики. Пользы быть не может». Но ему все-таки пришлось взвалить на себя ответственную ношу. 17 июня 1917 г. Донской войсковой круг постановил: «По праву древней обыкновенности избрания войсковых атаманов, нарушенному волею Петра I в лето 1709 и ныне восстановленному, избрали мы тебя нашим войсковым атаманом. ».

Приняв пернач атамана, как тяжелый крест, угрюмый Каледин молвил пророческие слова: «Я пришел на Дон с чистым именем воина, а уйду, быть может, с проклятиями».

Сохраняя лояльность по отношению к Временному правительству, но видя его слабость и податливость левым радикалам, особенно ярко проявившуюся в Июльском кризисе 1917 г., Каледин начал по своему усмотрению проводить меры по восстановлению старинных форм управления Доном, отказывался от посылки казаков для усмирения мятежных войск и районов. 14 августа на государственном совещании в Москве он высказал ряд предложений для спасения от поражения в войне: армия должна быть вне политики; все Советы и комитеты как в армии, так и в тылу, за исключением полковых, ротных и сотенных, следует распустить; декларация прав солдата должна быть дополнена декларацией его обязанностей; дисциплину в армии следует восстановить самыми решительными методами. «Время слов прошло, терпение народа истощается», – пригрозил донской атаман.

Когда Верховный главнокомандующий Лавр Корнилов вознамерился восстановить порядок в столице с помощью военной силы и был за это смещен и арестован, Каледин выразил ему свою моральную поддержку. Этого было достаточно, чтобы сторонники «революционной демократии» объявили атамана соучастником «Корниловского заговора». Уже 31 августа прокурор Новочеркасской судебной палаты получил телеграмму Керенского с требованием «немедленно арестовать Каледина, который указом Временного правительства от сего 31 августа отчислен от занимаемой должности с преданием суду за мятеж». Но Донское правительство поручилось за Каледина, и тогда Керенский пошел на попятную, заменив приказ об его аресте требованием к атаману немедленно приехать в Могилев, в Ставку, для личных объяснений. Но собравшийся в начале сентября Войсковой донской круг заявил о полной непричастности Каледина к «Корниловскому мятежу» и отказался выдать атамана.

Захват власти в Петрограде большевиками, свергнувшими Временное правительство, Алексей Максимович однозначно оценил как государственный переворот и тяжкое преступление. До восстановления порядка в России он возложил на Донское войсковое правительство всю полноту исполнительной государственной власти в крае…

Однако деятельность всевозможных советов и комитетов, воодушевлявшихся большевистской пропагандой, расшатывала устои твердого управления на Дону. На настроения казачества влияли и ожидания экономических реформ, широковещательные обещания большевиков насчет земли и мира. Морально подавленными и склонными верить большевистским агитаторам возвращались на Дон казаки, покидавшие фронт…

Каледин давал убежище в Донской области всем изгнанным, преследуемым новой центральной властью и просто укрывающимся от нее. На Дон потянулись бывшие члены Госдумы, представители политических партий, ставших оппозиционными, офицеры и даже члены Временного правительства.

Правда, иные политические деятели, заявившиеся на Дон, упрекали донского атамана в пассивности, в том, что он не идет походом на Петроград и Москву. Таким Каледин отвечал в духе своих установок: «А что вы-то сделали? Русская общественность прячется где-то на задворках, не смея возвысить голос против большевиков. Войсковое правительство, ставя на карту Донское казачество, обязано сделать точный учет всех сил и поступить так, как ему подсказывает чувство долга перед Доном и перед Родиной».

Визитеры всех мастей, призывавшие Каледина к беспощадной борьбе и походу на Питер, при случае могли уехать на Кубань, на Волгу, в Сибирь, тогда как Алексей Максимович, осознавая себя выборным атаманом, бросить Донское войско уже не мог. До последнего момента не мог он решиться и на пролитие казацкой крови…

Но такого переломного момента все же избежать не удалось. В ночь на 26 ноября произошло выступление большевиков в Ростове и Таганроге, и власть в этих крупнейших городах Дона взяли в свои руки военно-революционные комитеты (ВРК). Видя пассивность казаков, продолжавших верить в замирение с этими ВРК, Каледин принял помощь от зарождавшейся Добровольческой армии. Отряды добровольцев генерала Алексеева 2 декабря заняли Ростов, а затем военной силой стали наводить порядок на Дону и в казачьей области Донбасса. В декабре в Новочеркасске образовалось правительство с полномочиями Всероссийского – «Донской гражданский союз». Возглавил его новоиспеченный «триумвират»: Алексеев отвечал за общегосударственную внутреннюю и внешнюю политику, Корнилов взял на себя организацию и командование Добровольческой армией, а Каледин по-прежнему был ответственным за управление Доном и Донским казачьим войском. Хотя военные силы «Донского гражданского союза» были крайне незначительными, но вызов большевикам и левым эсерам был брошен.

Дав дорогу Белому движению в России, Каледин фактически пожертвовал собой: против непокорного Дона, первым поднявшего знамя борьбы, большевики сразу же бросили все наличные военные и пропагандистские силы, весьма в ту пору значительные.

В конце декабря красные войска Южного революционного фронта под командованием Антонова-Овсеенко начали наступательную операцию. На Дону им помогали городские и станичные Советы и ВРК, рабочие, казаки, украсившие свои папахи красными лентами. 28 декабря соединения Антонова-Овсеенко взяли Таганрог и двинулись на Ростов. 11 января красные казаки, собравшиеся на съезд в станице Каменской, объявили о низложении Каледина, Войскового правительства и о создании Донского казачьего военно-революционного комитета во главе с бывшим подхорунжим Подтелковым.

Атаман заявил Войсковому кругу о своей отставке. Круг ее не принял, но никакой конкретной помощи Каледину не оказал.

Трагическая развязка приближалась. Донские казачьи полки стали выходить из Войскового круга, заявляя о переходе под красные знамена, некоторые не гнушались в буквальном смысле продавать своих офицеров большевикам за денежное вознаграждение. Малочисленные отряды Добрармии уже не могли сдержать наступление красных, и 28 января генерал Корнилов известил Каледина, что добровольцы уходят на Кубань.

Каледин в экстренном порядке собрал Донское правительство, зачитал эту телеграмму Корнилова и сообщил, что для защиты Донской области нашлось лишь 147 штыков.

Ввиду безнадежности положения он заявил о сложении с себя полномочий войскового атамана и предложил правительству тоже уйти в отставку… Затягивавшееся словопрение Каледин оборвал резким замечанием: «Господа, короче говорите, время не ждет. Ведь от болтунов Россия погибла».
В этот же день Алексей Максимович застрелился.

Образованный «Круг спасения Дона» вновь подхватил знамя борьбы, когда-то поднятое, но так трагически оставленное Калединым. Правда, возглавил его генерал Краснов, сам вскоре ставший под германские знамена, но это уже совсем другая песня…

Источник

Атаман Каледин и его «мятеж»

Алек­сей Мак­си­мо­вич Кале­дин во вре­мя Пер­вой миро­вой вой­ны слу­жил стро­е­вым коман­ди­ром, а гене­рал Дени­кин, отме­чая его храб­рость, гово­рил, что Кале­дин не посы­лал, а водил вой­ска в бой. Он сме­ло про­явил себя во вре­мя Бру­си­лов­ско­го про­ры­ва, когда раз­бил 4‑ю австрий­скую армию.

Фев­раль­скую рево­лю­цию он не под­дер­жал, а летом 1917 года был избран Дон­ским вой­ско­вым ата­ма­ном — пер­вым выбор­ным ата­ма­ном со вре­мён Пет­ра I. Всту­пая в долж­ность, он отметил:

«…Я при­шёл на Дон с чистым име­нем вои­на, а уйду, быть может, с проклятиями».

Если бы не воен­ная фор­ма, нель­зя было и пред­по­ло­жить, что чело­век этот уме­ет ходить чёт­ким стро­е­вым шагом. Враз­ва­лоч­ку и несколь­ко косо­ла­по, брёл он по тро­пин­ке Ата­ман­ско­го сада, голо­ва опу­ще­на, руки за спиной.

Совсем недав­но, в 1914‑м, так­же сте­пен­но про­гу­ли­вал­ся по это­му саду Нико­лай Алек­сан­дро­вич Рома­нов с супру­гой Алек­сан­дрой Фёдо­ров­ной и дочерь­ми. Мячи­ком ска­кал по газо­нам цеса­ре­вич Алек­сей, теря­ясь в густой зеле­ни. От буй­ства рас­ти­тель­но­сти и кра­сок гла­за у царя раз­бе­га­лись, ряби­ло в гла­зах: клен и шел­ко­ви­ца, бере­за и паль­ма, ага­ва и сирень, — любое дере­во, любой кустар­ник, ока­зы­ва­ет­ся, мог­ла при­ютить дон­ская зем­ля. Он видел и рань­ше подоб­ные калей­до­ско­пы в бота­ни­че­ских садах, но этот поче­му-то удив­лял особенно.

— Папа ́, — спра­ши­вал, под­бе­гая к Нико­лаю Алек­сан­дро­ви­чу цеса­ре­вич, — а зимой, — он ука­зы­вал на ага­ву, — ей здесь не холодно?

— На зиму, — мелан­хо­лич­но ответ­ство­вал госу­дарь, — все дико­вин­ные рас­те­ния уби­ра­ют­ся в оран­же­рею, Алёша.

Внут­рен­ний садик Ата­ман­ско­го двор­ца, Новочеркасск

…Теперь по это­му саду про­гу­ли­вал­ся не царь, но ата­ман, — Вой­ско­вой Дон­ской Ата­ман, гене­рал Алек­сей Мак­си­мо­вич Кале­дин. Чуть поза­ди сле­до­вал Това­рищ Вой­ско­во­го Ата­ма­на, Мит­ро­фан Пет­ро­вич Бога­ев­ский, сту­пая по-страусиному.

— Вы уста­ло выгля­ди­те, гос­по­дин гене­рал, — дели­кат­но заме­тил Мит­ро­фан Пет­ро­вич, — Вы опять чем-то взвол­но­ва­ны? Вы дума­е­те о зав­траш­нем Вой­ско­вом Круге?

Кале­дин тяже­ло вздохнул.

— Я думаю о том, — про­го­во­рил он, оста­нав­ли­ва­ясь и извле­кая из позо­ло­чен­но­го порт­си­га­ра папи­ро­су, — что зря поз­во­лил Вам уго­во­рить себя в мае…

Бога­ев­ско­го не уди­ви­ли эти сло­ва. Он, при­знать­ся, ожи­дал их услы­шать давно.

Да, тогда, в мае, Кале­дин выгля­дел таким же устав­шим и опу­сто­шён­ным. Не при­няв­ший фев­раль­ской рево­лю­ции, повздо­рив­ший с глав­но­ко­ман­ду­ю­щим Алек­се­ем Алек­се­е­ви­чем Бру­си­ло­вым, Алек­сей Мак­си­мо­вич при­е­хал домой, что­бы пере­ве­сти дух и отпра­вить­ся в Кис­ло­водск, на лечение.

Мит­ро­фа­ну Пет­ро­ви­чу уда­лось пере­хва­тить его чудом:

«Мы воз­рож­да­ем былое дон­ское вели­чие, гос­по­дин гене­рал, мы собра­ли Вой­ско­вой Круг. Я, как Пред­се­да­тель обра­ща­юсь к вам: неуже­ли Вы може­те оста­вать­ся в сто­роне, когда гиб­нет Родина?».

Кале­дин посмот­рел на него, как врач смот­рит на боль­но­го, и отве­тил, что ему пре­тит вся­кая демо­кра­тия. А Вой­ско­вой Круг с его выбор­но­стью — демо­кра­тия и есть. Участ­во­вать в этих играх — про­тив его убеждений.

Бога­ев­ский пари­ро­вал: монар­хия погиб­ла, мы нахо­дим­ся в иной поли­ти­че­ской реаль­но­сти, мы вынуж­де­ны демон­стри­ро­вать демо­кра­тич­ность перед столицей.

Мит­ро­фан Пет­ро­вич при­вел ещё несколь­ко дово­дов: поли­ти­че­ских, исто­ри­че­ских, чуть ли не мета­фи­зи­че­ских, но всё это при­шлось мимо серд­ца и души генерала.

И лишь когда Мит­ро­фан Пет­ро­вич кон­ста­ти­ро­вал: «Вот и вам на судь­бу Дона пле­вать», в гла­зах гене­ра­ла точ­но вспых­ну­ли огонь­ки, в памя­ти всплы­ла кар­тин­ка род­но­го хуто­ра Кале­ди­на; глу­хая степь, беле­ют куре­ни вдоль реч­ки Цуц­кан, воз­вы­ша­ет­ся на кру­том бере­гу родо­вое име­ние, парит в небе коршун.

«Бог с вами, Мит­ро­фан Пет­ро­вич», — вздох­нул Каледин.

Он решил попробовать.

«Кто зна­ет, — поду­мал гене­рал, — может, и прав этот дирек­тор гим­на­зии. — Может, полу­чит­ся у нас, как он гово­рит, создать рес­пуб­ли­ку с управ­ля­е­мой демо­кра­ти­ей, пода­дим при­мер всей Рос­сии, и обру­ше­ние в про­пасть прекратится?».

Бога­ев­ский рас­ска­зал ему, как про­хо­ди­ли выбо­ры в Вой­ско­вой Круг. Услы­шан­ное Кале­ди­ну понравилась.

Ника­ких пар­тий­ных спис­ков не было. Бога­ев­ско­му, полу­чив­ше­му после апрель­ско­го Каза­чье­го съез­да про­зви­ща «дон­ско­го зла­то­уста» и «бая­на», сво­им вор­ко­ва­ни­ем уда­лось убе­дить всех: выдви­же­ние кан­ди­да­тур долж­но идти по «мест­ным» и «пол­ко­вым» спис­кам. Ины­ми сло­ва­ми, кан­ди­да­ты выстав­ля­лись станицами/хуторами и, чуть ли не по оста­точ­но­му прин­ци­пу — вой­ско­вы­ми подразделениями.

В хуто­рах и ста­ни­цах послед­нее сло­во все ещё было за ста­ри­ка­ми. Ста­ри­ки ску­ча­ли по царю, к вла­сти Вре­мен­но­го пра­ви­тель­ства отно­си­лись скеп­ти­че­ски. Такое отно­ше­ние гаран­ти­ро­ва­ло выдви­же­ние кан­ди­да­тов пра­виль­ных, рево­лю­ци­ей не зара­жён­ных, тех, кому фигу­ра Кале­ди­на при­дёт­ся по нра­ву. «Бое­вой гене­рал», «герой Луц­ко­го про­ры­ва», «пред­ста­ви­тель древ­ней­ше­го казац­ко­го рода» — эти сло­ва ока­зы­ва­ли на них маги­че­ское воздействие.

С вой­ско­вы­ми под­раз­де­ле­ни­я­ми дело обсто­я­ло слож­нее. Часть пол­ков была «раз­ло­же­на». В пол­ках дей­ство­ва­ли «каза­чьи коми­те­ты», напрочь отсут­ство­ва­ла при­выч­ная дис­ци­пли­на, прак­ти­ко­ва­лась выбор­ность офи­це­ров, и те мог­ли выдви­нуть чёрт зна­ет каких «рево­лю­ци­он­ных дуро­ло­мов». Тут же, напри­мер, в чис­ло кан­ди­да­тов про­ско­чил Голу­бов. Впер­вые на боль­шой пуб­ли­ке появил­ся моло­дой, с лицом отлич­ни­ка-гим­на­зи­ста хорун­жий Саша Авто­но­мов. Рва­лись в Круг и дру­гие каза­чьи «това­ри­щи». Баланс по вой­ско­вым спис­кам уда­лось соблю­сти при­мер­но «семь­де­сят на трид­цать». Семь­де­сят — «пра­виль­ных» кан­ди­да­тов, и трид­цать — «не очень».

«Ниче­го, — решил Бога­ев­ский, — выбе­рут, зна­чит выбе­рут. Прой­дёт вре­мя, перекуются».

…18 июня 1917 года в Ново­чер­кас­ске, Дон­ской пар­ла­мент избрал Вой­ско­во­го Ата­ма­на. Побе­да Кале­ди­на была обес­ку­ра­жи­ва­ю­щей: при­бли­зи­тель­но из семи­сот голо­сов более шести­сот про­го­ло­со­ва­ли «за» бое­во­го генерала.

Алек­сею Мак­си­мо­ви­чу вру­чи­ли ата­ман­ский пернач и грамоту.

«Гра­мо­та от Пер­во­го Вой­ско­во­го Кру­га все­го Вели­ко­го Вой­ска Дон­ско­го, избран­но­му воль­ны­ми голо­са­ми, Вой­ско­во­му Ата­ма­ну, наше­му при­род­но­му каза­ку, гене­ра­лу и геор­ги­ев­ско­му кава­ле­ру, Алек­сею Мак­си­мо­ви­чу Кале­ди­ну. По пра­ву древ­ней обык­но­вен­но­сти избра­ния Вой­ско­вых Ата­ма­нов, нару­шен­но­му волею царя Пет­ра I в лето 1709-го, избра­ли мы тебя нашим Вой­ско­вым Атаманом…».

Текст гра­мо­ты писал ночью в сво­ем каби­не­те Мит­ро­фан Пет­ро­вич. Писал, пере­чёр­ки­вал, рыл­ся в ста­рых книгах.

Когда всё это про­зву­ча­ло с три­бу­ны (текст гро­мо­по­доб­ным голо­сом зачи­тал член Вой­ско­во­го Кру­га Н.Д. Дува­кин), Бога­ев­ский обра­тил лицо к гене­ра­лу и, неволь­но под­ра­жая инто­на­ци­ям преды­ду­ще­го высту­па­ю­ще­го, про­воз­гла­сил: «Вой­ско Дон­ское поста­но­ви­ло счи­тать тебя сво­им Атаманом».

…Пер­вая часть боль­шой игры была закон­че­на. Область Вой­ска Дон­ско­го, нако­нец, обре­ла свою поли­ти­че­скую систе­му. Гла­вой её стал Вой­ско­вой Ата­ман А.М. Кале­дин, выс­шим орга­ном испол­ни­тель­ной вла­сти сде­ла­лось Вой­ско­вое пра­ви­тель­ство (Пред­се­да­тель — он же), власть зако­но­да­тель­ную пред­став­лял Вой­ско­вой Круг.

Сам Мит­ро­фан Пет­ро­вич был назна­чен Това­ри­щем Вой­ско­во­го Ата­ма­на и сде­лал­ся его тенью.

Пона­ча­лу ему каза­лось, что Кале­дин успо­ко­ил­ся, сми­рил­ся с обру­шив­шей­ся на Рос­сию и Область демо­кра­ти­ей, начал осво­бож­дать­ся от гене­раль­ской скор­лу­пы. Есть Вой­ско­вой Круг и Вой­ско­вое Пра­ви­тель­ство, есть и он, Ата­ман. Но суще­ству­ют ещё и сове­ты рабо­чих и сол­дат­ских депу­та­тов ростов­ские, ново­чер­кас­ские! Пере­ро­дил­ся Воен­ный отдел ДИК в Воен­ный област­ной коми­тет и про­дол­жа­ет декла­ри­ро­вать борь­бу за спра­вед­ли­вость в воин­ской сре­де. Боль­ше­ви­ки, мень­ше­ви­ки, эсе­ры — все это есть! И всё при­хо­дит­ся терпеть.

— Вы пра­вы, Мит­ро­фан Пет­ро­вич, — бор­мо­тал Ата­ман в усы, — нам всем нуж­но учить­ся варьировать…

Одна­ко про­хо­дил день-дру­гой, и Бога­ев­ский с огор­че­ни­ем осо­зна­вал: Кале­дин сно­ва ста­но­вит­ся упря­мым цар­ским генералом.

— Какой же я Ата­ман?! — вос­пла­ме­нял­ся он. — Как меня мож­но назвать Ата­ма­ном, если в моём вой­ске суще­ству­ют сол­дат­ские и каза­чьи коми­те­ты, для кото­рых офи­цер­ское зва­ние — ничто?! Где моя власть? Поче­му я не могу аре­сто­вать их всех и пре­дать воен­но-поле­во­му суду или суду обыч­но­му, чёрт возьми?!

Бога­ев­ский пытал­ся увещевать:

— Пози­ции Сове­тов силь­ны даже в Пет­ро­гра­де, к ним при­слу­ши­ва­ет­ся Вре­мен­ное пра­ви­тель­ство. Если мы рас­пра­вим­ся с ними здесь, нас тут же обви­нят в контр­ре­во­лю­ции, немед­лен­но под­ни­мет­ся вопрос о леги­тим­но­сти нашей вла­сти… Мы долж­ны дожить до Учре­ди­тель­но­го собра­ния, гос­по­дин Ата­ман. Оно задаст век­тор раз­ви­тия всей стране. Уве­ряю, с этой анар­хи­ей, сове­та­ми и коми­те­та­ми будет покон­че­но. Нуж­но чуть подождать…

— Наказ­ной Ата­ман Граб­бе тоже, гово­рят, чего-то ждал! — ряв­кал Кале­дин, при­ку­сы­вал зуба­ми папи­ро­су и выхо­дил на бал­кон Ата­ман­ско­го дворца.

«Как бы не сорвал­ся, — с тре­во­гой смот­рел в его спи­ну Бога­ев­ский, — как бы он все не испортил»

В авгу­сте было объ­яв­ле­но о Госу­дар­ствен­ном Сове­ща­нии в Москве. Кон­крет­ным местом про­ве­де­ния опре­де­ли­ли Боль­шой театр. Пред­се­да­тель вре­мен­но­го пра­ви­тель­ства Алек­сандр Федо­ро­вич Керен­ский созы­вал пред­ста­ви­те­лей вла­сти и раз­лич­ных поли­ти­че­ских тече­ний. Созы­вал для обсуж­де­ния насущ­ных про­блем, для кон­со­ли­да­ции общества.

Бога­ев­ский искренне пожа­лел о том, что не поехал в Моск­ву вме­сте с Кале­ди­ным и остал­ся в Новочеркасске.

О про­ис­хо­дя­щем Мит­ро­фан Пет­ро­вич узна­вал уже из газет.

…На Госу­дар­ствен­ное сове­ща­ние, сооб­ща­ли газе­ты, при­был новый глав­но­ко­ман­ду­ю­щий — Лавр Геор­ги­е­вич Кор­ни­лов, ярый про­тив­ник все­го рево­лю­ци­он­но­го, при­вер­же­нец жесто­чай­шей дис­ци­пли­ны. Мно­же­ство фото­гра­фий, улы­ба­ю­ще­е­ся мон­го­ло­ид­ное лицо. Кор­ни­лов машет фураж­кой. Кор­ни­ло­ву руко­пле­щут у вхо­да в Боль­шой театр. Кор­ни­лов мило бесе­ду­ет с Кале­ди­ным в коридоре.

Гля­дя на послед­нее фото, Бога­ев­ский поче­му-то почув­ство­вал себя нехорошо.

14 авгу­ста 1917 года глав­но­ко­ман­ду­ю­щий про­из­но­сит пла­мен­ную речь. Он гово­рит о вели­чии Рос­сии, о необ­хо­ди­мо­сти побе­ды над Гер­ма­ни­ей, о наве­де­нии поряд­ка в армии. Пра­вая, «бур­жу­аз­но-пра­ви­тель­ствен­ная» поло­ви­на теат­ра тор­же­ству­ет. Левая, где засе­да­ют пред­ста­ви­те­ли Испол­ко­ма сове­та рабо­чих и сол­дат­ских депу­та­тов, кри­чит: «позор» и «долой». Кто-то бро­са­ет Кор­ни­ло­ву: «Дик­та­тор!». Керен­ский бес­по­мощ­но при­зы­ва­ет зал к взаимоуважению.

Высту­па­ет Кале­дин. Спо­кой­но, без жестов он заяв­ля­ет, что пред­став­ля­ет на Госу­дар­ствен­ном сове­ща­нии все две­на­дцать каза­чьих войск и гово­рит от их имени.

Алек­сей Мак­си­мо­вич зачи­ты­ва­ет Декла­ра­цию. Тезисы:

«Рас­хи­ще­нию госу­дар­ствен­ной вла­сти цен­траль­ны­ми и мест­ны­ми коми­те­та­ми дол­жен быть немед­лен­но и рез­ко постав­лен предел»;
«Долж­на быть вос­ста­нов­ле­на дис­ци­пли­нар­ная власть начальников»;
«Вой­на с Гер­ма­ни­ей — до побед­но­го конца»;
«Декла­ра­ция прав сол­да­та долж­на быть допол­не­на декла­ра­ци­ей его обязанностей»;
«Не нуж­ны наро­ду соци­а­ли­сти­че­ские ажу­ры и поли­ти­че­ские кру­же­ва, когда все тело народ­ное покры­то ранами».

Сно­ва руко­пле­щет пра­вая сто­ро­на и воз­му­ща­ет­ся левая.

Сло­во берет пред­се­да­тель каза­чьей сек­ции Испол­ко­ма — еса­ул 7‑го Орен­бург­ско­го каза­чье­го пол­ка, Афа­на­сий Гри­го­рье­вич Нагаев.

Ново­чер­кас­ский жур­на­лист Павел Каз­ми­чев, в сво­ей ста­тье «Из впе­чат­ле­ний Госу­дар­ствен­но­го сове­ща­ния» откро­вен­но недо­уме­ва­ет: Нага­е­ва не было в спис­ках высту­па­ю­щих! Поче­му ему поз­во­ли­ли вый­ти? Выяс­ня­ет­ся, что еса­у­лу усту­пил своё место «какой-то боль­ше­вик или интернационалист».

Ста­тья пол­на негодования:

«…с каким вызы­ва­ю­щим видом смот­рел еса­ул в ту ложу, где сидел гене­рал! Каким уни­что­жа­ю­щим, пре­зри­тель­ным жестом тыкал он в ту ложу, не пово­ра­чи­ва­ясь, сбо­ку, небреж­ной рукой!».

Нага­ев «наг­ло» заяв­ля­ет, что каза­че­ство не пой­дет за Кале­ди­ным, что он не име­ет пра­ва высту­пать здесь от име­ни всех каза­ков, Кале­дин — «вождь чёр­ной сот­ни» и «само­зва­нец».

«…левая сто­ро­на теат­ра то и дело пре­ры­ва­ла его выступ­ле­ние гро­мом апло­дис­мен­тов, бук­валь­но реве­ла от вос­тор­га… Чего он толь­ко не гово­рил: что он, еса­ул Нага­ев — насто­я­щий пред­ста­ви­тель каза­че­ства, тру­до­во­го каза­че­ства, само­го луч­ше­го фрон­то­во­го каза­че­ства… со слов това­ри­ща еса­у­ла выхо­ди­ло, что чуть ли не все каза­ки всех 12 каза­чьих войск — сплош­ные эсдеки…».

…Алек­сей Мак­си­мо­вич вер­нул­ся в Ново­чер­касск с почер­нев­шим лицом и потуск­нев­шим взо­ром. На вопро­сы Бога­ев­ско­го он почти не отве­чал, ника­ких раз­го­во­ров не заво­дил. Лишь один раз рас­се­ян­но обро­нил Каледин:

— Офи­це­ры хамят гене­ра­лам… Сол­да­ты коман­ду­ют офи­це­ра­ми… И всё это устра­и­ва­ет Вре­мен­ное пра­ви­тель­ство… Поче­му мы долж­ны под­чи­нять­ся тако­му правительству?

Мит­ро­фан Пет­ро­вич ещё раз хотел напом­нить об Учре­ди­тель­ном собра­нии, но Кале­дин рав­но­душ­но мах­нул рукой и ска­зал, что наме­рен раз­ве­ять­ся и посе­тить север­ные окру­га Области.

«Может, — поду­мал тогда Бога­ев­ский, — оно и к лучшему».

24 авгу­ста Кале­дин уехал из Ново­чер­кас­ска. 25-го нача­лась самая насто­я­щая чертовщина.

В горо­де ста­ло извест­но о том, что Кор­ни­лов, желая уни­что­жить Совет рабо­чих и сол­дат­ских депу­та­тов, бро­сил на Пет­ро­град вой­ска. В их соста­ве дви­гал­ся 3‑й кон­ный кор­пус, состо­я­щий пре­иму­ще­ствен­но из дон­цов. Вой­ска вёл гене­рал Кры­мов. Сам Кор­ни­лов сидит пока в Моги­лё­ве, в Ставке.

Керен­ский, спра­вед­ли­во пола­гая, что кор­ни­лов­цы идут вешать, что на висе­ли­цу могут попасть не толь­ко рабо­чие и сол­да­ты, но и про­чие «поли­ти­че­ски-неустой­чи­вые», в том чис­ле он сам, занял сто­ро­ну Сове­тов. На ули­цы Пет­ро­гра­да высы­па­ли воору­жён­ные отря­ды «крас­ной гвар­дии». На встре­чу насту­па­ю­щим частям напра­ви­ли парламентеров.

За день-дру­гой насту­па­ю­щие части были «рас­про­па­ган­ди­ро­ва­ны», и наступ­ле­ние про­ва­ли­лось. Кры­мов пус­ка­ет себе пулю в лоб.

В это же вре­мя жур­на­ли­сты при­ни­ма­ют­ся тру­бить о том, что взбун­то­вал­ся Кале­дин. Он, яко­бы, напра­вил Вре­мен­но­му пра­ви­тель­ству теле­грам­му с тре­бо­ва­ни­ем под­дер­жать дей­ствия Кор­ни­ло­ва и заявил о пол­ном еди­не­нии с ним.

30 авгу­ста коман­ду­ю­щий Мос­ков­ским воен­ным окру­гом, пол­ков­ник А.И. Вер­хов­ский теле­гра­фи­ру­ет в Новочеркасск:

«С фрон­та идут через Мос­ков­ский округ в Область Вой­ска Дон­ско­го эше­ло­ны каза­чьих войск. Мною полу­че­ны све­де­ния о том, что стан­ция Пово­ри­но заня­та каза­ка­ми… Я не знаю, как это понимать?».

31 авгу­ста сто­лич­ные газе­ты пуб­ли­ку­ют и вовсе убий­ствен­ную для Кале­ди­на телеграмму:

«…Вой­ско­вой ата­ман Вой­ска Дон­ско­го Кале­дин отчис­ля­ет­ся от долж­но­сти с пре­да­ни­ем суду за мятеж. Министр-пред­се­да­тель Керен­ский. За воен­но­го мини­стра — гене­рал-май­ор Якубович».

Теле­грам­му Керен­ско­го про­дуб­ли­ро­вал уже гене­рал Вер­хов­ский. Он обра­тил­ся к воен­ным окру­гам с тре­бо­ва­ни­ем немед­лен­но аре­сто­вать Алек­сея Максимовича.

В этот же день, Керен­ско­го пыта­ет­ся уре­зо­нить деле­га­ция Сою­за Каза­чьих Войск. Осо­бен­но усерд­ству­ет А.И. Дутов. Он пред­ла­га­ет себя, как посред­ни­ка в пере­го­во­рах с мятеж­ны­ми гене­ра­ла­ми. Керен­ский, пред­чув­ствуя ско­рей­шую побе­ду (пред­чув­ствие не под­ве­ло — 2 сен­тяб­ря Кор­ни­ло­ва аре­сто­ва­ли), от пере­го­во­ров наот­рез отка­зал­ся. Кор­ни­лов и Кале­дин — мятеж­ни­ки. Вой­ско­вой Круг будет рас­пу­щен. Точка.

На Дону тем вре­ме­нем не без­дей­ство­ва­ли. Уже 25 авгу­ста в Город­ской Думе Ново­чер­кас­ска собра­лась груп­па депу­та­тов и пред­ста­ви­те­лей Воен­но­го област­но­го коми­те­та. Собра­ние объ­яви­ло Кале­ди­на контр­ре­во­лю­ци­о­не­ром, выска­зав пол­ную под­держ­ку Вре­мен­но­му правительству.

Дон­ская прес­са сооб­ща­ла: член Воен­но­го коми­те­та Н.М. Голу­бов орга­ни­зо­вал за Кале­ди­ным пого­ню и жела­ет его арестовать.

Ано­ним­ный участ­ник собы­тий в интер­вью газе­те «Воль­ный Дон», делил­ся вос­по­ми­на­ни­я­ми о встре­че с Голу­бо­вым в ста­ни­це Морозовской:

«…— Как вы попа­ли в нашу степь? — спро­сил я у него.
— Ищу, — тут Голу­бов отпу­стил нецен­зур­ную брань.
— Кого?
— Кале­ди­на. Я его аре­стую и Бога­ев­ско­го тоже…»

«Дон­ской зла­то­уст» тре­во­жил­ся: не сой­ти бы с ума. Всё, что он создал за послед­ние шесть меся­цев, мог­ло рух­нуть в одночасье.

Мит­ро­фан Пет­ро­вич отсы­лал Кале­ди­ну теле­грам­мы, умо­ляя немед­лен­но вер­нуть­ся в Ново­чер­касск. Мит­ро­фан Пет­ро­вич защи­щал Кале­ди­на на собра­ни­ях в Город­ской Думе. Мит­ро­фан Пет­ро­вич раз­го­ва­ри­вал по пря­мо­му про­во­ду с Петроградом.

Сдер­жи­вая дрожь в голо­се, он вор­ко­вал в труб­ку: «недо­ра­зу­ме­ние», «ника­ко­го кале­дин­ско­го мяте­жа нет», «вас вве­ли в заблуж­де­ние», «Ата­ман Кале­дин ско­ро обна­ро­ду­ет свою пози­цию». При этом он пони­мал: в любую мину­ту может все кон­чит­ся. Ско­ро нач­нут охо­ту за Кале­ди­ным Воро­неж­ский и Цари­цын­ский гар­ни­зо­ны, уже рыщет по сте­пи Голу­бов, при пол­ной под­держ­ке 39-го Дон­ско­го полка.

…Ата­ма­ну уда­лось появить­ся в Ново­чер­кас­ске вече­ром 1 сентября.

— Вы дей­стви­тель­но отправ­ля­ли теле­грам­му с угро­за­ми Керен­ско­му, Алек­сей Мак­си­мо­вич? — спро­сил его Бога­ев­ский тут же.
Кале­дин посмот­рел на него с такой тос­кой и таким бес­си­ли­ем, что ста­ло понят­но: про­дол­жи он свой допрос, гене­рал упа­дет без чувств здесь и сейчас.

— Будем счи­тать, — заклю­чил Мит­ро­фан Пет­ро­вич, — что теле­грам­мы не было.
«На этом, — решил он, — мы и постро­им нашу линию защиты».

Судь­ба зада­ла ему две непро­стых зада­чи: не допу­стить раз­ры­ва с Вре­мен­ным пра­ви­тель­ством и не поз­во­лить уро­нить честь Ата­ма­на перед казачеством.

Целы­ми дня­ми бесе­дуя по пря­мо­му про­во­ду то с чле­на­ми Вре­мен­но­го пра­ви­тель­ства, то с пред­ста­ви­те­ля­ми Испол­ко­ма Сове­та рабо­чих и сол­дат­ских депу­та­тов, он убеж­дал их в следующем.

Ника­ких теле­грамм не было. Нет, воз­мож­но, они и были, но посы­лал их не Кале­дин. Их посы­лал враг. Тот, кто желал поссо­рить Кале­ди­на с Вре­мен­ным правительством.

Вой­ско­вой Ата­ман не соби­рал­ся устра­и­вать мятеж. Он ездил на север Обла­сти по делам хозяй­ствен­ным и ника­ких пол­ков не под­ни­мал, при­ка­зов о заня­тии желез­но­до­рож­ных стан­ций не отда­ва­лось. Кале­дин под­дер­жи­вал взгля­ды Кор­ни­ло­ва, он нико­гда не скры­вал это­го. Одна­ко — одно дело под­дер­жи­вать внут­ренне, дру­гое — силой. Нет и нет. Он был здесь, на Дону и ника­ких воен­ных похо­дов устра­и­вать не собирался.

Бога­ев­ский почув­ство­вал: в Пет­ро­гра­де смяг­ча­ют­ся. Аре­стом Кор­ни­ло­ва Керен­ский остал­ся вполне сыт. Уда­лось избе­жать одно­го воору­жен­но­го кон­флик­та, зачем же про­во­ци­ро­вать новый? Из сто­ли­цы при­шла при­ми­ри­тель­ная теле­грам­ма: недо­ра­зу­ме­ние разъ­яс­ни­лось, дон­ское каза­че­ство не поз­во­ли­ло втя­нуть себя в Кор­ни­лов­скую аван­тю­ру, но для окон­ча­тель­но­го раз­ре­ше­ния всех вопро­сов, пред­ла­га­ем гос­по­ди­ну Кале­ди­ну при­е­хать в Моги­лёв, в рас­по­ря­же­ние след­ствен­ной комис­сии при Ставке.

Каза­ки бес­по­ко­ят­ся за жизнь сво­е­го Ата­ма­на, — веж­ли­во дал понять Бога­ев­ский, — у нас воз­рож­ден дав­ний закон — «С Дона выда­чи нет», и мы не можем идти про­тив зако­на. Рас­сле­до­ва­ние про­ве­дем сами, на днях собе­рём Вой­ско­вой Круг. Это будет чест­ное пар­ла­мент­ское рас­сле­до­ва­ние. Если Вре­мен­но­му Пра­ви­тель­ству его резуль­та­ты пока­жут­ся недо­ста­точ­ны­ми, с радо­стью и почте­ни­ем при­мем след­ствен­ную комис­сию в Новочеркасске.

…Инци­дент мож­но было счи­тать исчерпанным.

— …Нет нуж­ды бес­по­ко­ить­ся о Кру­ге, гос­по­дин Ата­ман, — про­дол­жал вор­ко­вать Мит­ро­фан Пет­ро­вич, — неуже­ли вы дума­е­те, что наш пар­ла­мент при­зна­ет вас мятеж­ни­ком? Вас любят, Алек­сей Мак­си­мо­вич! Вас не пре­да­дут, кля­нусь Вам! А вот суд над под­ле­цом Голу­бо­вым мы про­ве­дем со всем пристрастием…
Кале­дин точ­но не слы­шал его. Он сидел на ска­мей­ке, пусто смот­рел на кро­ну кле­на и дымил папиросой.

— Когда мы бесе­до­ва­ли с вами в пер­вый раз, — еле слыш­но мол­вил он, — Вы рас­ска­зы­ва­ли мне об апрель­ском затоп­ле­нии ста­ни­цы Старочеркасской …

Бога­ев­ский осто­рож­но кивнул.

— …Вы гово­ри­ли, что Дон вышел из бере­гов, зато­пи­ло древ­нюю сто­ли­цу дон­ско­го каза­че­ства, жерт­вы… Не есть ли это зло­ве­щий знак, пре­ду­пре­жде­ние, спро­си­ли Вы у меня, помните?

— Конеч­но же пом­ню, Алек­сей Максимович…

Кале­дин пере­вел уста­лый взгляд на него и ука­зал папи­ро­сой в сто­ро­ну клена.

— Ещё нача­ло сен­тяб­ря… А листья уже крас­ные, огнен­но-крас­ные. Что Вы ска­же­те на это, Богаевский?

Алек­сей Кале­дин. Ново­чер­касск. 1918 год

Источник