Книга благоволительницы о чем
«Благоволительницы» Джонатана Литтелла — скандальный роман о холокосте, который провозгласили одновременно и шедевром, и порнографией
«Благоволительницы» впервые выходят во Франции в 2006 году, становятся супербестселлером и дарят автору возможность, теоретически, больше не работать до конца жизни. За первый месяц расходятся 170 000 экземпляров, в 2013 году Литтелл говорит в интервью о распроданном тираже в миллион копий. В 2006-м он получает Гонкуровскую премию (главную во Францию по части литературы) и Гран-при Французской академии. Сегодня книга переведена не меньше чем на 20 языков, однако еще никому не удалось заполучить права на экранизацию — автор сомневается, что из нее вообще возможно сделать кино. Где-то уже на пятидесятой странице из семисот понимаешь, насколько он прав.
Что происходит в романе?
Чрезвычайно начитанного («в молодости увлекался литературой и философией»), но ничем не выдающегося юриста Максимилиана Ауэ, испытывающего сексуальное влечение одновременно и к родной сестре, и к представителям своего же пола, волею судьбы заносит на службу в СС. В составе айнзацгрупп он проходит Западную Украину и Северный Кавказ, становится очевидцем расстрелов в Бабьем Яру, попадает в Сталинград, чудом добирается до Берлина, затем, после войны, умудряется избежать наказания и затеряться во французской провинции. Он постоянно в центре событий — и в то же время как бы в стороне. Случайно отправившись в путь за немецкой армией, он так же случайно получает повышение за повышением, выстраивая, будто против своей воли, внушительную карьеру. Хоть он и не считает себя виноватым, эта случайность, непреодолимая цепочка обстоятельств, и станет подспудным доводом защиты самого себя перед воображаемыми читателями (весь роман выглядит как странные мемуары, обращенные ко всем нам, словно рассказ Гумберта Гумберта). Главная мысль состоит в том, что его место мог случайно занять любой из нас, а главный вопрос Литтелл ставит так: оказавшись в воронке, смогли бы мы действовать иначе?
Почему он вызвал такой резонанс?
Из сухой подборки цифр может показаться, что книга получает стопроцентно одобрительные отзывы и потому взлетает в топ продаж. Однако, думается, главной причиной такой популярности романа становится как раз его неоднозначность; спорность материала и уместность используемых инструментов ложатся в основу не просто въедливых разборов, а настоящих жарких споров. Роману посвящают не просто рецензии, а целые книги и отдельные номера журналов. О чем же здесь спорить? Первое, что приходит на ум, — достоверность исторических сведений; но с этим всё в порядке. Литтелл пять лет собирает материал — разговаривает с выжившими очевидцами событий, прочитывает массу архивных документов, мемуаров и научных монографий. Посещает описываемые места, а это довольно обширная география. Историки, хоть и не забывают напоминать, что это лишь художественный роман, по большей части лишь разводят руками: Литтелл провел выдающуюся журналистскую и исследовательскую работу.
Европейского читателя в замешательство привело другое. Во‑первых, автор касается если не запретной, то весьма неудобной темы холокоста, причем дает слово неприкрыто циничному герою и акцентирует внимание не на тех, кто погиб, а на тех, кто убивал. Во‑вторых, Литтелл большую часть повествования посвящает действиям на Восточном фронте, на территориях Советского Союза, а это не самая известная (или не самая интересная?) для жителя Европы страница в истории Второй мировой. В-третьих, эстетическая составляющая формы и содержания: плотный, «засасывающий в себя» текст показывает войну не с фактологической и даже не с эмоциональной, а с физиологической стороны; чудовищные сцены расстрелов (где черепа лопаются, словно фрукты) соседствуют с описаниями заживо гниющей плоти (все офицеры насквозь больны и истощены) и сексуальных фантазий, которым иногда предается главный герой.
«Что происходит?» — «Женщина умирает. Санитар пытается провести кесарево». — «Кесарево?! Он чокнулся, честное слово!» И пошлепал вверх по улице к дому. Я за ним. Отт вихрем ворвался в дом: «Что за свистопляска, Грев?» Санитар склонился над крошечным комком, пищащим в одеяле, заканчивая перевязывать пуповину. Мертвая женщина, глаза широко распахнуты, оставалась на столе, голая, окровавленная, разрезанная от пупа до промежности. «Все в порядке, унтерштурмфюрер, — отрапортовал Грев. — Он выживет, но нужна кормилица». — «Идиот! — заорал Отт. — Дай сюда, сейчас же!» — «Зачем?» — «Дай быстро!» Отт побледнел и затрясся. Потом вырвал сверток у Грева и, взяв младенца за ножки, размозжил ему голову об угол печки и бросил на пол. Грев захлебнулся от бешенства: «Зачем вы это сделали?!» Отт ревел: «Ты бы лучше оставил его подыхать в брюхе матери, недоделанный придурок! Не трогал бы! Ты для чего вытащил эту мразь? Ты решил, что прежнее место недостаточно теплое?» Он развернулся на пятках и вышел».
Почему Литтелл так пишет?
Журналисты часто обращают внимание на «размытую идентичность» Литтелла — американского еврея литовского происхождения, чьи бабушка с дедушкой были коммунистами, — пытаясь в этом, видимо, углядеть какие-то мотивы к написанию «Благоволительниц». Сам автор от любых наводящих в эту сторону вопросов с иронией отмахивается. Свой (пока) главный роман Литтелл начинает писать на четвертом десятке, но задумывает его еще в студенчестве. И что действительно нужно о нем знать — в течение нескольких лет, и до «Благоволительниц», и после, он оказывается в горячих точках, где идут военные действия разного масштаба, — и как журналист, и как член некоммерческой организации Action Against Hunger. Босния, Конго, Афганистан, Судан, Сьера-Леоне. Чечня.
Наблюдая за разными режимами, он исследует явление «палача», будь в этой роли отдельный убийца или целое государство. Его интересуют все звенья этой цепи, начиная с мотивов преступления, продолжая его формальным обоснованием перед самим собой или обществом и заканчивая техническими деталями исполнения. Его, как исследователя, неочевидная проблема преступника интересует больше, чем однозначная трагедия жертвы. Для разговора на эту тему он мог бы использовать увиденное в Руанде или Чечне, но намеренно берется за нацистов, чтобы читатель не смог отмахнуться от проблемы как от слишком локального конфликта; чтобы европеец прочитал именно про себя, а не про далеких и непонятных ему жителей Африки или Кавказа.
Разбираясь же в мотивации участвующих в холокосте офицеров (даже самого мелкого калибра), Литтелл обращает внимание на бюрократизм этого процесса. «Банальность зла» оказывается воплощена в его рутинности. В «Благоволительницах» офицеры СС проводят будни (всего лишь очередные будни) не только в расстрельных рвах, но и в собственных кабинетах, на бесконечных совещаниях и ужинах. В штабах творится настоящая свистопляска с потерянными документами и сбрендившими офицерами, в которых желание выслужиться борется с удушающей паникой. Умерщвление людей должно проводиться с наименьшими потерями для психики солдат и оружейных припасов; отчеты должны содержать как можно больше фотографий; советские архивы должны быть препарированы и подшиты к делу. Для многих массовое убийство становится не просто приказом, но и возможностью построить карьеру.
Чем интересен роман для (русских) литературоведов и читателей?
Что же касается исторических источников, главными из них, помимо архивных документов, являются «Кавказские заметки», состоящие из дневниковых записей немецкого писателя и офицера Эрнста Юнгера; мемуары одного из главных политических деятелей гитлеровской Германии Геринга; а также роман Василия Гроссмана о Сталинградской битве «Жизнь и судьба». Литтелл вообще хорошо знает русскую историю и разбирается в самых разных явлениях, от черносотенцев до нацболов, так что развесистой клюквы, которую можно было бы ожидать от американского автора, вы тут не увидите.
Кое-что о новом издании «Благоволительниц»
Почему «Благоволительницы» — шедевр
Исторический роман Джонатана Литтелла о похождениях вымышленного оберштурмбаннфюрера СС Максимилиана Ауэ впервые вышел на русском в 2011 году. С тех пор в любви к этой книге признались писатели Владимир Сорокин и Захар Прилепин, куратор Анна Наринская и кандидатка в депутаты Мосгордумы Юлия Галямина, которая прочитала ее, сидя в спецприемнике.
Пару недель назад издательство Ad Marginem выпустило расширенную версию «Благоволительниц». Мы обсудили с его директором Михаилом Котоминым, чем эта редакция перевода отличается от старой, откуда автор так хорошо знает Россию и почему роман Литтелла — вероятно, последнее великое произведение о Второй мировой войне. Реплики Михаила взяты в кавычки; цитаты из романа — набраны большим коричневым шрифтом.
Кто такой Джонатан Литтелл
Выпускник Йельского университета. Был знаком с Уильямом Берроузом и переводил трансгрессивных французских писателей — Сада, Бланшо, Жене. В студенческие годы выпустил (по-английски) научно-фантастический роман Bad Voltage, в котором позднее разочаровался. С 1994-го по 2001-й ездил по миру с благотворительной организацией Action Against Hunger: так Литтелл побывал во многих горячих точках — от Конго до Чечни. Следующие пять лет он — уже на французском — сочинял «Благоволительниц», которые вышли в 2006 году. После колоссального успеха романа написал документальные книги, посвященные устройству российских спецслужб и Рамзану Кадырову, а также эссе об английском художнике Фрэнсисе Бэконе. Освещал гражданскую войну в Сирии: в 2013-м его дневник был опубликован под названием «Хомские тетради». В 2016 году на Каннском кинофестивале показали документальный фильм Литтелла «Неправильные элементы» —историю угандийских подростков, которые против своей воли воевали в повстанческой армии религиозного харизматика Джозефа Кони.
Писатель в Чечне, 2009 год © Thomas Dworzak / Magnum Photos
«Джонатан рос в левой семье: второе имя писателя — Октобер. Согласно легенде, его отец Роберт Литтелл, который писал шпионские романы и симпатизировал социалистам, хотел перевезти семью в Советский Союз, но решил остановиться на полпути — во Франции. Мы познакомились с Литтеллом, когда роман уже переводили на русский, и первым делом пошли в общественную баню. Ему страшно понравилось, и он требовал еще. В итоге Литтелл побывал в Москве в трех банях. Потом наши отношения усложнились: хотя он прекрасно говорит по-русски, теперь общение строится только через агента. Думаю, после Сирии с ним что-то произошло. Он ехал туда автором главных газет мира — Le Monde и El País, — но в результате его репортажи дают чисто ориенталистское представление о ситуации в регионе: в отличие от Конрада, который сто лет назад в “Сердце тьмы” все правильно понял, Литтелл не смог ничего предсказать даже на ближайшие 10 лет. Он всюду искал репрессии и в “Хомских тетрадях” с восторгом описывал людей, которые приехали из разных стран воевать за свободу, — сейчас мы понимаем, что это были будущие игиловцы (Террористическая организация, которая запрещена на территории РФ — Прим. ред.). Конечно, по-хорошему, Литтелл должен был бы съездить в ДНР: вот где настоящая жесть. Но вообще, весь этот его журналистско-художественный анализ гораздо слабее, чем литературная мышца “Благоволительниц”».
О чем роман
«Благоволительницы» — мемуары, которые пишет живущий под чужим именем фабрикант Максимилиан Ауэ. Преуспевающий торговец кружевом, во время войны он служил в СС и участвовал в окончательном решении еврейского вопроса на восточном направлении: наблюдал за расстрелами в Бабьем Яру, был ранен под Сталинградом, курировал концентрационные лагеря в Польше и Венгрии. Ауэ и не думает раскаиваться: основной пафос его монолога сводится к тому, что он совсем не злодей — скорее, рядовой исполнитель, еще одна жертва века-волкодава, который вынужден был принимать небезупречные этические решения в экстремальных обстоятельствах.
«В первый раз я услышал про “Благоволительниц” на Франкфуртской книжной ярмарке: очень уж громко стартовало немецкое издание. Это сложный, неподъемный текст — 55 авторских листов, почти как “Война и мир”, — и почему-то казалось, что его уже кто-то купил. Года через три, когда сошли все эти премиальные волны, мы решили обратиться к агенту Литтелла Эндрю Нюрнбергу. Это довольно загадочный человек: он представлял отца Джонатана, а в перестройку был литагентом воспоминаний Горбачева — такие контракты просто так не получают. Литтелл, к слову, тоже играет в шпиона, пришедшего с холода: только не очень понятно, на кого он шпионит. В общем, Нюрнберг сказал, что роман не купили и очень поддержал нашу идею перевести его на русский».
Что про «Благоволительниц» писали на Западе
Роман покорил европейских читателей и разозлил американцев. Первые назвали «Благоволительниц» великой книгой, сравнили ее — по масштабу и амбициям — с толстовской эпопеей и отметили глубокое проникновение автора в психологию обывателя, который (действительно, отчасти случайно) становится убийцей. Книга стала одним из главных хитов европейского рынка: во Франции было продано более 700 000 копий. «Благоволительницы» принесли Литтеллу сразу две крупнейшие французские литературные награды — Гонкуровскую премию и Большую премию Французской академии. В США роман приняли куда сдержаннее: тон задала обозревательница The New York Times Мичико Какутани, которую оттолкнул натурализм книги. В результате из напечатанных издательством HarperCollins 150 000 экземпляров «Благоволительниц» в Америке разошлись всего 17 000.
Оригинальная обложка романа
«“Благоволительницы” — очень европейская история; неудивительно, что в Америке были такие низкие продажи. Что такое Вторая мировая для них? Перл-Харбор, Тихоокеанский театр военных действий, потом сразу Спилберг. У Литтелла ничего этого нет. Если европейцы читали дневники Юнгера и знают, кто такой Курцио Малапарте, то для американцев это все зона массовой культуры, с которой можно производить разные манипуляции: “Бесславные ублюдки” там, “Человек в высоком замке”, “300 спартанцев” — ну, условно. Такое невозможно себе представить в Германии, Франции, России или Израиле, где еще живо первое поколение ветеранов: какие 300 спартанцев там, где было 40 миллионов трупов?
Но интересно, что в это же самое время в Америке стал хитом роман Ханса Фаллады “Один в Берлине”. Это такой крепкий ГДР-вский канон, немного комикс и полная апсихология: если нацист, то обязательно булочник с толстыми пальцами. Выпустившеее эту книгу издательство Melville House воспользовалось чужим хайпом и ожиданием толстого романа о Второй мировой: так место ведущего многоуровневую игру Литтелла занял куда более прямолинейный Фаллада.
Ну и потом: “Благоволительницы” — это слишком сложно для среднего читателя. Америка — страна демократическая: если ты хочешь, чтобы тебя все услышали, не надо расставлять пальцы веером. У них даже Франзен поначалу был воспринят как элитистский писатель, а тут какой-то навороченный роман о европейской разборке. Где высадка десанта в конце? Если бы была — пусть даже на 1000-й странице, — роман выстрелил бы и в такой сборке».
Как роман и самого писателя приняли в России
Сергей Зенкин одним из первых назвал Литтелла русским писателем; его статья вошла в оба издания книги. Владимир Сорокин выделил «Благоволительниц» среди современных текстов, которые пытаются оживить романную форму. Захар Прилепин выразился еще радикальнее: по его мнению, эта вещь «сделана на века». Лев Данилкин сравнил литтеловскую прозу с фильмом Вернера Херцога «Агирре, гнев божий» и прочитал «Благоволительниц» как неожиданно смешной роман об упрямстве. Анна Наринская обратила внимание на этическую сторону книги, отметив, что автор пытается пошатнуть читательскую «самодовольную уверенность в том, что мы бы уж точно никогда, ни при каких обстоятельствах не стояли бы “с ружьем у расстрельного рва”» — и добивается успеха. Стоит отметить и два скептических отзыва. Григорий Дашевский увидел романе всего лишь аттракцион: «Сознание литтелловского героя работает как машина для просмотра серии шокирующих картин, но для приобретения опыта, пусть болезненного, эта машина не приспособлена». Андрей Левкин тоже сосредоточился на зрелищном аспекте романа — «стене психофизики», которая 800 страниц неумолимо движется на читателя. Сам писатель несколько раз приезжал в Россию в 2010-х и дал интервью тому же Данилкину, Антону Долину и Евгении Альбац.
Джонатан Литтелл и Александр Иванов — основатель и главный редактор Ad Marginem
«Это все уже каноническая история: однажды Литтелла очень впечатлила фотография повешенной Зои Космодемьянской и вообще жестокость советского военного канона — снятые с красноармейцев скальпы и кишки на снегу из “Горячего снега” Юрия Бондарева. Представитель французской культуры (с ее любовью к девиациями и физиологичности), он обнаружил то же самое здесь, в этих официозных текстах. Потом Литтелл много ездил по территории бывшего СССР как сотрудник “Врачей без границ”, месяц сидел в чеченском зиндане с маленьким томиком “Дон Кихота”, а в конце 1990-х – начале 2000-х жил в Москве на Чистопрудном бульваре и танцевал в клубе “ОГИ”. У него тут до сих пор остались друзья, которые помнят Джонатана по тем временам.
Есть что-то неслучайное в том, что роман инспирирован местной атмосферой и значительная его часть написана в Москве. “Благоволительницы” — подарок отечественной литературной традиции, попытка увидеть ее со стороны; то, как могла бы выглядеть сегодня русская проза. Это вообще любимая телега в нашем издательстве: русский роман — международное изобретение, которое не имеет национальных корней. Их сочиняют Памук, тот же Франзен — ну и Литтелл, написавший книгу, которая стала фактом нашей литературной истории. Вот ее и пытаются экранизировать русские режиссеры. “Рай” Андрея Кончаловского — по сути, вольная адаптация романа. Еще можно вспомнить, как Никита Михалков опускает Сталина лицом в торт в продолжении “Утомленных солнцем” — это же почти Ауэ, который ближе к финалу кусает Гитлера за нос; такое же галлюцинаторное кино. Похоже, вся семья Михалковых прочитала “Благоволительниц”».
Та самая сцена из «Утомленных солнцем»
Кто такие благоволительницы
Это богини мщения Эринии. В трилогии Эсхила «Орестея» они преследовали заглавного героя за убийство матери Клитемнестры и ее любовника Эгисфа. Описанная древнегреческим драматургом ситуация составляет один из побочных сюжетов «Благоволительниц»: собственно, античным (и потому трагическим) героем чувствует себя и сам Ауэ — человек широкой эрудиции, который превосходно знает классику.
«Я вдруг ощутил всю тяжесть прошлого, боль жизни и неумолимой памяти. Я остался один на один с умирающим гиппопотамом, страусами и трупами, один на один со временем, печалью, горькими воспоминаниями, жестокостью своего существования и грядущей смерти. Мой след взяли Благоволительницы».
Почему части романа так называются
Устройство книги вдохновлено сюитами Жана-Филиппа Рамо и Баха: каждая часть — «Токката», «Сарабанда», «Менуэт» и т. д. — отсылает к конкретному элементу этой музыкальной формы. Литтелл не ограничивается прозрачными аллюзиями и по ходу роману старается варьировать ритм и темп повествования в соответствии с названием частей — практически как Джойс, жонглировавший в «Улиссе» целыми стилями.
«Голубые склоны венчали нежно-желтые и алебастровые гребни; на их фоне возвышался белый Эльбрус, похожий на огромную перевернутую чашу молока; над Осетией возвышался Казбек. Это было прекрасно, как музыка Баха».
Что повлияло на роман Литтелла
Автор совместил мощь реалистического романа с бесстрастным анализом модернистских текстов: можно сказать, Литтелл наложил оптику Жоржа Батая на материал Виктора Некрасова. При этом поразительно уместны и другие, относящиеся уже к XIX веку, цитаты из русской классики: особое место тут занимает роман «Герой нашего времени» — Ауэ то и дело вспоминает Лермонтова. Тут стоит заметить, что предки Литтелла носили фамилию Лидские и жили в Российской империи; он и сам проделал огромную исследовательскую работу, познакомившись не только с русскоязычными военно-историческими источниками, но и с прозой и поэзией.
Михаил Лермонтов — один из кумиров Ауэ
«В этом романе есть любопытные гибридные вещи: типично французское внимание к перверсиям, садистское любование жуткими деталями накладывается на созданный в брежневские годы — и довольно консервативный — советский дискурс о Великой Отечественной войне. При этом “Благоволительницы” — очень современный текст, который мог быть написан только в нулевые, уже после того, что случилось с искусством, кино и гуманитарной мыслью в конце прошлого столетия. Литтелл определенно учитывал появление быстрых медиа: пробравшись через зубодробительный пролог, читатель непременно попадает в объятия текста. И в этом нет никакого насилия или усилия — в отличие от чтения большинства произведений XIX века.
Мне кажется, после Литтелла таких романов — сочетающих высокую литературную традицию, документалистику, глубокое высказывание о войне — больше не было и, вероятно, не будет. Сейчас роман либо превратился в нарратологический аттракцион, напоминающий сериалы (например, «Щегол»), либо играет с расщеплением этой традиционной формы. Скажем, Оливия Лэнг в своей новой книге Crudo фантазирует о том, как бы в наше время жилось реально существовавшей писательнице Кэти Акер. Такое немного реалити-шоу».
Должны ли мы сопереживать главному герою
Хотя Ауэ и утверждает, что ему нечего стыдиться, на протяжении романа он все же пытается нас завоевать — своими манерами, наблюдательностью, интеллектом. При этом, как верно сформулировал Данилкин, главный герой — «надежный свидетель, когда дело касается посторонних, и абсолютно ненадежный, когда речь идет о нем самом»: чем внимательнее мы читаем, тем острее осознаем, с каким монстром на самом деле имеем дело. Наверное, безопаснее всего воспринимать Ауэ как своего рода Вергилия — гида, который может показать что-то захватывающе отвратительное и которому совсем необязательно оставлять чаевые после экскурсии.
«Один из главных приемов Литтелла — в том, что, проживая с героем этот массив текста, ты волей-неволей вступаешь с ним в отношения в духе стокгольмского синдрома. Ауэ — хозяин дискурса; ты читаешь созданный им нарратив. Это отчасти приключение в духе Сорокина: представьте себе князя Андрея, который в свободное от повествования время режет крестьян. Вообще, одна из пружин действия — колебания внутри этого динамического персонажа, не поддающегося простому морализаторству: с одной стороны, он интеллектуал, с другой, абсолютное чудовище, ощупывающее границы разума и все смелее отвечающее на вопрос “можно ли думать и совершать такое?”».
Зачем в книге сколько отталкивающих сцен
«Благоволительницы» — довольно неприятная книга: уже на первой странице описаны последствия (воображаемого) самоубийства со всеми его склизкими подробностями; по ходу рассказа количество жертв будет только возрастать. Литтелл — в духе европейской традиции — не щадит читателя, но едва ли здесь уместно говорить об эстетизации насилия и некромании. Писатель, спору нет, заворожен гекатомбами, которые воюющие стороны принесли во время Второй мировой, но это (возможно, с клинической точки зрения не вполне здоровое) чувство в конечном счете приводит к созданию своей вариации на тему «Апофеоза войны» — произведения, безусловно, пацифистского.
«Охранник СС становится садистом не потому, что считает заключенного недочеловеком, наоборот, его ярость растет и превращается в садизм, когда он замечает, что заключенный далеко не скотина, как учила пропаганда, а именно человек и, по сути, ничем от него не отличающийся».
В чем разница между новым и старым изданием романа
Удивительным образом в первой версии перевода не хватало нескольких страниц: недостачу обнаружили уже после того, как книга стала местным хитом. Были исправлены некоторые неточности, связанные с переводом военных терминов; устранены опечатки и закрыты кавычки. Ну и, возможно, самое главное для тех, кто любит брать с собой в дорогу толстые фолианты: 700-страничный роман впервые вышел в мягкой обложке.
«Мы переводили книгу года полтора. Сначала появилась Ирина Мельникова, которая мечтала сделать это в одиночку, но она была еще неопытной переводчицей, и мы обратились к Марии Николаевне Томашевской, готовившей фрагмент для публикации в “Иностранной литературе”. Собственно, это она сделала из Литтелла русского писателя — не только на уровне гипертекста и цитат, но и на уровне устройства фраз и диалогов — и создала тот канонический текст, который постоянно выдвигался на русские литературные премии.
А когда мы захотели продлить контракт, Литтелл сказал, что в переводе есть пропуски: он хотел, чтобы мы признались в наличии злого умысла и цензуры. Джонатан приставил к нам своего редактора-ревизора — это некий русскоговорящий эстонец из Исландии, который год сверял французский оригинал и русский перевод. Он отметил титанический труд Томашевской, но в итоге обнаружил в тексте около 600 ошибок — от вылетевших слов и кавычек до целых абзацев.
Когда мы спросили Марию Николаевну, что, собственно, случилось, она даже не поняла вопроса. Томашевская просто действовала в логике советской редакторской школы, и какие-то вещи показались ей чрезмерными и противоречащими ее пониманию концепции этого романа: эпического, заигрывающего с формами Толстого, Достоевского и Гроссмана. Я думаю, их легко восстановить в уме: это самые шокирующие (и самые затянутые) сцены. Какутани в The New York Times обвиняла автора в том, что он не знает меры: после изнасилования сестры Ауэ три раза садится на сучок — и так понятно все, это уже too much. В общем, Томашевская сокращала искусственно удлиненные эпизоды. Еще пропал абзац с описанием выпавших кишок в сталинградской сцене — явная цитата из Бондарева: тут тоже никакого злого умысла — просто было сложно справиться с этой большой фразой. Короче говоря, новая редактура текста шла уже не по целине; это было всего лишь уточнение уже проведенной огромной работы. У нас также был консультант по военно-историческим терминам, и часть его замечаний была учтена в других переводах: Джонатан очень педантичный автор и пытается контролировать все свои контексты.
В этот раз мы решили выпустить роман в мягкой обложке: первое издание требовало пюпитра, с ним не поедешь на МЦК. Довольно смешно читать обсуждения в инстаграме: люди боятся, что они чего-то не добрали в первой версии, и пытаются высчитать эту недостачу. Чтение “Благоволительниц” — все равно большое событие, которое стоит пережить, и несколько отсутствующих абзацев не разбавят этот чистый героин».
Насколько достоверны «Благоволительницы»
Очень близки к идеалу. Писатель неспроста 18 месяцев ездил по местам, где разворачиваются события романа, и прочел по меньшей мере 200 книг, посвященных Восточному фронту, Холокосту и Нюрнбергскому процессу. Британский историк Энтони Бивор, специализирующийся на Второй мировой и написавший отдельную книгу о Сталинграде, включил роман Литтелла в топ-5 лучших беллетристических произведений о войне.
«Я – настоящая фабрика воспоминаний».
Почему этот роман останется в истории
Литтелл нашел адекватную художественную форму, чтобы передать «банальность зла», сформулировал — не на языке рапортов и отчетов, а при помощи живых героев и убедительных декораций, — в чем заключалась тривиальность и, одновременно, беспрецедентность нацистских преступлений. «Благоволительницы» оказались и репликой в диалоге с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана, и «глубоко эшелонированным постмодернистским романом», и сеансом психоанализа целой нации. А еще — зловещим напоминанием о том, что всегда остаются неотмщенные преступления и нераскаявшиеся преступники. Порой — с невероятными навыками социальной мимикрии и богатым литературным слогом.
«Литтелл открыл Западу русскую версию войны со всякой физиологической жестью, которая до этого присутствовала только в маргинальных дневниках. И заодно — с большим уважением — напомнил про незаслуженно отброшенный советский военный канон. Да, “В окопах Сталинграда” или “Горячий снег” Бондарева — это соцреализм, а не какие-то остроактуальные литературные практики, но там есть интересные апгрейды классических русских конфликтов — например, между лейтенантом с его представлениями о чести и рукастым мужичком-выпивохой, таким гадким Платоном Каратаевым, который может что-то стибрить и кого-то изнасиловать, но который умеет воевать.
“Благоволительницы” подводят итог военной истории как таковой; это роман XXI века о событиях XX, объясняющий, что война — это большое событие, которое невозможно описать в категориях “новое” — “старое” и “плохое” — “хорошее”. И в мировой галерее литературных персонажей непременно останется образ Ауэ — герой, которые углубляет наше представление об устройстве психики. Литтелл, помимо прочего, написал глубокое исследование антропологических последствий войны, показал, как в ней рождается новый тип человека».