лингвистический поворот в истории
Лингвистический поворот в историческом познании
Лингвистический поворот связан с осознанием решающей роли языка в производстве исторического дискурса как нарратива и интерпретацией исторических знаний как речевых и литературных феноменов. Главным следствием лингвистического поворота в историческом познании стало признание невозможности прямого доступа к прошлому, поскольку представленная в различных вариантах языковой репрезентации, историческая реальность всегда оказывается уже предварительно истолкованной. На этом основании был сделан вывод о том, что если любому пониманию прошлого предшествует формирующее влияние языка, то неизбежна множественность исторических реальностей как языковых игр и их интерпретаций (1).
Лингвистический поворот сопровождался распространением понятие языка за пределы лингвистики, на те области, где можно обнаружить знаки, прежде всего на культуру, которая стала рассматриваться как текст, т. е. связная совокупность знаков. В связи с этим нарративные структуры стали приписываться не только сознанию историков, но и сознанию людей прошлого, интерпретировавших окружающую их реальность в соответствии с собственными нарративными структурами. Это привело к культурному повороту в историческом познании, т. е. стремлению изучать историческую реальность как культуру и через культуру. В результате сформировалось два течения, с оригинальными подходами, в которых проявилось мощное стимулирующее воздействие лингвистического поворота: новая культурная история и новая интеллектуальная история (4).
Определение понятия цитируется по изд.: Теория и методология исторической науки. Терминологический словарь. Отв. ред. А.О. Чубарьян. [М.], 2014, с. 245-247.
Лингвистический поворот в истории
Войти
Авторизуясь в LiveJournal с помощью стороннего сервиса вы принимаете условия Пользовательского соглашения LiveJournal
Лингвистический поворот в философии 20 века
Лингвистический поворот — явление в философии XX века, связанное с переосмыслением понятия и роли языка, а также одноимённая антология (англ. ‘Linguistic turn: Recent Essays in Philosophical Method’) под редакцией Ричарда Рорти, изданная в 1967 году[1].
Первый этап лингвистического поворота приходится на 1920-е годы и связан с попыткой реформировать язык или улучшить его путём устранения путаницы с целью решения философских проблем[1][2]. Лингвистический поворот характеризует различные направления философской мысли XX века, среди которых — идеи «Логико-философского трактата» Витгенштейна, феноменология Гуссерля, фундаментальная онтология Хайдеггера, неопозитивизм[2].
Второй этап лингвистического поворота (1940-е — 1950-е годы) характеризуется тем, что проекты улучшения языка сменяются исследованиями различных типов языка; внимание таких направлений, как герменевтика, структурализм, лингвистическая философия, концентрируется на контекстах и предпосылках высказываний, на структурах языка отдельно от связи с субъектом[2].
Лингвистический поворот в философии ХХ века. Возникновение постмодернизма обусловлено «лингвистическим поворотом» в философии, который представляет собой изменение парадигмы философствования, смену основных методологических принципов, трансформацию не столько проблемного поля, сколько методологического самосознания современной философии, где анализ языка становится мощным источником философского познания реальности в русле авторитетных философских течений – экзистенциализма (М.Мерло-Понти), феноменологии (М.Хайдеггер), практической философии (Ю.Хабермас, К.-О.Апель).
Если классическая философия в основном занималась проблемой познания, т. е. отношениями между мышлением и вещественным миром, то практически вся современная западная новейшая философия переживает своеобразный «поворот к языку», поставив в центр внимания проблему языка, и поэтому вопросы познания и смысла приобретают у них чисто языковой характер. В результате и критика метафизики принимает форму критики ее дискурса, или дискурсивных практик, как у М.Фуко и Ж.Деррида.
Лингвистический поворот связан с новой интерпретацией символа, который идет от Г.Гадамера и имеет такой вид:
Понимание представляет собой не отдельный вид активности человека, а способ его бытия.
Любое понимание представляет собой по существу интерпретацию.
Объектом интерпретации есть символ, поэтому любой объект человеческий деятельности имеет символическую природу.
В качестве этапов «лингвистического поворота» можно отметить следующие:
Поздний Л.Витгенштейн, обратившийся к анализу языковых игр, обыденному языку людей, практики употребления слов, текстов, предложений, выдвигает идею об универсальности языка для мира человека.
М.Хайдеггер в 1947 году в «Письме о гуманизме» приходит к выводу, что «язык – это дом бытия».
В 1953 году М.Мерло-Понти высказал мысль, что теория знака Ф.де Соссюра позволяет преодолеть фундаментальную для философии Нового времени оппозицию «Субъект – объект», а это ведет к кардинальному обновлению философской рефлексии.
В 70-90 годы исследования лингвистических практик проводится в русле различных философских течений: («агонистика языка» Ж.-Ф.Лиотара, концепции генеалогии «власти-знания» у М.Фуко, критики идеологий и анализ коммуникативных практик у Ю.Хабермаса, «борьба интерпретаций» у П.Рикёра, «деконструкции текстов» у Ж.Дерриды, нарративный аспект эпистемологических и моральных кризисов у А.Макинтайра и др.). В СССР в это же время В.В.Налимов создает вероятностную модель языка и на ее основе версию вероятностной метафизики.
Язык в узком понимании есть объект изучения лингвистики, язык в широком понимании, как проявление человеческой экзистенции является объектом философского анализа. Изучение мира, человека, социума, экономики и культуры как текста представляет сердцевину лингвистического поворота в философии. Дискурсивные практики стали главным объектом анализа не только философского, но и культурологического, социального, политического и иных форм анализа. При этом культура понимается как совокупность языковых кодов, как некая «семиосфера», «полилингвистический механизм», полисмысловая структура, «смысловой спектр», «смысловое поле» и т.п. Постмодерн предполагает смешивание не только культурных ценностей, но и их «обломков», «огрызков», «фрагментов». Культура постмодерна, синтезируя тексты, их обрывки, цитаты, превращается во фрагментарную и мозаичную структуру, в сплошной коллаж.
Так, виднейший американский постмодернист Р. Рорти, которого называют возмутителем спокойствия в академической философии США, в книге «Философия и Зеркало природы» пишет, что цель его книги – «подорвать доверие читателя к уму как к чему-то такому, по поводу чего нужно иметь философское мнение, к познанию как к чему-то такому, о чем должна быть теория и что имеет обоснование, а также к философии, как она воспринималась со времен Канта»[8]. Задача философии, по Рорти, не поиск истины, а разговор и коммуникация. Он пишет: «Видеть в поддержании разговора самодостаточную цель философии и усматривать смысл мудрости в способности его поддержания – значит видеть в человеческих существах генераторов новых описаний, нежели людей, от которых следует ждать точные описания»[9]. Философия, на взгляд Рорти, должна переориентироваться с познания истины на разговор и общение; новая философия должна основываться не на объективности, а на иронии.
Рорти, критикуя неопозитивизм и постпозитивизм, считает, что мечта аналитических философов о научности построена на вере в возможность обоснования истинности знания. Такую веру он называет фундаментализмом и видит свою задачу в его опровержении. Рорти отмечает, что провал стратегии верификации неопозитивистов не был частной неудачей одной из частных теорий; он свидетельствует о невозможности обоснования истинности знания вообще, то есть любого знания и любыми методами. По мнению Рорти, вся платоновско-декартовско-кантовская традиция опиралась на миф – веру в существование Истины.
Рорти «ставит диагноз»: философия поражена наследственной болезнью европейской традиции – гносеологизмом, то есть верой в объективность и истинность знания. Он предлагает и «терапию»: отказ приписывать понятиям «философское знание» и «научное знание» какую-либо объективность. И чем же должны стать «излечившиеся» философия и наука? Они, по мнению Рорти и других постмодернистов, должны стать языковыми играми, или упражнениями в дискурсе (построении речи).
Постмодернистская философия отказывается от категории бытия, которая в прежней философии была одной из основных и характеризовала достоверный факт существования окружающего предметного мира. В постмодернизме прежнее бытие уступает место языку, точнее, даже его графическим знакам – тексту. Этому, по-видимому, способствовало то обстоятельство, что большинство постмодернистов имеют филологическое образование. В качестве единственной и предельной реальности у них выступает текст. «Наш мир – наш язык» – таким может быть девиз постмодернизма. В обосновании своих положений постмодернисты исходят из мысли Ф. Ницше о том, что язык – это не просто описание мира, а и его создание, а также из формулы М. Хайдеггера «язык – дом бытия». Постмодернисты полагают, что существует только то, что названо и написано. Связь языковых знаков и обозначенных предметов (денотатов), по их мнению, не обязательна. Поэтому настоящая действительность – это знаки, составляющие тексты.
Постмодернисты отказываются от классической референциальной концепции знака, согласно которой знаку в предметном мире соответствует денотат, а в сознании субъекта – смысл, или семантическое значение – образ денотата[3]. В своей концепции «пустого знака» постмодернисты отмечают, что каждый знак обладает якобы бесконечным числом значений и поэтому со знаком нельзя сопоставить никакой денотат. В связи с этим, по их мнению, предметный мир призрачен, а мир знаков-текстов – настоящий.
Способ рассмотрения текста, по мнению Ж. Деррида, так называемая деконструкция – что-то наподобие сочетания деструкции и реконструкции, устранения одних смыслов и создания других[4]. В процессе деконструкции текст подлежит не познанию или пониманию, а свободным интерпретациям, число которых не ограничено. Безбрежный плюрализм интерпретаций означает, что не может быть истинной или ложной интерпретации. Отсюда постмодернисты заключают, что, во-первых, понятие истины – «реликтовый принцип» и подлежит упразднению, и, во-вторых, все дискурсы (речевые практики), в процессе которых создаются новые тексты, равноценны (наука и мифы, социальное прогнозирование и предсказания гадалок и т. п.). Продукт любого творчества (научного, художественного, нравственного), по их мнению, является не оригинальным произведением, проникающим в суть вещей, как считалось до этого, а просто конструкцией цитат. Истинность, полагают постмодернисты, не является характеристикой знания. В свое время М. Лютер убеждение в существовании истины и верность ей выразил следующим образом: «На том стою и не могу иначе». Пост-модернист же в наше время мог бы сказать так: «Стою на этом, но могу на другом и вообще на чем угодно».
Если текст – единственная реальность, то нет проблемы соотношения субъекта и объекта познания. Между собой можно сопоставлять лишь тексты. В постмодернизме речь идет не об объективной реальности и ее отражении в сознании, а о текстах, которые имеют отношение только к другим текстам, которые в свою очередь. и так до бесконечности. Происходит языковая игра, игра «означающих», то есть знаков самих по себе, без значений[5]. Гносеологические категории объекта и субъекта постмодернистами упраздняются. Упразднение понятия субъекта как познавательного центра именуется постмодернистами децентрацией.