М е салтыков щедрин сказки история одного города салтыков щедрин

ИСТОРИЯ ОДНОГО ГОРОДА

По подлинным документам издал М. Е. Салтыков (Щедрин)

Давно уже имел я намерение написать историю какого-нибудь города (или края) в данный период времени, но разные обстоятельства мешали этому предприятию. Преимущественно же препятствовал недостаток в материале, сколько-нибудь достоверном и правдоподобном. Ныне, роясь в глуповском городском архиве, я случайно напал на довольно объемистую связку тетрадей, носящих общее название «Глуповского Летописца», и, рассмотрев их, нашел, что они могут служить немаловажным подспорьем в деле осуществления моего намерения. Содержание «Летописца» довольно однообразно; оно почти исключительно исчерпывается биографиями градоначальников, в течение почти целого столетия владевших судьбами города Глупова, и описанием замечательнейших их действий, как-то: скорой езды на почтовых, энергического взыскания недоимок, походов против обывателей, устройства и расстройства мостовых, обложения данями откупщиков и т. д. Тем не менее даже и по этим скудным фактам оказывается возможным уловить физиономию города и уследить, как в его истории отражались разнообразные перемены, одновременно происходившие в высших сферах. Так, например, градоначальники времен Бирона отличаются безрассудством, градоначальники времен Потемкина – распорядительностью, а градоначальники времен Разумовского – неизвестным происхождением и рыцарскою отвагою. Все они секут обывателей, но первые секут абсолютно, вторые объясняют причины своей распорядительности требованиями цивилизации, третьи желают, чтоб обыватели во всем положились на их отвагу. Такое разнообразие мероприятий, конечно, не могло не воздействовать и на самый внутренний склад обывательской жизни; в первом случае обыватели трепетали бессознательно, во втором – трепетали с сознанием собственной пользы, в третьем – возвышались до трепета, исполненного доверия. Даже энергическая езда на почтовых – и та неизбежно должна была оказывать известную долю влияния, укрепляя обывательский дух примерами лошадиной бодрости и нестомчивости.[1]

Летопись ведена преемственно четырьмя городовыми архивариусами[2] и обнимает период времени с 1731 по 1825 год. В этом году, по-видимому, даже для архивариусов литературная деятельность перестала быть доступною. Внешность «Летописца» имеет вид самый настоящий, то есть такой, который не позволяет ни на минуту усомниться в его подлинности; листы его так же желты и испещрены каракулями, так же изъедены мышами и загажены мухами, как и листы любого памятника погодинского древлехранилища. Так и чувствуется, как сидел над ними какой-нибудь архивный Пимен, освещая свой труд трепетно горящею сальною свечкой и всячески защищая его от неминуемой любознательности гг. Шубинского, Мордовцева и Мельникова. Летописи предшествует особый свод, или «опись», составленная, очевидно, последним летописцем; кроме того, в виде оправдательных документов, к ней приложено несколько детских тетрадок, заключающих в себе оригинальные упражнения на различные темы административно-теоретического содержания. Таковы, например, рассуждения: «об административном всех градоначальников единомыслии», «о благовидной градоначальников наружности», «о спасительности усмирений (с картинками)», «мысли при взыскании недоимок», «превратное течение времени» и, наконец, довольно объемистая диссертация «о строгости». Утвердительно можно сказать, что упражнения эти обязаны своим происхождением перу различных градоначальников (многие из них даже подписаны) и имеют то драгоценное свойство, что, во-первых, дают совершенно верное понятие о современном положении русской орфографии и, во-вторых, живописуют своих авторов гораздо полнее, доказательнее и образнее, нежели даже рассказы «Летописца».

Что касается до внутреннего содержания «Летописца», то оно по преимуществу фантастическое и по местам даже почти невероятное в наше просвещенное время. Таков, например, совершенно ни с чем не сообразный рассказ о градоначальнике с музыкой. В одном месте «Летописец» рассказывает, как градоначальник летал по воздуху, в другом – как другой градоначальник, у которого ноги были обращены ступнями назад, едва не сбежал из пределов градоначальства. Издатель не счел, однако ж, себя вправе утаить эти подробности; напротив того, он думает, что возможность подобных фактов в прошедшем еще с большею ясностью укажет читателю на ту бездну, которая отделяет нас от него. Сверх того, издателем руководила и та мысль, что фантастичность рассказов нимало не устраняет их административно-воспитательного значения и что опрометчивая самонадеянность летающего градоначальника может даже и теперь послужить спасительным предостережением для тех из современных администраторов, которые не желают быть преждевременно уволенными от должности.

Во всяком случае, в видах предотвращения злонамеренных толкований, издатель считает долгом оговориться, что весь его труд в настоящем случае заключается только в том, что он исправил тяжелый и устарелый слог «Летописца» и имел надлежащий надзор за орфографией, нимало не касаясь самого содержания летописи. С первой минуты до последней издателя не покидал грозный образ Михаила Петровича Погодина, и это одно уже может служить ручательством, с каким почтительным трепетом он относился к своей задаче.

Обращение к читателю от последнего архивариуса-летописца[3]

Ежели древним еллинам и римлянам дозволено было слагать хвалу своим безбожным начальникам и предавать потомству мерзкие их деяния для назидания, ужели же мы, христиане, от Византии свет получившие, окажемся в сем случае менее достойными и благодарными? Ужели во всякой стране найдутся и Нероны преславные, и Калигулы, доблестью сияющие,[4] и только у себя мы таковых не обрящем? Смешно и нелепо даже помыслить таковую нескладицу, а не то чтобы оную вслух проповедовать, как делают некоторые вольнолюбцы, которые потому свои мысли вольными полагают, что они у них в голове, словно мухи без пристанища, там и сям вольно летают.

Не только страна, но и град всякий, и даже всякая малая весь,[5] – и та своих доблестью сияющих и от начальства поставленных Ахиллов имеет и не иметь не может. Взгляни на первую лужу – и в ней найдешь гада, который иройством своим всех прочих гадов превосходит и затемняет. Взгляни на древо – и там усмотришь некоторый сук больший и против других крепчайший, а следственно, и доблестнейший. Взгляни, наконец, на собственную свою персону – и там прежде всего встретишь главу, а потом уже не оставишь без приметы брюхо и прочие части. Что же, по-твоему, доблестнее: глава ли твоя, хотя и легкою начинкою начиненная, но и за всем тем горе[6] устремляющаяся, или же стремящееся до́лу[7] брюхо, на то только и пригодное, чтобы изготовлять… О, подлинно же легкодумное твое вольнодумство!

Таковы-то были мысли, которые побудили меня, смиренного городового архивариуса (получающего в месяц два рубля содержания, но и за всем тем славословящего), ку́пно[8] с троими моими предшественниками, неумытными[9] устами воспеть хвалу славных оных Неронов,[10] кои не безбожием и лживою еллинскою мудростью, но твердостью и начальственным дерзновением преславный наш град Глупов преестественно украсили. Не имея дара стихослагательного, мы не решились прибегнуть к бряцанию и, положась на волю божию, стали излагать достойные деяния недостойным, но свойственным нам языком, избегая лишь подлых слов. Думаю, впрочем, что таковая дерзостная наша затея простится нам ввиду того особливого намерения, которое мы имели, приступая к ней.

Источник

История одного города

Скачать книгу (полная версия)

О книге «История одного города»

Когда писатели создают художественные произведения, они не всегда являются абсолютной выдумкой. Это известный факт, который заставляет внимательнее всматриваться и читать между строк. Во время чтения «Истории одного города» писателя Михаила Салтыкова-Щедрина можно заметить много интересного. В обычной истории читатели видят много сатирических замечаний автора, которые в разное время вызывали разные эмоции. Некоторые известные писатели и публицисты сильно критиковали роман, однако это нисколько не снижает его достоинств.

В книге рассказывается о необычном городе Глупове. История этого города заслуживает внимания во многом лишь тем, какие правители в нем были. У одного вместо мозга был особый прибор, который выдавал одну из записанных в него фраз. Другой всю жизнь пребывал в унынии из-за того, что однажды не смог решиться на важный шаг. Были и другие, среди которых шесть правительниц, приходивших к власти через подкуп солдат.

В романе прослеживается явная сатирическая направленность, а правителей города можно соотнести с российскими правителями и видными политическими деятелями. Таким образом, автор отразил недостатки людей, стоящих у власти, показав их глупость, тщеславие, узкомыслие. И хотя он говорил не обо всех из них, такие символичные описания не всем придутся по вкусу, однако они представляют интерес. Стоит учитывать, что писатель говорил не только о правителях, но и о людях вообще, поэтому некоторые публицисты выражали мнение, будто это произведение принижает русский народ и порочит историю великой страны. Но здесь, опять же, у каждого свое мнение на этот счет. Ведь роман можно воспринимать и только как художественное произведение, поднимающее проблемы общества и власти.

Произведение было опубликовано в 2009 году издательством «ФОЛИО». На нашем сайте можно скачать книгу «История одного города» в формате epub, fb2 или читать онлайн. Рейтинг книги составляет 4.1 из 5. Здесь так же можно перед прочтением обратиться к отзывам читателей, уже знакомых с книгой, и узнать их мнение. В интернет-магазине нашего партнера вы можете купить и прочитать книгу в бумажном варианте.

Источник

История одного города — Салтыков-Щедрин М.Е.

От издателя

Давно уже имел я наме­ре­ние напи­сать исто­рию какого-нибудь города (или края) в дан­ный период вре­мени, но раз­ные обсто­я­тель­ства мешали этому пред­при­я­тию. Пре­иму­ще­ственно же пре­пят­ство­вал недо­ста­ток в мате­ри­але, сколько-нибудь досто­вер­ном и прав­до­по­доб­ном. Ныне, роясь в глу­по­в­ском город­ском архиве, я слу­чайно напал на довольно объ­е­ми­стую связку тет­ра­дей, нося­щих общее назва­ние «Глу­по­в­ского Лето­писца», и, рас­смот­рев их, нашел, что они могут слу­жить нема­ло­важ­ным под­спо­рьем в деле осу­ществ­ле­ния моего наме­ре­ния. Содер­жа­ние «Лето­писца» довольно одно­об­разно; он почти исклю­чи­тельно исчер­пы­ва­ется био­гра­фи­ями гра­до­на­чаль­ни­ков, в тече­ние почти целого сто­ле­тия вла­дев­ших судь­бами города Глу­пова, и опи­са­нием заме­ча­тель­ней­ших их дей­ствий, как-то: ско­рой езды на поч­то­вых, энер­ги­че­ского взыс­ка­ния недо­и­мок, похо­дов про­тив обы­ва­те­лей, устрой­ства и рас­строй­ства мосто­вых, обло­же­ния данями откуп­щи­ков и т. д. Тем не менее даже и по этим скуд­ным фак­там ока­зы­ва­ется воз­мож­ным уло­вить физио­но­мию города и усле­дить, как в его исто­рии отра­жа­лись раз­но­об­раз­ные пере­мены, одно­вре­менно про­ис­хо­див­шие в выс­ших сфе­рах. Так, напри­мер, гра­до­на­чаль­ники вре­мен Бирона отли­ча­ются без­рас­суд­ством, гра­до­на­чаль­ники вре­мен Потем­кина — рас­по­ря­ди­тель­но­стью, а гра­до­на­чаль­ники вре­мен Раз­умов­ского — неиз­вест­ным про­ис­хож­де­нием и рыцар­скою отва­гою. Все они секут обы­ва­те­лей, но пер­вые секут абсо­лютно, вто­рые объ­яс­няют при­чины своей рас­по­ря­ди­тель­но­сти тре­бо­ва­ни­ями циви­ли­за­ции, тре­тьи желают, чтоб обы­ва­тели во всем поло­жи­лись на их отвагу. Такое раз­но­об­ра­зие меро­при­я­тий, конечно, не могло не воз­дей­ство­вать и на самый внут­рен­ний склад обы­ва­тель­ской жизни; в пер­вом слу­чае, обы­ва­тели тре­пе­тали бес­со­зна­тельно, во вто­ром — тре­пе­тали с созна­нием соб­ствен­ной пользы, в тре­тьем — воз­вы­ша­лись до тре­пета, испол­нен­ного дове­рия. Даже энер­ги­че­ская езда на поч­то­вых — и та неиз­бежно должна была ока­зы­вать извест­ную долю вли­я­ния, укреп­ляя обы­ва­тель­ский дух при­ме­рами лоша­ди­ной бод­ро­сти и нестомчивости.

Лето­пись ведена пре­ем­ственно четырьмя горо­до­выми архи­ва­ри­усами и обни­мает период вре­мени с 1731 по 1825 год. В этом году, по-види­мому, даже для архи­ва­ри­усов лите­ра­тур­ная дея­тель­ность пере­стала быть доступ­ною. Внеш­ность «Лето­писца» имеет вид самый насто­я­щий, то есть такой, кото­рый не поз­во­ляет ни на минуту усо­мниться в его под­лин­но­сти; листы его так же желты и испещ­рены кара­ку­лями, так же изъ­едены мышами и зага­жены мухами, как и листы любого памят­ника пого­дин­ского древ­ле­хра­ни­лища. Так и чув­ству­ется, как сидел над ними какой-нибудь архив­ный Пимен, осве­щая свой труд тре­петно горя­щею саль­ною свеч­кой и вся­че­ски защи­щая его от неми­ну­е­мой любо­зна­тель­но­сти гг. Шубин­ского, Мор­дов­цева и Мель­ни­кова. Лето­писи пред­ше­ствует осо­бый свод, или «опись», состав­лен­ная, оче­видно, послед­ним лето­пис­цем; кроме того, в виде оправ­да­тель­ных доку­мен­тов, к ней при­ло­жено несколько дет­ских тет­ра­док, заклю­ча­ю­щих в себе ори­ги­наль­ные упраж­не­ния на раз­лич­ные темы адми­ни­стра­тивно-тео­ре­ти­че­ского содер­жа­ния. Таковы, напри­мер, рас­суж­де­ния: «Об адми­ни­стра­тив­ном всех гра­до­на­чаль­ни­ков еди­но­мыс­лии», «О бла­го­вид­ной гра­до­на­чаль­ни­ков наруж­но­сти», «О спа­си­тель­но­сти усми­ре­ний (с кар­тин­ками)», «Мысли при взыс­ка­нии недо­и­мок», «Пре­врат­ное тече­ние вре­мени» и, нако­нец, довольно объ­е­ми­стая дис­сер­та­ция «О стро­го­сти». Утвер­ди­тельно можно ска­зать, что упраж­не­ния эти обя­заны своим про­ис­хож­де­нием перу раз­лич­ных гра­до­на­чаль­ни­ков (мно­гие из них даже под­пи­саны) и имеют то дра­го­цен­ное свой­ство, что, во-пер­вых, дают совер­шенно вер­ное поня­тие о совре­мен­ном поло­же­нии рус­ской орфо­гра­фии и, во-вто­рых, живо­пи­суют своих авто­ров гораздо пол­нее, дока­за­тель­нее и образ­нее, нежели даже рас­сказы «Лето­писца».

Что каса­ется до внут­рен­него содер­жа­ния «Лето­писца», то оно по пре­иму­ще­ству фан­та­сти­че­ское и по местам даже почти неве­ро­ят­ное в наше про­све­щен­ное время. Таков, напри­мер, совер­шенно ни с чем не сооб­раз­ный рас­сказ о гра­до­на­чаль­нике с музы­кой. В одном месте «Лето­пи­сец» рас­ска­зы­вает, как гра­до­на­чаль­ник летал по воз­духу, в дру­гом — как дру­гой гра­до­на­чаль­ник, у кото­рого ноги были обра­щены ступ­нями назад, едва не сбе­жал из пре­де­лов гра­до­на­чаль­ства. Изда­тель не счел, однако ж, себя вправе ута­ить эти подроб­но­сти; напро­тив того, он думает, что воз­мож­ность подоб­ных фак­тов в про­шед­шем еще в боль­шею ясно­стью ука­жет чита­телю на ту без­дну, кото­рая отде­ляет нас от него. Сверх того, изда­те­лем руко­во­дила и та мысль, что фан­та­стич­ность рас­ска­зов нимало не устра­няет их адми­ни­стра­тивно-вос­пи­та­тель­ного зна­че­ния и что опро­мет­чи­вая само­на­де­ян­ность лета­ю­щего гра­до­на­чаль­ника может даже и теперь послу­жить спа­си­тель­ным предо­сте­ре­же­нием для тех из совре­мен­ных адми­ни­стра­то­ров, кото­рые не желают быть преж­де­вре­менно уво­лен­ными от должности.

Источник

История одного города — Салтыков-Щедрин М.Е.

Известие о Двоекурове

Семен Кон­стан­ти­но­вич Дво­е­ку­ров гра­до­на­чаль­ство­вал в Глу­пове с 1762 по 1770 год. Подроб­ного опи­са­ния его гра­до­на­чаль­ство­ва­ния не най­дено, но, судя по тому, что оно соот­вет­ство­вало пер­вым и при­том самым бле­стя­щим годам ека­те­ри­нин­ской эпохи, сле­дует пред­по­ла­гать, что для Глу­пова это было едва ли не луч­шее время в его истории.

О лич­но­сти Дво­е­ку­рова «Глу­пов­ский Лето­пи­сец» упо­ми­нает три раза: в пер­вый раз в «крат­кой описи гра­до­на­чаль­ни­кам», во вто­рой — в конце отчета о смут­ном вре­мени, и в тре­тий — при изло­же­нии исто­рии глу­по­в­ского либе­ра­лизма (см. опи­са­ние гра­до­на­чаль­ство­ва­ния Угрюм-Бур­че­ева). Из всех этих упо­ми­но­ве­ний явствует, что Дво­е­ку­ров был чело­век пере­до­вой и смот­рел на свои обя­зан­но­сти более нежели серьезно. Нельзя думать, чтобы «Лето­пи­сец» доб­ро­вольно допу­стил такой важ­ный био­гра­фи­че­ский про­пуск в исто­рии род­ного города; ско­рее должно пред­по­ло­жить, что пре­ем­ники Дво­е­ку­рова с умыс­лом уни­что­жили его био­гра­фию, как пред­став­ля­ю­щую сви­де­тель­ство слиш­ком явного либе­ра­лизма и могу­щую послу­жить для иссле­до­ва­те­лей нашей ста­рины соблаз­ни­тель­ным пово­дом к отыс­ки­ва­нию кон­сти­ту­ци­о­на­лизма даже там, где, в сущ­но­сти, суще­ствует лишь прин­цип сво­бод­ного сече­ния. Догадку эту отча­сти оправ­ды­вает то обсто­я­тель­ство, что в глу­по­в­ском архиве до сих пор суще­ствует листок, оче­видно при­над­ле­жав­ший к пол­ной био­гра­фии Дво­е­ку­рова и до такой сте­пени пере­ма­ран­ный, что, несмотря на все уси­лия, изда­тель «Лето­писи» мог разо­брать лишь сле­ду­ю­щее: «имея не малый рост… пода­вал твер­дую надежду, что… Но объят ужа­сом… не мог сего выпол­нить… Вспо­ми­ная, всю жизнь гру­стил…» И только. Что озна­чают эти зага­доч­ные слова? — С пол­ной досто­вер­но­стью отве­чать на этот вопрос, разу­ме­ется, нельзя, но если поз­во­ли­тельно допу­стить в столь важ­ном пред­мете догадки, то можно пред­по­ло­жить одно из двух: или что в Дво­е­ку­рове, при нема­лом его росте (около трех аршин), пред­по­ла­гался какой-то осо­бен­ный талант (напри­мер, нра­виться жен­щи­нам), кото­рого он не оправ­дал, или что на него было воз­ло­жено пору­че­ние, кото­рого он, сро­бев, не выпол­нил. И потом всю жизнь грустил.

Как бы то ни было, но дея­тель­ность Дво­е­ку­рова в Глу­пове была несо­мненно пло­до­творна. Одно то, что он ввел медо­ва­ре­ние и пиво­ва­ре­ние и сде­лал обя­за­тель­ным упо­треб­ле­ние гор­чицы и лав­ро­вого листа, дока­зы­вает, что он был по пря­мой линии родо­на­чаль­ни­ком тех сме­лых нова­то­ров, кото­рые, спу­стя три чет­верти сто­ле­тия, вели войны во имя кар­то­феля. Но самое важ­ное дело его гра­до­на­чаль­ство­ва­ния — это, бес­спорно, записка о необ­хо­ди­мо­сти учре­жде­ния в Глу­пове академии.

К сча­стию, эта записка уце­лела вполне [15] и дает воз­мож­ность про­из­не­сти про­све­щен­ной дея­тель­но­сти Дво­е­ку­рова вполне пра­виль­ный и бес­при­страст­ный при­го­вор. Изда­тель поз­во­ляет себе думать, что изло­жен­ные в этом доку­менте мысли не только сви­де­тель­ствуют, что в то отда­лен­ное время уже встре­ча­лись люди, обла­дав­шие пра­виль­ным взгля­дом на вещи, но могут даже и теперь слу­жить руко­вод­ством при осу­ществ­ле­нии подоб­ного рода пред­при­я­тий. Конечно, совре­мен­ные нам ака­де­мии имеют несколько иной харак­тер, нежели тот, кото­рый пред­по­ла­гал им дать Дво­е­ку­ров, но так как сила не в назва­нии, а в той сущ­но­сти, кото­рую пре­сле­дует про­ект и кото­рая есть не что иное, как «рас­смот­ре­ние наук», то оче­видно, что, покуда цар­ствует потреб­ность в «рас­смот­ре­нии», до тех пор и про­ект Дво­е­ку­рова удер­жит за собой все зна­че­ние вос­пи­та­тель­ного доку­мента. Что назва­ния про­из­вольны и весьма редко что-либо изме­няют — это очень хорошо дока­зал один из пре­ем­ни­ков Дво­е­ку­рова, Боро­дав­кин. Он тоже хода­тай­ство­вал об учре­жде­нии ака­де­мии, и когда полу­чил отказ, то, без даль­ней­ших раз­мыш­ле­ний, выстроил вме­сто нее съез­жий дом. Назва­ние изме­ни­лось, но пред­по­ло­жен­ная цель была достиг­нута — Боро­дав­кин ничего больше и не желал. Да и кто же может ска­зать, долго ли про­су­ще­ство­вала бы постро­ен­ная Боро­дав­ки­ным ака­де­мия и какие при­несла бы она плоды? Быть может, она ока­за­лась бы выстро­ен­ною на песке; быть может, вме­сто «рас­смот­ре­ния» наук заня­лась бы насаж­де­нием тако­вых? Все это в выс­шей сте­пени гада­тельно и неверно. А со съез­жим домом — дело вер­ное: и выстроен он прочно, и из колеи «рас­смот­ре­ния» не выбьется никуда.

Вот эту-то мысль и раз­ви­вает Дво­е­ку­ров в своем про­екте с тою непре­ре­ка­е­мою ясно­стью и после­до­ва­тель­но­стью, кото­рыми, к сожа­ле­нию, не обла­дает ни один из совре­мен­ных нам про­жек­те­ров. Конечно, он не был настолько реши­те­лен, как Боро­дав­кин, то есть не выстроил съез­жего дома вме­сто ака­де­мии, но реши­тель­ность, кажется, вообще не была в его нра­вах. Сле­дует ли обви­нять его за этот недо­ста­ток? или, напро­тив того, сле­дует видеть в этом обсто­я­тель­стве тай­ную наклон­ность к кон­сти­ту­ци­о­на­лизму? — раз­ре­ше­ние этого вопроса предо­став­ля­ется совре­мен­ным иссле­до­ва­те­лям оте­че­ствен­ной ста­рины, кото­рых изда­тель и отсы­лает к под­лин­ному документу.

Источник

История одного города. М. Е. Салтыков-Щедрин

По подлинным документам издал М. Е. Салтыков (Щедрин)

Иллюстрация к сатирическому роману Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина «История одного города»

Содержание

От издателя

Давно уже имел я намерение написать историю какого-нибудь города (или края) в данный период времени, но разные обстоятельства мешали этому предприятию. Преимущественно же препятствовал недостаток в материале, сколько-нибудь достоверном и правдоподобном. Ныне, роясь в глуповском городском архиве, я случайно напал на довольно объемистую связку тетрадей, носящих общее название «Глуповского Летописца», и, рассмотрев их, нашел, что они могут служить немаловажным подспорьем в деле осуществления моего намерения. Содержание «Летописца» довольно однообразно; оно почти исключительно исчерпывается биографиями градоначальников, в течение почти целого столетия владевших судьбами города Глупова, и описанием замечательнейших их действий, как-то: скорой езды на почтовых, энергического взыскания недоимок, походов против обывателей, устройства и расстройства мостовых, обложения данями откупщиков и т. д. Тем не менее даже и по этим скудным фактам оказывается возможным уловить физиономию города и уследить, как в его истории отражались разнообразные перемены, одновременно происходившие в высших сферах. Так, например, градоначальники времен Бирона отличаются безрассудством, градоначальники времен Потемкина — распорядительностью, а градоначальники времен Разумовского — неизвестным происхождением и рыцарскою отвагою. Все они секут обывателей, но первые секут абсолютно, вторые объясняют причины своей распорядительности требованиями цивилизации, третьи желают, чтоб обыватели во всем положились на их отвагу. Такое разнообразие мероприятий, конечно, не могло не воздействовать и на самый внутренний склад обывательской жизни; в первом случае, обыватели трепетали бессознательно, во втором — трепетали с сознанием собственной пользы, в третьем — возвышались до трепета, исполненного доверия. Даже энергическая езда на почтовых — и та неизбежно должна была оказывать известную долю влияния, укрепляя обывательский дух примерами лошадиной бодрости и нестомчивости.

Летопись ведена преемственно четырьмя городовыми архивариусами и обнимает период времени с 1731 по 1825 год. В этом году, по-видимому, даже для архивариусов литературная деятельность перестала быть доступною. Внешность «Летописца» имеет вид самый настоящий, то есть такой, который не позволяет ни на минуту усомниться в его подлинности; листы его так же желты и испещрены каракулями, так же изъедены мышами и загажены мухами, как и листы любого памятника погодинского древлехранилища. Так и чувствуется, как сидел над ними какой-нибудь архивный Пимен, освещая свой труд трепетно горящею сальною свечкой и всячески защищая его от неминуемой любознательности гг. Шубинского, Мордовцева и Мельникова. Летописи предшествует особый свод, или «опись», составленная, очевидно, последним летописцем; кроме того, в виде оправдательных документов, к ней приложено несколько детских тетрадок, заключающих в себе оригинальные упражнения на различные темы административно-теоретического содержания. Таковы, например, рассуждения: «Об административном всех градоначальников единомыслии», «О благовидной градоначальников наружности», «О спасительности усмирений (с картинками)», «Мысли при взыскании недоимок», «Превратное течение времени» и, наконец, довольно объемистая диссертация «О строгости». Утвердительно можно сказать, что упражнения эти обязаны своим происхождением перу различных градоначальников (многие из них даже подписаны) и имеют то драгоценное свойство, что, во-первых, дают совершенно верное понятие о современном положении русской орфографии и, во-вторых, живописуют своих авторов гораздо полнее, доказательнее и образнее, нежели даже рассказы «Летописца».

Что касается до внутреннего содержания «Летописца», то оно по преимуществу фантастическое и по местам даже почти невероятное в наше просвещенное время. Таков, например, совершенно ни с чем не сообразный рассказ о градоначальнике с музыкой. В одном месте «Летописец» рассказывает, как градоначальник летал по воздуху, в другом — как другой градоначальник, у которого ноги были обращены ступнями назад, едва не сбежал из пределов градоначальства. Издатель не счел, однако ж, себя вправе утаить эти подробности; напротив того, он думает, что возможность подобных фактов в прошедшем еще с большею ясностью укажет читателю на ту бездну, которая отделяет нас от него. Сверх того, издателем руководила и та мысль, что фантастичность рассказов нимало не устраняет их административно-воспитательного значения, и что опрометчивая самонадеянность летающего градоначальника может даже и теперь послужить спасительным предостережением для тех из современных администраторов, которые не желают быть преждевременно уволенными от должности.

Во всяком случае, в видах предотвращения злонамеренных толкований, издатель считает долгом оговориться, что весь его труд в настоящем случае заключается только в том, что он исправил тяжелый и устарелый слог «Летописца» и имел надлежащий надзор за орфографией, нимало не касаясь самого содержания летописи. С первой минуты до последней издателя не покидал грозный образ Михаила Петровича Погодина, и это одно уже может служить ручательством, с каким почтительным трепетом он относился к своей задаче.

Источник