микита франко биография возраст
Чужой мир пинтереста
Гайдар, в 16 лет командовал полком, Пушкин, в 21 отправился в ссылку, Лермонтова в 27 застрелили. 24-летний автор бестселлера «Дни нашей жизни» Микита Франко тоже успел заметить, что молодость — не курорт.
часто чувствую себя чужим. Иногда про такое говорят: «Как будто пришелец с другой планеты», но у меня это ощущается иначе — как будто планета моя, а вот все вокруг пришельцы. Вместо «я не такой, как все», почему-то все не такие, как я.
Когда я услышал тему этого эссе, у меня тут же забегали мысли: «Блин-блин-блин, а что среди этой инопланетной расы вообще принято понимать под молодостью, что от меня хотят услышать? Вероятно, от меня хотят услышать что-то свое, личное, но что я могу об этом сказать? Ничего интересного. Ничего киношного. Ничего, о чем можно было бы написать книгу и налепить на нее ярлык „для молодежи“: ни любви, ни секса, ни вечеринок, ни алкоголя, ни запоминающихся поездок по миру, ни ночевок на природе под открытым небом». Я этим не кичусь и не горжусь, наоборот — вся массовая культура заставляет чувствовать, будто я что-то упускаю. Молодость одна, делай что хочешь, пока молодой, не упускай возможности. И что-то еще инстаграмное: сразу в голове рисуется атмосферная картинка с приглушенными фильтрами. Кажется, весь мир вокруг меня живет идеями пинтереста, а я даже никогда не был на концерте.
И дело не в том, что я ничего «молодежного» не хочу. Я бы хотел, но у меня слишком часто болит голова: от общения, от компаний, от громкой музыки, от долгой дороги, от разговоров, от торговых центров и вообще от большинства вещей на свете, которые выглядят весело и интересно. Попадая в любую «молодежную» ситуацию, я думаю только о том, как бы побыстрее из нее выпутаться и пойти домой. Мой психолог говорил, якобы все дело в том, что я интроверт, но я с ним не совсем согласен, потому что знаю интровертов, которые считают нормальной идею сходить на концерт. Они говорят: «Ты что, не хотел бы послушать такую классную группу вживую?» Конечно, хотел бы! Но на концерте — другие люди. Понимаете? Сознательно и добровольно прийти в место, где скачут и танцуют в плотной толпе другие люди, это не то же самое, что послушать живьем любимую группу — это же все равно, что пытаться слушать музыку, когда тебя. Ну, не знаю, переезжает трактор. Не очень комфортно и мешает сосредоточиться.
Можно, конечно, попробовать сделать что-нибудь «молодежное» в одиночку. Так даже лучше: когда делаешь что-то один, повышается градус безумства, а безумство — оно вроде как для молодых. Например, можно в одиночку путешествовать автостопом. Но я тревожный (поэтому у меня есть психолог), я тут же думаю: «А вдруг меня убьют?» Ведь многие преступления совершаются как раз с такими путешественниками-одиночками. Но убьют — это еще полбеды. А что, если мне попадется болтливый водитель? И он будет говорить, говорить, говорить. У него ведь могут закончиться все кулстори, и мне придется слушать их по второму кругу. Тогда точно разболится голова.
В общем, не знаю, что и делать, быть «молодежным» совсем непросто — требуются анальгетики. Думаю, стоит ими запастись, а то, я слышал, молодость продлили до тридцати пяти.
Писатель Микита Франко — о романе «Дни нашей жизни» и видимости ЛГБТ
В Popcorn Books выходит книга Микиты Франко «Дни нашей жизни» — роман о взрослении мальчика, растущего в однополой семье в провинциальном российском городе. Егор Михайлов поговорил с Микитой о том, возможен ли хеппи-энд у такой истории в современной России.
— Как появилась эта книга? Как я понял, поначалу это вообще не был единый текст?
— Да, это началось с блога в «ВКонтакте», который я вел как закрытую группу. И там люди просто говорили, чтобы было бы неплохо, если бы это была книга. Я начал задумываться об этом. Потом предложили, чтобы мы в типографии сами для себя выпустили эти записи как книгу — что я и сделал. [Читатели] начали давать почитать ее в таком книжном виде своим знакомым, друзьям — и как‑то все ушло дальше группы. Мне начали писать незнакомые люди, что им понравилось, и тогда я задумался, что, наверное, сделал что‑то похожее на книгу (смеется).
— А какая из историй, вошедших в книгу, была первой? Самая первая — или…
— Да, там есть глава «С чего все началось» — так называется самая первая запись в блоге.
— То есть это не та история, когда сперва были набросаны какие‑то кусочки пазлов, из которых собралось цельное продуманное полотно?
— Нет. Вот все как было в блоге, я так все и закинул в книгу. (Смеется.) Наверное, так не делается, но я так сделал.
— Ого. Но насколько я понял, для той версии, которая сейчас выходит в «Попкорне», роман как‑то изменился?
— Нет, изменился только эпилог. Все остальное — просто заметил, что где‑то опечатка была и исправил ее. В версии Popcorn Books, за исключением того, что некоторые слова переставлены так, как больше нравится главному редактору, ничего не изменилось со времен самиздата.
— А тебе комфортно, когда редактор говорит: вот здесь лучше переставить слова, потому что так будет лучше?
— Ну да. Чаще всего я согласен с этим. Но если не согласен, я же имею право сказать «нет» — и, в принципе, со мной никто не спорит.
— А что изменилось в финале? Проспойлеришь?
— У меня было плохое настроение, когда я писал эту книгу. Я думал, что напишу — и хватит жить (смеется). Вот.
— Поэтому там все заканчивалось на суицидальной нотке: герой почти самовыпилился, но потом его остановил один из родителей. Конец. (Смеется.) Такой депрессивный финал был. Но потом, когда я закончил писать книгу, мне резко полегчало. Какое‑то время, пару месяцев, наверное, была вот эта версия эпилога в самиздате. (Вздыхает.) Я на нее посмотрел — и подумал, что мне не нравится, что все так заканчивается. Поскольку я уже начал себя чувствовать по-другому, я и сам перестал соглашаться с тем, как герой себя повел. Я подумал, что нужен более позитивный финал, в котором никто вообще не думает себя убивать. Просто все собираются уехать.
— В итоге получился финал, в котором главные герои — гомосексуальная пара с детьми, живущая в России, — отправляются в Канаду…
— Ну весьма конкретно уже планируют.
— И для тебя это хеппи-энд?
— Можно ли считать хеппи-эндом то, что ничего не изменилось в России? (Смеется.)
— Спрошу по-другому. Возможен ли хеппи-энд, в котором они не думают уезжать из России?
— Ну если они планируют жить [в России] так же закрыто, как и жили, то я не знаю, можно ли это считать хеппи-эндом. Думаю, что открытая жизнь, в которой всем комфортно, все чувствуют себя безопасно, — такой хеппи-энд невозможен сейчас в России. Хеппи-энд, в котором ты просто не сядешь в тюрьму и тебя не убьют… Ну такое возможно. Если повезет. (Смеется.)
И вот эти 5% берутся — и на них натравливаются остальные 95. Создается образ врага, в котором враг почему‑то среди своих же граждан.
— А если говорить не о самом ролике, а о том, как на него отреагировало общество? У меня есть ощущение, что ролик так полыхнул именно потому, что в России уже нет такого консенсуса по вопросу злобных гомосексуалов.
— В основном негативная реакция на ролик была у молодых людей. То есть это вообще другое поколение. В основном это либо очень молодые люди, либо сами представители ЛГБТ-сообщества независимо от возраста. Я думаю, что сменилось поколение… Ну пока не сменилось, но они уже выросли для того, чтобы начать высказывать свое мнение. И вот поэтому они могут поднять шум — тем более что у них есть доступ в интернет. Раньше у людей в принципе не было возможности посмотреть, как живут люди в других странах, cформировать свое мнение, независимое от того, что говорит государство. Сейчас у людей есть альтернативное мнение — и его все больше и больше.
— В твоем романе главный герой растет в однополой семье — и в связи с этим проходит через большое количество трудностей. Не возникало ли у тебя опасения, что книга может быть интерпретирована в пользу гомофобских взглядов? «Смотрите, вот как тяжело живется человеку в однополой семье. Вы такого хотите детям — чтобы вот человек так мучился?» (Смеются.)
— Мне кажется, что главный герой мучается не из‑за своих родителей, а из‑за того, что происходит вокруг. Я об этом не думал, честно скажу. Если кто‑то захочет это так интерпретировать, он, естественно, это сделает. Что угодно можно так интерпретировать. Можно было написать книгу, в которой вообще все хорошо, — ее тоже бы как‑нибудь интерпретировали.
— Как пропаганду, очевидным образом.
— Да, тогда это была бы пропаганда (смеется). Все слишком хорошо.
— Ты сейчас — когда у тебя есть поклонники, книга выходит в хорошем издательстве, на нее пишут отзывы — чувствуешь себя писателем?
— Есть ли ощущение, что можно быть профессиональным писателем, зарабатывать этим делом на жизнь?
— Не знаю, я только начал. Надо посмотреть, сколько мне будут платить. Пока вообще непонятно, сколько это приносит денег. Моя бабуля мне говорит, что я буду нищий. (Смеется.) Что все писатели нищие.
— К «Дням нашей жизни» ведь есть приквел…
— Уже нет?
— Я его… я его отменил.
— Можешь рассказать поподробнее?
— Все в том же блоге, где я писал «Дни», я после этого продолжал еще писать. И потом, когда я посмотрел, что книга вроде бы всем интересна, подумал, что можно и другие записи показать людям. В этом приквеле были короткие истории про детство родителей [главного героя] и про Ваню, который брат. Это очень короткая книжка, пятьдесят страниц, наверное. И я подумал, что пятьдесят страниц — это слишком мало для того, чтобы быть полноценной книгой. И нужно это дорабатывать. Потому что все начали говорить, что тоже хотят, чтобы эта книга была издана в нормальном издательстве. А я-то понимаю, что пятьдесят страниц — это как журнал, кто это будет издавать (Смеется). Поэтому нужно дорабатывать. Сильно. Я пока везде эту книгу удалил, и, скорее всего, это будет уже что‑то другое.
— Еще такой вопрос: важный сюжетный поворот в конце книги — это история про то, как главный герой с помощью базовых знаний о том, как работают социальные сети, вычисляет своего одношкольника, который оказывается геем или бисексуалом. Понятно, что большинство представителей ЛГБТ-сообщества довольно бережно относятся к своей приватности в России. Тебя не пугает, что люди довольно уявзимы в этом смысле? Я, когда готовился к интервью, узнал о тебе некоторое количество относительно личных подробностей — а я ведь вообще не старался их узнать.
— Если говорить про мою безопасность, то мне, естественно, некомфортно. Но еще есть такой момент, как видимость. Когда публичный человек говорит о себе как о представителе ЛГБТ-сообщества, это всегда идет в пользу ЛГБТ-сообщества, что есть люди среди обычных (смеется) людей, которые занимаются обычными делами. Актеры, писатели, кто угодно — и вот они тоже принадлежат к ЛГБТ-сообществу. И, с одной стороны, мне хочется быть полезным. Я не стараюсь слишком сильно раскрываться — но это больше инициатива скорее издательства, не говорить на эти темы. Они пока говорят: «Мы боимся, что это будет для тебя опасно». Сам я говорю, что, в принципе, если у кого‑то есть вопросы, я могу это обсуждать. Но даже если я соглашаюсь это обсуждать, это не отменяет того, что мне страшно. Просто я это делаю, потому что это важно. Вот. Но мне страшно.
— Книга мне показалась — это мое личное читательское впечатление — довольно оптимистичной. Несмотря на все, что переживает главный герой, на весь реализм, она, в принципе, очень… не люблю такое слово применительно к литературе, но уютная. В этом смысле — ты оптимистичный человек в том, что касается нашей страны? Ты говоришь, что молодые люди более толерантны, — а есть ощущение, что, возможно, в будущем будет получше?
— Я уверен, что в будущем будет получше, просто я не знаю, когда будет это будущее. Возможно, через тысячу лет (смеется).
— Ого!
— Ну я просто не знаю, доживу ли я до этого будущего. И доживем ли мы все до него. Я не сомневаюсь, что со временем должно становиться лучше: это закономерный процесс, до которого мы просто пока не дошли. Но мне трудно предположить, насколько мы от него далеко. В том, что это будет, я уверен. В том, что это будет, когда мы еще будем живы, я не уверен. (Смеется.) Я не знаю, считается ли это оптимизмом.
— Ну, в предложенных обстоятельствах, наверное, это должно считаться оптимизмом. (Смеются.) В какой стране живем, такой и оптимизм.
«Книга о любви между двумя мужчинами — это просто любовный роман». Писатель Микита Франко об ЛГБТ-литературе
Ɔ. В этом году в России продолжилось давление на ЛГБТ. Как ты переживаешь весь этот информационный фон?
Ɔ. В какую страну ты мог бы переехать? Есть ли вообще место, которое ты считаешь идеальным с точки зрения комфортной и безопасной жизни?
Учитывая, что на данный момент мне не особенно интересны ни отношения, ни семья, ни дети, ни что-либо еще подобное, я никогда не рассматривал комфортность страны с точки зрения «идеальности» для ЛГБТ-персон. Для меня это не главный критерий. Я бы хотел, чтобы меня не убили, не побили и не посадили — остальное, касающееся семьи и отношений, лично мне пока не очень важно. Возможно, с возрастом приоритеты изменятся. Наверное, поэтому меня раньше вполне устраивала Россия, пока там не начали появляться совсем уж чудовищные законопроекты, ситуации вмешательства в семью и даже уголовные преследования. Самое главное для меня — чувство безопасности и ощущение, что я дома, и оно может возникнуть где угодно. Так что я для начала хочу побывать в разных странах, чтобы проверить, где я чувствую себя лучше всего. Пока такой страны нет, но я смотрю в сторону Европы — Восточной или Северной.
Фото: Пресс-служба
Ɔ. Одной из наших героинь, TikTok-блогерке, школьнице Оле Тыкве за ее публичные высказывания о правах ЛГБТ угрожали — в том числе физической расправой. В итоге она была вынуждена вместе с семьей покинуть Россию. Тебе приходилось сталкиваться с хейтом?
Нет, ничего подобного не было. Не всем нравится моя книга, и люди по-разному и разными словами это выражают, но я бы не сказал, что это хейт. Это нормально.
Ɔ. Ты считаешь себя ЛГБТ-автором, а свои книги — гей-романами? Как ты себя идентифицируешь: как подростковый автор, как ЛГБТ-автор?
Я себя идентифицирую просто как автора. Да, то, что я пишу сейчас, — это больше подростковая литература, но только потому, что сам я ближе к подросткам, чем к взрослым. Возможно, я стану старше, у меня появится новый жизненный опыт, и я начну писать совсем другие книги.
Мне не кажется верным относить книги, где есть ЛГБТ-тематика, к отдельному виду литературы. Внутренне я чувствую в этом что-то неправильное. Если это книга о любви между двумя мужчинами, то это просто любовный роман. Если это книга о взрослении ЛГБТ-подростка, то это роман о взрослении — такой же, как и любой другой. Мы всегда говорим, что ЛГБТ-персоны такие же люди, как и все остальные, в нас нет ничего особенного, а тогда так ли нам нужна особенная полка в книжном?
Издательство: Popcorn Books
Ɔ. Ты начинал как интернет-писатель, публиковал главы романа в блоге. В этом году начал работать с издательством, в ноябре выйдет твоя вторая книга «Тетрадь в клеточку». Тебе какая роль ближе: автора самиздата или писателя с контрактом?
Писателя с контрактом. Мне кажется, самиздат не может быть продолжительной историей. Если ты хочешь, чтобы тебя читал кто-то, кроме родителей и бабушки, придется вкладываться в рекламу и самостоятельно продвигать книгу. Если реклама сработала и книгу купили, ты получаешь деньги и вкладываешь их в дальнейшее продвижение. Это никогда не окупается.
Ɔ. Как проще работать: самостоятельно или с командой? Стало ли меньше творческой свободы?
Не чувствую, чтобы издательство как-то ограничивало мою свободу. Для меня самиздат был хорош только тем, что я добился некоторой огласки, меня заметило издательство и, слава богу, забрало меня с этого поля битвы. Это больше не моя головная боль, и мне нравится не думать об этом.
Ɔ. Для кого ты пишешь? Твои ровесники читают книги?
Да, читают. Я пишу для всех. Думаю, сколько бы вам ни было лет, в вас все еще живет тот подросток, которого когда-то кто-то не понял или не поддержал, и ему все еще важно, чтобы его услышали. Книги о взрослении как бы говорят читателю: «Ты не один» — а ведь это очень важно слышать всем в любом возрасте. Поэтому их любят не только подростки.
Издательство: Popcorn Books
Ɔ. Ты общаешься со сверстниками или, как еще один номинант нашей премии, кинокритик Гордей Петрик, окружаешь себя исключительно людьми из других поколений, сильно старше?
В моей жизни есть два человека, которые мне очень дороги и к которым я в первую очередь обращаюсь за советом: моя лучшая подруга — мы ровесники — и мой хороший друг, который старше меня втрое. Хорошие, умные, добрые люди, которые могут стать нашими друзьями, не разбиты по категориям возраста, национальности, гендерной принадлежности и любым другим формальным признакам. Они повсюду, им от нуля до ста тридцати лет, и ограничить общение только какой-то одной возрастной группой — значит лишить себя возможности познакомиться с миллионами прекрасных людей на этой планете.
Ɔ. Тебя в рецензиях сравнивают с Драгунским. Кто тебе самому нравится как читателю? И на кого хотелось бы быть похожим?
Сейчас я не читаю подростковую литературу, но вырос на советской литературе. У меня были почти все книги Владислава Крапивина, я покупал всё подряд, что находил в книжном. На втором месте был Анатолий Алексин, а в остальном нравилось что-то единично: «Чучело», «Вам и не снилось».
Я многих писателей уважаю, но ни на кого из них не хочу быть похожим. Конечно, советская литература оказала на меня огромное влияние, она меня сформировала — от этого я уже никуда не денусь, но для меня это как некая база, опора, от которой нужно оттолкнуться и идти дальше: искать свое, искать самого себя.
Ɔ. Ты в этом году попал в номинации сразу двух премий: GQ и «Сноба». А сам бы кому вручил приз как лучшему писателю? Если не себе, конечно.
Учитывая, что список ограничен только этим годом, не знаю. Я не прочитал ни одной книги из тех, что вышли в 2020-м. Точнее, делал попытки, но они не удались. По правде, если бы я был не собой, я бы и себя читать не стал. Это связано с ужасной чертой моего характера — предвзятым и снобским отношением к современной литературе. Я признаю, что это неправильно, очень далеко от реальности и ограничивает меня самого. Такое отношение я придумал себе еще в 13 лет, когда считал, что прохавал жизнь на 30 и читал Достоевского. Я тогда не знал, что вырасту писателем и сам попаду в ловушку подобного отношения со стороны других людей. Теперь я с этим борюсь, но пока еще недостаточно успешно для того, чтобы быть компетентным вручать кому-то премии.
Чужой мир пинтереста
Гайдар, в 16 лет командовал полком, Пушкин, в 21 отправился в ссылку, Лермонтова в 27 застрелили. 24-летний автор бестселлера «Дни нашей жизни» Микита Франко тоже успел заметить, что молодость — не курорт.
часто чувствую себя чужим. Иногда про такое говорят: «Как будто пришелец с другой планеты», но у меня это ощущается иначе — как будто планета моя, а вот все вокруг пришельцы. Вместо «я не такой, как все», почему-то все не такие, как я.
Когда я услышал тему этого эссе, у меня тут же забегали мысли: «Блин-блин-блин, а что среди этой инопланетной расы вообще принято понимать под молодостью, что от меня хотят услышать? Вероятно, от меня хотят услышать что-то свое, личное, но что я могу об этом сказать? Ничего интересного. Ничего киношного. Ничего, о чем можно было бы написать книгу и налепить на нее ярлык „для молодежи“: ни любви, ни секса, ни вечеринок, ни алкоголя, ни запоминающихся поездок по миру, ни ночевок на природе под открытым небом». Я этим не кичусь и не горжусь, наоборот — вся массовая культура заставляет чувствовать, будто я что-то упускаю. Молодость одна, делай что хочешь, пока молодой, не упускай возможности. И что-то еще инстаграмное: сразу в голове рисуется атмосферная картинка с приглушенными фильтрами. Кажется, весь мир вокруг меня живет идеями пинтереста, а я даже никогда не был на концерте.
И дело не в том, что я ничего «молодежного» не хочу. Я бы хотел, но у меня слишком часто болит голова: от общения, от компаний, от громкой музыки, от долгой дороги, от разговоров, от торговых центров и вообще от большинства вещей на свете, которые выглядят весело и интересно. Попадая в любую «молодежную» ситуацию, я думаю только о том, как бы побыстрее из нее выпутаться и пойти домой. Мой психолог говорил, якобы все дело в том, что я интроверт, но я с ним не совсем согласен, потому что знаю интровертов, которые считают нормальной идею сходить на концерт. Они говорят: «Ты что, не хотел бы послушать такую классную группу вживую?» Конечно, хотел бы! Но на концерте — другие люди. Понимаете? Сознательно и добровольно прийти в место, где скачут и танцуют в плотной толпе другие люди, это не то же самое, что послушать живьем любимую группу — это же все равно, что пытаться слушать музыку, когда тебя. Ну, не знаю, переезжает трактор. Не очень комфортно и мешает сосредоточиться.
Можно, конечно, попробовать сделать что-нибудь «молодежное» в одиночку. Так даже лучше: когда делаешь что-то один, повышается градус безумства, а безумство — оно вроде как для молодых. Например, можно в одиночку путешествовать автостопом. Но я тревожный (поэтому у меня есть психолог), я тут же думаю: «А вдруг меня убьют?» Ведь многие преступления совершаются как раз с такими путешественниками-одиночками. Но убьют — это еще полбеды. А что, если мне попадется болтливый водитель? И он будет говорить, говорить, говорить. У него ведь могут закончиться все кулстори, и мне придется слушать их по второму кругу. Тогда точно разболится голова.
В общем, не знаю, что и делать, быть «молодежным» совсем непросто — требуются анальгетики. Думаю, стоит ими запастись, а то, я слышал, молодость продлили до тридцати пяти.
«Мой уровень толерантности гораздо выше среднего по стране, но все равно недостаточный»
Сергей Сдобнов СПИД.ЦЕНТР
В издательстве Popcorn Books вышел роман «Дни нашей жизни» Микиты Франко — взгляд на современную Россию мальчика Мики, воспитанного в однополой семье. Куратор и критик Сергей Сдобнов по просьбе «СПИД.ЦЕНТРа» поговорил с автором об уровне толерантности в обществе, о книге как способе борьбы с депрессией и актуальности христианских ценностей.
— Книга сначала публиковалась отдельными главами в закрытой группе во ВКонтакте. Почему вы выбрали такую площадку для своей прозы? И как потом получилась бумажная книга?
— Потому что из всех социальных сетей и площадок я чаще всего пользовался ВК, это было удобней и понятней всего. На бумажную книгу задонатили подписчики, и я напечатал около ста экземпляров в типографии. Я занимался самиздатом, и некоторые читатели моей книги были также читателями Popcorn Books — они и попросили издательство обратить внимание на «Дни».
— Как изменилась ваша жизнь после публикации книги?
— У меня появились друзья и знакомые среди людей, которых я раньше видел только по телику или в интернете. Я впервые побывал в Москве и даже встретился там с читателями своего блога. Было странное ощущение — всю жизнь я был настолько интровертом, что ко мне даже на дни рождения особо никто не приходил. А тут группа людей собралась только потому, что это я.
К моменту написания книги у меня уже несколько лет стоял диагноз депрессия, с которой ничего не получалось сделать медицинскими путями. Но с тех пор как закончил книгу, я больше не чувствую себя «в депрессии». Уже больше года я живу с радостно-оптимистичным взглядом на будущее и хорошим настроением, которые на протяжении всей предыдущей жизни были для меня абсолютно нетипичны. Иногда мне настолько хорошо, что даже стыдно, потому что многие, кажется, чувствуют себя хуже.
— Ваш герой, чтобы разобраться в том, чего не понимает, ищет советы у писателей. Когда вы работали над романом, читали какую-то литературу?
— Иногда для некоторых сюжетов нужно определенное настроение, которое не возникает само по себе. В такие моменты я обычно смотрю фильмы или читаю книги на темы — они могут погрузить меня в нужное состояние. Например, если это тема буллинга, то я, скорее всего, перечитаю «Чучело» Владимира Железникова. Если это тема онкологического заболевания, то я посмотрю «Голос монстра» Хуана Антонио Байоны. К другим писателям и режиссерам я обычно обращаюсь не за советами, а за эмоциями, которые помогают мне писать.
Микита Франко, автор романа «Дни нашей жизни», фото из личного архива.
— Ваша книга во многом о взрослении. Когда вы почувствовали себя взрослым?
— Этого все еще не случилось.
— Вы знаете, как воспринимают вашу историю читатели разных поколений — ваши сверстники и те, кто постарше?
— Подростки и молодые люди обычно идентифицируют себя с главным героем, узнают в чем-то себя. Люди старше идентифицируют себя с родителями (зачастую ими и являются), анализируют поведение Славы и Льва — как делать надо и как не надо. Если у них есть свои дети-подростки, книга, как правило, помогает лучше их понять.
— Герои вашей истории подумывают о том, чтобы уехать из страны, где им не рады. Как вы себя чувствуете там, где сейчас живете?
— Я сейчас человек без определенного места жительства. Последние несколько лет для меня проходят в разъездах между разными странами, так что я вообще не чувствую себя, будто у меня есть «своя» страна. А рады мне или нет в этих странах — не знаю, я об этом не думаю. Может, это не они мне не рады, а я им не рад.
— В вашей книге много ситуаций, когда главный герой разочаровывается во взрослых, в общественных правилах и стереотипах. У него взросление построено на разочаровании. Вы могли бы рассказать о важных для вас разочарованиях?
— Я живу по принципу: не будешь очаровываться — не придется разочаровываться. Не нужно ничего ожидать: ни от людей, ни от событий и явлений — тогда разочарований в жизни сразу становится меньше. Наверное, к этому жизненному принципу меня привели какие-то важные разочарования, но выделить ничего конкретного не могу. Думаю, в детстве я был разочарован своими родителями, учителями, ровесниками, самим собой.
«С тех пор как закончил книгу, я больше не чувствую себя «в депрессии». Иногда мне настолько хорошо, что даже стыдно»
— Вам пишут читатели и подписчики по поводу книги, что им интересно узнать?
— Чаще всего им интересно, автобиография ли это, сколько мне лет, где я живу и «а вот этот момент — это правда было в жизни?». В общем, все то, о чем я не хочу говорить. Но понимаю, что это вызвано беспокойством за главного героя, чаще всего люди просто стараются таким образом убедиться, что у Мики все хорошо. Так что сообщаю: у Мики все хорошо, кем бы он ни был.
— Ваш роман выглядит во многом документальным, автобиографическим. Написание книги стало для вас терапевтической историей?
— Это на 100 % такая история, я всегда говорил, что провел сам с собой психотерапию таким образом. Учитывая, что депрессия меня больше не беспокоит, помогло лучше традиционной медицины.
— В вашей книге родители и ребенок стараются сделать свою жизнь безопасной. Что такое безопасность для вас?
— Перефразируя Иосифа Бродского: это когда забываешь отчество у тирана.
— Вы знакомы с историями взросления в однополых семьях за пределами России, чем они отличаются от истории, описанной в вашей книге?
— Я знаком с ними не более, чем любой другой человек, который читал какие-то статьи и что-то где-то слышал. В общем, лично не знаком. Единственная известная мне однополая семья, живущая за рубежом, год назад еще была российской семьей — пока их не вынудили уехать.
— После вашей книги задумываешься об уровне своей толерантности: «Где проходит граница нормального для меня». Вы задавали себе такой вопрос?
— Я себе его постоянно задаю. Думаю, что мой уровень толерантности гораздо выше среднестатистического по стране, но при этом все равно недостаточный. Мне не нравятся очень многие мысли, которые иногда замечаю за собой. Я правда стараюсь становиться лучше. А «не суди» и «возлюби ближнего» — самые крутые постулаты, которые дало нам христианство. Всегда опираюсь на них, когда пишу. О чем бы ни была моя книга, в основе своей она всегда будет об этом. Наверное, христиане очень удивятся, если прочитают эти мои ответы.
— Вашу историю очень тепло встретили читатели. Мне кажется, «Дни нашей жизни» — важная книга для разных поколений, но прежде всего для подростков. А каких книг, на ваш взгляд, пока мало написано для тех, кто переживает взросление?
— Я думаю, не осталось таких тем во взрослении, про которые вообще никто ничего не написал. Дело даже не в темах, а в их актуальности. Про ментальные проблемы, ЛГБТ, буллинг и «родители меня достали» написано полно зарубежных книг, но проблемы Джона из Америки только звучат похоже, а на самом деле они вообще другие. Когда Джона в Америке достают родители, он может подняться на второй этаж частного дома и запереться в своей комнате, а когда Машу из России достают родители, она обычно обнаруживает, что живет с ними в однокомнатной квартире, комната разделена перегородкой, а за перегородкой плачет младший брат. Про это ни один зарубежный автор не напишет.
С разрешения издательства Popcorn Books «СПИД.ЦЕНТР» публикует отрывок из книги Микиты Франко «Дни нашей жизни»
Когда я был маленьким, я не знал, что после родов у моей мамы начал развиваться рак молочной железы. Сейчас его считают «нестрашным» раком, и, возможно, четырнадцать лет назад ей бы тоже смогли помочь, если бы врачи не отмахивались от ее жалоб, называя опухоль в груди «застоем молока». Об этом я могу с умным видом рассуждать сейчас, но в том мире, который окружал меня в детстве, не существовало рака и больниц. Я ничего об этом не знал и жил беззаботно.
Когда мама лежала в больнице, я жил у дяди. Говорят, я много кочевал, так как ей часто приходилось туда ложиться: пару недель жил с ней, потом снова у него. В какой-то момент, спустя недели, я не вернулся домой к маме. Мне сказали, что она очень слаба и пока не сможет обо мне заботиться. Что я об этом тогда подумал — не знаю. Вряд ли воспринимал происходящее серьезно, ведь когда простывал, тоже чувствовал слабость — и ничего страшного.
Я не помню, как мне сказали, что мама умерла. О моей реакции мне рассказали, только когда я стал старше. О смерти сообщил ее брат. Отвлек меня от игрушек, сел передо мной и сказал это.
Тогда по каналу «Никелодеон» вышел новый мультик — «Аватар: Легенда об Аанге», который сразу же стал моим любимым. Мы смотрели его вместе с дядей. И я спросил:
— Она умерла как Аанг?
Если вы смотрели этот мультфильм, то знаете, что Аанг не умирал, а замерз во льдах на сто лет. Его лишь считали мертвым.
— Умерла как его семья? И он сказал:
Не знаю, пережил ли я тогда настоящее горе утраты. Я ничего не помню и слушаю об этом теперь как историю о ком-то другом. Говорят, я около месяца играл с одной игрушкой и перестал смотреть мультики, особенно «Аватара», но про маму почти не спрашивал.
Жизнь началась другая. Новая. Которую я уже запомнил сам.
Я повис в воздухе. Так про меня говорили другие. Бабушка говорила: «Вопрос касательно Мики висит в воздухе». Я не знал, как это, но атмосфера была напряженной, и я в самом деле ощущал себя подвешенным. Взрослые спрашивали, с кем я хочу остаться: с бабушкой или с дядей. Я не хотел никого обижать и отвечал, что не знаю. В конце концов бабушка поставила точку в этом вопросе. Она сказала, что у нее уже был один инфаркт и она не уверена, что успеет вырастить целого человека, а обрекать меня на потерю второй раз — жестоко.
Так я начал жить с дядей, которого называл просто Слава, и его другом. Хотя друг появился не сразу. Сначала все улеглось: прекратилась суета, со мной перестали разговаривать незнакомые, но очень серьезные люди, прошло состояние подвешенности, и новая жизнь мягко превратилась в привычную. Тогда друг и появился: высокий, аккуратный, даже причесанный, совсем не подходящий для дружбы с моим дядей, признававшим только один вид штанов: которые с дырками на коленях.
— Это Лев — мой друг, — сказал мне Слава. А потом ему: — Это Мики — сын моей сестры. Вам придется ужиться вместе. Выбора у вас нет.
Имя Славиного друга показалось мне глупым. Лев. Если тебя так зовут, то ты просто обречен отпустить бороду и стать писателем.
Но выбора не было, и я пожал руку, которую протянул мне Лев, своей маленькой ладошкой пятилетнего человека.