мирча элиаде трактат по истории религий
Мирча элиаде трактат по истории религий
Исследования политических процессов на Востоке запись закреплена
История веры и религиозных идей. Том I. От каменного века до Элевсинских мистерий.
История веры и религиозных идей. Том II. От Гаутамы Будды до триумфа христианства.
История веры и религиозных идей. Том III. От Магомета до реформации.
Последний трехтомный труд румынского философа и писателя Мирчи Элиаде (1907-1986) подводит итоги всей его жизни в науке.
Первый том охватывает историю религиозных воззрений человечества, начиная с каменного века и кончая элевсинскими мистериями.
Второй том «Истории веры и религиозных идей» посвящен, пожалуй, самому драматическому и важному периоду в мировой истории религий. Его заголовок — «От Гаутамы Будды до триумфа христианства» — естественно, не охватывает экуменической широты того материала, который изложен в книге: древний Китай и эллинистический Египет, европейские варвары (кельты и германцы) и иранский дуализм — в пятнадцати главах второго тома, кажется, уместилось все богатство религиозного развития Старого Света.
Третий том, следуя обозначенной тематике, включает также дополнительные главы по религиям древней Евразии, Тибета, по магии, алхимии и герметической традиции.
ФИЛОСОФИЯ | НАУКА | КУЛЬТУРА
Последний трехтомный труд румынского философа и писателя Мирчи Элиаде (1907-1986) подводит итоги всей его жизни в науке.
Том I охватывает историю религиозных воззрений человечества начиная с каменного века и кончая элевсинскими мистериями.
Том II дает панорамную картину религий спасения от даосизма до христианского гнозиса.
Том III, следуя обозначенной тематике, включает также дополнительные главы по религиям древней Евразии, Тибета, по магии, алхимии и герметической традиции.
Мирча элиаде трактат по истории религий
История веры и религиозных идей. Том 1
От каменного века до элевсинских мистерий
Для историка религий знаменательно всякое проявление священного: каждый ритуал, каждый миф, каждое верование и каждый образ божества отражают опыт священного и потому несут в себе понятия бытия, смысла, истины. Приведу свои же слова: «Трудно представить, как мог бы действовать человеческий разум без убеждения, что в мире есть нечто бесспорно настоящее; и нельзя представить, как могло возникнуть сознание, если бы человек не придавал смысл своим импульсам и переживаниям. Осознание же настоящего и полного смысла мира тесно связано с открытием священного. Через опыт священного человеческий разум постиг разницу между тем, что проявляется как настоящее, мощное, обильное и имеющее смысл, и тем, что лишено этих качеств, т. е. существует в виде хаотического и зловещего потока явлений, возникающих и исчезающих случайно и бессмысленно… Коротко говоря, «священное» входит в саму структуру сознания, а не представляет некую стадию его истории… На самых архаических уровнях культуры жить, как подобает человеку, — само по себе есть религиозное действо, потому что принятие пищи, половые отношения и труд имеют сакраментальную ценность. Другими словами, быть — а еще вернее, стать — человеком означает быть «религиозным» («La Nostalgie des Origines», 1969, p. 7 sq.).
Я рассматривал диалектику священного и его морфологию в прежних публикациях, от «Трактата по истории религий» (1949)[1] до небольшой работы, посвященной австралийским религиям (1973).[2] Замысел данного труда подразумевает другой угол зрения. С одной стороны, я подверг разбору манифестации священного в хронологическом порядке (тут важно не путать «эпоху» религиозной концепции с датой самого раннего документа, ее удостоверяющего!); с другой стороны — и насколько это позволяют имеющиеся документы, — я особо выделил переломные моменты, прежде всего, моменты творческого порядка, в разных традициях. То есть я попытался дать обзор ключевых открытий в истории религиозных идей и верований. Всякое проявление священного важно для религиеведа; но не менее очевидно и то, что культ бога Ана, например, или теогония и космогония, данные в «Энума элиш», или сага о Гильгамеше выявляют религиозную креативность и оригинальность народов Месопотамии ярче, выпуклее, чем, скажем, апотропейные [отворотные] ритуалы изгнания Ламашту или мифы о боге Нуску. Иногда весомость религиозного творения обнаруживается его оценкой через века. Совсем немного известно об Элевсинских мистериях и о ранних проявлениях орфизма; но то, что они завораживали лучшие умы Европы на протяжении двадцати с лишним веков — это религиозный факт, в высшей степени значимый, и его последствия еще в полной мере не осознаны.
Конечно, столетия спустя Элевсинская инициация и тайные орфические обряды, которые вызывали восхищение некоторых поздних авторов, уже испытали влияние склонного к мифологизированию гностицизма и отражали синкретизм традиций Древней Греции и Востока. Но именно такая концепция мистерий и орфизма оказала влияние на средневековый герметизм, итальянское Возрождение, на «оккультные» традиции XVIII века и на романтизм; так что мистерии и Орфей, вдохновившие современную европейскую поэзию, от Рильке до Томаса Элиота и Пьера Эмманюэля, — это мистерии и Орфей ученых, мистиков и теологов Александрии.
Верность нашего критерия для определения приоритетной лепты, внесенной в историю религиозных идей, есть, конечно, вопрос, открытый для дискуссий. Однако в пользу этого критерия свидетельствует ход развития многих религий; именно из-за глубинных кризисов и креативности, ими порожденной, религиозные традиции способны к обновлению. Достаточно привести пример Индии, где напряженность и отчаяние, вызванные религиозным обесцениванием брахманского ритуала, дали ряд выдающихся творений духа (упанишады, упорядочение йогических техник, идеи Гаутамы Будды, мистическая набожность и т. д.), каждое из которых представляет собой отдельное и смелое разрешение одного и того же кризиса (см. гл. IX, XVII, XVIII, XIX).
Увы, этот компендиум еще не написан. Так что пока мне придется довольствоваться трехтомным трудом в надежде, что когда-нибудь я все же сумею уложить его в один том страниц на 400. Данный компромиссный вариант я выбрал, в частности, по следующим двум причинам: с одной стороны, я счел целесообразным процитировать определенное число текстов, сколь важных, столь и недостаточно известных; с другой стороны, я хотел снабдить заинтересованных читателей относительно полной критической библиографией. Поэтому я свел до абсолютного минимума сноски к тексту и собрал в специальном разделе библиографию и дискуссионные материалы по некоторым вопросам, либо вообще не затронутым в тексте, либо затронутым слишком суммарно. Так что этот труд можно читать подряд, не отрываясь, и лишь по желанию сверяться с приведенными во второй его части источниками и резюме современного положения исследований в тех или иных пунктах. Книги обзорного характера и предназначенные для аудитории без специальной подготовки обычно помещены списком в конце каждой главы. Структура истории религиозных идей в настоящем ее виде потребовала более сложного критического аппарата. Чтобы облегчить пользование им, главы разбиты на параграфы, каждый под своим заглавием и со сплошной нумерацией, так что читатель по ходу дела может легко справляться с библиографией и краткими очерками современного состояния изучаемых вопросов во второй части книги. Для каждого параграфа я постарался подобрать наиболее важную и новую критическую библиографию, не опуская работ, методологической ориентации которых я не разделяю. За редким исключением, я не упоминаю работ, опубликованных на скандинавских, славянских и балканских языках. Также чтобы облегчить чтение, я упростил транслитерацию восточных терминов и собственных имен.
За вычетом нескольких глав, эта книга воспроизводит содержание различных курсов по истории религий, которые я читал в Бухарестском университете с 1933 по 1938 год, в Сорбонне с 1946 по 1948 год и, с 1956 года — в Чикагском университете. Я принадлежу к той категории историков религий, которые, независимо от своей «специализации», стараются следить за достижениями в смежных областях знания и без тени сомнения информируют студентов о проблемах, встающих перед их дисциплиной. То есть я считаю, что любое историческое исследование подразумевает определенную степень осведомленности во всемирной истории и что от необходимости соотносить свои изыскания с контекстом мировой истории ученого не избавляет никакая узкая специализация. Я также разделяю ту точку зрения, что изучению Данте и Шекспира и даже Достоевского и Пруста помогает знание Калидасы, театра Но или «Царя обезьян». Дело тут не в тщеславном и, в конечном счете, бесплодном псевдоэнциклопедизме. Просто не стоит упускать из виду глубокое и неделимое единство истории человеческого разума.
Читать онлайн «Трактат по истории религий. Том I»
Автор Мирча Элиаде
Мирча ЭЛИАДЕ.
ТРАКТАТ ПО ИСТОРИИ
РЕЛИГИЙ
Перевод с французского А. А. Васильева
ПРЕДИСЛОВИЕ
Нельзя сказать, что науки в нашем веке устаревают слишком
быстро, ведь у них есть особая привилегия — не спешить
навстречу своей смерти. И все же как быстро меняется их облик!
Религиоведение в этом отношении ничем не отличается от наук о
числах или о небесных светилах.
Лет пятьдесят тому назад, и даже позднее, ученые верили: еще
немного — и все можно будет объяснить, сведя религиозные
феномены к некоему единому первоэлементу, растворив их в
каком-то общем понятии, извлеченном на свет из глубины южных
морей, ибо все религии, от самых примитивных до самых сложных,
суть лишь различные проявления этой маны, этой рассеянной по
всему миру загадочной силы, которая лишена собственных
очертаний, но может принимать любые формы; этой не
поддающейся описанию субстанции, чьим характерным свойством
и является способность ставить в тупик нашу мысль. Она
присутствует всюду, где только можно вести речь о религии, а все
мудреные и Диковинные понятия, вроде sacer и numen, hagnos и
thambos, brahman и tao, и даже христианская «благодать» — это
ее вариации или производные. Целое поколение ученых
посвятило себя доказательству подобного единства — и, может
быть, не без оснований. Но впоследствии обнаружилось, что
достигли они немногого: в сущности они лишь присваивали
варварские имена неведомому «нечто», позволявшему
путешественникам и исследователям всех веков определять
некоторые из встретившихся им явлений как «религиозные»
вообще, не рискуя при этом ошибиться относительно их более
специфических свойств. Сегодня, однако, вызывает изумление и
побуждает к исследованию уже не эта туманная и неуловимая
сущность, смутное представление о которой мы действительно
находим всюду — но которая кажется нам всюду одинаковой
только потому, что мы не в силах сказать о ней ничего конкретного
— напротив, сегодня нас интересуют внутренняя структура,
механизм функционирования, сложное равновесие и
взаимодействие частей, которые характерны для всех религий и
находят свое выражение, теоретическое или символическое, в
любой теологии, мифологии и литургии. Мы пришли — или
вернулись — к представлению о том, что религия есть система, а
не беспорядочная смесь элементов, что это внутренне связный
продукт деятельности духа, способ истолкования мира. Одним
словом, в наше время поиски идут под знаком логоса, а не маны.
Одним словом, современная наука стремится прежде всего
«почувствовать» (как говорил Анри Гюбер) и зафиксировать ныне
существующие или существовавшие в прошлом религиозные
системы во всем их своеобразии и конкретной сложности. Но в
чем же выражается эта тенденция? И какого рода исследования
она предполагает?
I. В первую очередь — все более полные и тщательные описания.
Этнографы или, в зависимости от обстоятельств, историки
собирают всевозможные наблюдения, памятники и свидетельства,
пытаясь при этом понять, в чем заключается принцип единства и
источник органической целостности материалов, накопленных ими
в каждой отдельной области и по каждому периоду. По правде
говоря, подобная работа — с большим или меньшим, а часто
немалым успехом — велась во все времена.
II. Во-вторых, пусть даже проблемы происхождения и генеалогии в
абсолютном, изначальном смысле уже не ставятся, они по-
прежнему возникают, но в более скромной и разумной форме в
связи с каждым из подобных описаний, четко ограниченных
исторически и географически. В области религии, как и в области
языка, каждое данное состояние можно объяснить лишь через
эволюцию, исходя из предшествующего состояния и с учетом
действия внешних факторов, если таковое имело место. Отсюда
— существование различных сфер поиска и методов
исследования, в равной мере важных и необходимых.
1. В отношении тех обществ, где литература или, по крайней мере,
письменные документы существуют более или менее давно,
изучение религиозной истории является лишь частным случаем
истории цивилизации, или просто истории; ни в критике
источников, ни в теоретических построениях какие-либо особые
методы и приемы здесь не используются. «Великие религии» —
буддизм, христианство, манихейство, ислам — это предельный
пример подобной ситуации, поскольку письменные памятники,
служащие для нас источником сведений, восходят практически к
самому началу эволюции соответствующих религий. Впрочем,
изучение всех более или менее древних религий начиная с
определенного этапа в их развитии требует, хотя и в меньшей
степени, применения тех же методов, — при условии, что нам уже
удалось истолковать их первые засвидетельствованные историей
формы.
2. Но выполнить это предварительное условие нелегко; подобная
же трудность возникает и в отношении тех религий, которые
слишком поздно или совсем недавно стали предметом
наблюдений. Таким образом, и читатель Вед, и тот, кто знакомится
с книгой Штрелова, по разным причинам, но в одинаковой мере, не
способны сделать шаг назад, чтобы рассмотреть свой объект с
большей исторической дистанции.
б) Затем перед нами встает положительная задача — с помощью
объективных компаративистских методов отодвинуть в прошлое
начало известной нам истории, отвоевав таким образом несколько
столетий у предыстории. Сопоставив тотемизм племени арунта с
аналогичными, и, однако, несходными формами культа,
существующими у других аборигенов Австралии, ученым удалось
определить вероятное направление религиозной эволюции,
исходя из общего для них более древнего (но, разумеется, отнюдь
не первоначального) состояния. Дело в том, что вследствие
общего происхождения (или продолжавшегося многие века
взаимного влияния) австралийцы Действительно образуют
«замкнутый культурный ареал», а потому к их религиям и
цивилизациям мы вправе применять mutatis mutandis
компаративистские методы. Лингвисту, располагающему группой
родственных или сблизившихся по причине интенсивных
заимствований языков, подобные приемы позволяют получить
точные и достоверные данные об их прошлом. Эта методика
может широко использоваться в отношении Полинезии, различных
регионов Америки и черной Африки.
Подобным же образом, сопоставляя наиболее древние
религиозные феномены, засвидетельствованные у тех народов,
которые с самого начала своей истории уже не чувствовали и не
сознавали своего родства, но о которых нам известно — и именно
из анализа их языков — что образовались они вследствие
рассеяния одного и того же доисторического народа, мы можем
сделать достаточно обоснованные заключения относительно
религии этого доисторического народа, а значит, и различных
путей ее дальнейшей эволюции, которые, отправляясь от общей
«неподвижной точки» (реконструированной нами, но отнюдь не
произвольно принятой!), и привели каждый из народов-потомков к
началу его особой истории и к первым известным нам формам его
религии. Именно так удалось восстановить одно-два тысячелетия
истории семитских (а в наше время и индоевропейских) народов,
прежде относившиеся к области terra incognita. Не бог весть какое
приобретение, если сравнивать его с грандиозными претензиями
какого-нибудь Тэйлора или даже Дюркгейма, зато приобретение
это гораздо более надежное, и оно, как можно предвидеть, еще
принесет немалую пользу в разработке естественной истории
человеческого духа.
3. Третий вид исследований пересекается с упомянутыми выше.
Подобно тому, как рядом с лингвистикой описательной и
лингвистикой исторической (и ее особым разделом, сравнительной
лингвистикой каждой языковой семьи) мы находим место и для
общей лингвистики, точно так же — не впадая, однако, в прежние
заблуждения, т. е. уже не в генеалогическом, а в типологическом
плане — нам следует сравнивать то, что представляется
сопоставимым в самых различных религиозных структурах и
процессах: повсеместно распространенные ритуалы и понятийные
комплексы; образы, с необходимостью присутствующие в сознании
человека, каким бы он ни был, а также те представления, которые,
существуя бок о бок, находятся, как правило, в состоянии
взаимодействия. Чтобы выявить величины постоянные и
переменные, нужно изучать внутренний механизм
мифологического мышления, отношение мифа к другим
элементам религии, его связи с историей, сказкой, философией,
искусством и сновидениями. Любыми доступными для нас
«наблюдательными пунктами» — а их множество, с высоты
которых открывается общая, «синтетическая» панорама, нужно
пользоваться для того, чтобы накапливать и регистрировать
соответствующие данные и материалы. Сами по себе подобные
собрания фактов едва ли приведут к постановке, а тем более — к
решению какой-либо конкретной проблемы, оставаясь, как и
всякий словарь, неполными и предварительными, однако они
смогут многое прояснить для ученых, занятых историческими,
аналитическими и компаративистскими исследованиями на
заранее сформулированную тему, существенно облегчая их
работу и вдохновляя к новым поискам. Пока всеобщее внимание
привлекали, сменяя друг друга, более громкие и эффектные
теории, эти скромные труды долго велись, так сказать, на заднем
плане, и их результаты уже успели составить обширную
библиотеку. Сюда можно отнести собрания материалов,
относящихся к «аграрной» сфере (В. Манхардт, Дж. Г. Фрейзер),
специальные монографии — я называю первое, что приходит на
память — о святилище, алтаре, жертвоприношении, пороге,
скрепленном кровью договоре; о культе деревьев, вершин, вод; о
сглазе, о космогониях, о той роли, которую играют в
мифологических представлениях самые разные животные, о
мистике чисел, о сексуальных обычаях и о сотне других
предметов; причем монографии эти составлялись авторами, не
связанными узами подчинения какой-либо особой научной школе.
Разумеется, здесь необыкновенно много брака — пожалуй, даже
больше, чем по-настоящему серьезного материала, ведь
подобного рода штудии всегда соблазняли плохо подготовленных,
чрезмерно торопливых или недостаточно добросовестных
авторов, и именно в этой области истинная цитадель
шарлатанства, которое, нацепив «социологический» или какой-
нибудь другой ярлык, менторским тоном излагает свои мнения, а
иногда с удивительной легкостью вещает нам «глубокие истины».
Не беда: профессор «истории религий» (как его не совсем удачно
называют) сумеет отделить пшеницу от плевел и не позволит
своим ученикам попасться на удочку.