миша майский биография жена дети

Беда, если думаешь, что гений

Но. Если твой учитель Мстислав Ростропович, если ты лауреат конкурса Чайковского и тебя, студента Московской консерватории, сажают в Бутырку якобы за фарцовку, а потом родственники прячут на два месяца в психушку, чтобы не идти в армию, то кто ты, если не русский с великой судьбой в глазах Запада?

Похоже, вы стали гражданином мира?

Михаил Майский: По крайней мере, я так себя ощущаю.

А где дом, в какой стране любимые комнатные тапочки?

Михаил Майский: Смотря как понимать это. По-английски есть разница между хоум и хоум бейс. У меня есть дом в Бельгии, в Ватерлоо, где мои дети ходят в школу, все мои ноты и вещи там. Но это не значит, что я бельгиец.

Я играю на итальянской виолончели французскими смычками на немецких струнах, езжу на японской машине, у меня швейцарские часы, индийское ожерелье.

Кто-то про вас сказал: идеальный одессит.

Михаил Майский: Никогда не был в Одессе.

Башмет пошутил, что ездит в Вербье, чтобы обменяться новыми анекдотами с Майским. В чем для вас магнит этого фестиваля?

Сколько ваших детей здесь выросло?

У вас не было соблазна подирижировать?

Михаил Майский: Соблазн, конечно, был и остается.

Вы его культивируете или боретесь с ним?

Очень мало музыкантов, которые сумели это совместить.

У Плетнева получилось?

Михаил Майский: Плетнев исключение. Он замечательный дирижер и музыкант, феноменальный пианист.

Говорят, вам в студенчестве удалось записать на магнитофон мастер-классы Ростроповича. Или они живут только в народном фольклоре?

Михаил Майский: Би-би-си делала фильм после смерти маэстро. Они ко мне домой приезжали за интервью. Там частично используют мои записи.

В чем, как вы думаете, уроки Ростроповича?

Михаил Майский: Осмелюсь сказать страшную фразу. Все знают, что Ростропович был великим виолончелистом, но он был еще более выдающимся педагогом. У него было такое невероятное воображение, на уроках он практически виолончель в руки не брал, для него виолончели недостаточно было, играл на рояле. Энергия, фантазия, юмор.

Да, чувство юмора потрясающее. Однажды с Галиной Павловной и с Мстиславом Леопольдовичем я провела целый день. Вечером мы пошли на юбилей одного музыканта в концертный зал «Россия». В гардеробе его обступили женщины, обнимают, целуют, как мы рады, что вы к нам приехали. Галина Павловна не удержалась: Слава, ты не пройдешь мимо ни одной бабы. А он ей: Галя, какие бабы, это народ!

Как вы с ним встретились?

Михаил Майский: Когда учился в Ленинграде, приходил на его открытые уроки. Я получил первую премию на всероссийском конкурсе и должен был участвовать во всесоюзном, но у меня внезапно умер отец. Я был в шоке, депрессии, не мог себе представить, как я буду играть на этом конкурсе.

Ростропович в это время был в Ленинграде, давал открытые уроки. Я пришел, как обычно, ему рассказали, что случилось. Он послал кого-то купить бутылку водки, всех попросил подождать в коридоре, меня посадил напротив, распил со мной эту бутылку водки (а мне едва исполнилось 18) и час рассказывал о своей жизни. О том, как у него умер отец, когда ему было 14 лет. Он сказал, что я обязан играть на этом конкурсе в память об отце. Он меня так вдохновил, завел, что в итоге я играл на этом конкурсе и попал на конкурс Чайковского.

Он даже вам тайно помогал в нищие годы?

Михаил Майский: Ростропович от себя назначил стипендию за три месяца перед конкурсом, посылал 100 руб. в месяц.

С какой душой вы ездите теперь на гастроли в Россию?

Многие говорят о вашей толерантности, умении принять новые правила, приспособиться к новому течению жизни.

Увы, в нашем детстве говорили, что тот, кто не с нами, тот против нас.

Михаил Майский: Есть масса разных возможностей думать, жить, одеваться, кушать или играть музыку того же Баха. Я, например, принципиально не согласен со всем этим движением, как это по-русски даже не знаю, как называется.

Аутентичное исполнение Баха.

Михаил Майский: Да. Потому что я считаю, что это в принципе против философии такого гения, как Бах. Он, наверное, переворачивается в гробу, зная, что музыканты пытаются идти на триста лет назад. Это против него. Но опять-таки не утверждаю, что я прав, я с ним никогда на эту тему не говорил.

Вам не дискомфортно в Европе от разрушения идеи традиционной семьи?

Михаил Майский: Да, это большая проблема.

Вы бы хотели, чтобы ваши дети придерживались традиционных устоев или, как гражданин мира, оставляете за ними свободу выбора?

Источник

Майские: тройной портрет |The Maiskys: A Triple Portrait

Автор: Надежда Сикорская, Вербье, 24. 07. 2013.

Майские: Саша, Миша и Лили (Nasha Gazeta.ch)

Прославленный виолончелист Миша Майский и его дети Лили и Саша встретились с публикой Фестиваля в Вербье. Предлагаем вашему вниманию основные моменты этой беседы, которую вела редактор Нашей Газеты.ch.

A famous Riga-born chellist Misha Maisky and his kids, Lily and Sasha, met the Verbier Festival audience for a talk, moderated by the editor of Nasha Gazeta.ch.

Виолончелист Миша Майский не нуждается в представлении публике фестиваля в Вербье. Он приезжает сюда практически каждый год c самого первого выпуска, и его виртуозная игра, буйная шевелюра и красочные туалеты дизайнера Issey Miyake стали частью фестивальной легенды. Его старшие дети, пианистка Лили и скрипач Саша, выросли здесь же. И вот 20 июля в Церкви Вербье прошел их первый совместный концерт, в программе которого прозвучали произведения Шуберта, Шостаковича и Брамса, а на закуску, чтобы поубавить серьезности, «Юмореска» Родиона Щедрина.

Через два дня в аудитории Шале Орни, где с утра проходят мастер-классы скрипки, собрались желающие пообщаться с этим замечательным семейством живьем – некоторым пришлось сидеть на полу. Мы решили не рассуждать о музыке вообще, а поговорить о жизни музыкантов, которая гораздо сложнее, чем может казаться. К сожалению, Лили и Саша по-русски не говорят (Миша сваливает ответственность за это на их маму-американку), так что разговор шел на английском.

Наша Газета.ch: Миша, Вы – один из старожилов фестиваля в Вербье, один из самых верных его участников. Помните ли Вы свой первый приезд и то, как адаптировались к своеобразной фестивальной обстановке Ваши дети?

Миша Майский: Прекрасно помню! Это было в 1994 году, мы отметили здесь седьмой день рождения Лили – она родилась 28 июля, в день смерти Баха. Она даже дебютировала тогда, сыграв со мной пятый бис – ту самую прекрасную «Аве Марию» Баха-Гуно, которую в этом году в той же Церкви спела Барбара Хендрикс. Лили играла Баха, а я Гуно. А Саше было, соответственно, пять лет.

Лили, а Вы помните этот день?

Очень отчетливо. У меня шатался передний зуб, и я все просила маму мне его вырвать. И прямо перед моим выходом на сцену она это сделала. На сцене я немножко заблудилась, и мой дедушка взял меня на руки и поставил на место – к роялю.

Саша, а Вы?

Первые фестивальные годы как-то слились в моей памяти в единую прогрессию Вербье – знакомые места, знакомые лица, ощущение дома.

Саша: Это зависит от баланса. В нашем случае это, конечно, благословение, особенно в связи с тем, что мы тоже избрали музыку своей профессией. Обладание возможностью быть с детства погруженными в лучшее, что есть в музыкальном мире, лично общаться с лучшими музыкантами – это, конечно, бесценная привилегия. Кроме того, это позволяет вам уже в раннем возрасте понять, что означает быть музыкантом такого уровня – вопреки возможным ошибочным представлениям.

Лили: Я полностью согласна с братом.

Миша, Вы – единственный виолончелист, которому довелось учиться и у Мстислава Ростроповича, и у Григория Пятигорского. Можно ли сравнивать две эти выдающиеся личности, две эти школы?

Я мог бы говорить о них бесконечно, а было бы время и талант, написал бы книгу, а может, и две! Я считаю себя самым счастливым виолончелистом в мире – счастье учиться у них обоих было невероятной удачей, подарком судьбы. Оба они вышли, в общем, из одной школы – русской, уж не знаю, что именно это означает. Несмотря на очень разные характеры, меня всегда поражало, сколь много было между ними общего. От Ростроповича я получил как бы переливание крови, настолько мы были близки, и я очень боялся, направляясь к Пятигорскому, что придется что-то менять. Но ничего менять не пришлось. У них была очень похожая манера преподавания – отличная от «нормальной». Они никогда не рассуждали об игре на виолончели как таковой. Они заходили с обратной стороны, пытаясь помочь молодому музыканту четко понять для самого себя, к чему он стремится, какова его цель. Обладая таким четким пониманием, ты сам найдешь дорогу, и дороги эти могут быть разные, главное – добраться до цели.

Какова же эта главная цель?

Вы часто говорите об особых человеческих отношениях, которые связывали Вас с Ростроповичем и Пятигорским…

Это правда. Дело в том, что я попал к Ростроповичу (он пригласил меня в свой класс в Московской консерватории после моей победы на Всесоюзном конкурсе исполнителей) через несколько месяцев после того, как скоропостижно скончался мой отец. В какой-то степени он стал моим вторым отцом, настолько он поддерживал меня не только в музыке, но и в жизни. Возможно, произошло это еще и потому, что обладание сыном было одним из немногих его нереализованных желаний – как известно, у него две дочери. Когда мы виделись в последний раз, было это на Фестивале в Кронберге, он так и сказал: «Знаешь, ты мне как сын». И я сам всегда это чувствовал.

И это повторилось с Пятигорским?

Отчасти. Я приехал к нему в Лос-Анжелес, когда он был уже очень болен – рак легких, курил он всю жизнь нещадно. Он обожал говорить по-русски и делал это изумительно, не то, что наши современники. Видно было, что ему очень хотелось поделиться, именно на этом языке, своим огромным жизненным опытом – еще увеличенным, по мнению некоторых, его воображением. Поделиться с кем-то, кто был, как я, сухой губкой, жаждущей впитывать… Я провел с ним четыре месяца, но если подсчитать реальное время, то, возможно, получится больше, чем за четыре года с Ростроповичем, который постоянно был в разъездах. Это было лучшее время моей жизни. Разумеется, сравнивать Растроповича и Пятигорского – тоже самое, что сравнивать Баха и Моцарта. Дело было во мне – я к тому времени был лучшим студентом. Я был старше, а за несколько предшествовавших отъезду лет пережил столько, что ощущал себя старше лет на двадцать… Это было незабываемое время, начало моей новой жизни, и я до сих пор обожаю Калифорнию и Лос-Анжелес.

Ваша новая жизнь началась не просто так: в 1970 году Вы были арестованы и провели в заключении 18 месяцев. Почему?

Знаете, я сам до сих пор задаю себе этот вопрос: почему? Ничего особенного, обычная для тех времен история, которую вкратце можно рассказать так. Моя сестра, которая, кстати, сейчас в Вербье, уехала с семьей в Израиль в начале 1969 года. И я сразу стал подозреваемым. Помните анекдот. Взяли человека, привезли на допрос на Лубянку. Следователь говорит: «Садитесь, обвиняемый». Тот возмущается: «Я не обвиняемый, я только подозреваемый». Следователь подходит к окну, показывает ему на толпу народа и говорит: «Вот они – подозреваемые, а Вы – обвиняемый».

Следуя этой логике, все евреи подозревались в намерении эмигрировать, даже если они об этом и не задумывались. А уж если Ваша родная сестра уезжала, Вы сразу переходили в категорию обвиняемых.

И Вы решили последовать за сестрой?

Конечно, я хотел сначала закончить Консерваторию, получить диплом, а потом уехать. Меня не могли просто так вышвырнуть – все же я учился у Ростроповича, был лауреатом Конкурса имени Чайковского. Они реально осложняли мне жизнь – не давали выступать, не выпускали за границу. Но я продолжал учиться.

Тогда они решили перейти к более радикальным мерам. Помню, как адвокат, с которым я познакомился, как водилось, за полчаса до начала процесса, был потрясен и все объяснял, как мне повезло, что присудили такой небольшой срок. Он был прав – могли засадить лет на восемь. Но мне хватило и этого – полтора года я грузил цемент, внося свой вклад в строительство коммунизма.

Провел два месяца в психиатрической больнице – это был единственный способ не загреметь в армию. Потом подал документы на выезд – это было сложно, долго, я был одним из последних, кого заставили заплатить за мое незаконченное образование, вернее, кто-то это сделал за меня.

И вот 7 ноября 1972 года, в 9 утра, пока на Красной площади шел парад по случаю 55-й годовщины Октябрьской революции, я прибыл ночным поездом в Вену. Я считаю этот день своим вторым днем рождения.

Как отреагировал Ростропович на Ваше решение уехать?

Он прекрасно понял. Если бы мой арест случился парой лет раньше, его влияния хватило бы, чтобы меня вытащить. Но в тот момент, летом 1970 года, начались его собственные неприятности – из-за дружбы с Солженицыным. Когда же я вышел из тюрьме, он сказал, что страшно мне завидует, что хотел бы иметь такой опыт. И он был искренен. И знаете, пусть это прозвучит странно, но даже я, по прошествии лет, не только не жалею, но даже благодарен за этот опыт. Потому что, даже не получив диплома Московской консерватории, я получил полноценное образование жизнью.

От Консерватории же получил свидетельство о пройденной программе за четыре года. Я не сдал экзамен по научному коммунизму и еще какой-то из 63. Камерный класс успел сдать раньше – вместе с Раду Лупу мы сыграли все сонаты Бетховена для его экзамена по специальности годом ранее.

Был ли выбор у Ваших детей, или музыка была единственной возможной профессией?

Саша: Конечно, выбор был. Растя в окружении музыки, мы рано развили любовь к ней. Позиция папы и остальных членов семьи была четкая – мы должны заниматься насколько возможно серьезно, но делать музыку профессией, только если сами захотим. Как и все обычные дети, не вундеркинды, мы не очень любили заниматься. И никто нас не заставлял. Неизбежно противостояние между родителями и детьми. Но в итоге любовь к музыке возобладала, и занятия стали удовольствием.

Миша: Конечно, мне хотелось, чтобы они занимались музыкой. Помните, когда Генри Форд создал свой первый черный автомобиль просто потому, что не мог представить себе другого цвета. И когда потом его спрашивали, не хочет ли он ввести новые цвета, он говорил: «Выбирайте любой цвет, лишь бы это был черный». Так и я – предоставил им полную свободу в выборе инструмента: хочешь, играй на скрипке, хочешь, на фортепиано. Только играй. Если же говорить серьезно, то я всегда их поощрял, стимулировал, но никогда не заставлял. Главным для меня было, чтобы они любили музыку, понимали ее.

Миша, Вы учились у выдающихся педагогов. Думаю, выбор учителей для собственных детей был для Вас делом нелегким.

Очень нелегким! Существует миф о советской системе образования, который я считаю несколько раздутым. При том, что система, действительно, очень хорошая, и жаль, что на Западе так трудно найти нечто подобное, позволяющее совмещать общеобразовательную школу с профессиональной подготовкой. При этом наша система была слишком строгой, и нас заставляли изучать массу предметов – типа научного коммунизма – мягко говоря, не важных. Однако результаты показывают успех системы на примере нескольких поколений.

Нас тогда ничто не отвлекало – ни телевизор, ни компьютерные игра, ни какая-то роскошь. Я часто сравниваю музыку с шахматами, еще одна область, в которой мы добились больших успехов. Представьте себе: огромная страна, шесть месяцев холод, делать нечего. Половина населения спивается, а вторая пьет чай и играет в шахматы. Это, конечно, преувеличение, но…
На Западе талантливый, преуспевающий человек в любой области может рассчитывать на успешную, комфортную жизнь. В СССР такой уверенностью обладали только члены Политбюро, жившие как на другой планете. Другими привилегированными категориями были спортсмены и музыканты, так как они использовались как средства пропаганды системы за рубежом.

Самые талантливые дети отбирались и направлялись в Москву или Санкт-Петербург. Потрясающий результат основывался на сочетании талантливейших детей с талантливейшими педагогами: помню, как в Московский консерватории я не верил собственным глазам, сталкиваясь в коридоре с Гилельсом, Рихтером, Ойстрахом, самим Шостаковичем! Однако результаты, видные Западу, были лишь верхушкой айсберга.

Так что же Вы выбрали для своих детей?

Мы жили в Бельгии, они ходили в обычную школу, до 15.30. Плюс домашние задания. Иногда они вставали в 6 утра, чтобы хоть часик позаниматься. Так продолжаться долго не могло, и мы отправили их в Интернат в Лондон, в знаменитую школу Перселла, по своей структуре очень напоминающую советскую.

Саша, кто были Ваши педагоги?

У меня их было много, но основными я считаю Бориса Кушнира и Евгения Грача.

Миша, у Вас есть также трое младших детей. Они тоже занимаются музыкой? Не младший, конечно, ему еще нет пяти месяцев.

Почему же не младший?! Я уверен, что дети начинают прислушиваться к музыке еще в животе у матери!

Да, у меня есть еще три мальчика. Вообще, все мои дети умудрились родиться в разных странах – Лили во Франции, Саша в Бельгии, Максим в Италии, Мануэль в Швейцарии, а последний, Маттео, почти родился в Германии, но в итоге получилось тоже в Италии, вот он подпортил нам картину.

Значит, есть основания полагать, что когда-нибудь на Фестивале в Вербье выступит секстет Майских?

За свою жизнь Вы сменили несколько стран и очень много путешествуете. Где Вы ощущаете себя как дома?

Везде, где любят музыку!

От редакции: В оставшиеся фестивальные дни Миша Майский примет участие в юбилейном концерте 28 июля, и в камерном – 31-го. Ознакомиться с деталями программы и заказать билеты можно на сайте фестиваля.

Источник

Миша Майский: «Любой жизненный опыт полезен»

Виолончелист Миша Майский родился в Риге, начал заниматься музыкой в поздние по современным меркам 8 лет, стал единственным музыкантом, который учился у Мстислава Ростроповича и у другого выдающегося педагога, Григория Пятигорского. Будучи студентом Московской консерватории, получил полтора года исправительных работ в колонии-поселении за «спекулятивную» покупку на гонорар от победы на конкурсе Чайковского магнитофона Sony в магазине «Берёзка». Несколько недель изображал психически ненормального человека, чтобы не попасть на службу в советскую армию и эмигрировать в Израиль. Более сорока пяти лет Майский играет на виолончели работы итальянского мастера начала восемнадцатого века Доменико Монтаньяно – о том, как она ему досталась можно написать целый увлекательный роман. Не признает фраков и галстуков-бабочек. В свои 70 с небольшим лет вместе с женой-итальянкой воспитывает троих сыновей и дочь (старшие дети от первого брака уже выросли, с ними он иногда играет в семейном трио), а с концертами за год совершает несколько кругосветных путешествий.

На двадцать шестом музыкальном фестивале в Вербье в Швейцарских Альпах в этом году (он участвует в нём в двадцать пятый раз) Майский выступил с молодежным оркестром фестиваля (в программе были Брамс, Чайковский и Шуман), дал сольный концерт из произведений Баха, сыграл в составе струнного квартета концерт Донаньи и вместе с Вадимом Репиным и Денисом Мацуевым исполнит 2 августа знаменитое трио Чайковского ля минор для струнных и рояля «Памяти великого артиста».

– Любой, кто хоть немного готовится к интервью с вами, сразу прочтет, что вы «начали заниматься музыкой, когда бросили курить». Сигареты, украденные у отца, вы начали курить еще в детском саду, когда вам было всего пять. Вы бросили курение, и в вашей жизни появилась музыка. Воображение рисует паренька-сорванца, хоть и из культурной еврейской семьи, который никого не слушается, с приятелем Мишей Барышниковым…..

– Мы с ним просидели за одной партой несколько лет (улыбается)…

…залезает в чужие огороды на Заячьем острове в Риге, а издалека им машет совсем юный Гидон Кремер, вы же с ним тоже почти одногодки. Если серьезно, представляется, что родители должны были сказать «довольно», вручить вам инструмент и сказать: «Занимайся, а не шляйся по улицам!» Как когда-то, как говорят, мальчику-хулигану Луи Армстронгу в приёмной еврейской семье сунули в руки трубу. И получился великий музыкант.

– Все было с точностью наоборот…

– Да-да, я знаю. Вы сами пришли к родителям и заявили: «Хочу заниматься!» Что вас заставило сделать это?

– Значит, вы знаете, и о том, что я был третьим ребенком в семье. Родители очень любили музыку, хотя сами не имели возможности учиться играть на музыкальных инструментах – они выросли между войнами, в очень тяжелое время. И они решили дать шанс своим детям. Сестра играла на скрипке, брат на фортепиано. А глядя на меня, мама сказала: «Хватит! Пусть хоть Миша будет нормальным ребенком». И меня никуда не отдали. У меня самого шестеро детей, я хорошо представляю, как трудно воспитывать их, когда им по 6–7 лет, заставлять их заниматься музыкой. Ведь для ребенка неестественно сидеть подолгу с инструментом, разучивать гаммы и пьесы. Только такие дети, каким был, к примеру, Евгений Кисин, который был особенным, или, точнее, необыкновенным ребенком, способны на это.

– Евгений Кисин был увлечен музыкой фактически с рождения. А вы начали в восемь. Большая разница…

– Согласен. Евгений Кисин всегда не мог и не может жить без музыки. А обычные дети, такие, каким был в том возрасте я, предпочитают пинать мяч, а не заниматься часами. Кто-то должен их заставлять. И тут нужно быть очень деликатным, ведь можно переборщить. Мои родители были заняты на работе, двое старших детей уже учились музыке, а я был гиперактивным ребенком. Так что предполагалось, что музыкантом я не стану…

– Но вы все-таки сами сказали: «Буду заниматься!» И добились своего. Что вами двигало в 8 лет?

– Сейчас уже трудно сказать. Вполне возможно, что меня несколько задевало, что брат и сестра ходили в музыкальную школу, которая тогда называлась «школа для особо одаренных детей». Это что же? Они особо одаренные, а я нет? И я потребовал устроить меня в эту школу, и мне пришлось догонять, потому что я поступил позже других. По поводу выбора инструмента, как я часто рассказываю, у меня нет романтической истории. Мол, услышал волшебные звуки, влюбился… Скорее, виолончель дополняла возможное семейное трио: скрипка, виолончель, фортепиано. Но оно так и не сложилось. Зато я играю теперь со старшими детьми.

– Итак, вы поступили в эту школу. И начали упорно заниматься?

– Нет, в те годы я больше играл в футбол, чем на виолончели. Вот когда меня в 13 лет отправили в Ленинград, в музыкальную школу при консерватории, я стал заниматься гораздо серьезнее, на футбол уже не было времени. И уровень преподавания там был значительно выше. Я тогда фактически начал заниматься музыкой во второй раз.

– А кто с вами занимался, пока вы жили в Риге? Не возникало желания бросить?

– В Риге я был в основном предоставлен сам себе: папа работал, мама много болела. У меня не было дедушки, как у Гидона Кремера, или мамы, как у Максима Венгерова, которые занимались с ними по 7–8 часов в день. Часто я обманывал родителей. Струны тогда были алюминиевые, от них на пальцах оставались черные следы. Так вот, сидя один в квартире, когда я должен был заниматься, я иногда просто натирал себе пальцы, чтобы они почернели, а потом из окна смотрел, не идут ли родители. И когда они приближались, начинал усиленно играть. Родители входили и видели меня очень «уставшего». Все думали, что я много занимаюсь, но это было, конечно, неправдой. Сейчас я об этом сожалею: я просто потерял несколько важных лет.

– И потом вы переехали в Ленинград…

– Да. И там все встало на свои места. Потому что я был теперь окружен детьми, которые тоже занимались музыкой, и занимались серьезно. В отличие от Риги, где я в глазах большинства сверстников выглядел очень странным – занимался музыкой вместо игры в футбол и других увлекательных вещей. В Ленинграде я почувствовал себя на своем месте. И, как я уже сказал, уровень преподавания был куда выше. Это вдохновляет, заставляет показать, что ты не хуже других.

– А кто там был вашим учителем?

– Эммануэль Фишман. Прекрасный талантливый виолончелист из Одессы. Такой, знаете, типичный одесский музыкант. Но в тот период был важен не столько учитель, сколько атмосфера в школе. А через четыре года я поступил в Московскую консерваторию в класс Мстислава Ростроповича. И это был новый, важнейший этап.

– Есть такая теория трех «Т». Она гласит, что успех приносят трудолюбие, терпение и талант. И трудолюбие стоит на первом месте. Вы согласны?

– В целом да, конечно. Хотя без таланта, как бы упорно ты ни трудился. Можно научиться играть, и играть очень хорошо. Но большого, настоящего успеха добиться невозможно. И все равно, успех – это и огромная работа, и терпение, конечно. Плюс поддержка родителей и педагогов, которые должны вести себя очень бережно по отношению к вам, чтобы ваш талант не загубить. И удача, кстати. Оказаться в нужное время в нужном месте. Найти подходящего учителя. Ведь это как в любых человеческих взаимоотношениях: бывает, кажется, что люди подходят друг другу, но взаимное сосуществование не складывается. А от педагога ведь очень многое зависит.

– Не могу удержаться от вопроса, раз уж рядом сидит ваш младший сын: вы как родитель справляетесь?

– Конечно, всего я успеть не могу, приходится чем-то жертвовать. Когда у нас с женой был один сын, мы часто брали его с собой на гастроли, он за первые 4 года жизни только в Японии был шесть раз. Сейчас детей уже четверо, некоторые пошли в школу, так что все стало гораздо сложнее. Увы, я не провожу с детьми достаточно времени, у меня огромное количество поездок. Но я стараюсь быть хорошим отцом, и жена мне в этом очень помогает. Мне вообще с ней очень повезло.

– Хорошо известно о вашей страсти к футболу – вы о нем не раз упомянули, когда рассказывали о своем детстве. Возможно ли, чтобы Миша Майский попросил своего агента не назначать концерт на день, когда будет играться важный матч. Скажем, финал Лиги Чемпионов?

– О да, футбол я люблю, но концерт из-за футбольного матча переносить не буду (смеется). Хотя в прошлом году мы с детьми ездили в Калининград на матч чемпионата мира – играли Бельгия (где у меня дом, поэтому мы за нее болели) и Англия. И вдруг мне звонят и просят сыграть, как раз в день матча, на фестивале, посвященном Марте Аргерих. И я сказал: нет, поездку в Калининград я отменить не могу. Но наши агенты смогли поменять расписание концертов, я прилетел на следующий день и успешно выступил.

​– В Вербье вы сыграли с молодежным фестивальным оркестром. Вам нравится выступать с молодыми музыкантами? Вы чему-то учитесь у них?

– Конечно, это взаимный обмен. С ними я чувствую себя в своей тарелке. Я стараюсь не смотреть часто в зеркало. Это помогает мне забыть, сколько мне лет. Вы знаете, я себя чувствую сейчас гораздо моложе, чем 46 лет назад, когда я смог эмигрировать из Советского Союза в Израиль. Тогда, в 25 лет, я чувствовал себя таким старым!

– Но эмиграции предшествовал очень тяжелый период в вашей жизни. Возможно, самый тяжелый. Вас отправили на исправительные работы. Потом была, пусть и по вашей инициативе, чтобы не угодить в армию, психиатрическая больница, где с вами в отделении были алкоголики и неврастеники. У вас не было возможности заниматься. Это звучит как смертный приговор для серьезного музыканта…

– Да, в то время всё было очень драматично. Но я не жалею и об этом периоде. Я всегда говорю: «Пробуй!» Любой опыт, даже самый тяжелый, будет полезен в жизни. Я всегда стараюсь найти позитивную сторону. И в какой-то мере, я даже благодарен судьбе. Ну, или советскому правительству, устроившему для меня всю эту историю. Правда, диплом Московской консерватории я так и не получил. Хотя, уезжая в Израиль, заплатил за обучение баснословные по тем временам 8900 рублей. Долго потом пришлось долги отдавать.

– Но все-таки ваш жизненный опыт – опыт со счастливым концом. Все могло закончиться гораздо хуже. Вы могли угодить в тюрьму на несколько лет.

– О да! Мне грозило за «валютные спекуляции» (Майский купил с рук за рубли сертификаты для «Березки», что было запрещено, – РС) от 3 до 8 лет. Адвоката своего я увидел впервые в день суда. Он был поражен мягкостью приговора – «всего» полтора года условно.

– А вся эта история с магнитофоном из «Березки» была провокацией против вас? За вами следили?

– Я действительно хотел купить магнитофон для занятий, просто у меня не было другой возможности сделать это, кроме как с помощью этих сертификатов из «Березки». И меня, конечно же, сразу «повязали». Все дело в том, что моя старшая сестра уехала в Израиль, это считалось предательством, хотя она эмигрировала официально. Поэтому меня хотели выжить из консерватории, не давали выступать. Но нужен был формальный повод меня выгнать – я ведь был хорошим студентом, выиграл конкурс Чайковского. Мое будущее выглядело очень мрачным в тот момент, когда меня арестовали. Но приговор оказался мягким. Может, пожалели, может, помогло заступничество Ростроповича или кого-то еще. Знаете, как в советском анекдоте. «Человек спрашивает у друга, бывшего политзэка: – Ты отсидел пятнадцать лет. Признайся, что все-таки ты сделал? – Да ничего я не сделал! – Нет, не может быть. За «ничего не сделал» дают десять лет. А пятнадцать дают за что-то».

Так вот, я в глазах советской власти, похоже, был из тех, кто «ничего не сделал». Было очевидно, что я невиновен. Время было для меня тяжелое, но можно считать, что мне все-таки повезло. Я пришел в себя и смог продолжить карьеру.

– Вы часто упоминаете в своих интервью о том, что вы единственный, кому посчастливилось учиться и у Мстислава Ростроповича, и у Григория Пятигорского в Лос-Анджелесе. А какую роль играет преподаватель в жизни молодого талантливого музыканта? Что должен делать педагог? Обучать технике? Объяснять, как и куда двигаться дальше? С Пятигорским вы провели всего четыре месяца. Почему они оказались так важны?

– Техника исполнения, конечно, имеет большое значение. Но педагоги уровня Ростроповича и Пятигорского о ней говорили мало. Роль педагога сравнима с ролью родителя, который должен помочь ребенку вырасти и превратиться во взрослого ответственного человека. Со временем музыкант сам для себя становится учителем, без этого не обойтись. Это в какой-то мере разделение личности – когда ты сам себя чему-то учишь, общаешься сам с собой, помогаешь сам себе. А для педагога важно не пытаться сделать копию себя, осознать, куда ты хочешь, чтобы твой ученик двигался. К цели могут вести разные пути. Главное, чтобы ты ее достиг. Пятигорский, когда встретился со мной, был тяжело болен. Он знал это. А у меня начинался новый период в жизни, я был полон позитивной энергии. Для Пятигорского это был последний шанс поделиться своим феноменальным жизненным опытом, и я был как губка, готовая все это впитать. За четыре месяца я провел с Пятигорским больше времени, чем с Ростроповичем за четыре года, он постоянно гастролировал, уезжал из Москвы. Но я всегда подчеркиваю, что не считаю Пятигорского лучшим педагогом, чем Ростропович. Или наоборот. Это так же глупо, как говорить, что Моцарт как композитор лучше, чем Бах.

– Вас многие считают экстравагантным музыкантом…

– Мне кажется, это очень большое преувеличение. Что во мне экстравагантного? Длинные волосы? Кого это сейчас волнует? Да, я не надеваю фраки и не ношу галстуков или «бабочек». Но я же не играю в рваных джинсах или разноцветных носках.

– Ну, может быть, отсутствие фрака было неким вызовом несколько десятилетий назад? Или индийское ожерелье с бриллиантами, которое вы надеваете…

– Да, возможно, но я всегда с уважением относился и отношусь к публике.

– То есть ваши концертные костюмы, ваши знаменитые широкие рубашки – это не продолжение, простите за журналистский штамп, вашего «я»? Вам просто удобнее в них играть?

– Именно! Я вообще не понимаю, как можно играть во фраке, так стесняющем движения. Я надеваю то, в чем мне комфортно выступать. Вот и все. Ну а критики всегда найдутся. Я никакой не бунтарь, поверьте. Хотя, может быть, играет роль и подсознание. Ведь у истеблишмента классической музыки (к самой музыке это не имеет никакого отношения) такой старомодный, консервативный имидж… Он отпугивает молодых людей еще до того, когда им представляется возможность послушать классическую музыку. И это очень обидно. Они глядят на солистов и оркестрантов и думают: «Что это за пингвины!» И не приходят в концертные залы. Но я, конечно, никогда не ставил своей целью завлечь их своими костюмами.

– Но тогда мы подходим к другой важной проблеме. Вам наверняка знакомо имя хорватского виолончелиста Степана Хаусера.

– Конечно, я с ним играл…

– Социальные сети полны роликом, собравшим миллионы просмотров, где он играет второй вальс Шостаковича. В колизее в Пуле. Под открытым небом. Первый ряд занимают длинноногие молодые красотки, попивающие пиво или шампанское, он им и скрипачкам многозначительно подмигивает, бросает «горячие» взгляды, танцует с виолончелью, когда играет оркестр. О глубине исполнения гениальной музыки Шостаковича и близко речь не идет. С другой стороны, публика, среди которой много молодежи, слушает Шостаковича, а не попсу. Как к этому относиться?

– Хаусер в своем роде очень талантлив. Есть еще ролик, где он пародирует стиль исполнения Ростроповича, меня, Натальи Гутман, Йо-Йо Ма, других известных виолончелистов. Это очень впечатляет!

– Но вы не видите в таких музыкантах угрозу для настоящей классической музыки? Ведь они больше выставляют себя напоказ, чем играют? Есть же еще немецкий скрипач Дэвид Гарретт, собирающий стадионы? Или голландец Андре Рьё, приглашающий узнаваемых звезд и наряжающий оркестранток в кринолины. И играющий только мелодичные произведения, пусть многие из них и гениальные. Зрители в восторге. Танцуют, подпевают.

– Ну да, это коммерческие проекты…

– Но ведь нельзя сравнивать то, что они делают, и концерты, скажем, здесь, в Вербье. Хотя и там, и там – классическая музыка.

– Знаете, моя жизненная философия – «живи и дай жить другим». Пока тебе никто не указывает насильно, как жить, есть, пить, одеваться – проблемы нет. Наоборот, мир был бы куда лучшим местом, если бы люди были непредубежденными, терпимыми к тому, что делают и во что верят другие. Я имею в виду, прежде всего, религию. Из-за разногласий вокруг которой столько людей погибли. Я как музыкант много путешествую. И сталкиваюсь с разными природными условиями, разными культурами, кухнями, языками, манерами поведения, традициями. И это совершенно потрясающе! И ко всему этому надо относиться непредубежденно, толерантно. То же самое касается и музыки. Тысячи разных музыкантов по-разному играют Баха, которого я буду играть в Вербье. Ну и что? Тем интереснее жизнь! Да, вы привели, в определенной степени, крайние примеры. Но если такая музыка привлекает молодых людей…Возьмите британца Найджела Кеннеди. Он здесь был, я его очень давно знаю. Он собрал вместе со своей группой полный зал в Венской опере. И исполнял самую разнообразную музыку. В том числе рок! Но у него в программе были тоже Бах и Равель. И молодые люди услышали их и сказали: «Вау! Классная музыка! Кул!» И если после этого концерта хотя бы пять человек из двух тысяч, присутствовавших в зале, открыли для себя классическую музыку, то это здорово!

– Я тоже так думал раньше. Но вот я был в Праге, где живу, на концерте Дениса Мацуева, он играл «Времена года» Чайковского. Мацуев невероятно талантлив, но он фигура узнаваемая, как сейчас говорят, «медийная». Появляется на телеэкранах, в вечерних развлекательных шоу, забавно играет «В лесу родилась елочка», подражая разным великим композиторам. Так вот, наверное, треть зрителей того концерта (зал был забит до отказа) в момент, когда Мацуев сел за рояль, достала мобильные телефоны, выложила в социальные сети ролики «Я на Мацуеве! Класс! Завидуйте!», а потом потеряла интерес к концерту и считала лайки под своими постами. Потому что «Времена года» Чайковского нужно слушать очень внимательно. Конечно, в конце были бисы и овации. И Мацуев, у которого, похоже, железные нервы, играл замечательно, несмотря на происходящее в зале. Но мой сын, который серьезно занимается музыкой, сказал: «Такое ощущение, что я побывал на поп-концерте».

– Со Степаном Хаусером и его партнером по дуэту 2CELLOS словенцем Лукой Шуличем я играл однажды, на фестивале «Виолончельное биеннале» в Амстердаме. Они предложили мне участвовать в гала-концерте, через своего учителя, с которым я давно дружу. И меня очень просили приехать. Я долго размышлял, потому что, конечно, это не мое. Но все-таки решил выступить. Я, конечно же, настоящий классический музыкант, и им и останусь. Я всегда стараюсь играть на самом высоком уровне, на который способен. И для меня главное – не снижать уровень исполнения ради более легкого восприятия моей музыки публикой, а добиваться, чтобы публика воспринимала и понимала музыку на том уровне, на котором ее исполняю я.

– Давайте тогда закончим разговором именно о такой музыке. На нынешнем фестивале в Вербье вы играете Чайковского в звездном составе: Денис Мацуев, выросший в известного скрипача вундеркинд Вадим Репин и вы. Как сложилось такое «постсоветское» трио?

– Нам предложил сыграть вместе директор фестиваля Мартин Энгстрём. Я уже играл здесь Чайковского с Репиным, но тогда с нами выступал Ланг Ланг. А ещё я трио Чайковского исполнял вместе с Евгением Кисиным и Джошуа Беллом. Это было незабываемо. Надеюсь, получится и в этот раз.

Андрей Шароградский

Международный обозреватель Радио Свобода. Автор и ведущий информационно-аналитического журнала «Время Свободы» и подкастов «Время Свободы» и «Время Свободы. Контекст».

Источник