миша майский виолончель биография
LiveInternetLiveInternet
—Метки
—Рубрики
—Цитатник
«Удивительные акварели» Княгини Ольги Александровны Романовой. Велик.
Художник Marie-Claire Houmeau. Акварель https://c.radikal.ru/c12/2110/8a/8ae4231f1856.jpg Худо.
—Музыка
—Приложения
—Видео
—Музыкальный плеер
Цветёт рододендрон.. Май 2013
—
—
—Поиск по дневнику
—Подписка по e-mail
—Интересы
—Друзья
—Постоянные читатели
—Сообщества
—Статистика
С детства он был необычным
. В 8 лет он принял два очень важных для себя решения. Во-первых, он бросил курить! Как он признался, началось все с одной голландской сигары в 5,5 лет. Но с тех пор, как бросил, больше не курил. Во-вторых, Миша сказал своим родителям, что хочет играть на виолончели.
— Мои старшие брат и сестра уже учились в музыкальной школе, – рассказывает виолончелист. – Поэтому мама сказала: «Все, хватит! Хочу, чтобы хоть один ребенок был нормальным». Но я изначально был не совсем нормальным: меня уже водили к психологу, когда мне было 7,5 лет. Я такой живой был: не мог больше 5 секунд сидеть на месте. Родители не знали, что со мной делать. Когда я объявил, что хочу играть на виолончели, все подумали, что я свихнулся.
Тогда же в детстве у Миши были проблемы с произношением. Его даже хотели отправить к логопеду. Но однажды случайно он услышал по радио интервью с Ростроповичем. И так, как знаменитый виолончелист уже с ранних лет был для него идеалом для подражания, он решил для себя: «Ни за что не пойду к логопеду!».
— Когда говорили о Ростроповиче, у меня всегда болела шея, потому что у меня захватывало дыхание, и я не мог нормально дышать.
Как Миша Майский пришел к Ростроповичу
Всю жизнь Михаил мечтал учиться у Ростроповича. Обучаясь в музыкальной школе в Ленинграде, он всегда посещал его мастер-классы, ходил на концерты. И вот, после победы на Московском международном конкурсе им. П. И. Чайковского, его мечта сбылась. Мстислав Ростропович пригласил Майского обучаться в своем классе в Московской консерватории.
— Никогда не мог понять, почему лекции Мстислава Леопольдовича никто не записывает, — рассказывает Миша Майский. — Я решил взять все в свои руки. После конкурса Чайковского, на всю премию – 800 рублей, – вместо того, чтобы купить костюм и туфли, которые я всегда одалживал, чтобы играть на концертах, я купил магнитофон SONY в комиссионном магазине, чтобы записывать все уроки Ростроповича.
Кстати, недавно компания ВВС сняла фильм о Ростроповиче, в котором используются уникальные записи Михаила Майского. А в одном из кадров мелькает и сам Михаил с магнитофоном.
Из Консерватории в Бутырку
Записи эти сыграли и отрицательную роль: стали предлогом для ареста музыканта и ссылки в трудовой лагерь. Но, как говорит виолончелист, истинная причина крылась в другом. Еще когда старшая сестра уехала в Израиль, власти начали беспокоиться: «Не отправится ли следом за ней и брат?» Тогда и началось преследование: сняли со стипендии, припомнив ему, что он не ходил на «Оркестр», стали отменять концерты, запретили выезжать заграницу. Делали все, чтобы Миша не закончил консерваторию. В итоге нашелся очень простой выход – посадить Майского в Бутырку. На протяжении 18 месяцев каждый день музыкант грузил в машины по 10 тонн цемента.
Я часто говорю с иронией: «Я строил коммунизм. Увы и ах — безуспешно». Хотя у меня и нет диплома Консерватории, я получил более полное общее образование. Поэтому я не жалею, а даже благодарен своей судьбе. Представляете, после того, как я вышел из тюрьмы, Ростропович признался мне, что он завидует моему необычному и тяжелому опыту.
После Бутырки
После тюрьмы Михаил Майский был вынужден провести 2 месяца в психбольнице, чтобы избавиться от армии. Но и об этом опыте он не жалеет – там он начал заниматься йогой. В 1973 году Михаил переехал в Израиль. Тогда же он стал победителем Международного конкурса имени Гаспара Кассадо во Флоренции, дебютировал в Нью-Йорке в Карнеги-холле с Питтсбургским симфоническим оркестром под управлением Вильяма Стейнберга. А после концерта неизвестный меценат подарил ему виолончель 18 века мастера Монтаньяна, на которой артист играет до сих пор.
— Я всегда говорю, что не я нашел виолончель, а она меня нашла. В Нью-Йорке жил один виолончелист-любитель, которому было 94 года. Он уже был парализован и не мог играть на виолончели, но не хотел продавать ее оркестровому музыканту или дилеру, который поимел бы с нее деньги. Он отдал бы ее только молодому талантливому виолончелисту. Так получилось, что племянник старика видел мой дебют Карнеги-холл. Он меня и привел к драгоценной виолончели. С тех пор я не расстаюсь с инструментом. В ноябре этого года будет 40 лет, как мы вместе, будем справлять очередной юбилей.
Как Михаил Майский пришел к Пятигорскому
Когда он покидал Россию, Ростропович посоветовал ему поехать к Пятигорскому. Так Майский и сделал. Пятигорскиий тогда был уже при смерти, но продолжал обучать своих студентов.
— Он знал, что умирал: у него был рак легких, потому что он всю жизнь курил, — вспоминает Миша Майский, — И он обожал говорить по-русски. Его язык был не такой, как у всех – красивее, элегантнее. Для него я был последним шансом поделиться своим невероятным опытом. Очень интенсивно все происходило, поэтому я был как высушенная губка. Я провел с ним больше времени за 4 месяца, чем с Ростроповичем за 4 года. И это было самое лучшее время в моей жизни.
При этом Михаил всегда добавляет, что нельзя сравнивать педагога Пятигорского и педагога Ростроповича. Нельзя сказать, что кто-то был лучше, а кто-то хуже. Это так же нелепо, как сравнение Моцарта и Баха.
Главный урок Ростроповича
В настоящее время Миша Майский живет в Бельгии, выступает с такими известными музыкантами, как пианист Раду Лупу, скрипач Гидон Кремер, дирижеры Зубин Мета, Владимир Ашкенази. А мы, глядя на этого яркого человека и вслушиваясь в звуки его виолончели, всегда вспоминаем слова, сказанные о нём его учителем Мстиславом Растроповичем: «В игре Майского поэзия и изысканное изящество сочетаются с большим темпераментом и блестящей техникой».
Миша Майский: «Любой жизненный опыт полезен»
Виолончелист Миша Майский родился в Риге, начал заниматься музыкой в поздние по современным меркам 8 лет, стал единственным музыкантом, который учился у Мстислава Ростроповича и у другого выдающегося педагога, Григория Пятигорского. Будучи студентом Московской консерватории, получил полтора года исправительных работ в колонии-поселении за «спекулятивную» покупку на гонорар от победы на конкурсе Чайковского магнитофона Sony в магазине «Берёзка». Несколько недель изображал психически ненормального человека, чтобы не попасть на службу в советскую армию и эмигрировать в Израиль. Более сорока пяти лет Майский играет на виолончели работы итальянского мастера начала восемнадцатого века Доменико Монтаньяно – о том, как она ему досталась можно написать целый увлекательный роман. Не признает фраков и галстуков-бабочек. В свои 70 с небольшим лет вместе с женой-итальянкой воспитывает троих сыновей и дочь (старшие дети от первого брака уже выросли, с ними он иногда играет в семейном трио), а с концертами за год совершает несколько кругосветных путешествий.
На двадцать шестом музыкальном фестивале в Вербье в Швейцарских Альпах в этом году (он участвует в нём в двадцать пятый раз) Майский выступил с молодежным оркестром фестиваля (в программе были Брамс, Чайковский и Шуман), дал сольный концерт из произведений Баха, сыграл в составе струнного квартета концерт Донаньи и вместе с Вадимом Репиным и Денисом Мацуевым исполнит 2 августа знаменитое трио Чайковского ля минор для струнных и рояля «Памяти великого артиста».
– Любой, кто хоть немного готовится к интервью с вами, сразу прочтет, что вы «начали заниматься музыкой, когда бросили курить». Сигареты, украденные у отца, вы начали курить еще в детском саду, когда вам было всего пять. Вы бросили курение, и в вашей жизни появилась музыка. Воображение рисует паренька-сорванца, хоть и из культурной еврейской семьи, который никого не слушается, с приятелем Мишей Барышниковым…..
– Мы с ним просидели за одной партой несколько лет (улыбается)…
…залезает в чужие огороды на Заячьем острове в Риге, а издалека им машет совсем юный Гидон Кремер, вы же с ним тоже почти одногодки. Если серьезно, представляется, что родители должны были сказать «довольно», вручить вам инструмент и сказать: «Занимайся, а не шляйся по улицам!» Как когда-то, как говорят, мальчику-хулигану Луи Армстронгу в приёмной еврейской семье сунули в руки трубу. И получился великий музыкант.
– Все было с точностью наоборот…
– Да-да, я знаю. Вы сами пришли к родителям и заявили: «Хочу заниматься!» Что вас заставило сделать это?
– Значит, вы знаете, и о том, что я был третьим ребенком в семье. Родители очень любили музыку, хотя сами не имели возможности учиться играть на музыкальных инструментах – они выросли между войнами, в очень тяжелое время. И они решили дать шанс своим детям. Сестра играла на скрипке, брат на фортепиано. А глядя на меня, мама сказала: «Хватит! Пусть хоть Миша будет нормальным ребенком». И меня никуда не отдали. У меня самого шестеро детей, я хорошо представляю, как трудно воспитывать их, когда им по 6–7 лет, заставлять их заниматься музыкой. Ведь для ребенка неестественно сидеть подолгу с инструментом, разучивать гаммы и пьесы. Только такие дети, каким был, к примеру, Евгений Кисин, который был особенным, или, точнее, необыкновенным ребенком, способны на это.
– Евгений Кисин был увлечен музыкой фактически с рождения. А вы начали в восемь. Большая разница…
– Согласен. Евгений Кисин всегда не мог и не может жить без музыки. А обычные дети, такие, каким был в том возрасте я, предпочитают пинать мяч, а не заниматься часами. Кто-то должен их заставлять. И тут нужно быть очень деликатным, ведь можно переборщить. Мои родители были заняты на работе, двое старших детей уже учились музыке, а я был гиперактивным ребенком. Так что предполагалось, что музыкантом я не стану…
– Но вы все-таки сами сказали: «Буду заниматься!» И добились своего. Что вами двигало в 8 лет?
– Сейчас уже трудно сказать. Вполне возможно, что меня несколько задевало, что брат и сестра ходили в музыкальную школу, которая тогда называлась «школа для особо одаренных детей». Это что же? Они особо одаренные, а я нет? И я потребовал устроить меня в эту школу, и мне пришлось догонять, потому что я поступил позже других. По поводу выбора инструмента, как я часто рассказываю, у меня нет романтической истории. Мол, услышал волшебные звуки, влюбился… Скорее, виолончель дополняла возможное семейное трио: скрипка, виолончель, фортепиано. Но оно так и не сложилось. Зато я играю теперь со старшими детьми.
– Итак, вы поступили в эту школу. И начали упорно заниматься?
– Нет, в те годы я больше играл в футбол, чем на виолончели. Вот когда меня в 13 лет отправили в Ленинград, в музыкальную школу при консерватории, я стал заниматься гораздо серьезнее, на футбол уже не было времени. И уровень преподавания там был значительно выше. Я тогда фактически начал заниматься музыкой во второй раз.
– А кто с вами занимался, пока вы жили в Риге? Не возникало желания бросить?
– В Риге я был в основном предоставлен сам себе: папа работал, мама много болела. У меня не было дедушки, как у Гидона Кремера, или мамы, как у Максима Венгерова, которые занимались с ними по 7–8 часов в день. Часто я обманывал родителей. Струны тогда были алюминиевые, от них на пальцах оставались черные следы. Так вот, сидя один в квартире, когда я должен был заниматься, я иногда просто натирал себе пальцы, чтобы они почернели, а потом из окна смотрел, не идут ли родители. И когда они приближались, начинал усиленно играть. Родители входили и видели меня очень «уставшего». Все думали, что я много занимаюсь, но это было, конечно, неправдой. Сейчас я об этом сожалею: я просто потерял несколько важных лет.
– И потом вы переехали в Ленинград…
– Да. И там все встало на свои места. Потому что я был теперь окружен детьми, которые тоже занимались музыкой, и занимались серьезно. В отличие от Риги, где я в глазах большинства сверстников выглядел очень странным – занимался музыкой вместо игры в футбол и других увлекательных вещей. В Ленинграде я почувствовал себя на своем месте. И, как я уже сказал, уровень преподавания был куда выше. Это вдохновляет, заставляет показать, что ты не хуже других.
– А кто там был вашим учителем?
– Эммануэль Фишман. Прекрасный талантливый виолончелист из Одессы. Такой, знаете, типичный одесский музыкант. Но в тот период был важен не столько учитель, сколько атмосфера в школе. А через четыре года я поступил в Московскую консерваторию в класс Мстислава Ростроповича. И это был новый, важнейший этап.
– Есть такая теория трех «Т». Она гласит, что успех приносят трудолюбие, терпение и талант. И трудолюбие стоит на первом месте. Вы согласны?
– В целом да, конечно. Хотя без таланта, как бы упорно ты ни трудился. Можно научиться играть, и играть очень хорошо. Но большого, настоящего успеха добиться невозможно. И все равно, успех – это и огромная работа, и терпение, конечно. Плюс поддержка родителей и педагогов, которые должны вести себя очень бережно по отношению к вам, чтобы ваш талант не загубить. И удача, кстати. Оказаться в нужное время в нужном месте. Найти подходящего учителя. Ведь это как в любых человеческих взаимоотношениях: бывает, кажется, что люди подходят друг другу, но взаимное сосуществование не складывается. А от педагога ведь очень многое зависит.
– Не могу удержаться от вопроса, раз уж рядом сидит ваш младший сын: вы как родитель справляетесь?
– Конечно, всего я успеть не могу, приходится чем-то жертвовать. Когда у нас с женой был один сын, мы часто брали его с собой на гастроли, он за первые 4 года жизни только в Японии был шесть раз. Сейчас детей уже четверо, некоторые пошли в школу, так что все стало гораздо сложнее. Увы, я не провожу с детьми достаточно времени, у меня огромное количество поездок. Но я стараюсь быть хорошим отцом, и жена мне в этом очень помогает. Мне вообще с ней очень повезло.
– Хорошо известно о вашей страсти к футболу – вы о нем не раз упомянули, когда рассказывали о своем детстве. Возможно ли, чтобы Миша Майский попросил своего агента не назначать концерт на день, когда будет играться важный матч. Скажем, финал Лиги Чемпионов?
– О да, футбол я люблю, но концерт из-за футбольного матча переносить не буду (смеется). Хотя в прошлом году мы с детьми ездили в Калининград на матч чемпионата мира – играли Бельгия (где у меня дом, поэтому мы за нее болели) и Англия. И вдруг мне звонят и просят сыграть, как раз в день матча, на фестивале, посвященном Марте Аргерих. И я сказал: нет, поездку в Калининград я отменить не могу. Но наши агенты смогли поменять расписание концертов, я прилетел на следующий день и успешно выступил.
– В Вербье вы сыграли с молодежным фестивальным оркестром. Вам нравится выступать с молодыми музыкантами? Вы чему-то учитесь у них?
– Конечно, это взаимный обмен. С ними я чувствую себя в своей тарелке. Я стараюсь не смотреть часто в зеркало. Это помогает мне забыть, сколько мне лет. Вы знаете, я себя чувствую сейчас гораздо моложе, чем 46 лет назад, когда я смог эмигрировать из Советского Союза в Израиль. Тогда, в 25 лет, я чувствовал себя таким старым!
– Но эмиграции предшествовал очень тяжелый период в вашей жизни. Возможно, самый тяжелый. Вас отправили на исправительные работы. Потом была, пусть и по вашей инициативе, чтобы не угодить в армию, психиатрическая больница, где с вами в отделении были алкоголики и неврастеники. У вас не было возможности заниматься. Это звучит как смертный приговор для серьезного музыканта…
– Да, в то время всё было очень драматично. Но я не жалею и об этом периоде. Я всегда говорю: «Пробуй!» Любой опыт, даже самый тяжелый, будет полезен в жизни. Я всегда стараюсь найти позитивную сторону. И в какой-то мере, я даже благодарен судьбе. Ну, или советскому правительству, устроившему для меня всю эту историю. Правда, диплом Московской консерватории я так и не получил. Хотя, уезжая в Израиль, заплатил за обучение баснословные по тем временам 8900 рублей. Долго потом пришлось долги отдавать.
– Но все-таки ваш жизненный опыт – опыт со счастливым концом. Все могло закончиться гораздо хуже. Вы могли угодить в тюрьму на несколько лет.
– О да! Мне грозило за «валютные спекуляции» (Майский купил с рук за рубли сертификаты для «Березки», что было запрещено, – РС) от 3 до 8 лет. Адвоката своего я увидел впервые в день суда. Он был поражен мягкостью приговора – «всего» полтора года условно.
– А вся эта история с магнитофоном из «Березки» была провокацией против вас? За вами следили?
– Я действительно хотел купить магнитофон для занятий, просто у меня не было другой возможности сделать это, кроме как с помощью этих сертификатов из «Березки». И меня, конечно же, сразу «повязали». Все дело в том, что моя старшая сестра уехала в Израиль, это считалось предательством, хотя она эмигрировала официально. Поэтому меня хотели выжить из консерватории, не давали выступать. Но нужен был формальный повод меня выгнать – я ведь был хорошим студентом, выиграл конкурс Чайковского. Мое будущее выглядело очень мрачным в тот момент, когда меня арестовали. Но приговор оказался мягким. Может, пожалели, может, помогло заступничество Ростроповича или кого-то еще. Знаете, как в советском анекдоте. «Человек спрашивает у друга, бывшего политзэка: – Ты отсидел пятнадцать лет. Признайся, что все-таки ты сделал? – Да ничего я не сделал! – Нет, не может быть. За «ничего не сделал» дают десять лет. А пятнадцать дают за что-то».
Так вот, я в глазах советской власти, похоже, был из тех, кто «ничего не сделал». Было очевидно, что я невиновен. Время было для меня тяжелое, но можно считать, что мне все-таки повезло. Я пришел в себя и смог продолжить карьеру.
– Вы часто упоминаете в своих интервью о том, что вы единственный, кому посчастливилось учиться и у Мстислава Ростроповича, и у Григория Пятигорского в Лос-Анджелесе. А какую роль играет преподаватель в жизни молодого талантливого музыканта? Что должен делать педагог? Обучать технике? Объяснять, как и куда двигаться дальше? С Пятигорским вы провели всего четыре месяца. Почему они оказались так важны?
– Техника исполнения, конечно, имеет большое значение. Но педагоги уровня Ростроповича и Пятигорского о ней говорили мало. Роль педагога сравнима с ролью родителя, который должен помочь ребенку вырасти и превратиться во взрослого ответственного человека. Со временем музыкант сам для себя становится учителем, без этого не обойтись. Это в какой-то мере разделение личности – когда ты сам себя чему-то учишь, общаешься сам с собой, помогаешь сам себе. А для педагога важно не пытаться сделать копию себя, осознать, куда ты хочешь, чтобы твой ученик двигался. К цели могут вести разные пути. Главное, чтобы ты ее достиг. Пятигорский, когда встретился со мной, был тяжело болен. Он знал это. А у меня начинался новый период в жизни, я был полон позитивной энергии. Для Пятигорского это был последний шанс поделиться своим феноменальным жизненным опытом, и я был как губка, готовая все это впитать. За четыре месяца я провел с Пятигорским больше времени, чем с Ростроповичем за четыре года, он постоянно гастролировал, уезжал из Москвы. Но я всегда подчеркиваю, что не считаю Пятигорского лучшим педагогом, чем Ростропович. Или наоборот. Это так же глупо, как говорить, что Моцарт как композитор лучше, чем Бах.
– Вас многие считают экстравагантным музыкантом…
– Мне кажется, это очень большое преувеличение. Что во мне экстравагантного? Длинные волосы? Кого это сейчас волнует? Да, я не надеваю фраки и не ношу галстуков или «бабочек». Но я же не играю в рваных джинсах или разноцветных носках.
– Ну, может быть, отсутствие фрака было неким вызовом несколько десятилетий назад? Или индийское ожерелье с бриллиантами, которое вы надеваете…
– Да, возможно, но я всегда с уважением относился и отношусь к публике.
– То есть ваши концертные костюмы, ваши знаменитые широкие рубашки – это не продолжение, простите за журналистский штамп, вашего «я»? Вам просто удобнее в них играть?
– Именно! Я вообще не понимаю, как можно играть во фраке, так стесняющем движения. Я надеваю то, в чем мне комфортно выступать. Вот и все. Ну а критики всегда найдутся. Я никакой не бунтарь, поверьте. Хотя, может быть, играет роль и подсознание. Ведь у истеблишмента классической музыки (к самой музыке это не имеет никакого отношения) такой старомодный, консервативный имидж… Он отпугивает молодых людей еще до того, когда им представляется возможность послушать классическую музыку. И это очень обидно. Они глядят на солистов и оркестрантов и думают: «Что это за пингвины!» И не приходят в концертные залы. Но я, конечно, никогда не ставил своей целью завлечь их своими костюмами.
– Но тогда мы подходим к другой важной проблеме. Вам наверняка знакомо имя хорватского виолончелиста Степана Хаусера.
– Конечно, я с ним играл…
– Социальные сети полны роликом, собравшим миллионы просмотров, где он играет второй вальс Шостаковича. В колизее в Пуле. Под открытым небом. Первый ряд занимают длинноногие молодые красотки, попивающие пиво или шампанское, он им и скрипачкам многозначительно подмигивает, бросает «горячие» взгляды, танцует с виолончелью, когда играет оркестр. О глубине исполнения гениальной музыки Шостаковича и близко речь не идет. С другой стороны, публика, среди которой много молодежи, слушает Шостаковича, а не попсу. Как к этому относиться?
– Хаусер в своем роде очень талантлив. Есть еще ролик, где он пародирует стиль исполнения Ростроповича, меня, Натальи Гутман, Йо-Йо Ма, других известных виолончелистов. Это очень впечатляет!
– Но вы не видите в таких музыкантах угрозу для настоящей классической музыки? Ведь они больше выставляют себя напоказ, чем играют? Есть же еще немецкий скрипач Дэвид Гарретт, собирающий стадионы? Или голландец Андре Рьё, приглашающий узнаваемых звезд и наряжающий оркестранток в кринолины. И играющий только мелодичные произведения, пусть многие из них и гениальные. Зрители в восторге. Танцуют, подпевают.
– Ну да, это коммерческие проекты…
– Но ведь нельзя сравнивать то, что они делают, и концерты, скажем, здесь, в Вербье. Хотя и там, и там – классическая музыка.
– Знаете, моя жизненная философия – «живи и дай жить другим». Пока тебе никто не указывает насильно, как жить, есть, пить, одеваться – проблемы нет. Наоборот, мир был бы куда лучшим местом, если бы люди были непредубежденными, терпимыми к тому, что делают и во что верят другие. Я имею в виду, прежде всего, религию. Из-за разногласий вокруг которой столько людей погибли. Я как музыкант много путешествую. И сталкиваюсь с разными природными условиями, разными культурами, кухнями, языками, манерами поведения, традициями. И это совершенно потрясающе! И ко всему этому надо относиться непредубежденно, толерантно. То же самое касается и музыки. Тысячи разных музыкантов по-разному играют Баха, которого я буду играть в Вербье. Ну и что? Тем интереснее жизнь! Да, вы привели, в определенной степени, крайние примеры. Но если такая музыка привлекает молодых людей…Возьмите британца Найджела Кеннеди. Он здесь был, я его очень давно знаю. Он собрал вместе со своей группой полный зал в Венской опере. И исполнял самую разнообразную музыку. В том числе рок! Но у него в программе были тоже Бах и Равель. И молодые люди услышали их и сказали: «Вау! Классная музыка! Кул!» И если после этого концерта хотя бы пять человек из двух тысяч, присутствовавших в зале, открыли для себя классическую музыку, то это здорово!
– Я тоже так думал раньше. Но вот я был в Праге, где живу, на концерте Дениса Мацуева, он играл «Времена года» Чайковского. Мацуев невероятно талантлив, но он фигура узнаваемая, как сейчас говорят, «медийная». Появляется на телеэкранах, в вечерних развлекательных шоу, забавно играет «В лесу родилась елочка», подражая разным великим композиторам. Так вот, наверное, треть зрителей того концерта (зал был забит до отказа) в момент, когда Мацуев сел за рояль, достала мобильные телефоны, выложила в социальные сети ролики «Я на Мацуеве! Класс! Завидуйте!», а потом потеряла интерес к концерту и считала лайки под своими постами. Потому что «Времена года» Чайковского нужно слушать очень внимательно. Конечно, в конце были бисы и овации. И Мацуев, у которого, похоже, железные нервы, играл замечательно, несмотря на происходящее в зале. Но мой сын, который серьезно занимается музыкой, сказал: «Такое ощущение, что я побывал на поп-концерте».
– Со Степаном Хаусером и его партнером по дуэту 2CELLOS словенцем Лукой Шуличем я играл однажды, на фестивале «Виолончельное биеннале» в Амстердаме. Они предложили мне участвовать в гала-концерте, через своего учителя, с которым я давно дружу. И меня очень просили приехать. Я долго размышлял, потому что, конечно, это не мое. Но все-таки решил выступить. Я, конечно же, настоящий классический музыкант, и им и останусь. Я всегда стараюсь играть на самом высоком уровне, на который способен. И для меня главное – не снижать уровень исполнения ради более легкого восприятия моей музыки публикой, а добиваться, чтобы публика воспринимала и понимала музыку на том уровне, на котором ее исполняю я.
– Давайте тогда закончим разговором именно о такой музыке. На нынешнем фестивале в Вербье вы играете Чайковского в звездном составе: Денис Мацуев, выросший в известного скрипача вундеркинд Вадим Репин и вы. Как сложилось такое «постсоветское» трио?
– Нам предложил сыграть вместе директор фестиваля Мартин Энгстрём. Я уже играл здесь Чайковского с Репиным, но тогда с нами выступал Ланг Ланг. А ещё я трио Чайковского исполнял вместе с Евгением Кисиным и Джошуа Беллом. Это было незабываемо. Надеюсь, получится и в этот раз.
Андрей Шароградский
Международный обозреватель Радио Свобода. Автор и ведущий информационно-аналитического журнала «Время Свободы» и подкастов «Время Свободы» и «Время Свободы. Контекст».