наглядитесь на меня очи ясные текст
Имя на поэтической поверке. Иван Юшин
Однажды утром, известному композитору Владимиру Шаинскому, позвонили из центральной редакции детского радио и предложили ему прочитать стихи одного неизвестного поэта-самородка.
Тетрадь с его творениями передала любимица СССР певица Людмила Зыкина. Ответом композитора Шаинского была такая фраза: «А на кой он мне сдался?». На что Людмила Зыкина сказала: «Уважь человека, я у него мясо покупаю!»
Певица всё же добилась своего – стихи стали песней. Душевные строки о «нежных напевах» идеально вписались в популярный кинофильм «Анискин и Фантомас»-1973, благодаря которому песня и стала, любима народом.
Месяц свои блёстки по лугам рассыпал.
Стройные берёзки, стройные берёзки
Что-то шепчут липам.
Стройные берёзки, стройные берёзки
Что-то шепчут липам.
Травы, травы, травы не успели
От росы серебряной согнуться
И такие нежные напевы, ах,
Почему-то прямо в сердце льются.
Лунною тропою на свиданье еду,
Тихо сам с собою, тихо сам собою
Я веду беседу.
Тихо сам с собою, тихо сам с собою
Я веду беседу.
К милой подойду я, глаз поднять не смея,
И от поцелуя, и от поцелуя
Словно захмелею.
И от поцелуя и от поцелуя
Словно захмелею.
Травы, травы, травы не успели
От росы серебряной согнуться
И такие нежные напевы, ах,
Почему-то прямо в сердце льются.
А неизвестным поэтом был Иван Юшин, мясник с Центрального рынка Москвы.
Биография Ивана Сергеевича Юшина полна тёмных пятен. Вырвавшись на передний план незадолго до смерти, он мало кого интересовал
Поэт, а по совместительству мясник Центрального рынка Москвы, Иван Юшин добился народной славы без самиздата и даже публикаций. Правда, счастья ему это не принесло.
Жизнь научила Ивана Сергеевича крестьянской молчаливости, недоверию. Даже по ошметкам биографии видно – скрывать ему было что.
Не совсем ясно, когда Иван Юшин родился. Ряд источников указывают 1916 год, другие настаивают на 1923.
Появился Иван Юшин на свет в Рязанской области, село Печерниковские Выселки Михайловского района, и всю жизнь был ушиблен впечатляющим примером земляка Сергея Есенина.
В 1930-ых семья Юшиных попала под раздачу, как кулацкая. Её выслали на север. В результате Иван не окончил школу, едва выучился писать и считать.
После контузии Иван Юшин на год оказался прикован к постели. Не до литературы ему было. После войны Ивану Юшин улыбается удача далеко не литературная. Он прикипел к хлебному месту мясника на Центральном рынке Москвы. Рынок стал его стихией и бизнесом.
Не воровать в этой системе оказалось невозможно. С мясников собирали ежедневную дань для начальства. Зарплата мизерная, (чтоб ты жил на одну зарплату), Иван Юшин химичил, как мог. А это живые ежедневные денежки. Всякий день с мясников собирают дань: деньги для начальства.
Для дирекции. Директор платил в трест. Трест отстёгивал райкомовским. Кто круговой порукой не повязан, должен из торговли уйти. Такова была советская система.
Иван Юшин не любил взбалмошного директора рынка. Сверх обычной дани тот ежедневно требовал на пропой.
Иван Юшин с теплотой и уважением отзывался о мясниках, работавших рядом. То были главным образом, черноголовые айсоры.
Выходцы из ассирийских семейств, нашедших приют в Москве, в Первую мировую войну, среди айсоров было также немало чистильщиков обуви, «холодных сапожников», исчезнувших со столичных улиц в последние годы.
Поэт Владимир Приходько вспоминал: «Юшин демонстрировал, как мясники подворовывают. Вот рубит с громким выдохом – ахом, точно попадая, куда надо
Вот шуткой, жестом отвлёк внимание деревенской. И кусок мяса провалился в широкий, в бездонный карманище фартука. Фокус, да и только»
В торговле Иван Юшин прижился, стал на рынке весомой фигурой, а с хорошим мясом каждый год становилось всё напряжённее. Мясник приобретал черты человека значительного, но даже на работе между окровавленных туш, Иван Юшин постоянно держал карандашик и блокнот – ждал вдохновения.
Дружбы Ивана Юшина искала творческая богема: поэты, актрисы, художники. И Иван Юшин решил этим воспользоваться. В 1967 году он вломился с рукописью в издательство «Московский писатель».
Вломился с законами рыночного прилавка. Рецензировавший рукопись поэт Владимир Приходько вспоминал:
«Однажды ко мне вошёл человек, на котором была печать крестьянского труда. Руки в шрамах. Грубые, крепкие. На вид лет сорок. Или больше. Достал стихи, напечатанные малограмотной машинисткой.
Попросил прочесть и рекомендовать в литературное объединение при заводе «Динамо». Это был Иван Юшин. Я быстро прочёл стихи. Среди них была любовная лирика:
Как хорошо
Звезда вчера горела
Над улицами
Нашего села.
Как хорошо
Ты на меня глядела,
Как хорошо
Меня ты обняла.
Мир в его стихах отличался ласковостью, нежность стала лейтмотивом.
Я тут же написал гостю рекомендацию Что-то вроде «…конечно, Иван Юшин – не профессиональный поэт. Он редко в достаточной степени работает над словом: поём как поётся. Но его песня чиста, в ней нет фальши. И если Юшин будет строг, требователен к себе, его ждёт успех».
Гость пожал мне руку, и я почувствовал: к ладони что-то приросло. Это был скомканный пук десяток – не то три, не то четыре. Я с неподдельным изумлением и негодованием вернул ему деньги. Он не слишком смутился.
Были ли стихи Юшина хороши, сказать не берусь, на просторах интернета гуляют только вырванные из контекста четверостишия. Но Владимир Приходько дал им такую оценку:
Мне было очень любопытно, Юшин тоже жаждал со мной общаться как с редактором своих стихов. Юшин работал на рынке. На Центральном, в Москве!
Много лет спустя, разговаривая со спортивным журналистом Галинским о Юшине, Владимир Приходько услышал от него анекдот:
«Сумасшедший дом. Один говорит, что он Наполеон. Другой, что Екатерина Вторая. Третий объявляет: назначен министром финансов. Тут входит четвёртый: «Я рубальщик мяса на рынке».
Все ахают» «Вот это мания величия»
Шутка, рождённая в голодной советской стране, где так вольно и т. д. Мне трудно сказать, сколько он зарабатывал. Знаю, что не бедствовал.
У него не было городской квартиры, был небольшой зимний дом по Киевской дороге, станция Солнечная, деревня Суково, улица Козловская №6, где он жил один. Дом до нашего времени не сохранился. Раньше это была дачная местность, сейчас входит в район Москвы.
Как только большевики взяли власть, в его родной деревне, под Рязанью начался голод. В 20-е отец Юшина подался под Москву в Дорогомиловскую ямскую слободу. На извозный промысел.
Семью не бросил – навещал то и дело. В 30-е Юшиных сослали на север. Как кулаков. За этот самый дорогомиловский извоз.
У меня Иван Юшин бывал довольно часто, вспоминал поэт Владимир Приходько. Его полюбили мои домашние. Ужинал. Ел осторожно, словно испуганно. К рюмке не прикасался, по его просьбе на стол не ставили.
Месяца полтора не человек. Когда дело совсем худо, ложится в больницу к знакомому психиатру Гелию Абрамовичу, которому доверяет. И тот его из этого дела выводит.
Иван Юшин избегал рассказывать о рынке, даже когда стал поэту Владимиру Приходько доверять. Из его наблюдений над жизнью при Сталине и позже, в 60-е, Владимир Приходько запомнил вот что:
А мясницкое умение в том, что кость остаётся внутри мякоти. Чтоб не бросалась в глаза покупателю. Если отовсюду торчат кости. Мясник порубил назло».
Книжки Иван Юшин так и не выпустил, его прорыв оказался связан с эстрадой. На рынке он познакомился с Людмилой Зыкиной, которая, как и все, любила мясо. Сыграло роль и рязанское происхождение, певица была из тех же краёв.
Она передала стихотворения Ивана Юшина композитору Анатолию Новикову и получилась песня «Огонь горит неугасимый». Потом Людмила Зыкина исполняла «Песню девушки» на стихи Ивана Юшина.
«У Юшина была строчка «месяц С НЕБА блёстки по лугам рассыпал» Мне тогда показалось, слишком быстро произносится «с неба», не успевает впечататься в души слушателей. Заменил на «СВОИ блёстки»
Поставил ничего не значащее слово, дурак, не заметил, что у автора было лучше в сто раз. Испортил песню».
Вот эта песня ушла в народ, став лауреатом «Песни года». Завоевала премию, в 1975 году, на фестивале в польском Зелена Гура. В России – она будет признана лучшей в телевизионном конкурсе 1974-1975 годов. Стала частью саундтрека (музыкального сопровождения) фильма «Анискин и Фантомас»-1973 года.
«Травы» пели на концертах, в ресторанах, в компаниях, на экране. В городе, деревне, в русском зарубежье. Она потеснила нашу классическую «пьяную» песню «Шумел камыш».
Удивительное в этой истории: то, как простой деревенский парень сочинил одну из любимых и узнаваемых песен народа.
К слову, Иван Юшин и до этого в деньгах не нуждался. Но авторские, которые посыпались от «Трав» со всего Советского Союза, потрясли даже его.
Иван Сергеевич взмолился: «Я чай, двадцать лет мясником работал, неплохую деньгу научился зашибать в поте лица своего, а тут всего одна песня и сразу полторы тыщи в месяц!»
Он решил бросить рынок. На что поэт-песенник Михаил Танич ответил: «Запомните, Ваня, не «мясо» к «травам», а «трава» к «мясу!»
Мясной павильон располагался не в главном здании, где на верхних этажах был универмаг, а позади, отдельно. Вдруг Иван Юшин исчез. И на сей раз, видимо его знакомый психиатр не спас.
Владимир Приходько сунулся на Цветной. Где давно не был, думал найти, кто с ним работал, сыскать анкету…
А вместо рынка увидел каркас мёртвого дома обнесённого забором. Сказали не один уже год.
И никто ничего не строит. И никаких следов дирекции, ни отдела кадров.
Вот неполный список всенародно известных и любимых песен на слова Ивана Сергеевича Юшина:
Конец Ивана Сергеевича покрыт мраком неизвестности. Непонятно в каком году покинул он мир и где захоронен.
Кстати и год рождения, и год смерти поэта до сих пор неясен. До наших дней нашлась лишь одна фотография Ивана Сергеевича Юшина.
По одной версии он родился в 1916 году, по другой – в 1923. Умер – по одним источникам в 1978, по другим – в 1979, но в 1979, о нём говорили уже как о покойнике.
Одуревший рубщик мяса,
Так сложилось на веку,
Своего дождался часа…
Вот опять по «Маяку»!
Впрочем, песенки лукавы,
И от них опасный зуд.
Эти травы, эти нравы
До добра не доведут,
А скорее до поминок…
Так успех его томил,
Что он кинул этот рынок
И оставил этот мир.
Из поэтического наследия Ивана Юшина.
«На Красной площади».
Спускаюсь тихо в Мавзолей,
Не видя под собой ступеней,
Здесь, величайший из людей,
Спокойно спит любимый Ленин.
Иду с поникшей головой
Под тёмным сводом Мавзолея,
Гляжу на облик дорогой,
И на душе моей светлеет.
О, Ленин, кормчий Октября,
Любовь людей к тебе нетленна.
Как негасимая заря,
Она горит над всей вселенной.
Куда б судьба ни заносила –
На край земли, за синь морей
Я помнил лишь – тебя Россия,
Всей доброй памятью моей.
И не страшны мне расстоянья
Любого дальнего пути,
Я на любые испытанья
Вновь для тебя готов идти.
Я так люблю тебя родную
За твой полёт и твой размах,
И за столицу дорогую,
Что на семи стоит холмах.
За то, что стала всем любима
С вишнёвым отблеском звезда,
За то, что ты, моя Россия,
Была и будешь навсегда.
Последний месяц осени,
Нахмурились поля,
Свои наряды сбросили
Седые тополя.
В багрянец лес окрасился,
Затихли глухари,
За лесом где-то спрятался
Последний луч зари.
А я опять у озера
Сижу на старом пне,
Осенняя мелодия
Тревожит душу мне.
Вот отзвенят берёзоньки
Вечерним языком,
И стихнет всё до зореньки
Беззвучным тихим сном.
Заря пожаром медным
Ложится на поля.
Иду лужком заветным,
Мне шепчут тополя.
Я вспомнил своё детство,
Как жил в родном краю,
И мне не наглядеться
На Родину мою.
Я много вёрст измерил,
Всё по земле чужой.
Во всех боях я верил,
Что я вернусь домой.
Взойду я на пригорок,
Поплачу от любви.
За все четыре года
Споют мне соловьи.
Я вновь в краю заветном,
Горит моя заря
И льётся светом медным
На мирные поля.
Клонит, клонит ветки ветер,
Порошит моё крыльцо…
Мне светлей всего на свете
Ваше светлое лицо.
Я дарю Вам не за песни
Жар сердечного огня,
А за то, что в дни болезни
Только Вы спасли меня.
Не забуду вечер, ветер
И полночное крыльцо…
Мне сквозь годы ярко светит
Ваше доброе лицо.
«У могилы неизвестного солдата». («Огонь горит неугасимый»)
Война прошла как страшный сон,
Сегодня, мирною порою,
Народ идёт со всех сторон
Отдать поклон бессмертному герою.
Здесь непробудным, вечным сном
В могиле спит солдат России.
Кто он такой? Откуда он?
Над ним огонь горит неугасимый.
Я над могилою стою,
Мне трудно пережить утрату,
Поклон земной я отдаю
Товарищу, иль другу, или брату.
Мне всё равно, кто б ни был он,
Я опускаюсь на колени
У этих траурных знамён,
У стен Кремля на чистые ступени.
Где принял он последний бой?
Где он погиб в лесах окрестных?
О, сколько там, в земле сырой
Солдат родных в могилах неизвестных!
Шумит весенний майский гром,
Не пробудить ему солдата.
Кто он такой? Откуда он?
О нём навеки память будет свята!
При написании повествования о поэте Иване Юшине, вспомнил колкую, давнишнюю эпиграмму на Людмилу Зыкину – Валентина Гафта:
Любишь ты землю, Людмила,
Не зря ты на ней прожила.
Всё, что любила, скупила,
Всё, что росло, сорвала.
Платье в брильянтах надела,
Стала фаянс собирать.
Так по любви и раздела
Бедную Родину-мать.
Текст книги «Собрание народных песен»
Автор книги: Петр Киреевский
Жанры:
Поэзия
Культурология
Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)
Скакал чижик-воробей
Ко Иванову двору.
– Я Ивана упою, упою!
И я Марфу уведу, уведу,
Ивановну, уведу, уведу
Ко Марине во снохи, во снохи,
Ко Григорьевне во снохи,
Ко Алексею на руки, на руки,
На долгие на веки, на веки.
Слетались голуби, слетались сизые
На один двор, (2)
Садились женихи, садились соколы
За один стол. (2)
– Выбирай, Федосыошка, выбирай, Платоновна.
Кой жених твой,
Кой вековой.
– Сидит на окошке в сафьянных сапожках
Тот жених мой,
Тот вековой.
Слетались голуби и проч.
– Выбирай, Дарьюшка, выбирай, Ивановна,
Кой жених твой,
Кой вековой.
– Сидит на березке – Шлёнские волоски —
Тот жених мой,
Тот вековой.
Лезет из-под ели, всего вши изъели,
Сидит на латочке считает платочки,
Лезет из-под дубу – нет ни одного зубу.
Сидит на стакане, грызет таракана.
Сидит на повете в золотой карете,
Сидит на оконничке, считает рублевички,
Сидит на березке, кудрявые волоски.
На горе сосна расшаталася,
Я давно с милым не видалася,
Я увиделась – взрадовалася.
Мой-ат миленький он горазд-то был,
Он горазд-та был корабли снастить.
Корабли снастил, сам на них поплыл
Ко тому селу ко Архангельску,
Ко той ко деревне ко Ивановской.
Что в Ивановском мужики живут,
Мужики живут небогатые,
Мужики живут, бобыли слывут.
Там старушеньки – все барушеньки,
А молодушки – как воронушки,
Красны девушки – ротозеюшки.
На горе сосна расшаталася, и проч.
Во тое деревню в Воронковскую
В Воронках-та мужички живут,
Мужички живут все богатые,
А старушеньки – говорушеньки,
А молодушки – бел-лебёдушки,
Красны девушки – шелкошвеюшки.
Добры молодцы – всё извозчики.
– Научить ли тя, Ванюша,
Как ко мне ходить?
Ты не улицей ходи,
Не широкою гуляй —
Переулочками;
Не в калиточку скрыпи —
В подворотенку;
Ты не голосом кричи —
Соловьем свищи;
Чтобы я, красна девица,
Догадалася:
Со пиру бы, из беседы
Подымалася.
Скажу батюшке:
– Голова болит!
Скажу матушке,
Что я вся больна.
Я подруженькам скажу
– Я гулять пойду.
Ко милу дружку прийду
Здоровехонька,
Веселехонька.
Вы, молодчики, размолоденьки дружки,
Вы ласковы, расприветливы сердцу слова!
Без огню-то мое сердце изожглось,
Что без ветру мои мысли разнесло,
Разнесло мысли вдоль по чистым полям,
Вдоль по чистым полям, по зеленым лугам.
Кто бы, кто бы мому горечку помог,
Кто бы, кто бы мое сердце сократил,
Со пути-ли, со дорожки дружка воротил?
Возвратися ты, мой миленький, назад!
Наглядитесь, очи ясныя, в запас,
Не страдало б мое сердце хоть на час.
Сидела б я в новой горнице одна,
Белой грудью я на красным окне,
Глядела бы в чисто поле далеко,
Я роняла горячи слезы из глаз,
Я бранила бы чужу́ дальню сторону́:
– Ты, злодей, ты, злодей, чужа дальня сторона!
Разлучила меня с отцем с матерью,
Во вторых-то, с любезным дружком,
А во-третьих, со родимой стороной.
Без поры-то, безо время
Стала трава сохнуть:
Без прилуки мил Ванюша
В иную влюбился,
В иную влюбился,
Волюшки лишился.
Ох ты, воля, моя воля,
Воля дорогая,
Воля дорогая!
Девка молодая,
Девка по саду гуляла,
Кро́соту теряла,
Кро́соту теряла,
В острожок попала;
Стыдно девке, стыдно красной
В остроге сидети,
А еще того тошнее,
В окошко глядети.
Мимо мо́его окошка
Лежала дорожка;
Как по этой по дорожке
Много ходят, ездят:
Господа едут, бояра,
Купцы и мещане,
Купцы и мещане,
Мужики-крестьяне;
Мово милаго Ванюшу
Его здеся нету:
Знать, мой миленький Ванюша
За рекой гуляет,
Он за реченькой гуляет,
За быстрой шатает.
Не один миленький гуляет, —
С красною девицей,
С красною девицей,
С купеческой дочкой.
По сеням я ходила, по новым гуляла,
Ей, ей ехо-хо, ей, ей, о́хти мне!
Русу косу чесала, а́лу ленту вплетала,
Ручку в пазуху клала́,
К себе милаго ждала́,
Ей, ей, ехо-хо, ей, ей, о́хти мне!
Моя русая коса всему городу краса,
Всем холостыим сухота,
А женатым грусть-тоска,
А малыим плаканье, а старыим оханье!
Еи, ей, ехо-хо́, ей, ей, о́хти мне!
Ох ты миленькой милой,
Выхваляешься ты мной, моей русою косой,
Не смеешься ль надо мной?
Ей, ей, ехо-хо, ей, ей, о́хти мне!
Со восточной, со восточной со сторонки
Не студён-то, холодён ветерок поносит;
Все дубровушки во поле расшумелися.
Ничего-то во шуму, в роще не слышно,
Во тумане никого не видно.
Только видно, слышно один голосочик,
Голосочик-ат слышно человечий,
Человека слышно не простого,
Не простого, – козака Донского,
Моего-то дружка размило́ва.
Мой-ат миленький по роще гуляет,
Развеселую свою песню распевает,
Разлюбезную свою часто вспоминает:
Кабы слышала моя размилая,
Светик, лапушка моя, дорогая.
Она вышла бы ко мне на ново крылечко,
Промолвила бы со мной е́дное словечко,
Обра́дала бы мое ретиво сердечко;
Не так-то бы мому сердцу было тошно,
Не так-то бы моему животу досадно.
Ой, матушка, тошно мне,
Сударыня, грустно мне,
Умереть с горя хочу!
– Не умирай, дитятко,
Не умирай, милое,
Без духовнаго попа!
Не привесть ли, дитятко,
Не привесть ли, милое,
Да духовнаго попа?
– Не надо мне, матушка,
Не надо, сударыня,
Мне духовнаго попа:
Приведи мне, матушка,
Приведи, сударыня,
Я кого верно люблю;
Люблю я, матушка.
Люблю, государыня,
Я донско́ва казака.
Козачёк малёшенек,
Козачёк глупёшенек,
Козак добрый человек.
Чесал козак кудерьки,
Расчесывал русыя,
Часты́м рыбьим гребешком.
Расчесамши кудерьки,
Расчесамши русыя,
Пухову́ шляпу надел.
Надемши он шляпочку,
Надемши пухо́вую,
Вдоль по улице прошол.
Прошедши он улицу,
Прошедши широкую,
Бы́стра реченька бежит.
По этой по реченьке.
По этой по быстрыей,
То́нка жёрдочка лежит;
По этой по жёрдочке,
По этой по тоненькой,
Мой миленький перьходил.
Перьломилась жердочка,
Перьломилась то́ненька,
Мой любезный потонул.
Свалилася шляпочка,
Свалилась пухо́вая
С удалова мо́лодца;
Поплыла эта шляпочка,
Поплыла пухо́вая
Вдоль по быстрой по реке.
Увидала девица,
Увидала красная,
Из высока терема,
Проклинала девица,
Проклинала красная,
Эту быструю реку:
Занесло бы реченьку,
Занесло бы быструю,
Да желтым песком!
Каково же реченьке,
Каково же быстрыей,
Без крутыих берегов?
Таково-то девице,
Таково-то красавице
Без милова жить без дружка!
Ох, ночь моя, ночка те́мная.
Ночка темная, ночь осенняя!
Молодка, молодка молоденькая,
Головка твоя распобедненькая!
С кем тебе, молодка, ночь спать, ночевать?
С кем спать, ночевать, с кем ночь коротать?
– Боюсь молода я ночь спать одна:
Лягу спать одна без милова без дружка,
Без милова без дружка, обуяла грусть-тоска!
Грусть-тоска горе берет – далеко милой живет,
Далёко, дале́че, на той стороне,
На той стороне, не близко ко мне,
Не близко ко мне, за Москва-рекой.
По той ли сторонке идёт мой милой,
Идёт мой милой, машет правой рукой,
Ручкой правою, черной шляпою:
– Перейди, сударушка, на мою сторонушку:
На моей сторонке гулянье и гульба,
Гулянье, гульба и приятели-друзья.
– Я бы рада перейти, – переходу не нашла,
Переход нашла, – жердочка тонка,
Жердочка тонка, – речка глубока:
Боюсь, обломлюсь, боюсь, утоплюсь.
Несчастная девушка я на свете рождена;
Несчастли́вая Дуняша все любови изошла,
Все любови изошла, себе дружка не нашла!
Полюблю я, девушка, я такого молодца,
Я такого, удалова, фабричнаго, бра́ваго,
Фабричнаго, браваго, Ванюшу кудряваго,
Ванюшу кудряваго, белаго, румянаго.
Ты фабричный, бравый мой, что ты сделал надо мной?
Что ты сделал надо мной, над моею головой?
Вор измучил, истерзал, чужу сторону спознал,
На чужой дальней сторонке он иную полюбил,
Меня горькую, несчастную навеки позабыл!
Он оставил вор, разбойник, век во девушках сидеть,
Век во девушках сидеть, худу славушку терпеть.
Никто горькую, несчастную, меня замуж не берёт:
Что ни старый-то, ни малый, ни ровнюшка горькой пьяница.
По́-лугу я, де́вица, гуляла,
По́-лугу я, красная, гуляла.
По́-лугу я, по́-лугу я,
По-лугу, по-лугу, по-лугу я!
Ягоды девица собирала.
Ягоды красная собирала,
Ягоды, ягоды я,
Ягоды, ягоды, ягоды я!
Страху девка набралася,
Страху красна набралася.
Страху я, страху я,
Страху я, страху я, страху я!
Ольху девица ломала,
Ольху красная ломала,
Ольху я, ольху я,
Ольху я, ольху я, ольху я!
Сверху девица сломила,
Сверху красная сломила,
Сверху я, сверху я,
Сверху я, сверху я, сверху я!
К речке девка подходила,
К речке красна подходила,
К речке я, к речке я,
К речке я, к речке я, к речке я!
Свежую рыбушку ловила,
Свежую красная ловила,
Рыбу, рыбу я,
Рыбу я, рыбу я, рыбу я!
Печку жарко затопила,
Печку красна затопила,
Печку я, печку я,
Печку я, печку я, печку я!
Дружка в гости заманила,
Дружка красна заманила,
Дружка я, дружка я,
Дружка я, дружка я, дружка я!
Свежией рыбушку кормила,
Свежией красная кормила,
Рыбой я, рыбой я,
Рыбой я, рыбой я, рыбой я!
Косточкою подавила,
Косткой я, косточкой подавила,
Косткой я, косткой я,
Косткой, косткой, косткой я!
Отдаст меня молодёшеньку
Батюшка в чужи люди:
Прибеседила родимая матушка,
Приговорщик был братец-батюшка:
– Отдадим сестру в чужи́ люди,
Во чужи люди, во незна́емые.
Во чужих людях надо жить умеючи,
Жить умеючи, разумеючи.
Мы во торг-ат поедем, побывать заедем,
Из торга-то поедем, ночевать заедем.
Я спрошу-то у дочки-матушки:
– Каково же тебе жить в чужих людях?
– Ты поди-ка, родимая матушка, в зелёный луг,
Ты спроси-ка гуся-лебедя,
Не зябу́т ли его ско́ры ноженьки,
Не ноет ли мое ретиво́ сердце?
– Родимая дочка-матушка!
Носи платье цветно, не складывай,
Ты терпи горе, не сказывай.
– Родимая матушка,
Понося-то платье – сложится,
Потерпя-то горя – скажется.
Лучина ль, лучинушка берёзовая!
Что же ты, лучинушка, не ясно горишь,
Не ясно горишь, отсвечиваешь?
Али ты, лучинушка, в печи не была?
– Была я в печи вчерашней ночи́,
Вчерашней ночи в углу на печи;
Лютая свекровушка сердита была,
Меня ли лучинушку водой подлила. —
Подружки, голубушки, ложитеся спать,
Ложитеся спать: вам некого ждать;
А мне молодешеньке всеё ночь не спать,
Всеё ночь не спать, кровать убирать,
Кровать убирать, мила́ дружка ждать…
Не дождамши милаго, ложилася спать.
Первый сон заснула – нету никого;
Другой сон заснула – не бывал никто;
Третий сон заснула – заря белый день.
По зорьке по беленькой милый идёт;
Кунья на нём шубочка пошумливает,
Козловы сапожки поскрыпывают,
Пуховою шляпочкой помахивает.
Что ж ты, добрый молодец, давно не бывал?
Невеличка птичка-пташечка
Она знала, много ведала,
Чисто ноле перелётывала,
Сине море перепорхивала.
Садилась птичка-пташечка
В зелено́м саду на яблонке;
Как слушала птичка-пташечка,
Как красная девка плакала,
Во тереме она сидючи:
– Красота-ли моя, кро́сота!
Кому, кро́сота, достанешься:
Аль старому, али малому,
Али ровне, горькой пьянице?
Доставайся, моя кро́сота,
Сырой земле, гробовой доске!
Уж как звали молодца, подзывали молодца
Ой, Дунай-ли мой, Дунай, сын Иванович Дунай![24] 24
Припев повторяется после каждого стиха.
[Закрыть]
Как во пир пировать, во беседушку сидеть,
Как в беседушку сидеть, себе невесту выбирать.
Середь горницы на скамье, против вдовушки-души
Молодец вдове челом, – с молодца шляпа – долой:
– Уж ты, вдовушка, подай, супротивница, подай!
– Не твоя, сударь, слуга, я не слушаюсь тебя,
Я не слушаюсь тебя, не работа́ю на тебя! —
Уж пошел молодец не радошен, не весел,
Не радошен, не весел и заплакал да пошел:
Не честь молодцу, не хвала удальцу
От своих братьев, от товарищей.
Уж как звали молодца… и проч.
Середь горницы на скамье, против девицы-души
Молодец девке челом, – с молодца шляпа – долой:
Ты, девица, подай, раскрасавица, подай!
– Я твоя, сударь, слуга, я послушаюсь тебя,
Я послушаюсь тебя, поработа́я на тебя,
Буду, сударь, работа́ть, черну шляпу подымать,
Черну шляпу подавать, на тебя, друг, надевать. —
Как пошел молодец, как пошел удалой
И радошен и весел, сам защелкал да пошел:
Уж как честь молодцу и хвала удальцу
От своих-то братьев, от товарищей.
У ду́бика у сы́рого,
Сидит девка, что ягода.
Калина моя!
Малина моя!
Точёт пояс разны́х шелков,
Разных шелков – семи сортов;
Не столь точёт, сколь плачет:
– Кому-то я достануся?
Доставалась я ста́рому;
Он стар добре́, не ро́вня мне,
Не ровнюшка, не по́д-версту,
Не по́д-версту, не по́-мыслу;
Он спать идет все кашлючи,
Вставаючи, перхаючи. —
У ду́бика у сы́рого,
Сидит девка, что ягода,
Калина моя!
Малина моя!
Точёт пояс разны́х шелков,
Разных шелков – семи сортов;
Не столь точёт, сколь плачет:
– Кому-то я достануся?
Доставалася я ма́лому;
Он мал добре́, не ровня мне,
Не ровнюшка, не по́д-версту, —
Не по́д-версту, не по́-мыслу;
Он спать идет всё плакучи,
Вставаючи, рыдаючи, —
У ду́бика у сы́рого,
Сидит девка, что ягода,
Калина моя!
Малина моя!
Точёт пояс разны́х шелков,
Разных шелков – семи сортов;
Не столь точёт, сколько плачет:
– Кому-то я достануся?
Доставалась я ровнюшке:
И ровнюшка, и по́д-версту,
И под-версту, и по́-мыслу;
Он спать идет играючи,
Вставаючи, смея́ючи!
В воскресенье я на рыночек ходила.
На три денежки куде́люшки[25] 25
Кудель – вычесанный и перевязанный пучок льна, пеньки, изготовленный для пряжи.
[Закрыть] купила,
На алтынец веретенец захватила.
Положу эту куделю на неделю,
Как у доброй у пряхи, на другую.
В понедельник я банюшку топила,
А во вторник я в баню проходила,
И я середу с угару пролежала,
А в четверг буйну голову чесала,
А в пятницу добрыя жены не пряли,
А в субботу на родителей ходила,
В воскресенье на веселье прогуляла.
В понедельник я ранёшенько вставала,
Три тонешеньки нитки проводила,
Три мозоли кровяные натирала.
Я пошла ли ко милому, показала.
– Не неволься, моя лапушка милая,
Мы дождемся с тобою, радость, поры время,
Как придет-то к нам с тобою лето красно,
Уж как выростут широкия лопу́шья;
Я сошью тебе, милая, сарафаньчик,
Не ходи, моя милая, возле тыну,
Ты гуляй, моя милая, по лужечку. —
Как поповы-то козы увидали,
На любезной сарафаньчик изорвали:
Оставалася милая вся нагая.
По роще, по роще мой милый гулял,
Бере́зник, бере́зник, бере́зник ломал,
Метёлки, метёлки, метёлки вязал,
В тележку, в тележку, в тележку бросал,
Бурёнку, бурёнку, бурёнку впрягал,
«По мётлы! по мётлы! по мётлы!» кричал.
Случилося ехать Мещанской второй;
Увидел он девку, на окошке сидит,
Н’окошке сидит, цветочком шалит:
– Мете́льник, мете́льник, мете́льник! – кричит, —
Ты подь-ка, бездельник, ты подь-ка сюда! —
Мете́льник соскочил, метлой подарил,
Метлою, метлою, метлой подарил.
Недовольна стала подарком его,
Метёлочки про́дал, да шаль ей купил,
Тележёнку про́дал, капот ей купил,
Буренку-то про́дал, салоп ей купил,
Салоп ей, салоп ей, салоп ей купил.
Обещал Ваня жить в деревне, с деревенскими мужиками
Он работу работать;
Деревенская работа – одна скука и забота:
Они мало ночи спят,
Друг, за дру́гом торопя́тся, чтоб скорей с поля убраться,
Чтобы туча не зашла, силен дождик не пошол.
Посылает Ваню мать
Яровое в поле жать:
– Поди, Ванюшка, пожни! —
Вышел Ванюшка на крылечко,
Положил серпик на плечко,
Сам нерадошен пошел.
Жал Ванюшенька денёчик,
Он единый сноп нажал,
С сударушкой простоял.
Со этой ли Ваня со скуки
Опорезал себе руки,
Ручьем кровь полила;
Сударушка подбежала,
Платком руку увязала,
Чтоб кровь не лила.
Отец с матерью бранятся,
Все работнички сердятся,
Что лениво Ваня жнет.
Отец с матерью взглянули
И руками размахнули,
Кричат: «Ваня, домой!
Поди, Ванюшка, домой, поди миленький усни.»
Бежал Ваня, торопился,
За дубовый стол садился;
Он начал перо чинить,
Очинил Ваня перо крепко,
Он стал письмо писать.
Пишет Ванюшка в Московское царство,
В Петербургское государство,
Он деревню проклинал:
«Распроклятое селенье, Воронковская деревня,
Тюрьмой можно называть».
В Воронках Ваня родился,
А в Архангельском крестился.
Я в Москве теперь живу,
В Москве живу, поживаю,
Красных девушек не забываю,
И в трахтир с ними хожу.
Туру, туру, пастушёк,
Калиновый посошёк!
Далеко ли отошёл?
– От моря до моря,
До Киева города.
Сова моя теща,
Воробушек шурин,
Васька Батурин,
На грамотку пишет,
На девицу дышет:
– Девица, девица!
Сходи по водицу!
Вода не далеко,
Медведь на работе, —
У нашего князя
Трое сеней;
Шелком ушиты,
Золотом укрыты;
Муха не проскочит,
Коза проскочила,
Хвост прищемила.
Где хвост?
– Николашка унёс.
Где Николашка?
– В тростник ушел.
Где тростник?
– Девки выломали.
Где девки?
– За мужья ушли.
Где мужья?
– Померли.
Где гробы?
– По́гнили.
Ударь в доску́,
Поезжай в Москву:
В Москве колачи,
Как огонь горячи;
В Москве вино
По три денежки ведро;
Ешь, пей,
Хошь – лей,
Хошь – окачивайся!
Поворачивайся!
Пошёл козёл за лы́ками,
Коза пошла за орехами;
Пришёл козёл со лы́ками,
Козы нету с орехами.
Добро же ты, коза,
Нашлю на тя волка!
Козы нету с орехами,
Козы нету с калеными.
Добро же вы, волки!
Нашлю на вас людей.
Люди нейдут волков гонять,
Волки нейдут козы искать.
Козы нету с орехами,
Козы нету с калеными.
Добро же вам, люди!
Нашлю на вас медведя.
Медведь нейдет людей ломать,
Люди нейдут волков гонять,
Волки нейдут козы искать.
Добро же ты, медведь!
Нашлю на тебя огонь.
Огонь нейдет медведя жечь,
Медведь нейдет людей ломать.
Добро же ты, огонь!
Нашлю на тебя воду.
Вода нейдет огня лить,
Огонь нейдет медведя жечь,
Медведь нейдет людей ломать,
Добро же ты, вода!
Нашлю на тебя волов.
Волы нейдут воду пить,
Вода нейдет огонь лить.
Добро же ты, камень!
Нашлю на тя червей.
Черви нейдут камень точить.
На коня парень садится,
Девка шляпу подает,
Калина моя!
Малина моя!
Девка шляпу подает,
Все наказывает:
Калина и пр.
– Ты поедешь во деревню
Не заглядывайся!
Калина и пр.
На хороших, на пригожих,
Не засматривайся!
Калина и пр.
Что хорошие, пригожи
Тебя высушили.
Калина и пр.
Тебя высушили,
Меня сокрушили.
Калина и пр.
На дворе-то черна грязь —
Стары бабы у нас.
Калина и пр.
В огороде-то капуста —
То молодушки у нас.
Душа аленький цветочик —
Красны девушки у нас.
А гнилая-то солома —
Удалые молодцы.
На гнилую-то солому
Да и честь пришла:
Что гнилая-то солома
Нынче женится,
Душа аленький цветочик
За него замуж идет.
Что гнилая-то солома
На кроватушке лежит,
Душа аленький цветочик
У кровати стоит.
Как гнилая-то солома
Поворотится,
Душа аленький цветочик
Поклонится:
– Государь, прости,
На кровать пусти!
– Я тогда пущу,
Когда плеть сыщу,
Шкуры две спущу.
– Хоть и три спусти,
На кровать пусти.
Я по́ лугу похаживала,
Гусей-лебедей заманивала:
– Тиго, гуси, тиго, серые, домой,
Вы, чать, гуси, наплавалися,
А я, ходючи, наплакалася.
Живучи я на чужой стороне
У чужова отца-матери,
Изжила я свово милого дружка,
Нажила я себе мужа-дурака.
Ах, он, матушка, дурак, совсем дурак,
Сударыня, дурацкий сын,
От дурачества в солдаты он пошел,
С половины пути письмецо прислал,
Во письме прислал червонец золотой:
– Ах ты, душенька, жена молода,
Заплати, жена, долги за меня,
На остаток сладкой водочки купи,
Созови ты всех друзьев, братьев моих,
Всех друзьев, братьев, товарищев,
Напой их пьяна до́пьяна,
Помяни ты меня, мужа-дурака.