откуда появились страшные истории
Урок жуткой истории. Урок 1. Откуда взялись страшные истории?
Здравствуйте! Я решил открыть новую рубрику, и это наш первый урок. Сегодня мы поговорим о том, откуда берутся страшные истории. Точно, т. е. доподлинно, не известно, откуда же они взялись.
Каждый из нас в детстве слышал много страшилок, как эти страшилки-смешилки. Когда мы ходили в детский садик, друзья пугали нас «чёрным гробиком на колёсиках», мама пугала «злым бабаем», а бабушка сказками о Кощее бессмертном. Все эти страшилки имели воспитательные цели, дабы мы, дети, стали более послушными. Когда же мы выросли, то, конечно, перестали верить этим детским сказкам. Но на их место пришли другие, взрослые. И эти страшилки рассказывают нам уже не наши родные и друзья, а профессиональные идеологи, пиарщики, политики и религиозные «жрецы».
Эту «науку страха» ещё в прошлом веке успешно применяли самые ужасные тираны: Гитлер и Сталин. У этой «науки» есть три главных принципа, которые всегда выполняются пошагово:
1. Сначала нужно придумать название страху.
2. Затем нужно дать определение этому страху. Причем, оно должно быть как можно более расплывчато, чтобы под него подходило как можно большее количество людей и целых групп.
3. В заключение нужно всеми правдами и неправдами внедрить всё это в сознание людей.
Например, в Германии эти страхи имели название «еврей», «коммунист», «ущербная раса» (славяне, например). В СССР это были «враги народа», «вредители», «баптисты» и многое другое.
Затем этим «страхам» придумали определения и при помощи газет, кинофильмов и других доступных средств внедряли в мышление народа, настраивая людей против этих «недочеловеков».
Результат: миллионы людей были убиты, посажены в концлагеря, замучены палачами в тюрьмах и разлучены со своими семьями. При этом в роли палачей часто выступали обычные люди, которым просто были «промыты мозги» и они, как им казалось, с чистой совестью совершали эти ужасные деяния. Даже сегодня полно людей старшего поколения, которые ещё боготворят Сталина и мечтают о возвращении тех времен. Немало и молодых людей, которые боготворят Гитлера и оправдывают его жуткие преступления.
Сегодня же страшные истории обычно рассказывают только для поднятия адреналина и, действительно, ночью, в лесу, у костра, жутко слушать страшные истории.
Всем спасибо! На следующем уроке мы разберем Хэллоуин.
«Гроб на колесиках уже не так пугает»: как в СССР появились страшилки и что делает крипипасту страшной. Рассказывает фольклористка
Зачем дети рассказывают друг другу страшные истории, почему некоторые из них пугают больше и какие страшилки придумывали советские пионеры?
Исследовательница фольклора Эста Матвеева рассказывает, как формируются современные страшные истории и почему они далеко не всегда пугают.
Эста Матвеева
Аспирантка Центра типологии и семиотики фольклора РГГУ
Что такое страшные истории и как они появились
Говоря о страшных историях, нужно начинать с так называемых пионерских страшных историй, которые еще называют классическим корпусом. Впервые их зафиксировала в середине 1960-х годов [ленинградская ученая] О.Н. Гречина. Позже их ввели в научный оборот вместе с термином «страшная история», куда и вошли многим знакомые истории про гробы на колесиках, желтые шторы, черные утюги и прочее.
Классический корпус сюжетно ограничен и более-менее фиксирован. Однако точное время и место его возникновения до сих пор не известны исследователям.
Отрывок из страшной истории про леггинсы-убийцы из архива Эсты Матвеевой:
«В общем, жила-была девушка, ей было лет 18. У нее была одна проблема: она была весьма полной. Ну то есть жирной, девушка жирной была жутко. Как-то раз она идет по городу и думает, как у нее все плохо, [какая] она жирная, и что нет у нее возлюбленного, ее гнобят. В общем, ей плохо, и тут она заходит в подворотню и видит там цыганку. А цыганка ей говорит: „Я смотрю, ты страдаешь, и смотрю, от избытка жира, я подарю тебе такие леггинсы, ты ходи в них на дискотеку и похудеешь“. Надела девушка эти леггинсы и пошла в клуб. Танцевала она там, танцевала, приходит домой, снимает их, смотрит в зеркало и понимает, что стала совсем худой. Она подумала, что это круто, и снова пошла на дискотеку. Но так получилось, что она опять зашла в подворотню. Там снова цыганка, и она обращается к девушке: „Ты похудела, так что теперь леггинсы не надевай“. Не послушалась девушка цыганку, надела леггинсы и пошла танцевать. Приходит домой, снимает леггинсы, смотрит в зеркало, а она скелет. И она умерла».
Еще есть масса, в том числе и по своей неоднородности, других историй той же жанровой прагматики, которые в классический корпус исследователями до некоторых пор не включалась.
До момента фиксации первых текстов в 60-х нет ни одного источника, в котором мы могли бы их найти. На самом деле, их просто не записывали: наука того времени не признавала и не видела пользы в изучении детских коллективов и бытующего в них фольклора. Тогда изучались лишь игры, сказки, песни и прочее.
При этом по косвенным источникам можно сказать, что жанр существовал и в первой половине XX века: информация о них зафиксирована в литературных мемуарах, воспоминаниях пожилых людей, чье детство приходилось на 40–50-е годы, газетах и журналах того времени, в некоторых случаях в художественной литературе. Однако их недостаточно для того, чтобы проследить истоки формирования корпуса этих историй.
Есть немалая вероятность, что распространение практики рассказывания страшных историй, наряду с более-менее фиксированным корпусом классических историй, связано с 1920-ми годами, когда впервые появились пионерлагеря. Уже в ранних выпусках газеты «Пионерская правда» можно найти описание практик бесед у костра и рассказывания «коллективных» историй. Тем не менее, до некоторых пор их тематика не подразумевает никаких страшных историй: там еще не фиксируется ни летающих простыней, ни красных глаз, ни другого.
Пересказ страшной истории про пастушка Гришку, опубликованной в газете «Пионерская правда» в 1927 году:
«Пастушка Гришку сильно напугали звуки, доносившиеся из склепа, когда он пас коров на кладбище. После этого случая по деревне начали ходить слухи про этот склеп, про старого барина, который будто бы стал выходить из него. Боялись все, но только пионеры продолжали ходить на кладбище и рассказывать там свои истории. Однажды они снарядились в город, где встретили двух приказчиков. Мужики рассказали им историю о том, как во время сильного дождя залезли пьяные в кладбищенский склеп, а под утро с охами и вздохами выбрались наружу. После чего наблюдали удаляющегося с криками пастушка. Пионеры рассказали всем в деревне эту историю, и слухи про старого барина прекратились».
Как именно истории, которые доказывали, что ничего страшного на самом деле нет, перешли к «страшным историям», неизвестно.
Что особенного в современных страшных историях и как крипипаста проникает в устную среду
В XXI веке классические страшные истории за редким исключением бытуют в естественной для них ситуации — по-видимому, в среде младших школьников. Можно предположить, что такие истории перестали удовлетворять детскую потребность в «страшном», подводя к постепенному обновлению репертуара: тот же гроб на колесиках из-за того, что пересказан несколько раз за множество лет, уже не так пугает.
В своем изначальном виде термин «крипипаста» использовался для обозначения крипи-текстов, опубликованных на соответствующих тредах и далее путем репостов распространяющихся по соцсетям. Согласно этой логике, любые тексты — истории про призраков в заброшенных домах, бесплотных духов, отвратительных зомби, безумных маньяков и прочих характерных для страшного фольклора персонажей — могут именоваться крипипастой, если будут постоянно поститься и репоститься в интернете. Снова и снова.
Отрывок из крипипасты про Слендермена:
«С замиранием сердца я подошла и сорвала записку. На ней огромными буквами было написано единственное слово: „БЕГИ“. Кровь застыла в жилах, и сердце начало учащенно биться, когда я поняла, что сзади меня стоит ОН. Лесную тишину прорезал громкий крик; фонарик с камерой вывалились из рук. Я повернулась, чтобы убежать. Он стоял передо мной. И я поняла… это конец. Последнее, что я помню, это резкое головокружение и дикую боль, пронзившую всё мое тело. И лицо. Холодное, пустое, страшное лицо».
Наряду с большим количеством ничем не примечательных текстов в крипипасте выделяют некоторых персонажей, ассоциирующихся в устной среде в первую очередь с видом сайтов, на которых их распространяли. И это при том, что очень часто персонаж или сюжет — заимствование из других отслеживаемых источников.
Так, Слендермен — безликий персонаж в черном костюме с галстуком и длинными конечностями, обитающий в лесу и промышляющий кражей детей при помощи своих щупалец, был создан участником интернет-форума Something Awful в 2009 году в рамках конкурса Create Paranormal Images. Образ в том числе благодаря крипипасте приобрел широкую известность, он стал персонажем компьютерных игр, фан-артов.
Теперь довольно часто при упоминании крипипасты дети вспоминают именно Слендермена, а также не менее знаменитых Джеффа Убийцу, Смеющегося Джека, Оффендрмена и Бена-утопленника.
Однако если в самом начале практика подразумевала письменный обмен историями, в какой-то момент они вместе с модой на термин «крипипаста» начинают проникать в устную среду, рассказываться детьми наравне с другими текстами страшного фольклора. Здесь непонятно только, что теперь сами дети начинают подразумевать под крипипастой, которую так активно рассказывают.
Чем страшные истории пугают и почему не всегда вызывают страх
Идеального рецепта создания действительно страшной «страшной истории» нет. Я уже не говорю о том, что существуют большие сомнения в том, что тексты подобных детских историй действительно имеют отношение к такой эмоции, как страх. На деле здесь замешан гораздо больший спектр эмоций и их оттенков: это может быть волнение, тревога, интерес, возбуждение, любопытство, удивление и даже смех.
Тем не менее, существуют попытки понять, какие из этих историй больше, а какие меньше эмоционально воздействуют на участников «страшной» практики. В своей работе я выделяю «лексические маркеры страха», то есть слова, словосочетания, в некоторых случаях полноценные предложения, которые сообщают о реакции человека, чаще всего главного персонажа событий, на эмоциональный раздражитель: «у него душа ушла в пятки», «от страха он не мог сказать ни слова», «ему было так страшно, что волосы встали дыбом» и прочее.
Отрывок из крипипасты про клоунов:
«Я не успел толком рассмотреть его, как увидел на земле записку. Мое сердце сжалось, а душа ушла в пятки. В записке было написано: „БЕГИ!“. Я побежал что есть мочи к этому сараю. А за мной бежали они. Трое людей в масках клоунов. Они бежали и смеялись, размахивая ножами. Я едва успел укрыться в этом сарае, но я знаю, что это ненадолго. Они найдут меня. Они смеются и говорят о том, что сделают с моим телом. Мне страшно. Вот один из них подобрался очень близко к месту моего обитания. Это конец».
Согласно моим наблюдениям, так как эти элементы можно спокойно включать и выключать из текста, их количество в речи рассказчика увеличивается соразмерно степени его включения в ситуацию рассказывания. Чем он больше ориентирован на эмоциональный отклик слушателей, тем вероятнее в его словах будут присутствовать «маркеры страха».
Их выделение, на мой взгляд, могло бы помочь при разграничении текстов, которые, по мнению рассказчика, способны вызвать эмоциональную реакцию, от текстов, которые в рамках конкретно взятой ситуации не выполняют функцию, предусмотренную жанром, то есть пугания.
Тем не менее до тех пор, пока не будет изобретен способ, позволяющий нам мерить эмоциональную реакцию рассказчика или слушателя страшной истории на исполняющийся текст, все рассуждения о лексических маркерах, о «страшном» и «нестрашном», по-видимому, действительно могут звучать голословно. В этом случае даже наблюдение за исполнением практики не совсем релевантно, так как мы имеем дело с игровой формой взаимодействия, при которой слова и действия не всегда соответствуют реальным эмоциями участников.
Как страшные истории влияют на детей
В 2014 году две 13-летние девочки из штата Висконсин совершили попытку ритуального убийства своей одноклассницы: они хотели принести ее в жертву Слендермену. Подростки опасались, что если они этого не сделают, то убийца придет за ними, так как основная его функция в текстах страшных историй – кража и убийство детей.
В ответ на это появился новый виток интернет-нарративов на соответствующих криписайтах. В них рассказывали истории о людях, совершающих похожие ритуальные убийства с самыми различными мотивировками: получить силу Слендермена, стать похожим на Слендермена, подружиться с ним и другое.
Эта ситуация — крайний случай того, как страшные истории влияют на детей. В действительности всё не так страшно, но тема широко обсуждается до сих пор: споров о пользе и вреде самих текстов страшных историй и практик, при которых они рассказываются, очень много.
Одни исследователи говорят, что страшные истории могут негативно воздействовать на неокрепшую психику ребенка. Другие же — их, по-видимому, большинство — утверждают обратное. В защиту пользы страшных текстов приводят терапевтическую функцию: вербализуя свои страхи, ребенок тем самым от них избавляется.
Как рождаются страшилки? Интервью с фольклористом и жуткий подкаст от «Афиши Daily»
В детстве мы вызывали Пиковую даму и пугали друг друга историями о гробике на колесиках. Повзрослев, открыли«ужасную правду» о шаурме, проклятых домах и кладбищах. Никита Петров, заведующий Лабораторией теоретической фольклористики ШАГИ РАНХиГС и один из создателей журнала «Фольклор и антропология города», рассказывает, зачем нам нужны страшилки.
Если начать скроллить этот текст, можно увидеть леденящий кровь подкаст (он также доступен в Apple Podcasts, «ВКонтакте» и Anchor). Слушайте его осторожно и опасайтесь гробика на колесах; а если он прилетит за вами, то бегите и не оглядывайтесь!
Какими бывают страшные истории
Страшные истории рассказывают разные. Но можно выделить несколько больших пластов: рассказы о встрече с нечистой силой в деревнях (былички), городские легенды и страшилки советских детей.
Разделение на город и деревню — искусственное. В последней традиционно пугали колдунами, ведьмами, русалками, лешими и так далее. С появлением городов этот бэкграунд был перенесен в урбанизированную среду и дополнен новыми деталями — например, черной «Волгой», пианино с иголками в клавишах и пирожками с фаршем из людей. При этом до XIX века о городских страшных историях и легендах в России (по сравнению с Европой) мы знаем мало. Мостиком между традиционными быличками и городскими страшными историями были святочные рассказы — чудесные истории с хорошим финалом. Их спектр довольно широкий: от почти деревенских и детских страшилок до готических ужасов и сентиментальных повествований, где пуантом оказывается чудо или моральный урок. «Святочные рассказы» Николая Полевого, некоторые произведения Николая Лескова и Федора Достоевского — те же страшные истории, которые могли рассказывать во время святок, но только литературно обработанные; они были предназначены для более-менее просвещенной публики.
Иногда со временем они усложняются и обретают сюжетную форму. Так произошло с историей про Берию. Изначально она звучала просто: молодым девушкам — особенно белокурым — не стоит гулять по улицам вблизи особняка Берии, потому что их могут похитить для порочных услад Лаврентия Павловича. Но со временем слух оброс подробностями: если в полночь встать на угол Вспольного переулка и Малой Никитской улицы, приедет машина, будет слышно шуршание шин и смех нетрезвой актрисы, появится призрак Берии и так далее.
О московских страшилках известно из бытовых очерков середины XIX — начала XX веков, а также благодаря литературоведу и историку Евгению Баранову. Он был собирателем фольклора и в 1928 году составил небольшой сборник московских легенд. Туда вошли, например, истории про Якова Брюса — государственного деятеля и сподвижника Петра Первого. Брюса считали колдуном, хотя на самом деле он занимался наукой. Рассказывали, что по ночам он летает по городу, а в его башне (речь о Сухаревой башне, которая была разрушена в 1934 году. — Прим. ред.) хранится огромная колдовская книга. Еще Баранов записывал истории о проклятых домах. Один из них, знаменитый дом князя Оболенского, находился по адресу ул. Арбат, 14. По легенде, в нем слышались стоны, перемещались предметы, поэтому там никто не уживался.
Как и в случае с городскими легендами, происхождение детских страшилок тоже не до конца понятно. Каждую историю можно разбирать отдельно. Например, откуда появился гроб на колесиках? По одной версии, это результат влияния предыдущей традиции, фольклорной или литературной — например, все помнят гоголевского «Вия», где летают гробы. По другой — здесь можно усмотреть связь с крематориями, которые появились в 1920–1930-е годы. Там тоже гроб уезжает в печь, как будто на колесах, — рассказы об этом новшестве вполне могли закрепиться на уровне деталей в детских страшилках.
Детские страшные истории были и в XIX веке — например, в рассказе Тургенева «Бежин луг» ребята собираются у костра и пугают друг друга. Но пик популярности страшилок пришелся на 1960–1980-е годы. Это идеальный набор советских страхов, который отвечает на вопросы, тревожащие ребенка. С одной стороны, было радио, которое почти никогда не выключалось и транслировало идеологические и пропагандистские вещи (вероятно, отсюда появился голос, который пугает мальчика по радио: «Мальчик, мальчик, гробик на колесиках едет к тебе»). С другой — родители и незнакомцы на улицах, в чьих разговорах зачастую проскальзывали непонятные и странные детали советской действительности. В результате этой нестыковки отдельные вещи попадали в стихию страшного наряду с колдунами и ведьмами: черная машина, которая увозит родителей и детей в неизвестном направлении, черные занавески, за которыми может спрятаться незнакомец.
Структура детских страшилок усложняется вместе с возрастом рассказчика. Дети 5–7 лет рассказывают короткие и простые истории, где антагонистом выступает черная рука или красное пятно. Дальше страшилки становятся сложнее и детализированнее, появляются два и более сюжетных хода. Некоторые истории, рассказываемые десятилетними отчасти напоминают волшебную сказку с теми же элементами, о которых писал Владимир Пропп в «Морфологии волшебной сказки». Финал усложнения структуры приходится на 14–15 лет, когда страшилки превращаются в пародию. Гробик на колесиках находит девочку, но та бросается на него с топором. А мальчик, чья семья пропала, когда пыталась выяснить причину появления красного пятна на потолке, поднимается на чердак и видит, что там два котенка помидоры давят. Финал разрушает практически всю структуру страшного, но помогает истории продолжить существование.
Как появляются страшные истории
Вопрос, кто придумывает страшные истории, некорректен в фольклористике. Понятно, нам хочется, чтобы у каждого явления была точка отсчета. Но часто это технически невозможно проследить. Иногда наша память пытается найти опору в виде первого создателя популярной истории, и возникают такие фигуры, как Гомер. Но анонимность — одна из характеристик фольклорных текстов. Поэтому обычно говорят не про первого рассказчика, а про законы сохранения и передачи текста во времени.
Единого фольклора — русского или немецкого — не существует. Он диалектен на уровне сельских общин. Особенно это заметно на примере детских считалок и дразнилок: их структура похожа, но детали разнятся. То же можно сказать о других фольклорных рассказах. Например, в Смоленской области, скорее всего, будут истории про французских солдат начала XIX века или сосну, которую Наполеон посадил, когда проходил мимо. А в Поморье на Русском Севере — про персонажей, связанных с морем. Конечно, со временем многие фольклорные явления унифицировались. В советское время был заметный социальный лифт: люди съезжались из деревень в города. Появились пионерлагеря, где встречались дети из разных частей страны и обменивались историями. Дальше работало понятие «цензура коллектива» — его в 1929 году ввели Роман Якобсон и Петр Богатырев, которые пытались понять, как выживают фольклорные формы. Цензура коллектива позволяет отбрасывать нестабильные элементы, оставляя только то, что отвечает потребностям рассказчиков.
Затем идет процесс варьирования, изменения и подгонки деталей. Работают законы редукции. Стандартная история, все знают строчки песни: «Крутится, вертится шар голубой. Крутится, вертится над головой. Крутится, вертится, хочет упасть. Кавалер барышню хочет украсть». Что за шар голубой? Люди, родившиеся в 1960–1970-х годах обычно говорят, что это Земля, и связывают историю с полетом Гагарина в космос. Но почему Земля «над головой» и «хочет упасть»? Причем здесь кавалер и барышня? Те, кто вырос в 1990-е, отвечают, что в песне поется про шар на дискотеках. Получается довольно интересно: форма транслируется, и в ней каждый вычитывает более-менее актуальное для себя содержание, не задумываясь о значении. Но стоит добавить к слову «шар» букву Ф, как сразу станет понятно, что речь идет о танце с шарфами. Это и есть закон редукции.
Применяются и законы гиперкоррекции — когда рассказчик усложняет текст, вписывая в него содержание, которое, по его мнению, больше соответствует жанру; меняет форму на более «правильную». Текст самоисправляется и перестает походить на первоначальный вариант. Поэтому важно понимать, что фольклор — это совсем не литература, а особый вид существования информации.
Вышеупомянутые процессы можно рассмотреть на конкретном примере. В городе Куйбышев Самарской области жила девушка. Она росла в религиозной семье, хотя сама была атеисткой. На святки 1956 года девушка пошла на танцы. Ее парень не пришел, тогда она взяла со стены икону и со словами «Раз моего Николая здесь нет, дай-ка потанцую с тобой» начала танцевать, как вдруг окаменела. Через некоторое время в газете «Волжская коммуна» вышел фельетон, описывающий эту историю со всеми подробностями: как девушку вырубали из пола, как ей пытались сделать укол, но иглы гнулись и так далее. У дома девушки собралась верующая толпа, чтобы посмотреть на чудо. Вскоре история попала из города в область, а оттуда — в соседние регионы, попутно обрастая новыми деталями. Ее зафиксировали специальные люди, которые следили за общественными настроениями — так называемые уполномоченные по делам религии. Они ездили по окраинам и записывали: «Здесь говорят, что если на праздник пойдешь в кино, а не в церковь, то окаменеешь, как та девушка.
С 1960-х годов циркулировали письма с пересказом фельетона про окаменевшую девушку. Появился финал: икону из ее рук вынимает старичок, которого позже будут называть Николаем Чудотворцем. Ожившую девушку увозят в органы, либо она умирает, либо уходит в монастырь. Кроме того, девушка получает имя — Зоя — и о ней пишет журнал многотиражный журнал «Наука и религия». В 1990-е годы в деревнях стали часто рассказывать о девушке, бабушке или мальчике, которые окаменели из‑за неуважения к святыням. Тогда же представитель самарской епархии включает Зою в круг чудес Николая Чудотворца. В 2000-х святому ставят памятник рядом с домом, где якобы жила девушка. Теперь «Стояние Зои» православные активисты используют для того, чтобы сакрализировать ландшафт города, а другие группы людей — чтобы помешать девелоперам строить новые здания на этом месте. Городская легенда начинает влиять на пространство.
Вопрос: «Кто придумал это в 1956 году?» Идем назад. В 1930-е годы появляется множество текстов с рассказами о том, как комсомолец из города пришел к деревенскому старику, взял икону, стал танцевать и окаменел. В воспоминаниях, которые датируются 1919 годом, есть такой сюжет: фабричный пришел домой, начал танцевать с иконой и плясал до тех пор, пока не упал замертво. В предисловии к стихотворению Зинаиды Гиппиус говорится о революционном матросе, который танцевал с иконой и умер. Можно копать дальше: Саломея и ее танец с головой; жена Лота, которая совершает кощунство, оборачивается и окаменевает. Где остановиться? Здесь важен другой момент: почему эта история сохранилась и развивается до сих пор. Фольклористы пришли к выводу, что некий набор сюжетов оформляется в легенду в момент социальных потрясений. Зое в этом смысле повезло — она пришлась на пик религиозной смуты, когда люди переживали из‑за политики властей по отношению к религии и массового уничтожения церквей.