перовская и желябов история любви
Романтика террора: заговорщики Софья Перовская и Андрей Желябов
Несть числа историям о женской любви – жертвенной, всепоглощающей. Нынешний весенний праздник располагает к тому, чтобы вспомнить одну из таких. Правда, это повествование пронизано жгучей печалью, так что, не обессудьте.
Софья сызмальства не желала жить в благости и спокойствии. Пошла на Аларинские женские курсы. Завела опасные знакомства, которые привели ее в революционный кружок. Из-за этого разгорелся изрядный семейный скандал. Отец, узнавший о связях Софьи, разгневался и потребовал порвать со смутьянами. Дочь решительно отказалась и покинула родительский дом.
В ту пору было популярно «хождение в народ». Его, горемычного, учили грамоте и другим предметам молодые интеллигенты с горячим, отзывчивым сердцем. Но этим не ограничивались и – наставляли рабочих и крестьян. Как зажить по-новому, покончить с несправедливостью, самодержавным гнетом. А добиться этого без слома власти было нельзя.
Где знакомились обычно молодые люди? В театрах, кафе, в гостях. Революционеры, конспираторы и прочая решительно настроенная публика завязывали связи в укромных уголках, за изготовлением взрывных устройств, чтением прокламаций, на сходках. Перовская и Желябов впервые увиделись на конспиративной квартире.
Он поступил в университет, но оттуда был изгнан – за вольнодумство. Таких молодых людей, как Желябов, было множество, их плодило само царское правительство. Не пыталось уговорить и переубедить, а лишь грозило и тем озлобляло, заставляло идти наперекор, хвататься за револьверы и бомбы…
Желябов и Перовская, обнаружив родство душ, полюбили друг друга так же истово, как и дело, которому отдались. А дело было кровавое – в «Народной воле», куда молодые люди вступили, иных не затевалось.
Впрочем, современники утверждали, что Перовская долго сопротивлялась планам членов организации перейти к организованному террору. Но ее убедили, что с жестокими, мертвой хваткой вцепившимися во власть,«верхами» иначе разговаривать нельзя. С царем – тем паче. Он виделся народовольцам виновником всех российских несчастий и должен был неминуемо умереть, даже если звался Освободителем, разрубившим многовековые оковы крепостного рабства.
Но у Перовской счеты с царем были свои. По словам народовольца Аркадия Тыркова, «она точно мстила Александру II за то, что он оторвал ее от мирной, спокойной работы пропагандистки».
Но в том, что женщина вступила на жертвенный – не только для врагов, но и для себя – путь, многие историки видели влияние сильного мужчины. Можно представить, что, полностью доверившись отчаянному Желябову, она поверила его доводам и аргументам. Впрочем, иные это опровергали – решительности и мужеству самой Перовской не было границ, хотя она не выглядела фанатичкой с горящими глазами.
Были ли в их речах пылкие слова, которые обычно произносят влюбленные? Наверняка, но – не часто.
Ведь он – мужчина, боец, понимал, что их ждет, но таил тяжелые мысли. Но она, хрупкая женщина, неужто не роняла тайком слезу, представляя будущее? Да и виделось ли ей оно?
Впрочем, все терзания напрасны, обратной дороги уже нет. Есть только одна, по ней мчится императорский кортеж, навстречу которому Перовская с товарищами вышла в тот мартовский день 1881 года. Желябова среди них не было – он, арестованный двумя дня раннее, досадовал, что от участия в покушении был отринут.
Царский кортеж был невелик: карета с самим Александром II, шесть казаков охраны, отдельные санки с полицмейстером, полковником Дворжицким, начальником охранной стражи Отдельного корпуса жандармов капитаном Кохом и командиром лейб-гвардии Терского казачьего эскадрона собственного Его Величества конвоя ротмистром Кулебякиным.
…Лошади бежали резво, выезд повернул с Инженерной улицы на набережную. Император рассеянно глядел в окно, немало не подозревая о беде, которая тяжело дышала уже не вослед, а во весь дух неслась рядом с каретой.
Сверкнуло, полыхнуло, заржали раненые лошади, снег обагрился кровью конвойных. Но император, вылезший из поврежденной кареты, не пострадал вовсе. Нет бы ему тотчас ускакать прочь – ведь знал же, что за ним давно охотились. Да и торопили его, увещевали лейб-кучер Сергеев, Кулебякин и Дворжицкий, что надо немедля уезжать отсель, ибо кто-то из душегубов, возможно, спрятался рядом…
Когда дым от второго взрыва рассеялся, все обомлели, увидев изуродованное тело царя, из раздробленных ног которого ручьем хлестала кровь. Александру II только и хватило сил прошептать:
«Несите меня во дворец… там должно мне… умереть…»
Террористы погубили не только царя, но и казака из свиты царя, случайных прохожих – крестьянина и мальчика из мясной лавки. Кроме того, погиб народоволец Гриневицкий. Еще множество людей получили ранения.
Испытали ли жестокие бомбисты терзания от бессмысленной казни стольких невинных людей? Ведь одно дело замышлять убийство, другое – видеть его страшные результаты. Так же, как и поначалу храбриться, а потом рыдать, моля о пощаде…
Это к тому, что Рысаков стал героем, однако – ненадолго. Спесь слетела с юного бомбиста при мысли о расплате за злодеяния, и он стал выдавать своих товарищей. Полиция и жандармы развили энергичную деятельность и за несколько дней петербургское ядро «Народной воли» было разгромлено. На эшафоте, установленном на Семеновском плацу, приговоренные к смерти члены организации, зная о предательстве Рысакова, отказались с ним прощаться…
Перовская и Желябов встретились в зале суда. Они перебрасывались сочувственными взглядами, всплескивали руками, которые еще недавно страстно сплетались. Обстановка была далека от романтической, но, пожалуй, впервые за много дней молодые люди выглядели спокойными – ведь все уже стало ясно, не нужно было тревожиться друг за друга. Скоро они будут вместе навсегда…
До последних секунд жизни Софья искала взглядом Андрея и даже улыбалась ему…
«Поцеловала его кандалы»: три истории о революционной любви
В книгах обычно пишут, что в тёмные времена нас всех спасёт любовь. В реальности любовь спасения не гарантирует, но жизненный путь — особенно если он короткий и героический — сделать может более приятным. В один из главных «революционных» праздников — День весны и труда — «Диалог» вспомнил романтические истории российских революционеров и узнал, каково это — ехать в Сибирь за человеком, которого толком не знаешь, и спасать от расстрела изменившего супруга.
«Закоренелым злодеям не страшны наказания»
Самой юной самоотверженной супруге декабриста – Марии Николаевне Волконской — было 18 лет, когда произошло восстание. Её муж, Сергей Волконский, был осуждён на 20 лет сибирской каторги.
П.Соколов. Портрет княгини М.Н. Волконской с сыном Николаем / изображение с сайта ru.wikipedia.org
Замужество состоялось за год до декабрьских событий. Волконский был блестящей партией для Марии Раевской: её семья находилась на грани разорения. Свадьбу играют в Киеве в январе 1825 года, но практически сразу же девушка заболевает, и её отправляют на лечение в Одессу. С супругом, которого она и до этого довольно плохо знала, в первый год брака Мария проводит всего три месяца. «Он приехал за мной к концу осени, отвёз меня в Умань, где стояла его дивизия, и уехал в Тульчин — главную квартиру второй армии. Через неделю он вернулся среди ночи; он меня будит, зовёт: «Вставай скорей»; я встаю, дрожа от страха. Моя беременность приближалась к концу, и это возвращение, этот шум меня испугали. Он стал растапливать камин и сжигать какие-то бумаги. Я ему помогала, как умела, спрашивая, в чём дело? «Пестель арестован». — «За что?» Нет ответа. Вся эта таинственность меня тревожила. Я видела, что он был грустен, озабочен. Наконец, он мне объявил, что обещал моему отцу отвезти меня к нему в деревню на время родов, — и вот мы отправились. Он меня сдал на попечение моей матери и немедленно уехал; тотчас по возвращении он был арестован и отправлен в Петербург. Так прошёл первый год нашего супружества; он был ещё на исходе, когда Сергей сидел под затворами крепости в Алексеевском равелине».
Надежды на «блестящесть» партии не оправдались. Сергея Волконского, в 25 лет ставшего генералом (и вполне заслуженно), героя Отечественной войны, арестовывают за попытку организовать восстание. Волконский в Петропавловской крепости, а его молодая супруга – в Киевской губернии. Не зная об аресте, в январе 1826 года она рожает сына, но Волконской не до хлопот о новорожденном: она тяжело заболевает после родов, а после, узнав о судьбе мужа, отправляется в Петербург. Сына Николая она оставляет на попечение богатой родственнице, перед отъездом в ссылку Волконская попрощается с ним и больше никогда его не увидит – он умрёт спустя два года, когда Мария Волконская будет в Сибири. Сергея Волконского лишают титулов и званий, и, помимо 20-летней каторги, назначают вечную ссылку.
Волконская приезжает к каторге одной из первых – для всех жён декабристов это был длинный и тяжелый путь. Дороги назад у женщин не было: они лишались своих титулов и получали статус «жены ссыльнокаторжного», у них отнимались также все средства к существованию, а дети становились крестьянами. В частности указ гласил: «[Жена декабриста] будет признаваема не иначе, как женою ссыльнокаторжного, и с тем вместе примет на себя переносить всё, что состояние может иметь тягостного, ибо даже и начальство не в состоянии будет защищать её от ежечасных могущих быть оскорблений от людей самого развратного, презрительного класса, которые найдут в том как будто некоторое право считать жену государственного преступника, несущую равную с ним участь, себе подобною; оскорбления сии могут быть даже насильственные. Закоренелым злодеям не страшны наказания».
Н. Бестужев. С.Г. Волконский с женой в камере в Петровской тюрьме / изображение с сайта ru.wikipedia.org
Ссылка «получалась» женами декабристов в Иркутске, где им давали на подпись соответствующие бумаги. Вот как описывает процесс Мария Волконская: «Губернатор, видя мою решимость ехать, сказал мне: «Подумайте же, какие условия вы должны будете подписать». – «Я их подпишу, не читая». – «Я должен велеть обыскать все ваши вещи, вам запрещено иметь малейшие ценности». С этими словами он ушёл и прислал ко мне целую ватагу чиновников. Им пришлось переписывать очень мало: немного белья, три платья, семейные портреты и дорожную аптечку; затем они открыли ящики с посылками. Я им сказала, что всё это предназначается для моего мужа; тогда мне предъявили к подписи пресловутую записку, причём они мне сказали, чтобы я сохранила с неё копию, дабы хорошенько её запомнить. Когда они вышли, мой человек, прочитавший её, сказал мне со слезами на главах: «Княгиня, что вы сделали, прочтите же, что они от вас требуют!» — «Мне всё равно, уложимся скорее и поедем».
Мария продолжает путь к Благодатскому руднику, где отбывает наказание Волконский. Лютый мороз, перекладные, новые бумаги: супруги имеют право встречаться с мужьями два раза в неделю, не могут самовольно покидать деревню, где находится рудник, и приносить заключённым алкоголь. И вот, наконец, каторга: «Сергей бросился ко мне; бряцание его цепей поразило меня: я не знала, что он был в кандалах. Суровость этого заточения дала мне понятие о степени его страдания. Вид его кандалов так воспламенил и растрогал меня, что я бросилась перед ним на колени, поцеловала его кандалы, а потом — его самого. Бурнашев, стоявший на пороге, не имея возможности войти по недостатку места, был поражён изъявлением моего уважения и восторга к мужу, которому он говорил «ты» и с которым обходился, как с каторжником».
Волконская живет в одном доме с Екатериной Трубецкой: они готовят для каторжников, стирают бельё, пишут за них письма. Прогулки – по местному кладбищу. Деньги, привезённые с собой, стремительно заканчиваются, и ради родных Волконская и Трубецкая отказываются от ужина, хоть пища и без того скудна: суп и каша — вот что теперь получают светские дамы. Узнав об этих стеснениях, декабристы отказываются от обедов. Сейчас это может показаться не таким уж подвигом, но не стоит забывать, что каторжники трудились в тёмных подземельях с 5 утра до 11 вечера и добывали по 50 килограммов руды в день. Условия быта не сильно отличались от трудовых: каторжники ютились в крохотных каморках, настолько низких, что нельзя было выпрямиться. В какой-то момент надзиратель отобрал у декабристов даже свечи – им предстояло сидеть в клетках в полной темноте большую часть дня. Заключенные объявили голодовку и добились приезда начальства: надзирателя заменили, им вернули свечи и даже разрешили прогулки в теплую погоду.
Дом Волконской и Трубецкой / изображение с сайта ru.wikipedia.org
Декабристов переводят в Читу, преданные жёны следуют за ними. Только вот каторги – то есть тяжелых и вредных работ — там не нашлось. «Наши ходили на работу, но так как в окрестностях не было никаких рудников, — настолько плохо было осведомлено наше правительство о топографии России, предполагая, что они есть во всей Сибири, — то комендант придумал для них другие работы: он заставлял их чистить казённые хлева и конюшни, давно заброшенные, как конюшни Авгиевы мифологических времен. Так было ещё зимой, задолго до нашего приезда, а когда настало лето, они должны были мести улицы. Мой муж приехал двумя днями позже нас со своими товарищами и с неизбежными их спутниками. Когда улицы были приведены в порядок, комендант придумал для работ ручные мельницы; заключенные должны были смолоть определённое количество муки в день; эта работа, налагаемая как наказание в монастырях, вполне отвечала монастырскому образу их жизни. Так провела большая часть их 15 лет своей юности в заточении, тогда как приговор установлял ссылку и каторжные работы, а никак не тюремное заточение», — писала Волконская.
После нескольких переводов и тяжёлых лет заключения Сергея Волконского, супруги поселились в Урике – селе в Иркутской губернии, потом был переезд в Иркутск, а в 1850-х супруги перебрались в Москву. Волконский пережил жену на два года – она умерла в 1863, а он в 1865 году. Оба они скончались в селе Воронки Черниговской губернии, имении зятя Волконских. На месте их могилы дочь Сергея и Марии построила часовню, её разрушили после революции.
«Всё сокровенно, похоронено навеки»
Сонечка Перовская – девушка с непростой судьбой. Её отец – Лев Николаевич Перовский – занимал видные государственные должности, в том числе был губернатором Петербурга. Софья принадлежала к высшему обществу, тогда как её возлюбленный, Андрей Желябов, – был сыном крепостных.
Софья Перовская и Андрей Желябов на суде / изображение с сайта ru.wikipedia.org
На одной из конспиративных квартир Перовская встречает будущего «мужа» (фактически брак они не заключали) – Андрея Желябова, Тараса, как его называют соратники, человека с не менее удивительной судьбой. Желябов родился в Украине, в семье крепостных. Дед Желябова научил его чтению, и на способного к обучению мальчишку обратил внимание «владелец» семейства – помещик Нелидов, он и определил Андрея в Керчинское училище. Окончив школу, будущий революционер поступает в университет, но высшего образования так и не получает – его выгоняют за организацию студенческих волнений. Как и Перовскую, образование привело молодого человека к революции – Добролюбов, Писарев, Чернышевский исправно делали своё просветительское дело. И школа у Желябова была примерно такая же: преподавание, кружки, хождение в народ, процесс 193-х. И в конце, конечно же, «Народная воля».
В некоторых изданиях можно прочесть, что Перовская участвовала в покушениях на царя исключительно под воздействием Желябова. Это вряд ли соответствует истине – современники сходятся в оценках «железности» характера и непоколебимости воли девушки. Но в Желябове она несомненно увидела блестящего оратора, гордого революционного деятеля. В одной тюрьме они ждали процесса 193-х, а потом встретились на съезде партии «Земля и воля», которая затем разделилась на две: «Народную волю» и «Чёрный передел». Перовская и Желябов оба оказываются в рядах народовольцев. Вот как описывает один из современников раздумья Перовской перед вступлением в организацию: «Долго колебалась Перовская, прежде чем примкнуть к этому направлению, отодвигавшему на второй план чисто социалистическую деятельность. Народовольцам, желавшим, разумеется, привлечь на свою сторону такую силу, пришлось сломать немало копий в диспутах с ней. — Ничего с этой бабой не поделаешь! — не раз восклицал Желябов».
Софья Перовская / изображение с сайта ru.wikipedia.org
Как случился этот роман дочери действительного статского советника и сына крепостного – банально, не правда ли? Какое по счету это было покушение – подрыв ли царского поезда или лавка на Садовой? «Что известно об этой любви? Почти ничего. Не осталось никакой переписки; воспоминания современников сдержанны, скудны; такими они и должны быть о личной жизни у этих людей. Тут нечем поживиться повествователям и романистам. Всё сокровенно, похоронено навеки, навсегда», — написал революционер-большевик Александр Вронский. И это действительно так, и, наверное, соответствует революционному духу: всё только по делу.
В 1980-81 годах в квартире 23 дома 18 1-ой роты Измайловского полка (сегодня — 1-ой Красноармейской улицы) в Петербурге живёт пара — дворянин Слатвинский и его сестра Лидия Антоновна Воинова. На самом деле — муж и жена, революционер и революционерка, Желябов и Перовская. Это конспиративная квартира и их последний «семейный» дом. Близится покушение на императора, «царя-освободителя» Александра II. «Собственно в таком положении, в каком находились они оба, довольно смешно говорить о супружеском счастье. Вечно беспокойство не за себя, а за другого отравляет жизнь. Серьёзное чувство едва ли способно при таких условиях дать что-нибудь кроме горя. Но на Желябова с женой иногда всё-таки было приятно взглянуть в те минуты, когда «дела» идут хорошо, когда особенно охотно забываются неприятности», — писала участница исполнительного комитета «Народной воли» Анна Якимова.
Они вместе взошли на эшафот на Семёновском плацу.
«Не сворачивай своего знамени человека-работника, не становись чьей-то женой»
Дочь генерала и крестьянин – история Коллонтай и Дыбенко чем-то напоминает предыдущую, не правда ли? Но это уже новый виток, сюжет другой эпохи, когда революция, о которой так мечтали народовольцы, наконец произошла. Александра Коллонтай (в девичестве – Донтомович) – дочь «царского генерала», обаятельная, привлекательная и по-женски свободная, не в пример предшественницам. Павел Дыбенко – «матросня», малообразованный крестьянин, по провинности попавший на флот и достигший неведомых высот благодаря своей счастливой звезде по имени Александра Коллонтай.
Александра Коллонтай / фото с сайта ru.wikipedia.org
Они встретились незадолго до Октябрьской революции, в 1917 году. Только что отгремела революция февральская. Самая страшная сила тех дней – матросы, встреча с которыми любому могла грозить смертью. К этой кровавой братии принадлежал и Павел Дыбенко. Февральский переворот он встречает в Петрограде, принимает активное участие в восстании, а после уезжает в Хельсинки (тогда — Гельсингфорс). Становится депутатом Гельсингфорского Совета рабочих, матросов и солдат, а в мае 1917 года избирается председателем ЦК Балтийского флота — высшего выборного органа матросских коллективов Балтийского флота. В Хельсинки приезжает и Александра Коллонтай — член исполкома Петроградского совета — чтобы выступить перед матросами. Она уже немолода: ей 45 лет, за её плечами не одно покорённое сердце, несложившийся брак, взрослый сын, эмиграция, аресты и дружба с Лениным. Они встречаются на одном корабле, и матросы подчиняются голосу этой дамы. Дыбенко, «рослый бородатый матрос с ясными молодыми глазами» (ему было 28), ещё и любивший «поигрывать револьвером синей стали», на руках отнёс Александру по трапу… Так и начался этот удивительный роман. «Это человек, у которого преобладает не интеллект, а душа, сердце, воля, энергия… Я верю в Павлушу и его Звезду. Он — орёл… Люблю в нём сочетание крепкой воли и беспощадности, заставляющее видеть в нём «жестокого, страшного Дыбенко», — пишет Коллонтай в дневнике. Так на смену декабристской наивности, после народовольческой принципиальности и «сверхлюдей» конца XIX века приходят именно такие люди – жестокие и страшные «дыбенки». Знаменитые слова «Резать контру!» выкрикнуты не просто матросиком, а наркомом по морским делам. Однако 1918 год не принёс ничего хорошего ни Дыбенко, ни его возлюбленной Коллонтай – оба они лишились своих постов. Павла арестовывают за сдачу Нарвы, ему грозит расстрел. «Валькирия революции» ходит по знакомым кабинетам — просить за любовника. Впрочем, для освобождения Дыбенко любовниками быть мало. После вопроса Ленина «А кем вы приходитесь подследственному?» свободной женщине Александре Коллонтай пришлось «зарегистрировать» первый брак в советской истории. Правда, заключался он не так, как мы привыкли: Коллонтай просто опубликовала заявление в газете «Правда» о том, что сочеталась гражданским браком. «Мы оформили свой гражданский брак, ибо, если революция потерпит поражение, мы вместе взойдём на эшафот!», — писала она в дневнике.
Неприятности в 1918 году не заканчиваются, и освобождённый Дыбенко вновь попадает в тюрьму: на этот раз — в крымскую, его берут в плен немцы. Коллонтай снова спасает его, и через некоторое время власти обменивают Павла на пленных немецких офицеров. Карьера Дыбенко продолжается взлётами и падениями, как и семейная жизнь – он то сходится, то расходится с супругой. Совместная жизнь авантюрной пары чуть было не закончилась трагически. Коллонтай устала от постоянных измен и дебошей мужа и, будучи в Одессе, потребовала развода. Дыбенко пытается убедить Александру не разрывать отношения, однако она непреклонна. «Павел быстро, по-военному, повернулся и поспешил к дому. У меня мелькнуло опасение: зачем он так спешит? Но я медлила. Зачем, зачем я тогда не бросилась за ним? Поднимаясь по лестнице террасы, я услышала выстрел… Павел лежал на каменном полу, по френчу текла струйка крови. Павел был ещё жив. Орден Красного Знамени отклонил пулю, и она прошла мимо сердца… Только позднее я узнала, что в тот вечер «красивая девушка» (любовница Дыбенко – ИА «Диалог») поставила ему ультиматум: либо я, либо она».
Коллонтай уезжает в Москву, а затем в Норвегию – в качестве первой российской женщины-посла. Дыбенко пишет ей трогательные письма о любви, и в последний раз Александра сдаётся и «выписывает» мужа по месту службы. Счастье длилось недолго: Дыбенко так и не разорвал своего романа с любовницей – и Коллонтай ставит финальную точку в их отношениях. Недаром задолго до развода она писала: «Так тебе и надо, Коллонтай. Не сворачивай своего знамени человека-работника, не становись чьей-то женой».
Первый советский брак не удался и протянул всего пять лет. Дыбенко был расстрелян в 1938 году за связь с Тухачевским, которого годом ранее отправил на расстрел. Коллонтай пережила все постреволюционные бури, чистки и войну — и умерла от инфаркта в 1952 году в возрасте 79 лет.
Подготовила Маша Минутова / ИА «Диалог»
Андрей Желябов и Софья Перовская
Из воспоминаний народовольца И.И.Попова: «В конце 1880 г. на одной вечеринке я видел Желябова и Перовскую. Софья Львовна скромно сидела за чайным столом и тихо разговаривала с соседями по столу. Желябов, с темнорусой бородой, с длинными, густыми волосами, зачесанными назад, в вышитой украинской рубашке под пиджаком, принимал деятельное участие в танцах (плясали русскую) и пении. Я конечно, не знал их настоящих имен, но по отношению к ним окружающих чувствовал, что и Желябов и Перовская в партийной иерархии занимают высокие места. С Желябовым было связано представление, как о вожде..»
Из показаний Желябова: «Крещен в православии, но православие отрицаю, хотя сущность учения Иисуса Христа признаю. Я верю в истину и справедливость этого вероучения и торжественно признаю, что вера без дела мертва есть, и что всякий истинный христианин должен бороться за правду, за права угнетенных и слабых и если нужно, то за них и пострадать…
Мы из помещичьих дворовых. Оба деда по отцу и по матери вывезены были своим барином, помещиком Штейном (получившим место по администрации),в Крым, в первые годы этого столетия, из Костромской губернии. По пути следования в Херсонской или Полтавской губернии помещик, ехавший по старинному с дворней и обозом, остановился для роздыха и веселья у родича- помещика. Здесь дед по матери, Гаврило Тимоф. Фролов, женился на вольной казачке, Акулине Тимофеевне. В Крыму Штейн роздал крестьян в приданое дочерям; иных продал…
Я помню, как позднею ночью моя тетя Люба (швея) прибежала в наш дом и, рыдая, повалилась дедушке в ноги. Я видел распущенные косы, изорванное платье, слышал слова ее: «тятенька, миленький тятенька, спасите». Меня тотчас увели и заперли в боковой комнате. Слыша рыдания любимой тетки, я плакал и бился в дверь, крича: «за что мою тетю обижают?» Скоро послышались мужские голоса. Полтора-Димитрий с людьми пришел взять Любу в горницу. Голоса удалились. Что происходило там, я не знаю. Про меня забыли. Истомленный, я уснул. На утро бабушка украдкой отирала слезы; дедушки не оказалось дома. По словам, бабушки, он ушел в город мне гостинцев купить. Напрасно в тот день сидели мы с бабушкой на горе, над почтовой дорогой. Обыкновенно, увидав высокую фигуру дедушки и шапку на палке, я бежал ему навстречу версты за две от горы. Дедушка брал меня на руки и, подойдя к бабушке, оставлял меня и делал привал.
Перовская Софья – русская, из дворянской элиты, дочь губернатора Петербурга, правнучка Кирилла Разумовского, последнего гетмана Запорожской Сечи. Автор плана-схемы покушения на царя 1 марта 1881 г.
Из воспоминаний народовольца Л.А.Тихомирова: «. Самолюбивая, властная, с резко выраженной женской натурой, Софья Львовна всей душой полюбила Желябова и даже стала его рабой и находилась в полном порабощении».
Из воспоминаний народовольца Михаила Фроленко: «. В одном разговоре Перовская явилась не только завзятой народницей, но еще и русачкой. Все русское — народ, Волга, Жигулевские на ней горы, русские песни — все это она ставила выше малороссийского и не раз вступала в горячие споры, отстаивая свои симпатии».