персонажи лето целого века
Персонажи лето целого века
Флориан Иллиес. 1913. Что я на самом деле хотел сказать. М.: Ад Маргинем, 2020
В 2012 году искусствовед и журналист Флориан Иллиес опубликовал книгу «1913. Лето целого века», где попытался написать культурную и интеллектуальную историю одного года в формате хроники. Книга стала бестселлером и была переведена на множество языков, в том числе и на русский. Шесть лет спустя вышло продолжение — «1913. Что я на самом деле хотел сказать».
«Лето целого века» во многих отношениях было парадоксальной книгой. Во-первых, Иллиес отказался от нарративной структуры и излагал факты как хроникер, но очевидно, что последнее, к чему он стремится, — это рассказать о прошлом «так, как это было на самом деле». Во-вторых, будучи искусствоведом, он написал книгу, в которой повседневная жизнь «великих», казалось, была важнее их произведений — светская хроника вместо раздела с рецензиями. Наконец, Иллиес громоздил анекдоты из будней богемы, большинство из которых вряд ли стали откровением для тех, кто знаком с творчеством его героев, но следить за происходящим все равно было увлекательно.
Поэтому название второй части интриговало. Вдруг Иллиес и в самом деле решил объяснить, ради чего он заставил нас чувствовать себя вуайеристами, наблюдающими за Райнером Марией Рильке, Игорем Стравинским, Томасом Манном и множеством других персонажей? Но Иллиес лукавил и ничего не собирался объяснять. По крайней мере — так просто.
Хроника как исторический жанр обычно претендует на нейтралитет в преподнесении своего материала, подчиненного лишь хронологическому принципу, но в действительности для нее крайне важны вопросы фильтрации, исключения и монтажа. Иллиес прекрасно осознает это свойство; хроника позволяет ему сконструировать собственный объектив, через который он и предлагает взглянуть на события 1913 года.
«Что я на самом деле хотел сказать», как и подобает хронике, структурирована по месяцам и, что необычно, временам года. Каждый сезон предваряет краткий обзор основных событий грядущих трех месяцев. Так, мы узнаем, что летом 1913 года Пруст и Нижинский (по отдельности) предавались романтическим приключениям, Хемингуэй боксировал, Брехт жаловался на сердце, а Кирхнер купался. Воистину, идиллическая картина! В изображении Иллиеса события целого года сжимаются до жизнеописания всеевропейского светского салона, до которого если и доносятся вести «снаружи», то в виде обрывочных газетных сообщений о рекордных достижениях и трагедиях. Не то чтобы в книге полностью отсутствовали характерные «приметы времени», но здесь они уходят на второй или даже третий планы. Иллиес несколько раз упоминает о «волнениях» на Балканах, однако до этого нет особого дела даже австрийскому императору Францу Иосифу, которого, кажется, больше интересует обеденное меню, а не внешнеполитические дела: «На восемьдесят третьем году жизни, несмотря на Балканские войны, он отнюдь не утратил аппетит». Среди всех эпизодов Балканской войны — важнейшего события 1913 года с политической точки зрения — Иллиеса больше всего занимает история авантюриста Отто Витте, скорее напоминающая плутовской роман. Воспользовавшись неразберихой, он выдал себя за короля Албании и за пять дней своего правления даже успел собрать гарем, прежде чем турки обнаружили подлог.
Иллиес однажды замечает: «„1913” на самом деле книга о любви». На этот раз он не лукавит, но вернее будет сказать так: «1913» — это книга, в которой конкретно-историческое приносится в жертву «общечеловеческому». Чтобы уничтожить дистанцию, отделяющую нас от героев книги, Иллиес размывает тот исторический фон, на котором они действуют. В фокусе автора оказывается универсальный опыт — болезни, неловкости, разочарования, влюбленности и страха, — который он отказывается историзировать и ставить в зависимость от внешних обстоятельств. Прошлое протягивает руку настоящему и с пониманием хлопает его по плечу — философ Франклин Анкерсмит назвал такой эффект «осовремениванием прошлого», говоря, правда, о микроистории.
Вспомним про название первой части книги. На русский язык его перевели как «Лето целого века», что дословно повторяет немецкий оригинал (« Der Sommer des Jahrhundrets» ), английский же вариант отличался — « The Year Before the Storm ». Лето и буря — образы почти полярные, и в обоих книгах Иллиеса никакой бури нет, есть лишь время, про самоощущение которого уместно сказать: это было навсегда, пока не закончилось. Или, как выразился сам Иллиес в другом месте, «то, что кажется вечным, — мимолетно, а то, что кажется мимолетным, — вечно».
В аннотациях «1913» неоднократно называли «большим тизером XX века», но такое сравнение в действительности противоречит замыслу самого Иллиеса. Озаглавив первую часть «Лето целого века», он не стал уточнять, о каком именно веке идет речь. В «Что я на самом деле хотел сказать» он как будто невзначай — между рассказом о гренландской экспедиции Альфреда Вегенера и сообщением об изобретении застежки-молнии — бросает: «1913 год неразрывно связывает XIX век с XX веком». Вот так просто: что он на самом деле хотел сказать. «1913» — это, конечно, никакой не «тизер XX века». Перед нами мелькают портреты тех, кто в следующие десятилетия изменят мир до неузнаваемости — Гитлера и Сталина, — но сами они и не подозревают о грядущем. Пока первый пишет пейзажи, второй прогуливается по парку и размышляет о марксизме, а Иллиес все гадает, могли они встретиться в зимней Вене 1913-го или нет.
Иллиес, каким бы размытым ни был исторический фон, изображает очень старомодный мир, в котором писатели ведут неторопливые беседы в богемных кафе, а монархи самыми причудливыми образами пытаются разогнать скуку. В этом отношении примечателен и выбор персонажей, среди которых исключительно «великие» и те, кому было суждено «попасть в историю» благодаря знакомству с ними, — как шофер, в которого был влюблен Пруст. Здесь нет «массы» или «толпы», которую вскоре выведут на историческую сцену войны и революции и которая станет предметом осмысления как политических и социальных мыслителей, так и теоретиков искусства. В «1913» есть Маяковский, Малевич и Матюшин, но еще нет программы авангарда по переосмыслению понятий «гений» и «индивидуальное» в наиболее радикальных изводах. В «1913» сплошь «гении» и «индивидуальности», которым, кажется, скоро станет тесно в старой Европе.
Сам Иллиес формулирует так: «Вальтер Беньямин описывал, как люди XIX века закутывались в ткани, будто заключая себя в футляр. Шелест ткани, материальность, укрытые ноги и руки — это было старое время, так было и в 1913 году».
Если и пытаться как-то определить «1913» во времени, то это скорее последний аккорд того самого «долгого XIX века», о котором писал Эрик Хобсбаум. Другой историк, Йохан Хёйзинга, сравнивал период наибольшего культурного расцвета эпохи, предшествующий ее закату, с осенью. Иллиес, наверное, мог бы согласиться с этим — только время года у него другое.