поисковый отряд лиза алерт история создания
Как тысячи добровольцев спасают людей по всей стране: фрагмент книги «Найден, Жив! Записки о поисковом отряде «Лиза Алерт»
ИСТОРИЯ «ЛИЗА АЛЕРТ», ПОИСК ЛИЗЫ ФОМКИНОЙ В ОРЕХОВО-ЗУЕВСКОМ РАЙОНЕ
История отряда «Лиза Алерт» началась 13 сентября 2010 года, когда в Орехово-Зуеве пропала четырехлетняя Лиза Фомкина, отправившаяся на прогулку с тетей, страдающей ментальными нарушениями, и двумя собаками.
Обстоятельства сложились таким образом, что в первые дни пропавших почти не искали — в Орехово-Зуеве праздновали День города, и значительная часть правоохранительных сил была занята обеспечением порядка на праздновании, поэтому полиции было недостаточно. Призыв о помощи к добровольцам впервые появился на форуме любителей хорьков — его разместила диспетчер таксопарка, где работал отец девочки. Оттуда информация ушла на форум джиперов. С этого момента на поиск начали стихийно собираться волонтеры. Через пять дней был развернут поиск силами добровольцев. Не обладая ни технологиями, ни оборудованием, ни навыками поиска, они просто искали девочку и ее тетю везде: в городе, в лесу, в окрестных деревнях, на обочинах железнодорожных путей, в завалах и так далее.
На девятый день поисков нашли погибшей тетю девочки. На десятый день, 23 сентября, — саму Лизу, причем врач установил, что девочка погибла менее чем за сутки до того, как ее нашли.
Это событие произвело большое впечатление на тех, кто пытался спасти Лизу. В Сети появился форум, сначала небольшой, на 20 человек, тех, кто хотел заниматься организацией поискового отряда, который будет искать пропавших детей, раз уж государство не может справиться с этой задачей. А в середине октября был сделан сайт «Лиза Алерт», и в ночь с 14 на 15 октября 2010 года на нем начали регистрироваться первые добровольцы отряда. Новая организация получила название «Лиза Алерт». Первая часть названия — имя погибшей Лизы, а вторая (alert — тревога) — составная часть названий международных систем поиска пропавших (AMBER Alert, Silver Alert и так далее).
Впоследствии, когда в организацию стали обращаться с просьбами о помощи в поиске пропавших всех возрастных категорий, отряд принял решение заниматься и этими поисками тоже.
У «Лиза Алерт» нет юридического лица и расчетных счетов. Отсутствие возможности собирать деньги — важная часть философии отряда.
ЕЛЕНА ГОРЯЧЕВА (КИПЯТОК), «ЛИЗА АЛЕРТ», АВИАКООРДИНАТОР ВПСО «АНГЕЛ», О ПОИСКЕ ЛИЗЫ ФОМКИНОЙ («НЕБО. ВЕРТОЛЕТ. ДЕВУШКА», ПОРТАЛ «МАТРОНЫ.РУ», ЯНВАРЬ 2017 ГОДА)
«На поиске Лизы было много людей: они менялись, приезжали после работы, уезжали, шли в лес, выходили оттуда замученные, пили чай и шли снова. Тогда я в первый раз — я еще не знала, что во все это окунусь, — тоже пошла в лес. У нас была цепь чуть ли не из восьмидесяти человек — никто, конечно же, не владел никакими поисковыми навыками, мы просто шли. Хотя такой цепью идти по бурелому невозможно. Мне казалось, что мы прошли километров 15, у меня язык был на плече, потом посмотрели по карте — прошли метров 700. Но это были очень тяжелые 700 метров по завалам.
У меня в памяти отпечатался момент, когда мы на рассвете сидели возле костра и по рации передали, что Лиза найдена. Туда сразу отправили кого-то из волонтеров, фельдшера или доктора. И мы все замерли в ожидании у костра, потому что ждали, что по рации скажут: жива. Но по рации сказали, что она погибла. И вот мы сидим в полной тишине, и ощущение такое, что весь мир в один момент рухнул. Как, почему, за что ей это. Помню, как я сижу с этими ориентировками на Лизу и бросаю их в костер, а по щекам льются слезы».
Удачный поиск
Координатор только что удачно завершившегося поиска своим довольным лицом освещает штаб не хуже, чем разгорающийся в четыре утра рассвет.
Не знаю, как другие, а я прихожу в себя. Ночь, холодный и сырой лес, немолодая женщина и двое детей. Лес маленький, и тот факт, что они не вышли сами, мог указывать на то, что с женщиной что-то произошло. Слава богу, нет, все живы-здоровы. Машина МЧС уже отвезла потерявшихся, то есть нашедшихся, домой, и мы стоим вокруг штабной машины, треплемся и веселимся из-за какой-то ерунды — теперь мы можем веселиться и никуда не спешить. Психолог сказал бы, что у нас разрядка. До Москвы ехать больше часа, но в пять утра еще можно проскочить без пробок (это, кстати, существенная проблема для тех, кто ездит на ночные поиски).
Это очень резкий переход от высокой степени напряжения — не просмотреть, не опоздать, услышать слабый отклик в шорохе ветра — к полному и резкому расслаблению: как груз валится с плеч, когда в рации сначала говорят, что был отклик, а потом — что нашли.
Итак, мы стоим и болтаем, обсуждаем детали поиска, большинство курит, кто-то переодевается, кто-то (я) выковыривает репейники из флиски.
И тут к нашей группе подходит все еще сияющий координатор и бодро спрашивает:
— А вот кто поедет искать сразу трех бабушек, которых никак не вытащат из леса чуть ли не с полудня и у которых уже заканчиваются заряды телефонов, тут недалеко?
Я лезу в карту и обнаруживаю, что «недалеко» — это в полутора часах езды по пустым в четыре часа утра трассам, и, сложив и умножив время, понимаю, что я пас.
— Соглашайся! — убеждает координатор. — Один поиск — и сразу три бабушки!
Я что-то мямлю, и координатор теряет ко мне интерес. Но половина присутствующих сразу соглашается ехать — силы еще есть, необходимости скоро быть в Москве нет. Я прощаюсь и снова и снова поражаюсь выносливости, физическим способностям и потребности помогать, которая заставляет этих ребят не задумываясь реагировать на такие ситуации.
«Вам станет легче, если я буду бегать и заламывать руки?»
Чем дальше, тем сложнее писать непосредственно про поиски: слишком много такого, во что ты волей-неволей погружаешься, и чем этого больше, тем меньше хочется вываливать это на окружающих, потому что незачем им это знать. И если к вечеру я так или иначе вникала в подробности пяти поисков, причем в двух случаях пропавших нашли погибшими, и один из них был ребенок, мне поначалу было довольно сложно найти среди этого то, что можно рассказывать своим, чтобы не грузить их. И я долго училась не впускать это в себя.
Катя, наш руководитель конного направления и сотрудник полиции, рассказывала, как она однажды по службе приехала к дедушке, у которого пропала внучка. Дедушка, естественно, был страшно встревожен, буквально бегал вокруг нее и наконец не выдержал:
— Я не понимаю, почему вы такая спокойная!
— А вам станет легче, если я начну заламывать руки и причитать? — спросила его Катя.
Мы всегда сопереживаем тем, кого ищем. Но наше сопереживание — это не обнять заявителя и плакать вместе с ним, а оперативно получить от него всю наиболее полную информацию, чтобы быстрее найти пропавшего. Умение безэмоционально реагировать на страшное приходит со временем само собой и очень нужно не только для самосохранения, но и для результативности поиска.
Иногда заявителям кажется, что мы спрашиваем какие-то глупости, вместо того чтобы вскакивать и бежать срочно искать.
— Господи, да какая вам разница, ругала ли я его за двойку?!
— Девушка, вам больше делать нечего, кроме как спрашивать, где он жил 20 лет назад?
Однако у наших инфоргов и координаторов все вопросы имеют большое значение. Важно знать, ругали ли ребенка за двойку, потому что он из-за этого мог уйти из дома, а пропавший дедушка может оказаться именно там, где жил 20 лет назад, потому что это как раз свойственно людям с возрастной деменцией: они могут не помнить свой нынешний адрес, но прекрасно помнят адреса многолетней давности и рвутся туда…
ОПРОС ЗАЯВИТЕЛЯ
Опрос заявителя — важнейшая часть поиска: без информации о пропавшем и обстоятельствах его исчезновения невозможно начать поиск.
Первичный опрос проводит оператор горячей линии, который принял заявку, его задача — получить ответы на самые срочные вопросы: кто, где, когда — и передать дальше в инфогруппу.
После этого у инфорга появляются первые версии и возникает понимание необходимости активного поиска на месте пропажи (актива). Если объявляется актив, им занимается координатор, который проводит дополнительный опрос заявителя на месте, осматривает место пропажи, получает доступ к компьютеру пропавшего и так далее.
Чем тщательнее проведен опрос, чем опытнее поисковик, который его проводит, тем больше вероятность того, что поиски пойдут по верному пути.
«Тяжелее всего искать детей»: поисково-спасательному отряду «Лиза Алерт» десять лет
Поисково-спасательный отряд (ПСО) «Лиза Алерт» был создан добровольцами 15 октября 2010 года. Своё название отряд получил в честь погибшей девочки Лизы Фомкиной, которую сотни волонтёров искали в течение десяти дней в сентябре того же года и обнаружили погибшей.
Сейчас ПСО ежедневно получает в среднем от 30 до 100 сообщений о пропаже людей. Только за минувший год поступило около 25,3 тыс. заявок на поиск, более 19 тыс. человек были найдены живыми. Подразделения «Лиза Алерт» работают в 59 регионах России, пропавших взрослых и детей ищут более 25 тыс. добровольцев.
Председатель отряда Григорий Сергеев рассказал, почему так важны первые три дня с момента пропажи человека, какая разница между поисками пожилых людей и детей и кто такие «серийные бегунки».
«Резонанс мешает»
—Есть ощущение, что в последнее время пропажи детей и преступления против них стали происходить чаще. Это соответствует действительности?
— Преступления против детей, как и пропажи детей, никак не зависят от конкретного года. Возможно, погода, сезонность, экономическая ситуация и ещё какие-то другие факторы влияют, но в целом число пропавших каждый год примерно одинаковое. Другое дело, что из-за повышенного внимания прессы может начать казаться, будто таких случаев стало больше.
—Люди остро реагируют на такие происшествия. Помогает ли этот резонанс в вашей работе?
— Резонанс нашей работе не помогает, даже, скорее, мешает: на месте оказывается много лишних людей без должной подготовки. Если хочется помочь отряду, то лучше пожертвовать оборудование, которое используется в поисковых работах, от фонарей до спецтехники.
Дополнительные проблемы для поиска в таких резонансных историях возникают из-за интереса СМИ и повышенного внимания экстренных служб.
Например, сейчас мы ищем семилетнего Савелия Роговцева. Он пропал во Владимирской области ещё 28 сентября — не вернулся из школы. И несколько дней мы выстраивали работу со спецслужбами. Наконец, регулярная смена руководителей структур также осложняет взаимодействие с ними.
—Приходилось ли волонтёрам вмешиваться, когда люди пытались устроить самосуд над подозреваемым в преступлениях против людей, числящихся пропавшими?
— Волонтёры не пытаются остановить попытки устроить самосуд. Для этого в наших отрядах слишком мало людей. А с желанием растерзать предполагаемого злодея может выйти половина города. На это всегда тяжело смотреть, и такие случаи совершенно точно не помогают поискам. Одна из последних подобных историй произошла на большом тяжёлом поиске в Саратове девятилетней Лизы Киселёвой, где за сутки через штаб прошло более четырёх тысяч человек. Там, как вы помните, начались волнения, люди пошли искать справедливости к отделу полиции, что работе полицейских, конечно, тоже не способствовало.
«Искать надо сразу»
—Кого искать сложнее — детей или пожилых? В каких самых долгих и самых сложных поисках вам или вашим коллегам довелось участвовать?
— Например, недавно искали человека, который пропал в Одинцовском районе Московской области — ушёл из пансионата. Сделал он это в конце сентября: на улице ночью холодно, информации от свидетелей или с камер наблюдения мало. Но наши ребята не останавливались, продолжали расклеивать ориентировки, опрашивать людей, патрулировать районы. Поиск продолжался почти десять дней, в итоге человек был найден и вернулся в пансионат.
Тяжелее всего искать детей. Больше ответственности, страхов, надежд, нагрузки.
—Можете назвать самые распространённые причины пропажи людей?
— Во-первых, это самонадеянность. Человек может быть уже не в том возрасте и форме, чтобы самостоятельно выбраться из леса.
Вторая причина пропажи людей — это отсутствие контроля. Когда или сам заблудившийся не сообщил, куда он пошёл, или близкие люди никак не контролируют человека, который в этом нуждается. Например, мы получили заявку на пропажу очень пожилого человека, которому более 90 лет, пропал более четырёх дней назад, а сообщение мы получили только сейчас. При этом именно первые дни — критически важные для успешного поиска.
—Случаются ли повторные поиски тех же пропавших?
— Да, есть «талантливые» люди, которые умудряются заблудиться в лесу несколько раз и напоминают, когда мы их находим: «А помните, вы меня искали в прошлом году?»
Сложнее и серьёзнее ситуация с детьми, которые многократно сознательно убегают из дома. Ведь за нашей спиной нет службы, которая возьмёт и исправит обстановку дома. Ребёнок убегает от родителей, от страха, от проблем, от школы, от болезни. И никто не занимается этим вопросом. Есть «бегунки», которые убегают три раза, пять раз, десять раз. Они постепенно становятся асоциальными, на улице чувствуют себя лучше, чем дома. Это большая проблема государства, которую обязательно надо решать.
«Работать, как механизм»
—Есть ли среди участников движения друзья и родные пропавших без вести или погибших? Поддерживает ли «Лиза Алерт» связь с семьями спасённых людей?
— У нас есть ребята-добровольцы, которые сдружились с семьями людей, которых они искали, они до сих пор поддерживают связь. Но как-то системно такое не происходит: на это просто нет времени. Мы должны работать, как механизм с кучей шестерёнок, задача которого — найти человека. Нет времени на рефлексию.
Среди участников отряда есть люди, которые сами сталкивались с пропажей родных и близких. Однако они не получают какого-то уникального статуса или уникальных задач, они такие же добровольцы, как и остальные.
—Вам удалось наладить связь с МВД?
— Полиция и любые другие структуры могут относиться к добровольцам с некоторым недоверием, что приходится долго и тяжело исправлять. Хотя у волонтёров зачастую есть весь функционал, который позволяет эффективно искать людей. Если это будет не стиль «лебедь, рак и щука», а реальное объединение усилий, то результаты, конечно же, будут принципиально другими.
Если говорить системно, то в Москве у нас серьёзная проблема во взаимоотношениях с полицией. Зачастую полицейские прямым текстом говорят, что им некогда и не надо их отвлекать от работы.
—Другие добровольческие отряды в городах России связаны с «Лиза Алерт» или существуют автономно?
— В России сейчас более сотни разных названий поисковых отрядов. У них разная эффективность, разные возможности по поиску. «Лиза Алерт» является самым большим из них, с единой системой «как искать», с единой сеткой обучения, с едиными требованиями. Надеюсь, что рано или поздно все поисковики будут работать так же.
—Есть ли у движения «доска памяти» о тех, кого не удалось найти живыми?
— Мы ещё не вывешивали вместе портреты всех, кого нам не удалось найти живыми. Но я думаю, что если мы это сделаем, то обалдеем от масштабов. Приведу пример.
В этом году 25 мая, в День пропавших детей, мы оклеили спинки футбольного стадиона ориентировками на детей, которых мы вообще искали за десять лет существования нашего отряда. В итоге почти половина огромного стадиона, на котором сорок с лишним тысяч мест, оказалась заполненной фотографиями.
Такую же акцию мы провели в Люберцах. Заклеили забор обычного завода ориентировками впритык друг к другу. Более 500 м забора в полную высоту нам потребовалось для того, чтобы разместить все эти ориентировки. Когда ты это сам видишь, это производит сильнейшее впечатление — идёшь мимо этого забора и понимаешь, что он не кончается. Именно тогда ты осознаёшь, насколько проблема серьёзна.
«Поднял свою задницу и поехал на поиск» Кто и как в России спасает тысячи жизней: история «Лизы Алерт»
Ежедневно в любой точке страны пропадают люди: дети, старики, дееспособные взрослые. Причины могут быть какими угодно: заблудились, болезнь помешала вернуться домой, криминал. Отряды «Лизы Алерт» помогают многим остаться в живых и вернуться в семью. О том, как работают эти люди, рассказывает книга Ксении Кнорре Дмитриевой «Найден, жив! Записки о поисковом отряде «Лиза Алерт»». С разрешения издательства «Бомбора» «Лента.ру» публикует фрагмент текста.
Пока не вышли на наш квадрат, мы идем гуськом по лесу и освещаем пространство слева и справа от себя. Я иду предпоследней и разговариваю с замыкающим Банши. Он учит меня правильно держать фонарик, объясняет, что надо кричать «стоп» не только если что-то случилось (сел фонарик, упала, увидела объект поиска), но и если видно что-то, что может быть связано с недавним присутствием человека: тряпка, обувь, раздавленный гриб. Сначала идти легко, но постепенно лес густеет. Время от времени мы останавливаемся, Володя достает рацию и всех оповещает:
— «Лиса-13» работает на отклик.
Это нужно, чтобы другие группы не подумали, что кричит потерявшийся. После этого один из нас во всю силу глотки кричит в лес:
Мы замираем и вслушиваемся в ночь и ветер. Володя равнодушно сообщает рации:
— «Лиса-13» работу на отклик закончила, — и мы идем дальше.
Довольно скоро мы выходим на вырубленный простор. Лес повален так густо, что идти невозможно. Мы некоторое время продираемся, затем садимся и совещаемся. Володя отмечает на навигаторе: «Завал» — его надо будет осмотреть с вертолета. Мы разворачиваемся и идем в другую часть квадрата. Я почти спотыкаюсь об огромный подберезовик, срываю его и показываю Банши.
Я спрашиваю его, как он попал в отряд.
— Четыре года назад читал «Новую газету», а там была статья с хорошим названием: «Каждые шесть часов в России навсегда пропадает один ребенок». Навсегда, понимаете? Каждый день — минус четыре ребенка. Я просто не смог пройти мимо.
— Как вы думаете, что происходит с этими детьми, которые пропадают навсегда? — спрашиваю я его.
— Я не знаю, и никто точного ответа вам, конечно, не даст. У меня есть только мои соображения. Я думаю, что процентов сорок из них или больше убиты собственными родителями.
Теперь мы молчим оба.
— Весной у детей часты парные пропажи: один провалился под лед, второй стал его вытаскивать и тоже ушел. В городе есть отдельная группа потеряшек — девочки 13-14 лет. У них любовь, они исчезают, потом возвращаются на третьи сутки, счастливые и смущенные.
Я спрашиваю про поисковиков — кто они?
— Все очень разные, — говорит он, — и года три назад я задумался: что же в нас общего? И я понял. Тут есть коммунисты, либералы, верующие, неверующие, хорошие, бессовестные и так далее, но нас объединяет одно: мы активные. Мы не можем сидеть на месте. А здесь найдется дело любому. Чтобы идти в цепочке и смотреть направо и налево, никаких особых навыков не нужно.
Фото: страница «Поисковый отряд «ЛизаАлерт»» во «ВКонтакте»
Я слушаю и думаю о том, что, возможно, помощь другим — единственное, что вообще может нас всех объединить.
— Кто-то идет сюда за поддержкой самоуважения, кто-то из-за азарта. Бывает, что девочка приходит, потому что хочет найти стоящего мальчика, вон сколько у нас в отряде свадеб. Да ради бога! Кто-то приходит просто потому, что хочет помогать людям. У нас есть один такой — невысокий, неспортивный, у него 100 поисков в год. Это фантастика! Вы представляете — он выезжал каждые три дня! Учитель закона божия. Просто не мог не ехать, когда пропадали люди. Один наш разгильдяй сказал замечательную фразу: я, говорит, этой бабке, может, в автобусе места не уступлю, но вот я здесь.
Старший командует строиться в цепь, расставляет нас, и мы идем цепью. Забегать вперед нельзя, надо стараться держать дистанцию и идти по возможности по своей траектории, напролом. Я иду рядом со старшим, Володей. Кто-то кричит «стоп», мы останавливаемся — надо заменить батарейки в фонаре. Володя садится на бревно, видно, что он устал: это не первый его выход сегодня ночью.
— Если ходить несколько часов и всматриваться в лес, глаз, наверное, замыливается? — спрашиваю я его.
— Замыливается, — отвечает он, — но есть правило: первый привал через два часа и потом в каждый последующий час. Даже если человек устал, он все равно может наступить на того, кого мы ищем. Но больше суток подряд мы искать в лесу не даем, даже если человек сам рвется продолжать.
— Через сутки без сна люди начинают чудить. Например, человек может лечь на землю и уснуть. Все уходят с привала, а он остается.
Мы уже встаем, и я спрашиваю Володю в спину:
— Ты кто по профессии?
— Бизнесме-е-ен, — отвечает он с иронией в голосе.
В половине пятого мы возвращаемся в штаб, сдаем снаряжение. К отсутствию результата здесь относятся спокойно: без десятков таких холостых выходов не может быть одного успешного.
Пять утра. У Дулина есть полчаса, и он, вместо того чтобы поспать, садится со мной в машину разговаривать. Я с трудом ворочаю языком, а он собран и спокоен.
— Как выглядит процедура поиска?
— У нас достаточно четкая и структурированная схема. Информация о том, что кто-то пропал, поступает в инфогруппу. Она находит свободного координатора и информационного координатора (инфорга) поиска — они всегда работают в паре. Координатор — это человек, отвечающий полностью за весь поиск, за людей на поисках, за результат, а инфорг обеспечивает координатора данными, контролирует списки людей, поддерживает форум, прозванивает больницы. Он находится дома, выезжает на место редко, если там есть доступный интернет, потому что для него главное — это интернет и телефон. Плюс у координатора, в зависимости от объема поисков, как правило, появляется помощник на месте — он ведет учет выданного оборудования, помогает координатору. Здесь у нас сегодня небольшой поиск — не более 25 человек, а если их, скажем, 40, то координатору даже просто переговорить со всеми невозможно.
— Теряются в основном дети и старики?
— Нет, теряются все. Просто пропавшие взрослые в период с 18 до, скажем, 55 лет — это, как правило, что-то криминальное.
— От чего зависит, сколько на поиски приезжает народу?
— От возможностей людей, их свободного времени, от личности потеряшки. Если это ребенок, то, естественно, люди бросают все и едут, это приоритет. Поэтому на детей, как правило, собирается максимальное количество людей. Много народу собирается, когда есть очевидная угроза жизни. Чем холоднее, тем опаснее, и поисковики понимают, что счет идет на часы. Летом на то, чтобы найти человека живым, есть трое, четверо, до девяти суток, но сейчас чем холоднее, тем короче этот срок. В любом случае, чем быстрее начат поиск, тем больше шансов найти человека и найти его живым. Это как с преступлением — проще раскрыть его по горячим следам.
Фото: Александр Сайганов / «Коммерсантъ»
— Люди из вашего отряда, которые бросают все и приезжают искать незнакомого человека в лесу, — кто они?
— Поисковики — очень разные ребята, с разными представлениями о жизни, о политике, вообще о чем бы то ни было. Они все объединены одной целью — найти человека, и в этом они совершенно безумные. Их объединяет желание помочь человеку, попавшему в беду. Это люди, которые не пройдут мимо утопающего, избиваемого, страдающего. И таких людей, как ни странно, вообще большинство.
— Почему это должно быть странным?
— Потому что нам пресса подает несколько иные примеры. Это мое личное мнение. До того как я пришел сюда, я был искренне убежден, что люди хуже. Люди от самого низшего класса до среднего оказались много лучше, чем мы думаем или чем я думал. А вот, например, должностные лица, занимающие высокое положение, сильно равнодушней, чем те, кем они руководят. То ли заскорузлость, то ли уже профессиональная деформация личности, то ли еще что-то.
— Есть ли какой-то обязательный объем работ в отряде, обязанности?
— Если вы обратили внимание, я всех, кто приходит, спрашиваю, на что он готов, сколько у него времени и так далее. В любом случае каждому приехавшему уже однозначное спасибо, потому что он взял на себя хоть какую-то маленькую толику работы, независимо от того, привез ли он пирожок или доставил кого-то к месту поисково-спасательных работ и уехал. Любая помощь всегда приветствуется. Единственное, есть три жестких правила, которые соблюдаются в отряде. Первое: никто никогда не пьет на поисках. Если человек приезжает в легком подпитии, его не сожгут, но он никогда не получит ни одной задачи, будет в легком нежном игноре.
Второе правило: спасатель не должен создавать ситуацию, при которой мы вынуждены будем спасать его. Это очень часто касается машин, квадроциклов, внедорожников. Если ты едешь в лес, должен понимать, что ты не на покатушках, твоя задача не просто проехать, твоя задача — проехать безопасно и со смыслом. Если ты понимаешь, что можешь там застрять, туда ехать не надо, потому что дальше будут отвлечены силы на то, чтобы тебя оттуда вытащить. И третье: с координатором не спорят. Конфликты бывают, но редко, потому что, как правило, для них нет причин, все объединены одной целью. По большому счету, отсутствует даже соревновательность. В целом люди просто довольны тем, что человек нашелся, и неважно, ты его нашел или сосед. Самая большая плата за работу — это глаза даже не самого потеряшки, когда его находят, а родственников.
Однажды их увидев, ты понимаешь, что за все уже получил. Бывает, что приезжаешь за 150 километров от города в подобное садово-огородное товарищество, и там дедушка и бабушка, которые никому не нужны: ни детям, ни внукам, ни двум бедным участковым, у которых территория такая, что они ее не то что обойти — даже объехать не могут физически. И когда мы туда приезжаем со всеми этими нашими машинами, оборудованием, людьми, они, конечно, ничего не понимают, в их глазах написано какое-то такое ощущение, что это фантастика, такого не может быть — чтобы все это было ради них. Они ощущают себя нужными. И эти глаза решают все. Когда ты их видишь один раз, этого более чем достаточно.
— Откуда у отряда деньги на оборудование, информационную поддержку и так далее?
— Все, что вы видите, куплено на личные средства поисковиков. Те, кто побогаче, могут купить не один навигатор, а десять, и они находятся у хранителей. У «Лизы Алерт» нет юридического лица, нет расчетных счетов, в отряде вообще нет финансовых отношений. Ни с одного найденного человека и его родственников мы не получаем ничего, неважно, бедный он или богатый. У нас нет никаких взносов. Это то, что меня в свое время привлекло в отряд, — нет никаких финансовых отношений.
— Как вы попали в «Лиза Алерт»?
— Два с половиной года назад сидел дома, читал «Твиттер», увидел объявление: в Нахабино пропала девочка. Поднял свою задницу и поехал на поиск. Приехал, встретился с людьми, посмотрел на работу и понял, что это, видимо, то, чего мне не хватало в жизни. Решил, что у меня достаточно времени, сил и возможностей, чтобы этим заниматься. Не могу сказать, что у меня много средств, но на то, чтобы купить поисковую машину и заправить ее бензином, есть.
— Что бы вы посоветовали иметь с собой тем, кто гуляет один по городу или по лесу, особенно детям и старикам?
— Обязательно взять с собой заряженный телефон. Это очень помогает, в том числе в лесу. Во-первых, с человеком можно поговорить, убедиться, что он в порядке. Во-вторых, можно сориентировать его и вывести по телефону, не заходя в лес. Таких случаев очень много. Человек сидит на поляне, мы с ним разговариваем, он говорит: «Я вижу солнце вон там». Мы смотрим карту, видим точку, где он находится, понимаем, какими дорогами он ограничен, даем ему направление, и он выходит самостоятельно. В-третьих, сейчас к поискам активно подключилась авиация. Если у человека есть телефон, он может сказать, что видит вертолет, и дать направление, где его искать — правее, левее. Если вертолет там сесть не может, он фиксирует точку, и туда направляется группа.
— Должна быть записка в кармане— имя, фамилия, кому звонить, откуда человек. Это касается не только города, но и леса: потерявшийся может выйти на дорогу. Если говорить конкретно о детях, то самое главное — ребенок должен быть научен никуда и никогда не ходить с чужими людьми ни под каким предлогом. Объясните, что если он потерялся, пусть стоит на месте и ждет вас. Это относится к любому потерявшемуся человеку и в лесу, и в городе, не только к ребенку: как только человек начинает двигаться, он резко затрудняет поиски. Объясните ребенку, что если он потерялся в городе, он должен обратиться или к полицейскому, или к работнику какого-нибудь общественного места — магазина, ресторана, банка, — или к человеку с ребенком. К первому встречному обращаться не следует, и надо крайне осторожно относиться к предложениям о помощи.
P. S. Днем Дулин позвонил мне и довольным голосом сообщил:
Александр Михайлов (Лодочник), руководитель ВПСО «Ангел», пилот, бизнесмен
(из интервью порталу «Правмир», «Вертолетный отряд «Ангел»: Сказать НЕТ уже никто из нас не может», март 2017 года
Однажды в 2006 году поисково-спасательный отряд No 1 при МЧС в Можайске начал поиск в лесу бабушки с двумя детьми. А там лес на запад о-го-го какой — если не переходить железную дорогу, то впереди только волки, кабаны и Балтийское море. Представьте себе состояние родителей.
Фото: Кирилл Шипицин / РИА Новости
Бабушка была на связи, у нее были спички, ей сказали развести костер и никуда не уходить и решили искать ее с воздуха. Ребята из отряда нашли телефон аэродрома Ватулино-1 и позвонили руководителю полетов. Я в это время как раз закончил полеты на своем маленьком самолете и зашел попрощаться. И руководитель мне говорит: «Саша, в районе Можайска потерялась семья в лесу, звонят из МЧС, просят помочь». Мне стало интересно, и я сказал: давай попробуем. До темноты полтора часа, аэродром тогда был не освещенный — летать в темноте было нельзя, кроме того, портилась погода, шел стеной дождевой фронт, лететь туда минут двадцать, да еще и толком неизвестно куда, но лечу.
Прилетел на место, вижу — костра нет, только в одном месте черный столб дыма, думаю — это точно не моя бабушка с детьми, но поскольку других вообще нет, думаю, полечу, посмотрю, что там.
Оказалось, что черный дым — наш: бабушка не смогла найти ничего другого, чтобы поджечь, и запалила заднее колесо от трактора — у нас же в лесу все можно найти, хоть немецкий танк. У меня с ней связи не было, потому что это почти нереально — управлять самолетом и общаться с кем-то, и гарнитуры не было.
Спасатели ей сказали: «Самолет помашет крыльями и покажет вам направление выхода». Я увидел, что до ближайшей грунтовой дороги километра два. Развернулся, зашел на их костер, снизился и медленно, на самой маленькой скорости, покачивая крыльями, показал в нужную сторону.
Пролетаю, разворачиваюсь — стоят. Я второй раз снижаюсь, машу крыльями — стоят. В третий раз спустился совсем низко, сделал страшное лицо, погрозил им кулаком, описал полный круг, и они потихоньку пошли в ту сторону. Я улетал и возвращался, показывал им направление, смотрел на циклон, на приближающуюся ночь.
Они вышли из леса на поле, которое отделяло их от дороги. Я в очередной раз развернулся, смотрю, подъехал уазик, из него вышли ребята в «зеленке» — видимо, егеря, они тоже меня видят и понимают, что вывожу потерявшихся на дорогу, на это место. Минут через пятнадцать подъехала «восьмерка», из нее вышла женщина, и я понял, что это мама: я улетел к лесу, а эта женщина сразу попыталась бежать в ту сторону, в которую я полетел. Я прямо видел, как мужики ее ухватили: «Куда? Еще не хватало тебя там искать!» Идти детям с бабушкой еще километр, а я сверху вижу и тех, и других.
И вот на краю этого мокрого, грязного, обыкновенного нашего поля первым появился мальчишка — он ушел чуть вперед от сестры с бабушкой. И тут эта женщина вырвалась из рук мужиков и побежала через поле, и я вижу с самолета, как она бежит по грязище, брызги летят, она спотыкается и падает, поднимается и бежит дальше. Как она рванула к нему. никаких слов не надо, я все это видел с воздуха.