Я тоже так хочу балабанов
Кромешная усталость — нерв нулевых: путешествие по «Я тоже хочу» Алексея Балабанова
«Балабановский» блок постсоветского проекта «Пролегомены» (куратор — Елена Стишова) близится к финалу. О фильме «Я тоже хочу» — прощании и завещании режиссера — пронзительный и довольно личный текст в октябрьском номере ИК за 2012 год написала редактор журнала Зара Абдуллаева.
Алексей Балабанов впал в высокую простоту. «Я тоже хочу» — реалистическая сказка про надежду на счастливый конец без хеппи-энда шести персонажей. Новаторский жанр. Эта сказка должна быть названа ересью. Ее мечтает достичь каждый настоящий художник, включая прирожденных режиссеров. Удается не всем. Ровно так же не всех забирает в этом фильме колокольня, оставляя страждущих счастья — счастливой смерти (или жизни после смерти) умирать на снежной земле, в ледниковой эпохе. Неподалеку от еще теплого Питера.
Жанр или стиль этого фильма Балабанов называет «фантастическим реализмом» без всякого привета Федору Михайловичу. Просто, совсем просто, герои — Бандит, Музыкант, Матвей и его отец собираются в путь к колокольне счастья, откуда никто еще не возвратился, но куда все будто бы мечтают попасть.
Поди туда, знаю куда. Возьми то, знаю что.
Вот Музыкант (неподражаемый Олег Гаркуша) дает водителю Бандиту диск. Тот спрашивает, его ли музыка. «Да какая разница», — едва раздраженно, отмахиваясь, отвечает Музыкант. Бытовая реплика остается бытовой. Но еще она сигналит о разнице самого разного толка, которая, конечно, важна, но в какой-то момент, пока финал (жизни) не наступил, несерьезна.
Переход, обозначенный блокпостом, с проселочной дороги с еще клейкими листочками в студеную зиму, на первый взгляд, фантастический. Но при этом такая условность подана или воспринимается отнюдь не фантастически. Просто без такого простейшего сдвига немыслима обыденная, вся в невидимых складках реальность. Ее Балабанов и Александр Симонов снимают так гармонично, что диву даешься. Диво — в этой буквальности, и чудеса тоже в ней.
Тут мурашки бегают по спине не только от сюжета — поехали за счастьем, за смертью, — но от режиссуры, не в формальном, разумеется, смысле слова. И от того, что пленяет — берет в плен — в этом фильме невозможное и реальное сочетание свойств, особенностей. Сила и бессилие героев, глубокая усталость и все-таки надежда на счастливый конец. В самом прямом смысле слова. Конец жизни.
Пронзительная мягкость: так Питер никто не снимал. Разве что Балабанов в черно-белых «Счастливых днях», но совсем иначе. И тоже вполне неожиданно и узнаваемо — вот же в чем дело. Тревожный, с тайными щелями, проходами, цирковыми антре Питер «Счастливых дней», в которых безымянного героя называли то Борей, то Сергеем Сергеевичем, а он разрезал шагом ледяную Неву, трусил по безлюдной улице за скрипучим трамваем, путался, мучился, ерничал под вагнеровского «Летучего голландца».
Мертвый город Петербург душил укоряющим низким голосом графини из «Пиковой дамы» людей и уродов (в фильме про них). Теперь этот город, знакомый до слез, населенный, если вкратце, людьми и уродами, озвучен песнями Леонида Федорова. Музыкой, чувствительной к безысходке, но эту безысходность вроде бы преодолевшей, на нее наплевавшей. Или с ней примирившейся.
Так в нашем кино не существуют актеры — тут непрофессионалы: Александр Мосин, Юрий Матвеев, Алиса Шитикова, Петя Балабанов. А вот шоумен из «АукцЫона» Олег Гаркуша гениально сыграл, будучи клоуном, драматическую роль. История такие случаи знает. Но тут — собственная уникальность.
«Жмурки», комедия масок, была прощанием с 90-ми годами, временем возбудимости и апатии, а не только бандюганов в красных пиджаках. «Я тоже хочу» транслирует образ нулевых с их надеждой на чудо, с их верой, навязанной телепугалками, в конец света, с их усталостью, деградацией и желанием счастья в тот самый момент, когда нету возможности или больше сил жить. Или когда все достало.
Кромешная усталость — нерв нулевых.
А теперь можно и поподробнее.
После того как Бандит расправился с четверкой «друзей», мы попадаем в бар, где по телеку вещает молодой предсказатель: есть, мол, планета, на ней — вода и жизнь, а еще там есть счастье. Криминальный жанр сменился научной или квазинаучной фантастикой, а обернулись эти заставки в роад-муви. Музыкант вышел из бара, зашагал по Васильевскому с гитарой на спине, в кожаных штанах, куртке и с веничком в сумке. Сутулый, высокий красивый человек; нездешний и все-таки питерский. Глаз не оторвать. За кадром звучало «Сын ушел на войну. », а в кадре шел Гаркуша по набережной. Благородный то ли вырожденец, то ли интеллигент-пария, которого нельзя унизить, оскорбить. Разве только если сам он себя так будет неволить. Зашел в аптеку, купил пихтового масла, потом в церковь, купил свечку, помолился дать ему разум и душевный покой принять то, что не в силах он изменить; а потом — в баню. Там Бандит пил пиво, ел воблу. «Ты чего такой мрачный?» «Жизнь», — раздумчиво ответил Музыкант, не окончивший философского факультета, и как-то все про него стало ясно без слов. «Какая у тебя жизнь, доходяга?» Рассказал Бандит, как завалил четырех негодяев, — мы эту сцену видали, — как потом причастился, а теперь очищается в баньке. Если уж пристало, как хочется Балабанову, говорить о фантастическом реализме, то явился воочию такой фантазм не на переходе из мягкой осени в зимний пейзаж, а тут, в бане, в рассказе, мизансцене, образе Бандита.
У Музыканта как бы замедленная реакция, а на самом деле отрешенный он или сосредоточенный. Вопросы задает, услыхав что-то, чего хотел бы понять, через паузу, не сразу. Вот спросил, зачем Бандит про убитых ему рассказал, но убийца пренебрег вопросом. В этой тонкости, придуманной Гаркушей и режиссером, сердцевина обаяния этого по-детски целомудренного и вместе с тем пожившего, потертого персонажа.
Поведав о классной вобле — пропуске, возможно, на колокольню счастья, ребята сели в джип. Долгие проезды по Питеру, пока собиралась «похоронная процессия» за счастьем, преисполнены щемящего идиотизма и пронзительного неуюта. Может быть, даже кротости, в которой не заподозришь никого из этих молодых, старых, пьяных или с упругой походкой страждущих. А между тем от такого ощущения деться некуда.
Прежде чем доехать до больницы, откуда Бандит должен вызволить Матвея, которого жена засадила принудительно лечиться от алкоголизма, Музыкант размышляет: «Это что-то наподобие Чернобыля?» Потом решив, что Бандит гонит чушь, но, махнув разом рукой на все возможные версии, ибо «какая разница?», отдался моменту. Расслабился.
Бандит вытащил ксиву ментовского майора, вызволил, ударив по башке доктора с охранником, и забрал Матвея. Купив недолеченному братану водки, они поехали за теплыми вещами и за папой Матвея, который за весь фильм произнес (две реплики в одно слово) затухающим — предсмертным и зовущим голосом: «Юра».
Подъезд дома, длинный, извилистый, как питерский двор, лифт, проходы, ожидания, проезды в молчании или под музыку Леонида Федорова, оттягивающую мир, планету этих людей и других наших современников, с которыми им не сойтись или с которыми они разошлись или не встретились, — удел военно-полевого похода за счастьем/за смертью этих покорно упертых разноперых попутчиков.
Матвей гонит байку про разбитую краном палатку «хачика», отвечая за ксенофобскую отзывчивость/реактивность статусного населения алкоголиков. Бандит удивлен только тем, что тот на кране «умеет». В ответ получает, что Матвей в армии танкистом был. Тут — некстати и поддерживая беседу — подает голос «коверный», клоун-трагик Музыкант. Он вставляет реплику, что в армии радистом был. «И чего?» — надеется на продолжение сюжета Бандит. И — гениальный ответ: «Ничего». Или — пробел, тишина смущающая, как улыбка невинного тут персонажа, «безразницы».
Едут, бухают из горла, байки травят. На дороге дева. Подбирают. «Куда тебе?» — «А мне все равно». О, эта нестерпимая буквальность совсем безнадежного «все равно». Ее жалостливый рассказ о себе и болящей маме. Жесткий и совсем простодушный рассказик Бандита о том, как он пидоров — или ему они привиделись — пришил. Тут ответ держит уже низовая, темная, веселая — наглая сила, которой гордится Бандит с ксивой майора.
Любу выгрузили, объяснив, что женщин не берут, только голых. Шутка. Однако Любе, охотнице за счастьем, не до шуток. Она разделась и побежала по снегу мимо разрушенных домов, храмов, пустырей и трупов на голой земле. Петя, тот из телевизора, что вещал про планету, встретился на дороге. Подвезли и его. Он, как положено вещуну из сказки, поведал, кого возьмут, кто не пойдет, а кто не дойдет.
Долго ехали парни и старик, отец алкоголика. Долго бежала Люба. Свечерело. Надели теплые вещи. Развели костерок. В пустом магазине нашли водку плохую. Но выбора нет. Появилась обмороженная Люба. Надели ей пальто, всунули ноги в ботинки, снятые с трупа. («Извини, братан, тебе уже не надо».) Поговорили, повспоминали, как Бандит одного должника упокоил в морге клофелином и тот наутро все отдал. А Музыкант, надев очки, распаковав гитару, заголосил неожиданно надрывно, распетушившись. И вроде мимо своего темперамента Чужого тут или случайного пришельца. Заголосил он про то, как стоял на углу двух главных улиц практически в полночь, как мысли за ним тянулись, как к нему подошли мужчины, как увидел в их глазах страх, как понял, что это было похмелье, как дал денег, как один из несчастных поцеловал ему руки.
Знаменитое «Похмелье» Олега Гаркуши врезано в этот фильм на память о нем, Другом. Но после этого номера Балабанов врубает короткую исповедь молчавшего всю дорогу артиста о том, как устал он: гастроли, пиво, бабы. В беседу у костерка вступает Юра (Матвей), алкоголик, доверяющий братанам свою образованность про развитие цивилизации и деградацию человечества. А вот и Люба появилась, сказав, что дедушка умер.
Трое из машины отправились к колокольне. А Юра остался копать могилу в ледяной земле. Светало. Впереди — колокольня. В нее вошла Люба, испарилась облачком ввысь. Музыкант вошел, испарился туда же. Вошел Бандит, вышел. В воздухе гудит шум, слышится эхо вроде бы взрывов. У колокольни сидит Балабанов. На вопрос «ты кто?» отвечает прямо: режиссер, член Европейской киноакадемии. Одинокий водитель знакомится: «А я просто бандит». Тут они обменялись общим желанием счастья и направились в церковь. Там жарко горели свечи, но было зябко. Вернулись назад. Балабанов рассказал, как школьником нашел под Челябинском мертвое озеро черного цвета. Дал и себе эпизод-воспоминание. И, чуть подумав, упал. Рядом остался портфель. Настоящий, с которым он по Питеру ходит, в котором компьютер. Бандит повертелся, покрутился, поорал «я тоже хочу» — и тоже упал.
«Кочегар» был расчислен, как математическая формула, во всей немыслимой красоте, ритме, поэзии. Абстрактной и чувственной. Внутри, за пределами той поэзии/математики, кипела, жарилась в огне, стыла на морозном воздухе античная трагедия рока.
Буквальность фильма «Я тоже хочу» в фантастическом достоинстве инфантильных или зрелых — реальных без прикрас персонажей. И в художественной ереси Балабанова.
Пришлось недавно услышать: ай, Балабанов, сукин сын, на паперти себя изобразил. То есть поступил моветонно. А я думаю: хорошо сделал. Он себя не отделил от каких-никаких людей и уложил на экране рядом с ними.
Помню, как задело и врезалось в память замечание Сергея Довлатова: «Л. Я. Гинзбург пишет: «Надо быть как все». И даже настаивает: «Быть как все. » Мне кажется, это и есть гордыня. Мы и есть как все. Самое удивительное, что и Толстой был как все » Цитата из записных книжек писателя, включена в «Соло на IBM».
Больно, быстро
Я тоже хочу. Реж. Алексей Балабанов, 2012
У этой картины исключительное название. Стертое и цепкое. Повседневное и метафизическое. Второе название в фильмографии Балабанова с личным местоимением. До этого было «Мне не больно» — столь же прямое (не путать с прямолинейным) и чересчур, неприлично личностное. То была чистая лав-стори — впервые у режиссера. Но уже тогда он нарушал главный закон жанра — лишал мелодраму хэппи-энда; и это отсутствие не было фатальным.
Умереть или не умереть? Вот в чем вопрос, не совсем совпадающий с классическим «быть или не быть?», и различиям между ними можно было бы посвятить отдельную философскую статью.
Я тоже хочу. Реж. Алексей Балабанов, 2012
Сам режиссер использует термин «фантастический реализм», не столько в «достоевском», сколько в буквальном смысле, имея в виду, что все истории и характеры в фильме — реальные, а актеры играют практически самих себя: бывший бандит Мосин — бандита, музыкант Гаркуша — музыканта, кинематографист Балабанов — кинематографиста.
Я тоже хочу. Реж. Алексей Балабанов, 2012
Еще больший «фантастический реализм» в том, что эти люди — персонажи сами по себе — оказались сверхактерами, перевоплотившись в героев Балабанова без намеков на свои биографии. Хотя, конечно, задействовали свою природную персонажность. Так, собственно, реальный опыт приобретает фантастическое измерение, а ювелирное суперусловное кино Балабанова — с ненавязчивыми реферансами в сторону сказки, лубка, наива, фольклора (причем еще и современного, который, кстати, собирает у нас только автор «Я тоже хочу») — оказывает вдруг безусловное воздействие.
Путешествие его героев к некой Колокольне Счастья, расположенной между Питером и Угличем, сколь внезапно, столь и неотвратимо. Как в чистых высоких жанрах, тут работает механизм фатума, которому повинуются персонажи. Балабанов вообще не сторонник психологизма — есть во всех его героях какая-то монолитность, сверхсамость, не подверженная влиянию предлагаемых обстоятельств. Неслучайно искатели счастья (и смерти) в «Я тоже хочу» отправляются в путь, в радиоактивную зону, не думая ни секунды. И разговаривают они, как всегда у Балабанова, подчеркнуто афористично, метко. Словно все уже давно и окончательно обдумали, все поняли и готовы к чему угодно — от чуда и освобождения в виде буквального вознесения на небеса, при котором земная оболочка испаряется, до того, что твое тело так и останется лежать на холодной зимней земле, замерзая, врастая в почву, и никто никогда его не похоронит… Смысл в том, что герои фильма выбирают оба варианта, а какой выберет их — уже от них не зависит.
Они, конечно же, фаталисты, только эту фатальность нисколько не романтизируют. Как и не переоценивают свое везение, зная, что и оно — случайность. Такая вот сверхтрезвость, позволяющая среди прочего балабановским путешественникам пить в дороге, но, кажется, вообще не пьянеть.
Я тоже хочу. Реж. Алексей Балабанов, 2012
Фильм Я тоже хочу
Новый фильм Алексея Балабанова — притча про поиски счастья
Актеры
Рецензия «Афиши» на фильм «Я тоже хочу»
«Я сегодня завалил четверых, потом сходил в церковь, помолился, причастился и в баню пошел. У меня вобла такая классная есть», — рассказывает плохой человек (Мосин) хорошему, с гитарой (Гаркуша). Тот тоже был в церкви, а до этого долго плутал по Васильевскому острову, купил в аптеке пихтовое масло. В телевизоре говорят о конце света, Сергей Шолохов берет интервью у мальчика-пророка (Петр Балабанов), а где-то между Петербургом и Угличем, оказывается, есть аномальная зона, куда все стремятся, но откуда никто не возвращался: там, посреди вечной ядерной зимы, стоит Колокольня счастья — одних она забирает, других отвергает. «Я туда поеду», — скажет Бандит Музыканту. «Я тоже хочу», — ответит тот.
Балабанов долго не хотел переходить с пленки на цифру, но в «Я тоже хочу» сдался, и у него парадоксальным образом получился первый за долгое время живой фильм. Словно сделав круг, он возвращается к тому, с чего начинал, — абсурдистской, надтреснутой реальности «Замка» и «Счастливых дней», впервые с тех пор позволяя себе быть фантастом. Только теперь он работает с отчаянием самоубийцы — сбрасывая одежду, идет по снегу босиком. Его киноязык лаконично раскладывается на элементы: вечная зима как декорация, предчувствие конца света как обстоятельство, люди как условные единицы — ни имен, ни прошлого. Вот бандитская перестрелка в заброшенной промзоне, вот знаменитый проход камерой, который сменится бесконечным кружением по городу на автомобиле, вот группа «Аукцыон» за кадром. Отказавшись от лишних маневров, Балабанов наконец завел пронзительный разговор о неудобном: о возможности чуда, границах простоты и эгоизма, поиске веры, упирающемся в вопрос, во что именно и как надо верить, в конце концов, духовном пути из ниоткуда куда-то, где, возможно, все по-другому, но черт его разберет. В «Счастливых днях» позабывший собственное имя герой Сухорукова бродил по обледеневшим, пустым петербургским улицам, раздраженно сообщая каждому встречному: «Я хочу найти комнату, чтобы просто там жить!» Примостившийся на заснеженной ступеньке режиссер, член Европейской киноакадемии, по-прежнему глядит на людей и жалеет, и любит, и ненавидит их всех одновременно, и ему самому тоже хочется туда, где счастье, только то ли боязно, то ли не берут. А может, просто слишком разные у них дороги.
Лучшие отзывы о фильме «Я тоже хочу»
Не исключено, что Алексей Балабанов вдохновился той пародией, когда снимал «Я тоже хочу». Фильм представляет собой сплошную выставку‑ярмарку стереотипов русского антуража. Во‑первых, все непрерывно пьют водку и не закусывают. Вообще, водка играет в сюжете важную смыслообразующую роль. Фактически весь фильм — о водке. Мне кажется, это один из лучших фильмов про водку; «Особенности национальной охоты» и рядом не валялись.
Кроме водки, в ассортименте широко представлена русская зима с морозами и сугробами (хотя действие происходит летом), русская баня и аутентичная голая баба. На икру и медведей, видимо, не хватило бюджета, поэтому их заменили соответственно воблой и коровами.
Но самый знаковый момент — когда герои подъезжают к военному посту, охраняющему «мёртвую зону», и бойцы говорят им: мол, патриарх велел всех пропускать. Вот оно как: оказывается, вооружённые силы подчиняются патриарху. Наверное, поэтому у нас всё так, как оно у нас есть.
Я уже писал в рецензии на «Орду», что не одобряю тенденцию современного «интеллектуального кино» показывать Россию и русских через призму говна и разрухи. По‑моему, от таких фильмов становится больше и того, и другого.
Заплутал, не знаю где,
Чудо-чудное глядел,
По холодной по воде,
В грязном рубище.
С выходом 14-ой ленты Балабанова что-то поменялось в мире. И не только в кино-мире. Но мире большом. Эсхатология изменилась. «Конец света близок!» — кто только не пугает доверчивого зрителя багами майанского календаря. Так, например, меланхоличный Ларс ибн Триер, вылечив депрессию собственную, медленно, с наслаждением загоняет в неё каждого из нас.
Но это всё там, «у них». А у нас. «Конца света не будет» — вычитываю я у Алексея Октябриновича. «Мы УЖЕ по ту сторону. Мы в Чистилище». И совершенно не случайно фильм начинается в баньке, да под пивко, да в душевной такой компании с убийцей-душегубом. И тот моральный релятивизм, то спокойствие с которым ты смотришь эти кадры, да и вообще фильм. Пугает? Нет. Страх — это руководство к действию. А что можно сделать, если ты уже на Суде? Только надеяться.
Многие в контексте данной картины постоянно говорят о сходстве со «Сталкером». Но разве весь русский былинный эпос, все сказки про Ивана-Дурака/Царевича — это не «Сталкер» чистой воды? «Поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что». Успех Тарковского со Стругацкими только в том, что они уловили и отчётливо выразили этот архетип России современным языком — это наполненное хтоническим ужасом необъяснимого вечное болото/вечные снега, где теряешь коней, друзей, голову, но можешь найти настоящее Чудо. Царевну-Лягушку, например. Шар Золотой. Или просто — Счастье.
И «браво» Балабанову, что не побоялся вторичности. Потому что его Зона — это уже не романтичный пафос советского модерна середины того века — «Счастье для всех!», это горькая ирония пост-модерна начала века сего — «Я тоже хочу». В новом веке Счастье уже не можно попросить для всего человечества, но только для себя лично. И дастся не любому. Хоть ты трижды святой, хоть ты трижды нагой.
Есть в этом фильме и что-то Люциферское. Недаром «член европейской киногильдии» сидит на завалинке в размышлениях. Фильм навевает на некоторых такой силы Уныние, что выходят словно под магическим гипнозом. Хотя, конечно, тут и сама по себе Россия-Матушка навевает грусть-тоску — особенно вечночахнущей провинцией, особенно зимой. А тут ещё этот Триер: «Меланхолия нас всех погубит». И ведь кстати губит, недаром же уныние практически во всех видах христианства входит в список главных грехов.
В том, что вот так легко постулируется «Войдут не все», тоже есть что-то анти-гуманное и анти-христианское. С другой стороны, опять же, то, как спокойно мы принимаем эту норму говорит о том, что Рубикон перейдён. Ну не все, так не все. Alea iacta est!
Так писал Блок в 1912 году в межреволюционном Питере. «Кабак, аптека, церковь, баня». Так начинается действие картины Балабанова — спустя сто лет, в Питере эпохи «Бунта Кисок». Как видно, наличие трёх новых мест кардинально ничего не поменяло в стихосложении, живи хоть четверть века, хоть целый век.
Питер в фильме, надо сказать, очень красивый. Даже в его далеко не открыточных видах. Настоящий какой-то, не как для туристов.
И вот это ощущение пустоты грядущего Балабанов поймал как никто другой. Может вообще первый. Может даже ещё и не понял, что поймал. Но вот оно! Ясно виднеется, что «все пять скандх пусты» и остаётся только «избавиться от страданий, перейдя на другой берег».
Эту картину несколько раз использовал в своих лентах Тарковский, как позаимствовал её и Триер, в упомянутой выше «Меланхолии». А теперь представьте себе, что это прекрасное некогда селение умерло. И прошло много лет. Вот практически в него и приходят наши охотники за Счастьем. Один в один.
Кто-то представляет себе Врата в Рай так, будто там стоит Пётр-Ключник — эдакий старик в тоге и с бородой. Кого-то пускает, кого-то не пускает. Но вот он, стоит — живой и тёплый. С ним можно поговорить. А может и договориться. Ну хоть взглянуть разок. Ну хоть в щёлочку. Ну или может хотя бы спросить, что сделал не так? В какой момент оступился? Ан нет. Никакого разбора полётов. Говорить-то и не с кем. Только с такими же как ты. Но о чем с ними говорить?
Холодные стены заброшенной колокольни твои бессловесные судьи. И вечная зима посредине лета.
В своей душеведческой практике я часто натыкаюсь на то, что главной сложностью у людей является отнюдь не конфликты, сложности в общении, неудачи в личной жизни. Как правило, когда мы доходим до самого главного, во что всё упирается — это вопрос «Чего же я на самом деле хочу?» Именно я, именно хочу, именно по-настоящему. В окружающем нас мире мы «всем всё должны». Человек ещё не родился, а уже кому-то должен. Плюс, потом, на протяжении жизни нам ещё и постоянно указывают, чего и как правильно хотеть. Поэтому с истинным хотением у большинства полная terra incognita. Хотеть мы умеем только то, что приказали, либо так, чтоб как у соседа. Или как в рекламе. Именно поэтому фильм называется «я ТОЖЕ хочу». Ведь крах жизни, показанный в финале, не в том, что меня не взяли, а в том, что меня КАК ДРУГИХ не взяли. Только вот вопрос — а хочу ли я того же самого, только без «тоже»? Нужно ли мне Царство Небесное(или Счастье. Сам Балабанов специально открещивается от религиозной символике, но всё ж понятно.) самому по себе? Не оглядываясь по сторонам.
И вот после этого фильма невольно заглянешь вовнутрь.
Есть ещё один аспект этого «тоже хотения». Правовой. Детская, наивная уверенность, что справедливость — это когда всем поровну. И если даётся Иакову, то должно даться и всякому. Только вот кому пожаловаться, когда вокруг нет никого? Кто должен восстановить status quo? «Я тоже хочу» — это требование и обида одновременно. Разочарование и прозрение, пришедшее, увы, слишком поздно.
Начав свой путь кинематографиста с фильмов полных абсурда(«Счастливые дни», «Замок»), Балабанов вновь возвращается к иррациональному, непостижимому умом, логикой. К тому, про что говорили ещё древние схоласты. Credo quia absurdum! Только если в первых фильмах то был абсурд одного отдельного человека, ну пусть даже одного селения, то в последнем виден абсурд даже не человечества.
Только не трактуйте абсурд вслед за Ожеговым, как нелепицу и бессмысленность. Абсурд — это в первую очередь противоречие, конфликт, несогласованность со здравым смыслом, но не его отсутствие. В конце концов, как говорил Камю, абсурд в жизни — это единственная данность.
Балабанов давно стал этаким летописцем русского рока — в обоих смыслах этого слова. Но в данный момент я про музыку. Лентой «Я тоже хочу» Алексей увековечил в кино. Ну а кого ж ещё, если речь об абсурде? «АукцЫон». Живой и как будто не от мира сего Олег Гаркуша в главной роли, и такие же потрясающие песни Леонида Фёдорова за кадром. Две песни в этом фильме я бы выделил как знаковые — «Душа» и «Элегия». Вторая на стихи ОБЭРИУта Александра Введенского, основоположника абсурдизма в русской литературе.
Напоследок думаю, вот что есть эта Колокольня Счастья? Не мерный ли камень судеб?
Поехал бы я к ней, окажись на месте героев?
Мне вот порой очень хочется кого-то спросить. Только некого. А тут — такой шанс! Да кто ж его упустит? Я тоже хочу!