ленин и церковь история взаимоотношений
Как Ленин относился к Богу и Церкви
В последнее время часто можно слышать разговоры о том, что Владимир Ленин в отличие, например, от Иосифа Сталина недооценивал роль Церкви и считал любую религию «труположеством». Знаменитая цитата из письма 1913 года Максиму Горькому «о синем и желтом черте» для многих закрыла тему отношения вождя мирового пролетариата к Церкви и религии. Между тем, в дореволюционных статьях Владимира Ульянова и в воспоминаниях о нем можно найти много интересных фактов, позволяющих объяснить политику советской власти по отношению к Церкви.
Начнем с того, что ленинские статьи о христианстве не содержат критики Евангелия или церковных догматов. В отличие от Карла Маркса, подробно разбиравшего мнимые противоречия в евангельском повествовании о родословной Христа, Ленин не разменивается на такие «мелочи». Для него не существовало проблемы исторического Иисуса, поскольку не существовало проблемы существования Бога или религиозных исканий.
Религия по Ленину — всего лишь способ обмануть трудящихся и возможность для богатых держать в покорности бедных. Не случайно на полях Гегеля Владимир Ульянов оставляет почти неприличные надписи, касающиеся Бога, которые Владлен Логинов, автор книги «Неизвестный Ленин» сравнивает с разочарованием болельщика от неверного действия игрока любимой команды:
«И когда Гегель еще и еще раз в этой опубликованной работе пишет, что размышления Эпикура — „жалкие мысли“, ибо нет в его картине мира места для бога, для „мудрости творца“, Ленин срывается, как срывается болельщик, когда его любимый нападающий с десяти шагов бьет мимо ворот. И на полях конспекта, после нескольких десятков реплик — „Замечательно верно и глубоко“, „Очень верно и важно“, „Очень хорошо и образно“, „Умно и остроумно“ появляется запись: „Бога жалко! Сволочь идеалистическая!“. Это никогда не предназначалось для печати и было лишь сугубо личным эмоциональным выражением досады на великого и почитаемого философа, позволившего себе столь мелкое высокомерие».
Как видим, Владимир Ульянов не слишком чтил авторитеты и мог позволить себе эмоциональные высказывания, связанные с проблемами соотношения идеализма и материализма. Правда, продолжая конспектировать Гегеля, Ленин оставляет и другое замечание, которое выдает в нем интерес к умным противникам: «Умный идеализм ближе к умному материализму, чем глупый материализм». К чести основателя советского государства следует сказать, что он стремился переубедить оппонента словами, но уж в полемике не щадил никого.
Отметим, что самые «скучные» статьи о религии Владимир Ульянов пишет, размышляя о теории идеализма и материализма, об абстрактных понятиях. Напротив, как только речь заходит о конкретных представителях Православной Церкви, о деятельности духовенства в дореволюционной Думе, о социально-экономической роли религии в обществе, Ленин преображается, и из-под его пера выходят интересные наблюдения.
В статье «Классы и партии в их отношении к религии и церкви» Ленин говорит о том, что Церковь страдает клерикализмом. Такой вывод он сделал, анализируя речь епископа Евлогия (Георгиевского), в которой были такие слова:
«Кто может поручиться за то, что бюджетная комиссия, выразившая в настоящем году пожелание подчинить их (церковные средства) государственному контролю, в следующем году не выскажет пожелания переложить их в общегосударственное казначейство, а затем и совсем передать заведование их из власти церковной к власти гражданской или государственной. Церковные правила говорят, что если вверены епископу души христианские, то тем более должны быть вверены церковные имущества… Ныне стоит перед вами (депутатами Думы) ваша духовная мать, святая православная церковь, не только как перед народными представителями, но и как перед своими духовными детьми».
Справедливое опасение православного иерарха о том, что государственный контроль над деятельностью Церкви может привести к ухудшению положения верующих (Ленин потом убедительно докажет правоту этого суждения, придя к власти) под пером Ульянова превращается в гимн крепостничества:
«Перед нами — чистый клерикализм. Церковь выше государства, как вечное и божественное выше временного, земного. Церковь не прощает государству секуляризации церковных имуществ. Церковь требует себе первенствующего и господствующего положения. Для нее депутаты Думы не только — вернее не столько — народные представители, сколько „духовные дети“.
Это не чиновники в рясах, как выразился с.-д. Сурков, а крепостники в рясах. Защита феодальных привилегий церкви, открытое отстаивание средневековья — вот суть политики большинства третьедумского духовенства».
Здесь нужно сделать важную оговорку. По свидетельству того же владыки Евлогия и других представителей духовенства, входивших в государственную Думу, необходимость утверждения депутатами расходов на Церковь приводили к большим сложностям. Многие народные избранники попросту игнорировали церковные вопрос, не представляя реального положения дел в Российской Церкви. Сам архиепископ Евлогий убедился в этом на собственном примере, когда с большим трудом в течение нескольких созывов защищал православных на Холмщине и Волыни от реальной католической экспансии. С большим трудом удалось убедить депутатов в необходимости защищать граждан Российской империи, исповедовавших православие.
По мнению Ленина, вся эта борьба за единство страны — это клерикализм, между тем речь шла уже не о сохранении господствующего положения Церкви в империи, которое было отменено Манифестом от 17 октября 1905 года, а о возможности сохранения равенства всех религий. После объявления принципов веротерпимости православные оказались в худшем положении, поскольку не могли ничего изменить без согласия царя, а теперь и депутатов.
Однако вернемся к ленинским текстам. Обвиняя Церковь в клерикализме, Ленин считал сектантов одним из самых демократичных течений в России. В «Проекте резолюции об издании органа для сектантов», который был принят на II съезде РСДРП, лидер большевиков поддержал идею издавать «популярную газетку „Среди сектантов“».
Обозначив православных как политический оплот режима, Владимир Ульянов в своих статьях последовательно проводит мысль о Церкви как оплоте буржуазии и реакции. После революции 1917 года именно эта ленинская идея станет источником гонений на духовенство и верующих, которых начнут расстреливать и сажать в тюрьмы и лагеря по обвинению в «контрреволюции». Многие дореволюционные публикации будущего основателя советского государства не оставляют никаких сомнений в том, что в случае его прихода к власти православных может ждать лишь мученический венец.
Вот очень характерный отрывок из уже упоминавшейся нами работы «Классы и партии в их отношении к религии и церкви»:
«Представитель контрреволюционной буржуазии хочет укрепить религию, хочет укрепить влияние религии на массы, чувствуя недостаточность, устарелость, даже вред, приносимый правящим классам „чиновниками в рясах“, которые понижают авторитет церкви. Октябрист воюет против крайностей клерикализма и полицейской опеки для усиления влияния религии на массы, для замены хоть некоторых средств оглупления народа, слишком грубых, слишком устарелых, слишком обветшавших, недостигающих цели,- более тонкими, более усовершенствованными средствами. Полицейская религия уже недостаточна для оглупления масс, давайте нам религию более культурную, обновленную, более ловкую, способную действовать в самоуправляющемся приходе,- вот чего требует капитал от самодержавия».
Отношение Ленина к представителям Церкви как к приспособленцам — сущность его представления о любой Церкви и религии. Лидера большевиков не интересовали сложные вопросы богословия или мистики, в отличие от Сталина он не пытался использовать религиозные аргументы для укрепления собственной власти, но, напротив, протестовал против возможного превращения себя в «безвредную икону». В этом смысле лидер большевиков всей своей жизнью подтвердил знаменитые строчки из письма к Горькому:
«Богооискательство отличается от богостроительства или богосозидательства или боготворчества и т. п. ничуть не больше, чем желтый черт отличается от черта синего. Говорить о богоискательстве не для того, чтобы высказаться против всяких чертей и богов, против всякого идейного труположства (всякий боженька есть труположство — будь это самый чистенький, идеальный, не искомый, а построяемый боженька, все равно),- а для предпочтения синего черта желтому, это во сто раз хуже, чем не говорить совсем».
Письмо Горькому, содержащее эти известные строки, было ответом на конкретную внутрипартийную дискуссию, но отношение к религиозной вере как к чему-то пустяковому, а к Церкви как к реакционному осталось у Ленина на всю жизнь, и именно оно во многом определило жестокость гонений на православных христиан. Как ни странно, это не было проявлением глупости. Фанатично преданный революции, Владимир Ульянов нашел свою веру и своих богов, а потому все остальные проявления религиозных чувств казались ему лукавством.
Богоборчество ленинизма
Подобное можно увидеть в поведении Ленина. Он не мог упоминать о религии без проклятий, ибо был одержим потребностью паталогической хулы всего божественного: религия у него не иначе как «поповщина», «заигрывание с боженькой», «самая гнусная из вещей», «труположество», ибо «Всякая религиозная идея о всяком боженьке, всякое кокетничанье с боженькой есть невыразимейшая мерзость. самая опасная мерзость, самая гнусная зараза». В подходе к различным историческим явлениям Ленин щеголял тем, что вскрывал во всем относительность и боролся со всякими представлениями об абсолютном. В этом был стержень его борьбы с духовностью. Но когда дело доходило до религии, Ленин отступал даже от «беспристрастной» марксистской методологии и впадал в неистовство и беснование. За этим кроется ощущение религиозной реальности как абсолютного врага. Здесь терпения Ленина не хватало даже на то, чтобы хотя бы для вида представить религию как нечто исторически обусловленное и преходящее.
Ленин в работе «Детская болезнь левизны в коммунизме» учил, что на компромисс нужно идти везде и во всем, кроме коммунистических целей. Он издевался над теми, кто не был способен на это. Но сам Ленин никогда не допускал компромисса с религией, ему никогда не приходило в голову хитрить с Богом, с Церковью, с религией. Сталин, будучи верным ленинцем во всем другом, все же допускал во время войны использование религии для сохранения власти на первом коммунистическом плацдарме. Маркс, хотя и любил говорить всякие гнусности о религии, все же делал попытки исторического подхода. Ленин же скатывался даже ниже уровня марксизма и был в восторге от самых пошлых антирелигиозных брошюрок и вульгарных критиков религии, вроде ядовитого и ернического Гельвеция.
Ленин боялся не только религиозной реальности, но и религиозных символов. Он не мог выносить самого упоминания Бога. Например, к «богоискательству» и «богостроительству» он был непримирим, хотя в этих учениях представления о реальном Боге отсутствовали, и можно было бы из них извлечь «революционную» пользу в атеистической пропаганде. То, что Ленин органически не мог заигрывать с религией и относился ко всему, с нею связанному, более чем серьезно, показывает, что для него уничтожение религии являлось главной целью коммунистического режима. При Ленине начались самые кровавые и массовые религиозные гонения за всю мировую историю.
Подобный людоедский пафос объясняется тем, что Церковь Ленин ненавидел еще больше, чем религиозную идеологию, так как Церковь – это жизнь в Боге. В ленинском отношении к Церкви чувствуется личная сатанинская злоба, инфернальная ненависть, которую он не способен удержать. Как только представилась возможность разгромить Церковь, Ленин забыл все свои теории о строгих законах истории, в утверждении которых Ленин-марксист противопоставлял себя народничеству. В практике своего отношения к религии Ленин впадает в полный волюнтаризм. Это не только плод лицемерия, а скорее результат двоемыслия, в котором скрывается двойственная природа марксизма-ленинизма. Ленин всегда объявлял себя законченным материалистом и атеистом, но является ли он действительно таковым?
Нет сомнений, что идеология ленинизма материалистична: первичность материи, представление о мире как о механизме, а о человеке как социально-биологической машине – части мировой саморазвивающейся машины. Но по своим задачам и по глубинной ориентированности ленинизм не мог быть материализмом. Логика законченного материализма не допускает каких-либо нормативов поведения, не содержит представлений о должном, так как человек как социально-биологическая машина не может иметь обязанностей перед мировой машиной. К идее Бога такой материализм должен был бы относиться, как к вредной ошибке, но она не может вызывать пафос маниакального отрицания или безудержную жажду хулы. Только обязанность богоборчества заставляет Ленина вести себя по отношению к миру так, будто в его основе лежит нематериальное начало. Отрицая существование Бога, Ленин боролся с Богом и Божественным, как с наиреальнейшей сущностью. Фанатический атеизм ленинского типа возможен только тогда, когда религию отрицают как вредное суеверие, но с Богом борются, как с абсолютно враждебной реальностью.
Однако есть и глубокая закономерность в том, что именно материализм является идеологией ленинизма. Ленинизм не материалистичен по мотивам и задачам, но идеологией ленинизма может быть только материализм. Хотя материализм по своей логике не может обосновать воинственности атеизма, а тем более пафоса богоборчества, он необходим как средство и конечная цель богоборчества. Такая позиция не может быть последовательной, ибо основана на самообмане, игре с самим собой, которая позволяет избежать прямого отрицания принципов, что логически неизбежно при материалистическом мировоззрении. Ленинизм не способен к критическому самоанализу, так как является философским и психологическим двоемыслием, описанным Оруэллом. Глубинной основой всякого двоемыслия является двоемыслие по отношению к Богу.
 |
| Большевики на Дону. Кощунства в церкви. Плакат Белого движения. 1918 г. |
Ошибочно думать, что атеистический материализм – предельная противоположность религии. Невозможно считать дьявола как персонифицированное небытие, материалистом. Полной противоположностью религии может быть только такой атеизм, который является в то же время антихристианской «религиозностью», со своими писанием и культом, со своими идолами. Ленинизм – это антихристианское вероучение, диктующее образ существования. Тип ленинца-атеиста – не бесстрастный кабинетный ученый, а одержимый фанатик, горящий ненавистью к Божественным основам бытия. Воля ленинизма к глобальному переустройству мироздания признает, что мир не детерминирован, в нем может победить или религия, или атеизм. Мир не материален, но в случае победы коммунизма он может стать материальным. Бог для Ленина – это не то, что есть или чего нет, а то, что может быть, но чего быть не должно, что необходимо уничтожить. Победа над Богом осуществляется через человека, поэтому ориентация марксизма-ленинизма раскрывается с помощью понятия о том, что есть человек и чем он должен стать.
Смысл марксистко-ленинской идеологии раскрывается в ее отношении к истории, в формулировании роли человека в истории. Ленин рассматривал человека как производное производственных отношений. Это означает, что у всех людей одной эпохи общая сущность вне зависимости от индивидуального своеобразия, что человек жестко детерминирован окружающей средой. Но над этой средой стоит партия, которая управляет ею («для партии нет ничего невозможного»), следовательно, управляет и человеком. Ибо предельная одержимость богоборчеством освобождает от всех материалистических и атеистических «законов» и наделяет сатанинской свободой в небытии. Таким образом, атеистический материализм утверждает, что общество детерминировано законами материальной истории, но для того, чтобы партийные вожди имели бы свободу рук направлять эти «законы» в интересах богоборческого атеизма. Эту логику раскрыл еще Достоевский, который в анализе феномена нечаевщины в образе Шигалева предвосхитил будущее воплощение коммунизма. Шигалев «предлагает, в виде конечного разрешения вопроса, – разделение человечества на две неравные части. Одна десятая доля получает свободу личности и безграничное право над остальными девятью десятыми. Те же должны потерять личность и обратиться вроде как в стадо и при безграничном повиновении достигнуть рядом перерождений первобытной невинности, вроде как бы первобытного рая, хотя, впрочем, и будут работать. Меры, предлагаемые автором для отнятия у девяти десятых человечества воли и переделки его в стадо, посредством перевоспитания целых поколений, – весьма замечательны, основаны на естественных данных и очень логичны». Эту железную логику всякого богоборчества Россия и испытала на себе.
Достоевский страстно боролся с материалистическими теориями о том, что человека «заедает среда«, но он не считал своих героев-революционеров материалистами. И не случайно назвал свой роман «Бесы». На материализме, не содержащем никакой этики, паразитирует бесовское богоборчество, которое не может выступить открыто, ибо самим фактом богоборчества признает Того, против Кого борется, – Бога.
Ленинская вера
Почему Володя Ульянов порвал с Церковью?
В апреле 1917 года на политическую сцену Петрограда, а значит и всей Российской империи, выступили два знаковых персонажа — Владимир Ленин (1870–1924) и Александр Керенский (1881–1970). Владимир Ильич 16 апреля вернулся в Россию из эмиграции, где он находился с 1908 года. Прямо на Финляндском вокзале, только сойдя с поезда, он обратился к толпе с речью, призывающей к радикализации революции, речью, которая изменила все «расклады» в социалистическом лагере. Александр Фёдорович, в апреле занимавший пост министра юстиции во Временном правительстве, выступил против министра иностранных дел П. Н. Милюкова и фактически спровоцировал правительственный кризис. Благодаря этому поступку Керенский снискал недолговечную любовь общественности, стал военным министром, а затем и председателем правительства. В весеннем революционном воздухе Петрограда никто еще не чувствовал октябрьского холода.
Идеальный безбожник
Ленин, по крайней мере, в общественном сознании, — эталон «научного безбожника», человека, который окончательно порвал с религией. Он сделал это настолько последовательно, что даже на уровне исторических анекдотов ничего не известно о каких-либо бытовых подробностях, которые отсылали бы к его церковности, пусть остаточной, рудиментарной. Сталин во время своих знаменитых «ночных пиров» с соратниками мог исполнить богослужебный гимн, Калинин причастился перед смертью, а Маленков — после войны принял Крещение… Не так важно, правда это или нет: куда важнее, что образ вождей, принявших власть из рук Ленина, стыкуется с религиозной тематикой, а образ самого Ленина — нет.
Можно объяснить разрыв с Церковью идеологией: Ленин был марксистом, а метафизика марксизма атеистична. Можно сослаться на социальную закономерность: разночинная интеллигенция, к которой Ленин принадлежал, секуляризировалась в течение всего XIX века, а противоположный процесс, связанный с культурой Серебряного века, охватил куда менее широкие слои интеллектуальной прослойки. Наконец, нельзя сбрасывать со счетов и недостатки самой церковной жизни. Та роль, которая отводилась Церкви в последней четверти XIX века — народного воспитателя и проводника бессознательной лояльности к власти, — мало кого из, скажем так, думающих людей устраивала. И все-таки в случае Ленина отход от веры нужно объяснять не идеологией, не социологией, не интеллектуальным фрондерством, а воспитанием.
Истина в «Тишине»
Несмотря на то, что отец Ленина Илья Николаевич Ульянов был человеком, очарованным «научной картиной мира» и притом находившимся в перманентном конфликте с церковным начальством, веру он не утратил до конца своих дней.
«Отец наш был искренне и глубоко верующим человеком и воспитывал в этом духе детей, — вспоминает Анна Ильинична, сестра Ленина. — Но его религиозное чувство было, так сказать, совсем „чистым“, чуждым всякой партийностии какой-либо приспособляемости к тому, что „принято“. Это было религиозным чувством Жуковского, поэта, любимого отцом, религиозным чувством гораздо более любимого Некрасова, выразившимся, например, в поэме „Тишина“, отрывки из которой отец любил цитировать, — именно то место, где говорится о храме Божием, пахнувшем на поэта „детски-чистым чувством веры“. В гимназии, правда, требовали посещения церкви, говения. Но дома дети видели искренне убежденного человека, за которым шли, пока были малы. Когда же у них складывались свои убеждения, они просто и спокойно заявляли, что не пойдут в церковь (помню такой случай с братом Александром), и никакому давлению не подвергались».
Анна Ильинична отсылает к поэтическому тексту, в котором, видимо, можно вычитать самое существенное, ключевое в мировоззрении Ильи Ульянова. Кульминационный фрагмент поэмы «Тишина», там, где поэтическая интуиция Некрасова пересекается с религиозной, описывает мистическое переживание Николая Алексеевича:
Храм воздыханья, храм печали —
Убогий храм земли твоей:
Тяжеле стонов не слыхали
Ни римский Пётр, ни Колизей!
Сюда народ, тобой любимый,
Своей тоски неодолимой
Святое бремя приносил —
И облегченный уходил!
Войди! Христос наложит руки
И снимет волею святой
С души оковы, с сердца муки
И язвы с совести больной…
Я внял… я детски умилился…
И долго я рыдал и бился
О плиты старые челом,
Чтобы простил, чтоб заступился,
Чтоб осенил меня крестом
Бог угнетенных, бог скорбящих,
Бог поколений, предстоящих
Пред этим скудным алтарем!
В некрасовской «Тишине» чисто религиозное переживание смешано с иррациональным протестом против страдания русского труженика. Некрасов ощущает (или очень хочет ощутить) единство со своим народом, прикоснувшись к той святыне, которую этот народ любит. Он чувствует (или хочет почувствовать) ту боль, которую испытывают «угнетенные и скорбящие поколения», и избавление от боли ищет в молитве. Можно предположить, что Илья Ульянов схожим образом трактовал свою веру, видя в ней скорее способ романтического отождествления с народной стихией и преобразования этой стихии. Владимир Ильич воспринял у отца мотив сближения с народом и его освобождения, но по какой-то причине решил, что для сближения и освобождения никакого Христа не требуется. Почему так произошло?
Неверующая мать
В воспоминаниях Анны Ильиничны любопытно вот еще что. Хорошо известно, когда Ленин отошел от веры — в начале 1886 года. Сам он — в анкете для Всероссийской переписи членов РКП(б) в феврале 1922 года — на вопрос «Имеете ли какие либо религиозные верования (убеждения)?» ответил «Нет», а в пункте «Если Вы неверующий, то с какого возраста?» подчеркнул слово «неверующий» и написал «с 16 лет», то есть примерно с весны 1886 года. В мемуарной литературе с советских времен ходит история о том, что Ленин потерял веру зимой 1885/1886 года, столкнувшись с лицемерием одного из симбирских священников, друга Ильи Николаевича. Так или иначе, но переход от веры к неверию произошел примерно в то время, когда умер отец Ленина (†12 января 1886 года), или даже чуть позже. Поэтому слова сестры Анны о том, что дети Ульяновых «никакому давлению не подвергались» можно в случае Владимира Ильича относить только к матери — Марии Александровне. Проблема в том, что она сама, по воспоминаниям детей, не была глубоко верующей:
«Мать посещала церковь в большие праздники, но религиозной не была… — вспоминает Дмитрий Ильич Ульянов. — В последние годы своей жизни была уже совсем неверующей. Она часто говорила мне, когда я был студентом, что попы обманывают, и перестала ходить в церковь».
Думаю, мы подошли к самому главному. Вера всегда имеет рациональную и эмоциональную составляющую. В жизни бывает по-разному, но, как правило, рациональная аргументация в пользу религиозных истин исходит от отца, а чувственное наполнение веры, душевное тепло, питающее догмат, — от матери. Смысл религиозного воспитания в том и заключается, чтобы «материнская» вера детского и подросткового возраста сменилась «отцовской» верой юности и молодости. В этом плане Владимиру Ильичу очень не повезло.
Толерантный гонитель
Судя по всему, никакой «материнской», то есть детской, наивной веры Ленин никогда не имел. Отношение его к религии до формального разрыва ограничивалось семейным обрядом и школьными уроками Закона Божия: особенного благочестивого рвения, усердия в молитве Ленин не проявлял. По крайней мере, в мемуаристике об этом ничего нет. Но и после отхода от Церкви религия никогда не была предметом его эмоциональной заинтересованности. Даже в смысле ненависти.
В своих дореволюционных публикациях он настаивает на несовместимости коммунистического мировоззрения с религией, но не призывает к агрессивной антирелигиозной пропаганде, не говорит о гонениях на верующих: «Государствуне должно быть дела до религии, религиозные общества не должны быть связаны с государственной властью. Всякий должен быть совершенно свободен исповедовать какую угодно религию или не признавать никакой религии… Никакиеразличия между гражданами в их правах в зависимости от религиозных верований совершенно не допустимы. Не должно быть… никакой выдачи государственных сумм церковным и религиозным обществам, которые должны стать совершенно свободными, независимыми от власти союзами граждан-единомышленников. Только выполнение до конца этих требований может покончить с тем позорным и проклятым прошлым, когда церковь была в крепостной зависимости от государства, а русские граждане были в крепостной зависимости у государственной церкви…» (статья «Социализм и религия» 1905 года; большинство цитат из работ Ленина приводятся по статье М. Ю. Смирнова «Религия и библия в трудах В. И. Ленина: новый взгляд на старую тему»).
Даже во время Гражданской войны он не один раз подчеркивал, что притеснять христиан или мусульман вредно. «Бороться с религиозными предрассудками надо чрезвычайно осторожно; много вреда приносят те, которые вносят в этуборьбу оскорбление религиозного чувства» (I Всероссийский съезд работниц 19 ноября 1918 года), «Осуществлять фактическое освобождение трудящихся масс от религиозных предрассудков, добиваясь этого посредством пропаганды и повышения сознания масс, вместе с тем заботливо избегая всякого оскорбления чувств верующей части населения» (проект Программы РКП (б) в 1919 году), «не выпячивать вопроса о борьбе с религией…» (Предложения к проекту постановления Пленума ЦК РКП (б) о пункте 13 Программы партии 1921 года), «…в газетах напечатано письмо или циркуляр ЦК насчет 1 мая, и там сказано: разоблачать ложь религии или нечто подобное. Это нельзя. Это нетактично. Именнопо случаю Пасхи надо рекомендовать иное: не разоблачать ложь, а избегать, безусловно, всякого оскорбления религии» (письмо В. М. Молотову от апреля 1921 года), «По основному закону нашей республики, свобода духовная насчетрелигии за каждым безусловно обеспечена…» (Выступление на совещании беспартийных делегатов IX Всероссийского съезда Советов 26 декабря 1921 года).
Разумеется, Ленин не испытывал ни малейших симпатий к Православной (и любой другой) Церкви как институту и к «реакционному» духовенству. Но массив источников говорит нам, что Владимир Ильич был равнодушен к религии, за исключением, конечно, тех случаев, когда полагал, что имеет дело с «выступлением политического протеста под религиозной оболочкой» (из статьи «Проект программы нашей партии» 1899 года). Русской Церкви это стоило 3164 репрессированных и 1137 умерших за 1917–1923годы священнослужителей и мирян (база данных ПСТГУ). Пик ленинских антицерковных репрессий приходится на 1922 год: 1123 арестованных и 58 погибших. Страшные цифры, хотя и несопоставимые по масштабу с антицерковными гонениями периода раскулачивания 1929–1934 годов и тем более большого террора 1937–1938 годов. У преемников Ленина были с Церковью свои счеты.
Религиозная безотцовщина
Ленин не воспринял веру у матери, а значит, ему нечего было рационализировать. Тем более что к тому времени, когда эта рационализация должна была начаться, отец Владимира Ильича умер. Потеряв самого главного наставника, самого главного собеседника, который должен был участвовать в формировании его мировоззрения, Ленин остался один на один с неверующей матерью, бывшей, однако, носительницей тех же политических взглядов, что и Илья Николаевич. Она была «либералом или мирного направления народником», принадлежала к аудитории московской газеты «Русские ведомости», которая в начале XX века станет почти официальным органом партии кадетов. Понятно, что Мария Александровна не могла препятствовать расцерковлению Владимира Ильича и его увлечению модными социалистическими теориями.
Именно эти теории, умозрительные диалоги с Марксом, Энгельсом и Плехановым, а не реальные беседы с отцом, сформировали мировоззрение Ленина. Впрочем, в основе ленинского, русского марксизма, все-таки лежала некрасовская тоска по освобождению труженика, помноженная на распад религиозного мировоззрения. В этом парадокс безотцовщины, в том числе религиозной: когда уходит отец, он продолжает влиять на нас, но влияние это, облеченное в воспоминания, смутные совместные сюжеты, очень тяжело, почти невозможно контролировать. Поэтому отцам и детям стоит любить друг друга, пока они вместе. А иначе… мировая революция.