лесков русь была крещена но не просвещена
Написать Церковь
Интервью с лесковедом Ириной Мелентьевой
— В каких?
— В «Очарованном страннике» есть упоминание про попа-запивашку, который молился о самоубийцах. На него доносят, и владыка отправляет его за штат. Прообразом этого владыки и был святитель Филарет. У Лескова владыка видит в тонком сне, «как стая весенних гусей тощих, потянулись скучные тени, и всё кивают владыке грустно и жалостно, и все сквозь плач тихо стонут». Это души самоубийц, за которых он запретил молиться попу-запивашке. И тогда «опять его на место отправили». Лесков вообще испытывал к Филарету жуткую антипатию.
— Почему же так?
— Зная симпатии Лескова, можно предположить, что он не чувствовал в митрополите Филарете некой «живой жизни», сердечности, человечности. Но Лесков не знал святителя лично. Он был для него такой условной фигурой.
— Как странно. Мы с тобой, кстати, беседуем как раз в день памяти святителя.
— Мне вот кажется, что это одна из самых светлых фигур синодального периода, наряду с Феофаном Затворником и Иоанном Кронштадтским.
— К Иоанну Кронштадтскому Лесков тоже плохо относился. Ведь основное противостояние в то время было между почитателями Иоанна Кронштадтского и поклонниками Льва Толстого.
— Лесков ведь был знаком с Толстым и его взглядам на каком-то этапе симпатизировал?
— А кто из святых Лескову симпатичен?
— Например, святитель Игнатий (Брянчанинов). Есть у Лескова рассказ «Инженеры-бессребреники». Это фактически первая попытка создания биографии святителя Игнатия. Все, кто пишут про Игнатия (Брянчанинова), обязательно ссылаются на этот текст. В «Инженерах-бессребрениках» он обрисован как праведник, но у Лескова своеобразная концепция праведничества. Когда он говорил о типах русской святости, то употреблял такие слова: «филаретствуют» и «алексейничают».
— Что это значит?
— Что же происходит в «Инженерах-бессребрениках»?
— Лескову казалось, что в монастыре легче?
— Когда мы читаем у Лескова о христианах того времени и общественных нравах, зачастую становится просто страшно. Начинаешь понимать, почему впоследствии произошла революция. Червоточина была не то чтобы в Церкви, но в обществе, состоящем из людей, каждый из которых имел свою погрешность ви́дения. Интересно, что сейчас в православных кругах происходит некая идеализация церковной жизни ХIХ века. Как будто все дореволюционное было прекрасно по определению. Одно массовое курение в храмах чего стоит! Меня в свое время поразили воспоминания С.И. Фуделя об одном монастыре, где великолепно пели, и атмосфера покаянная, но монахи выходили во время службы покурить. А в дневнике у Анны Григорьевны Достоевской, например, есть место, где она вспоминает, как ей кто-то сказал после панихиды по ее мужу: «А вы заметили, что даже никто не курил во время службы?» Для нас это, слава Богу, непредставимая ситуация, чтобы на литургии курили в кулачок.
— Хотя всегда есть люди, от которых табаком пахнет еще до Причастия.
— Ну, пахнет! А попробовал бы кто закурить! Его бы точно выставили за дверь. А во времена Достоевского курили прямо в церкви, и окурки валялись. Дымило и духовенство. Курят протоиерей Савелий и диакон Ахилла в «Соборянах». Надо различать явления: что было хорошо, а что ужасно. А то ведь вот Лесков очень талантливый человек, а не смог различить, какого духа Иоанн Кронштадтский.
— Наверное, судил по его окружению. Сейчас тоже хватает истеричных, еретичных и просто не вполне вменяемых почитателей Матроны Московской или какого-нибудь старца.
— Это ж не говорит плохо о самой святой.
— Конечно. Хотя уже многие интеллигенты, поглядев на почитателей и послушав их, говорят, что и не святая Матронушка вовсе.
— У Лескова тоже все основывалось на каких-то преломленных фактах. Но, слава Богу, время расставляет все по своим местам, и становится очевидным, кто кем был.
— Чем был вызван поворот Лескова к церковной тематике и христианским идеям?
— Считается, что к 1880-му году у Лескова наступило «время хорошо прочитанного Евангелия». Духовные искания были и раньше, были и христианские темы, мотивы, образы, но тут христианство становится объектом пристального внимания. Лесков изучает древнерусскую, особенно старообрядческую культуру, которая была посредницей между культурой Древней Руси и Нового времени. Кстати, первый напечатанный текст Лескова, что это было?
— Что же?
— А потом?
— Это слабые места синодальной Церкви, хотя святитель Филарет, которого Лесков не любит, перевел Евангелие на русский язык, чтобы народ читал.
— Да, меня тоже это удивляет. Митрополит Филарет столько сделал для просвещения народа, а Лесков этого не оценил. Странно.
— Кроме лесковского Савелия Туберозова, еще были столь же мощные образы священников в нашей литературе?
— Пожалуй, Василий Фивейский Леонида Андреева. И архиерей из одноименного рассказа Чехова. Хотя это не романные герои. У Шмелева нет священника, изображенного крупным планом. Вот разве что книжка «Архиерей» неизвестного автора. Есть такая, это самое начало ХХ века. Там тоже описан момент социального служения, какие-то отношения с босячеством, становление общины-коммуны.
— Не типично.
— Да. Но и Туберозов ведь тоже нетипичный священник, потому что его образ явно ориентирован на фигуру протопопа Аввакума. То есть для Лескова в первый период творчества образ борца за веру очень важен. Образцом, разумеется, служил протопоп Аввакум.
— Откуда это известно?
— А дело в том, что в более ранних редакциях «Соборян» есть некоторые страницы жития Аввакума, вырезанные из соответствующего издания и буквально вклеенные в рукопись.
— Даже так?
— Именно. Просто вырезанные страницы и кусочки с пересказами некоторых мест жития. В более поздних редакциях он убирает это в подтекст. Например, Савелий Туберозов произносит проповеди, героями которых становятся люди, живущие рядом с ним. И вот мы вдруг узнаем, что один человек, сам нищий, при этом кормит и растит подкидышей. Хотя указывать на личности считалось недопустимым. И второй момент: Туберозов пишет «Демикатоновую книгу», дневник-автобиографию. Опять же аввакумовский мотив. Ну да, нетипично.
— Почему Лескова интересовала именно исключительность?
— У них, правда, детей нет.
— Каково восприятие лесковских текстов в церковной среде?
— Да, это вопрос. Священников-то с каждым днем все больше и больше. Может быть, автор подходящий еще не родился? Лесков-то был внуком священника, и быт духовенства знал прекрасно. Вот и сейчас писатель должен знать это все изнутри, чтобы не получилась просто какая-нибудь байка.
— Актуален ли Лесков сегодня?
На примере Лескова мы видим ищущую, мечущуюся натуру, искренне верующую, но не менее искренне заблуждающуюся. Мне кажется, он мог бы стать символом нашего общества, находящегося в поисках истины, тоскующего по Церкви.
Что может просветить крещеную Русь?
Со времен крещения Руси история Русской Православной Церкви и российского государства почти неразрывно связана. Добром или злом стала для Православия близость к государству? Размышляет Алексей Светозарский, зав. кафедрой Церковной истории МДА.
– Алексей Константинович, как оценивает сегодня наша Церковь тот факт, что со времен крещения Руси и до переворота 1917 года христианская вера зачастую «предлагалась» людям в приказном порядке? Добром или злом стала для Православия близость к государству?
 |
| Фото: pravoslavie.ru |
– Прежде всего нужно определиться с системой координат. Внутри периода, о котором вы сказали, существуют разные модели церковно-государственных отношений, отношений Церкви и общества. Мы не можем говорить об огосударствлении Церкви с самого начала, потому что само государство строилось параллельно с созданием церковных структур, с проповедью христианства – это особенность русской истории.
Юное государство играло в создании Русской поместной Церкви очень большую, если не определяющую роль. А Церковь пыталась вносить евангельские начала в очень непростую, весьма далекую от наших сегодняшних гуманистических представлений жизнь, где существовали свои, подчас очень жесткие, реалии. Достаточно вспомнить период феодальной раздробленности, начавшийся вскоре после распространения на Руси христианства, когда Церковь выступала с разного рода миротворческими инициативами.Затем – период формирования российской государственности после губительного нашествия Батыя, в период Ордынского ига. Как люди, жившие в те времена, воспринимали взаимоотношения Церкви и государства? С одной стороны, это были два параллельных организма, с другой – существовала единая цель, и, чтобы достигнуть ее, люди впрягались в некое общее тягло, совершали совместный труд построения христианского общества, требующий крайнего самоотречения.
Усилились эти тенденции после падения Константинополя в 1453 г., когда Русь Московская стала воспринимать себя как преемницу Византии, а вместе с тем и всех начинаний, основу для которых в пределах греко-римского мира заложил святой равноапостольный Константин Великий.
Такова одна модель взаимоотношений Церкви с государством.
Другая модель – синодальная. Здесь тоже был огромный плюс: государство охраняло права Православной Церкви, выделяло средства, были определенные законодательные инициативы. Благодаря этому весьма серьезных успехов добилась православная миссия. Сперва она была в основном внутренняя, среди народов, которые входили в состав сначала Московского царства, а затем Российской империи. Но затем миссия вышла и за пределы России, на другие континенты – в Японию, Корею, Китай, Америку.
Другой безусловный плюс – система духовного образования, которая создавалась, в общем-то, как государственная.
Если же говорить о негативных сторонах, то это в первую очередь те фискальные функции, которые государство возложило на духовенство. Уже в петровскую эпоху, а затем и далее государственные интересы провозглашались как приоритетные. И, к сожалению, с точки зрения государственной власти того времени Церковь выступала неким подспорьем, призванным укреплять начала имперской государственности. Духовенство должно было фиксировать случаи отпадения от Православия, которые считались абсолютным злом, поскольку то же государство провозглашало Православие как единственно верное вероучение и жестко пресекало уход чад церковных в секты или в раскол. Если в XVIII веке обязанность духовенства доносить до начальства подобные факты еще не вызывала в обществе особенно негативной реакции, то позже эта «миссия» стала считаться позорной. В том числе и в духовной среде: среди бурсаков, семинаристов доносительство считалось самым страшным грехом, преступлением против товарищества.
Каждый приходской священник должен был фиксировать не только духовную, но в некотором смысле и политическую благонадежность прихожан, случаи вольнодумства, записывать тех, кто не допускался к Причастию. Потом эти сведения доставлялись по месту службы человека (если он занимал государственную должность). В результате люди Церкви оказались в очень двусмысленном положении, и впоследствии это очень долго ставили им в вину.
– Можно ли считать, что массовый отход российского народа от Церкви к концу XIX века и манифест о свободе вероисповедания от 17 октября 1905 г. стали закономерным итогом этой ситуации?
– Да, и люди Церкви это понимали: мы видим это, например, в отзывах епархиальных архиереев по поводу церковных реформ. Эти реформы были совершенно неожиданными для тогдашнего обер-прокурора Константина Петровича Победоносцева, казались ему слишком радикальными. Но каждый молодой человек, задумывавшийся о духовном служении, я думаю, вздохнул тогда с облегчением, поскольку эти возложенные на духовенство фискальные функции были очень тягостными для совести.
После объявления свободы вероисповедания эти молодые, а потом уже и не очень молодые люди, подготовленные в духовной школе, стали вступать в диспуты с иноверцами. Тогда тревожным для Церкви явлением была так называемая «штунда» – немецкий образец протестантизма, который распространялся среди людей православных, по той или иной причине разочаровавшихся в Церкви. Многие батюшки начинали служение в почти сплошь штунда-баптистских сёлах – и приводили людей к Церкви, это был настоящий подвиг. Я думаю, что это была одна из самых положительных особенностей того краткого периода религиозных свобод.
Хотя то, что декларировалось в Манифесте об укреплении начал веротерпимости, на деле не очень исполнялось. Государство все-таки продолжало сохранять за собой охранительные функции. Поменять конфессию было очень непросто, а до определенного возраста просто невозможно; повторюсь, уход из Православия считался абсолютным злом.
«Опасно считать свой народ ребенком»
– Представляли ли себе в то время архипастыри, простые священники реальное состояние душ своей паствы? Стало ли для них неожиданностью то, что после смены власти в 1917 г. люди стали массово отворачиваться от Бога, разорять храмы, расстреливать священников, отождествляя их с помещиками и капиталистами?
– Конечно, представление о ситуации у духовенства было. Каждый священник свою паству знал – тем более, что членство в приходах было фиксированным, и даже при минимальных способностях к аналитике пастырь, безусловно, знал общий настрой людей. После объявления в 1905 г. свобод, в том числе и религиозной, появляется масса публикаций на эту тему. Били в набат, говорили о необходимости возродить приход, чтобы он действовал не как некая казенная ячейка, а как реальная христианская община, решал свои проблемы, может быть, даже выбирал себе пастыря. Такие голоса раздавались, но времени, чтобы все это сделать, оставалось очень мало – всего 12 лет.
С другой стороны, трудно не упрекнуть наших предшественников в том, что на так называемый простой народ они смотрели как-то уж совсем снисходительно. Давайте вспомним, какие книги издавались для народа, чему и как учили в церковно-приходских школах – часто это были знания самые примитивные. Тут сказалось тяжелое наследие крепостничества и вообще традиция отношения к народу как к ребенку. В этом мне видится огромная недоработка.
Что касается защиты Церкви в годы гонений. Трудно что-то защищать, когда приезжают люди с пулеметами и винтовками, а все нетвердые или вовсе равнодушные люди тут же отпадают. Тем не менее, мы знаем немало случаев, когда люди брали храмы под защиту. Любой храм, который пережил гонения и продолжал действовать, имел защитниками именно активных прихожан, роль духовенства часто была второстепенной – по понятным причинам. Можно было и в те времена писать петиции, жалобы, и в некоторых случаях храмы удавалось отстоять. Особенно если это делали выходцы из рабочей среды – их властям приходилось слушать.
«Нельзя убежать из истории и реальности»
– Писателю Николаю Лескову принадлежит известная ныне фраза о том, что «Русь была крещена, но не просвещена». Насколько это справедливо, по вашему мнению?
– Это, конечно, максима. Если мы примем это радикальное суждение как абсолютную истину, а не как нечто сказанное в сердцах, то станет совершенно непонятно, откуда взялись преподобный Серафим Саровский, святитель Тихон Задонский и великий сонм подвижников – людей самого простого происхождения: скажем, Дивеевские блаженные. Например, недавно я столкнулся с таким фактом, что в начале XX века, когда Москва уже превращалась в мегаполис, вырастали многоэтажные доходные дома, по улицам бежали автомобили, в Китай-городе шумела биржа, город был освещен электрическим светом – в это же самое время на огородах за Новодевичьим монастырем в Лужниках подвизался некий старчик; жил он в самой простой землянке, и монахи ходили к нему за духовным советом.
Мы можем видеть, как христианские начала сохранялись и в советский период. Меня частенько обвиняют в симпатиях к этому периоду, но это простая констатация факта – среди бесчеловечных законов того времени проявлялась реальная помощь страждущим. Один священник, который совсем маленьким мальчиком пережил арест своего отца, рассказывал мне о бескорыстной помощи, которую люди оказывали его семье, тайно принося продукты. Он не мог понять, почему это делалось тайно – то ли из-за боязни власти, то ли из христианского осознания того, что добро следует творить втайне.
Я уже не говорю о том, как проявились христианские начала, заложенные в наш народ в купели святого Крещения, во время Великой отечественной войны. С одной стороны, на поверхность всплыло все дурное, весь сор – но сколько замечательных примеров жертвенного служения ближним (причем не только на поле брани) мы знаем в этот период! Надо обратить внимание на все эти факты.
– Можно ли сказать, что в советскую эпоху Церковь получила надежную «прививку», предохраняющую ее от чрезмерного сближения с государственной властью?
– За священноначалие я отвечать не возьмусь, но в духовной школе мы очень много об этом говорим, в том числе на курсе истории русской Церкви, особенно когда изучаем синодальный период. Мы предлагаем самим студентам определить все pro и contra этого периода.
Есть и сейчас сильные реставраторские тенденции, часть церковных людей никакого урока из тогдашних ошибок, к сожалению, не извлекла. Есть и другая часть – либеральное крыло, которое делает слишком радикальные выводы из прошлого и считает, что всякое сотрудничество вообще между Церковью и государством пагубно, что Церкви надо предельно дистанцироваться от любых государственных структур. Но я считаю, что это просто побег из истории и из реальности.
– И все же при сегодняшнем разделении Церкви и государства очевидно, что Церковь, пребывая в миру, имеет границы для проповеди, определенные ограничения с точки зрения сотрудничества с властью. Где эти границы проходят?
– Такие границы зафиксированы в церковных документах. Например, для клирика невозможно участие в органах власти, органах управления. Я бы даже шире сказал – невозможно участие в политической жизни, в деятельности политических партий. Церковь открывает свои двери для всех людей, никого не исключает из своего сообщества, вне зависимости от политических взглядов, пристрастий, приверженности человека к той или иной идеологии (если только она не противоречит христианскому учению).
Я думаю, что раздел проходит в области политики: призывы с амвона голосовать за одного и не голосовать за другого совершенно недопустимы. Во всем остальном проповедь может раздаваться везде и всюду. Мы же любим обращаться к европейским аналогам – давайте посмотрим, как государство поддерживает Церковь в христианской Европе (хотя мы должны констатировать тот печальный факт, что она уже пост-христианская). Есть даже финансовая поддержка различных социальных программ, религиозного обучения. Я не знаю, хорошо это или плохо, но сотрудничество там налажено веками. Мы же пожинаем плоды советского периода: Церковь отделена от государства – и все. Хотя государство в тот период не брезговало очень «конкретно» контролировать церковную жизнь.
–70 лет гонений на Церковь вроде бы позади, но сегодня снова звучит точка зрения, будто Православие восстанавливается государством «насильно».
– Я не соглашусь. Тот период, который мы сегодня называем «вторым крещением Руси», проходил скорее под знаменем «бегства от противного». Люди уходили от прежней идеологии, прежней системы координат, в Церкви они надеялись обрести нечто иное – и многие не обманулись в своих ожиданиях.
Что касается отношений Церкви и государства в наши дни – достаточно столкнуться, скажем, с чиновниками, действующими в сфере образования. Их восприятие возможности сотрудничества с Церковью зиждится на старых советских принципах: в школах нельзя говорить о таких понятиях, как религия, вера, вероисповедание, национальность. Очень многие национальные конфликты в средней школе связаны с тем, что люди, занимающие высокие должности в системе образования, по-прежнему остаются «пролетарскими интернационалистами», слепыми людьми, которые не видят вообще никакой разницы, индивидуальных черт в развитии того или иного народа, не различают конфессиональных особенностей. По крайней мере, они абсолютно исключают возможность доносить эти особенности до детей из православных русских семей. И это объективный факт.
Если есть какие-то губернаторы, главы администраций, которые содействуют Церкви, – это можно только приветствовать. Но это скорее исключение из правил, и в православной среде таких людей знают и почитают.
Что касается некого церковно-государственного союза, я все-таки полагаю, что все это очень и очень иллюзорно. Мы не знаем ни одного случая, чтобы архиерей повлиял на губернатора так, чтобы все школьники в его регионе построились и пошли изучать Закон Божий. Максимум, о чем мы можем говорить: какие-то лояльные Церкви, может быть, верующие администраторы разрешили родителям добровольно отправить своих детей на курс Основ православной культуры. На самом деле очень скоро скажется как раз нехватка, недостаточность этой связки между Церковью и государством, когда люди начнут стремительно терять самоидентификацию. Школьники не смогут ответить на вопрос, кто они, потому что одной гражданской составляющей в системе воспитания, образования мало.
— Сегодня основную миссионерскую задачу Церкви часто определяют как просвещение крещеных, но невоцерковленных людей. Что должно быть, на ваш взгляд, главным в этом деле?
— Прежде всего, на мой взгляд, должно быть очень открытое и доброжелательное отношение к ближнему. Множество людей ассоциируют себя с Церковью, но проявляют к ней потребительское отношение. Огромная масса наших соотечественников зависла на этом уровне, и главная задача – убедить их в том, что церковная жизнь не ограничивается внешним поведением, что пока они только вошли в церковный притвор, а еще предстоит дойти до алтаря с Божией помощью. Здесь требуется огромный такт и умение обращаться с современным человеком, у которого часто весьма завышенная самооценка – вне зависимости от того, какое положение он занимает в обществе, от уровня его образования. Как правило, люди не привыкли, чтобы ими командовали и руководили. Мудро и с любовью руководить этими людьми – самое главное, что сегодня необходимо нашей Православной Церкви.
Русь была крещена, но не была просвещена.
Слава Богу, после 70-летнего безбожия в России стали открываться храмы и к вере потянулись люди… Слава Богу, что священники стали ближе к своей пастве. Хвала Господу за такое обилие духовной литературы, православных Интернет-сайтов и телепередач, о которых раньше можно было только мечтать.
Не хочу никого вводить в соблазн, поэтому сразу отмечу: я не сторонник замены в богослужении церковнославянского языка – русским. И на то есть много причин, но это уже отдельный разговор. Мне кажется, что будет достаточно во время службы лишь по-русски читать слова, которые у современного человека вызывают недоумение. А также, неплохо было б Евангелие, прочитав по-славянски, потом повторить по-русски, как это делается в Троице-Сергиевой Лавре.
Однако, мне кажется, язык богослужения на духовный рост нынешних рядовых прихожан оказывает незначительное влияние. Если даже представить, что службы будут проводиться только на русском языке, то не уверен, что число праведников резко увеличится. Печально, но во время споров о том, реформировать церковный язык или нет, забывается главное – спасение души. Ведь не секрет: немало современных верующих заботятся более о садах и огородах, чем о спасении. Спасение же подразумевает, как минимум, изменение себя, работу над собой, не говоря уже об обожении, преображении и уподоблении Христу. Зачастую, по выражению протоиерея Владимира Воробьева: «Церковь, храм наполняется. пьяницами, блудниками, ворами, хамами, людьми, которые живут, всё время выбираясь из грязи, а потом опять проваливаясь.
Нет тут настоящего желания жить духовной жизнью. Это катастрофа, патология, которая раньше была исключением, теперь стала нормой. Таких людей стало очень много, храм наполнен этими людьми. Потому так часто бывает в храме тяжело, атмосфера греха, греховного сознания и состояния распространяется и действует на окружающих. Здесь нет настоящей веры, нет не только подвига, но даже желания жить чистой жизнью. Страсти в обнаженном виде, страсти, т.е. бесы. Это плененные бесами души» («Покаяние, исповедь, духовное руководство», стр. 63).
Если такое творится в городе, что же говорить о деревенских приходах… A. H. Розов в недавно вышедшей монографии «Священник в духовной жизни русской деревни» рассматривает взгляды священнослужителей XIX-XX веков на состояние веры в народе: «Большинство духовных лиц сходилось в том, что крестьяне воспринимают лишь внешнюю, обрядовую сторону Православия, не вникая в смысл таинств, молитв, обрядов, не понимая, порою искажая их смысл». По словам современника, крестьяне не имели «ясного понятия даже о главнейших истинах православной догматики, не вполне понимают значение обрядов богослужения и смысл многих даже общеупотребительных молитвословий». «Многие из крестьян затрудняются ответить на вопрос, сколько богов. В ответ называют Иисуса Христа, Божию Матерь, Николая Чудотворца, Вознесение, Преображение и т.д.; иконы тоже зовут «богами». Народ верит, что Бог награждает за добро и карает за зло, однако же, не получая от Бога помощи, крестьянин сразу же бежит к колдунам и ворожеям, забыв о Господе и вере». («Священник в духовной жизни русской деревни», с. 53-54). Обратите внимание: «…не получая от Бога помощи, сразу же бежит к колдунам…». Поэтому, мне кажется, проблема православного язычества и суеверий для Церкви сейчас более актуальна, чем реформа богослужения. Вера должна менять человека. А видим ли мы это?
Причем, обычно именно такие «продвинутые» прихожане являются самыми ревностными защитниками православия, нанося этим больше вреда, чем пользы. Однажды ко мне пришла поплакаться знакомая православная с 20-летним стажем. На улице у нее состоялась дискуссия с протестантами на тему веры. В полемике с подкованными иноверцами она потерпела полное поражение, отчего сильно расстроилась. И вот, желая получить от меня поддержку, она возмущенно произнесла: «Ты представляешь, они сказали, будто храм и церковь – это не одно и то же…». Из дальнейшего разговора выяснилось: «апологет» веры еще ни разу в жизни не исповедовалась.
Получается, что за богослужением присутствуют немало тех, кто лишь номинально считается православным, а, по сути, у каждого такого христианина – своя религия. Нетрудно представить, что этакий индивид-неофит, отстояв в храме и почти ничего не поняв в церковной службе, неизмененным вернется домой. Не потому ли, по словам архиепископа Александра Костромского и Галичского, «…все еще часто можно увидеть картину, когда по соседству с православным храмом, наполненным людьми преклонного возраста, находится процветающий протестантский молодежный центр».
Как-то у одной молодой девушки, перешедшей из православия в протестантизм, я спросил, почему она сделала такой выбор. Девушка ответила: «Я поняла, что в православии не смогу реализоваться». Оставим данное высказывание на ее совести и без комментариев. Лучше подумаем, что делать нам, православным, с церковными суевериями. Мне кажется, выход из этого критического положения в следующем: во-первых, в проповеди священнослужителей о церковных суевериях (за несколько лет посещений многих храмов я ни от одного батюшки не слышал на эту тему проповеди); и второе: возрождение общины на базе каждого прихода. В общине – все на виду. И, по крайней мере, батюшка будет знать, кто чем «дышит».
Прихожанин же, пущенный на самотек религиозной жизни, и находящийся в свободном плавании, так и останется прихожанином в смысле «пришел-ушел». Церковь – это собрание единомышленников. А о каком единомыслии может идти речь, если, порой, мы не знаем даже имени рядом стоящих за богослужением братьев и сестер во Христе, не говоря об их нуждах и о том, чем им можно помочь? Более того, общинная жизнь есть один из способов борьбы с равнодушием в христианской среде, позволяющий научиться обращать внимание на вдов, сирот, инвалидов, больных. Да простят меня православные, но протестанты на поприще общинной жизни и социального служения нас частенько обгоняют. Приведу лишь один пример. Тёща, моего знакомого – рядовой прихожанин христианской церкви, в которой около 70-ти человек. Недавно по семейным обстоятельствам ей пришлось уехать в другой город. И вот тут-то началось самое интересное: его телефон стали «обрывать» звонками ее сестры по вере, спрашивая, где она, что случилось, нужна ли помощь, когда женщина вернется обратно. На этом они не успокоились: его теще стали слать телеграммы, писать письма, звонить… Узнав об этом, я подумал: а если в наш храм перестанет ходить какая-нибудь неприглядная бабушка, многие ли ею будут интересоваться? Как здесь не вспомнить слова священника Сергея Желудкова: «Говоря о протестантах, следует, прежде всего, воздать должное их практическому служению. Со стороны нашей «православной» инертности мы особенно ценим эту их духовную активность, постоянное стремление исправить жизнь, проявить свою веру в повседневном поведении. И как ни парадоксально это звучит, нам должно у них поучиться церковности. Ибо у них и сегодня есть христианская община, духовная и всякая другая взаимопомощь, приходское братство…» («Литургические заметки», стр. 241).
Без Церкви нет спасения. Слава Богу, что ныне двери храмов открыты для всех. Я уверен, что будущее – за Православием. Дай только, Господи, обновиться духом ума нашего, чтобы познать, «что есть воля Божия благая, угодная и совершенная» (Рим. 12).
Андрей СИГУТИН, г. Обнинск
2004г.
Церковь, общество, государство
и христианское просвещение народа России.
«Русь была крещена, но не была просвещена». Этот верный диагноз нашему духовному состоянию в XIX веке выставил выдающийся русский христианский писатель С.Н. Лесков.
Причины этого диагноза почти одновременно с Лесковым обозначил святитель Феофан Затворник, писавший, что «священники не учат. Народ отшатнулся от иереев. Они стоят у него наряду с помещиками и чиновниками».
Все мы помним, чем кончилось это страшное состояние. Революция 1917 года, разорение Российской Церкви, жесточайшие, не имеющие аналогов в истории, гонения на православную христианскую веру, отпадение от неё подавляющего большинства населения. В 1917 году наша Церковь имела около 50 тысяч храмов. Двадцать лет спустя незакрытыми остались около 500. Таким образом, действовать продолжал один храм из ста.
Так, по словам святых новомучеников и исповедников Российских, наказал нас Бог, ибо «когда христиане не живут по-христиански, тогда у них отнимаются христианские храмы».
Сейчас христианская вера и Православная Церковь в России как будто бы возрождаются. Кровь мучеников (а за годы советской власти было уничтожено более двухсот тысяч одних только священнослужителей) исходатайствовала к нам милость Христову. Уже почти пятнадцать лет, как прекратились не только государственные гонения, но и вообще какие-либо дискриминационные ограничения государством свободного исповедания христианской веры. Возобновились богослужения почти во всех сохранившихся храмах (их почти 25 тысяч), воссоздано немало разрушенных (ярчайший пример – Храм Христа Спасителя в Москве). Более половины населения России, по данным опросов, считает себя православными верующими.
Но действительно ли православная вера оживает в народе? «Вера, если не имеет дел, мертва сама по себе» (Послание Иакова, глава 2, стих 17). Без христианских дел, без христианской жизни вера мертва и не приносит никакой пользы, как свидетельствует об этом в своем Послании Святой Апостол Иаков, брат Господень и как говорит в Евангелии Сам Господь Бог и Спаситель наш Иисус Христос.
Но каких христианских дел ждем мы от нашего народа, если, как показывают некоторые исследования, едва ли не половина считающих себя православными не понимают основного христианского догмата о Троице, а почти 90 процентов крещёных православных соотечественников практически не посещают храмов? Не отсюда ли начавшийся именно в постсоветскую эпоху разврат, повальное пьянство, продолжающееся массовое воровство (в отношении общественного имущества с советских времен почти узаконенное в сознании нашего народа)?
И не надо рассказывать сказки про «особое благочестие» нашего народа, про его «бытовое исповедничество», будто бы восполняющее незнание основ христианской веры. 1917 год наглядно показал истинную цену таким сказкам. А те, кто по-прежнему не желает усваивать уроки истории, рискуют вновь пережить период, при котором количество храмов будет вновь приведено в соответствие с количеством действительных христиан, то есть уменьшится раз в 10. Только при том место Православия в обществе займут, естественно, уже не спаянные железной дисциплиной большевики, а многоразличные расколы, ереси и секты. А это, в свою очередь, уже станет настоящим прологом к реальному (а не вымышленному «страха ради») приходу антихриста. Тому самому приходу, не допустить дожить до которого молил величайший исповедник и учитель Православия святитель Василий Великий. Он полагал, что с пришествием антихриста соблазны могут побороть и его. Обо всем этом не худо бы помнить современным «ревнителям», нередко прямо-таки страстно мечтающим о скорейшем конце света, и, разумеется, надеющимся, что уж они-то кончено, устоят перед антихристом.
Не лучше ли сейчас бороться за реальное христианское просвещение нашего народа, чем успокаивать себя тем, что в последние 15 лет Церкви в среднем передавалось по три храма в день, или мечтать о новых гонениях и фантазировать на предмет своего грядущего участия в борьбе с антихристом? Не лучше ли разъяснять своим братьям по вере те самые догматы и правила христианской жизни, которые, по свидетельству святых, были понятны простым, почти необразованным портным, банщикам и каменотесам эпохи создания христианского общества в IV-V веках, но почему-то считаются непонятными нашими современниками, имеющими как минимум среднее общее образование?
Один из современных православных священников назвал Россию страной «христиан, не читавших Евангелия». Но если вдуматься, то суть-то заключается вовсе не в этом! Дело не в том, что Евангелие не читают, проблема в том, что по нему не живут!
Христос, как это ясно видно из Священного Писания, оставил на Земле не Книгу с точной записью Своего учения. Он создал на Земле свою Церковь, «собрание верных» Себе людей. Именно в Церкви, в собрании, в общине, в общении друг с другом люди учились жить по-христиански. Это на отпавшем от Православия Западе буква книги стала источником истины (а вернее, принимаемых за истину заблуждений, типа права убивать индейцев, поскольку они-де не упоминаются в Библии, а значит – не люди). В православном мире источником истины всегда была традиция, что в буквальном переводе с латыни означает «передача». Передача христианского знания, христианского образа жизни от человека к человеку. Только так и можно передать духовное. Христианству нельзя научится только из книг, ему можно научится лишь от Христа и верных Ему людей. «Буква убивает, а дух животворит» (Второе Послание Павла к Коринфянам, глава 3, стих 6).
Для каждого времени, места, народа Церковь использовала свои способы передачи массам христианского учения. Как свидетельствуют Деяния Святых Апостолов, апостол Павел проповедовал иудеям в синагогах, а эллинам – в собраниях, на площадях и даже в Ареопаге (наименованном в честь языческого бога войны Ареса верховном суде Древних Афин). Христиане первых веков вели свою проповедь не только в церквях, но и на воинских сходках, в собраниях на форумах и в заседаниях римского сената. Святой Стефан Пермский в XV веке проповедовал христианство пермякам, собиравшимся вокруг волхвов и языческих капищ. Русские миссионеры на Аляске в XIX веке проповедовали Христа на племенных сборищах.
С XVI века Церковь использовала книгопечатание (первой выпущенной в Москве на русском языке печатной книгой стал «Апостол»). В XX веке мировое Православие активно применяло для проповеди радио (кстати, именно радиосвязь долгое время была мирским занятием выдающегося православного подвижника Паисия Святогорца). Сейчас Церковь стала активно осваивать телевидение и Интернет.
Да, есть немало «ревнителей», отвергающих телевидение как возможную среду христианской проповеди. Опираясь на не всегда ясные и достоверные, а нередко еще и произвольно трактуемые пророчества, они вопят о засевших в телевизоре бесах (видимо, именно последние, по мнению «ревнителей», транслируют все телепередачи, до Пасхального богослужения включительно). При этом нередко забывают, что вовсе не Гамлет, а православные святые (в частности, авва Дорофей) не раз говорили, что вещи хороши или дурны не сами по себе, а в зависимости от их употребления. Телевидение как средство демонстрации порнофильмов – дурно, телевидение как средство христианской проповеди – «хорошо весьма» (Бытие, глава 1, стих 31).
Только для того, чтобы убедить власть дать слово Церкви, а общество – прислушаться к этому слову, недостаточно одного митрополита Кирилла, протоирея Всеволода Чаплина, диакона Андрея Кураева или мирянина Владимира Легойды. Нужда единая команда из, по меньшей мере, нескольких сотен православных священнослужителей и мирян, специализирующихся в самых разных областях человеческой деятельности и способных доносить до телезрителей позицию Церкви. Нужны бесперебойно работающие механизмы оперативного формулирования официальной позиции Церкви по возникающим общественным проблемам (к числу таких механизмов можно отнести утвержденные Архиерейским Собором Основы социальной концепции РПЦ и отдельные решения Священного Синода по актуальным для чад Церкви вопросам). Наконец, нужно использовать церковную власть, добиваясь, чтобы официальная позиция Церкви доводилась священнослужителями до православного народа, а не игнорировалась ими.
Но проблема создания и закрепления в обществе здравой нравственной основы жизни россиян лежит сейчас не в плоскости поиска формата её поиска, и институциональных механизмов её оформления. Сложность заключается не в том, как создать и внедрить конструктивное социальное мировоззрение. Во весь рост стоит вопрос о том, что должно быть фундаментом того самого позитивного идеала нашей жизни, без которого мы погибнем даже при наличии самого лучшего формата социального дискурса и самых правильных способов социальной организации. Для практического решения этого вопроса требуется соборное объединение, соборное рассуждение и соборное действие всех здравомыслящих людей во всех возможных формах и на всех возможных уровнях.
И здесь мы вновь возвращаемся к учительной роли Православной Церкви, Которая вот уже почти две тысячи лет несет миру свет двух величайших заповедей Господа Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа. Эти заповеди говорят нам о любви – о любви к Богу и о любви к ближнему. Сейчас и отдельные люди, и государства и даже религиозные общества нередко стремятся жить (вернее, существовать) без любви. Но такое безлюбовное существование ведет только к саморазрушению. Ведь православная мысль учит нас, что «любовь есть бытие одного для другого». Если человек или сообщество людей не испытывают любви к кому-либо, кроме самого себя, то они существует только для удовлетворения собственных потребностей. Но потребности любого человека (как и любого человеческого сообщества) в принципе безграничны, а возможности их удовлетворения, напротив, объективно ограничены. Не ограничивая себя в потребностях, человек, общество, народ, государство, человечество в целом рискует исчерпать свои возможности и … прекратить свое существование.
Казалось бы, проблема решается просто – ведь мы зачастую думаем, что уж самих себя-то мы любим, и уж себя любимых по собственной воле не погубим. Но проблема заключается в том, что не любя Бога мы не можем любить запечатленный в нас образ Божий. А не любя своих ближних, мы не можем любить в себе даже общий для всех нас образ человеческий. Выдающийся православный мыслитель С.Л. Франк призывал не забывать о том, что «отвергший образ Божий непременно совлечет с себя образ человеческий и возревнует об образе зверином». Именно этот образ, проявляющийся в неограничиваемым ни человеческим разумом (образ-то звериный), ни животными инстинктами (носители-то образа – люди) стремлении к удовлетворению своих потребностей и любят в себе те, кто не следует ни заповеди «Возлюби Бога Своего …», ни заповеди «Возлюби ближнего своего …» (Евангелие от Матфея, глава 23, стихи 35-40, от Марка, глава 12, стихи 28-34, от Луки, глава 10, стихи 25-28).
Такая «любовь» к себе, активно проповедуемая современным «обществом потребления», грозящим превратиться в «общество истребления» – это и есть самоубийственное влечение к человеческим страстям, следование которым ведет людей к погублению самих себя.
Церковь же, призывая людей к взращиванию и деятельному воплощению любви к Богу и ближнему в церковной, общественной и государственной жизни, напротив, ведет нас к торжеству действительной любви к нам самим, то есть к вечному спасению. Обучение нахождению в любых ситуациях верного пути к нему и есть цель истинного христианского просвещения, основа которого – подлинная, заповеданная Богом любовь. Это и есть фундамент настоящего общественного и личного идеала – спасения в нынешней и будущей жизни. Идеала, достижение которого, как показывает практика, вполне реально.
Балытников Вадим Владимирович
—————-
Текст подготовлен на основе выступления автора на IX Всемирном Русском Народном Соборе 10 марта 2005 года.