минц история великого октября
Мой дед придумал историю Октября
Во второй части этого выпуска:
«У микрофона политики».
В передаче звучат голоса Л. Троцкого, А. Керенского, А. Коллонтай и др.
В рубрике «Воспоминания» – поэт Виктор Санчук. Вспоминает он о деде, главном историографе СССР, академике Исааке Минце. Родился Минц в Украине в 1896 году, умер в Москве в 1991. В разные годы был удостоен Сталинской и Ленинской премий, награждён звездой Героя социалистического труда. Автор многочисленных исторических исследований. Поэт Виктор Санчук, внук Минца, родился в Москве в 1959 году. Учился в Московском Государственном университете. Автор нескольких сборников лирики и публикаций в периодике. С 1995 года живёт в Нью-Йорке. Я записал его на книжном форуме во Львове.
При жизни моего деда, в отрочестве, в юности, я был очень задавлен не столько идеологически, хотя и это тоже, сколько вообще поколенческими противоречиями. Я даже из дому убегал. Теперь после смерти деда свои какие-то мнения высказывать об уже покойном, это, как говорят, мертвого льва пинать. Дед был не только академиком и историком партии, в молодости его Л. Троцкий пытался расстрелять.В 22-23 года он стал комиссаром. Кстати, насчет еврейской темы. У него были математические способности, он приехал поступать в Петербургский университет в 1916 году, его не взяли из-за еврейской квоты, не взяли из-за его еврейства. И тут революция. Он становится комиссаром красных украинских казаков. Корпус, на минуточку, три дивизии, это порядка 30 тысяч сабель. Мало того, что комиссаром, он и командование принимал. А ростом он был метр 65 где-то, такой еврейский мальчик, которого в университет не приняли, а он командует головорезами. Потом он вернулся после гражданской войны, хотел продолжать математикой заниматься. Я до конца жизни находил у него, когда приходил к нему, книжки современных изданий по математической логике. Ему партия дала задание писать историю.
Он все время делал гимнастику дома, у него в огромном кабинете висел эспандер с железными пружинами, с которым он по утрам делал зарядку. Один раз, нам было лет по 16, мы с приятелем попытались этот эспандер вдвоем растянуть и не смогли. А я очень спортивный был мальчик, развитый физически, но даже вдвоем с таким же мальчиком мы этот эспандер не растянули. Дружил дед мой с Бабелем, у Горького секретарем был, младшим другом, когда тот вернулся в Советский Союз, знал Короленко, не говоря про Маршака, академиков всяких знал, нобелевских лауреатов. Я говорю о масштабе. И вот теперь мне надо о нем что-то говорить.
У меня такой случай был в юности, ему лет 80 было, а мне 17, он меня сжал, этот старикашечка ниже меня на голову, и я понял, что я рыпнуться не могу. Другая порода была. У меня выработался очень рано критический, понятно, подростковый период, очень критическое отношение к действительности. Я жил с родителями в квартире деда, и у нас был обыск, когда мне было 12 лет. Я наслушался всех этих разговоров, видимо, да и революционность генетическая, она так преломилась, что я напечатал на дедушкиной же машинке пишущей какие-то антисоветские листовок и расклеивал их по Москве. Правда, спустили на тормозах, видимо, тоже из-за дедушки. Но вокруг много разных было диссидентских, и из дома я убежал. Я идеологически очень рано антидедушкинско сформировался. Но разговоры мы с ним, когда пересекались, вели. Он был очень образованный, любил поэзию, Пушкина он знал наизусть, Шевченко, украинский язык, кстати, он знал. При этом на идеологические темы мы с ним спорили. Он лояльно спорил, он был убежденным. Для меня удивительно, что при таком его интеллекте, кстати, он в быту был очень удобным, но когда доходило до идеологии, это был битый текст передовицы «Правды», как это умещалось в нем, и это было искренне. Не потому, что он так должен говорить, он действительно верил.
Диссидентская литература. В какой-то момент, я не помню, специально я подкинул или просто случайно забыл дома «Технологию власти» Авторханова, и дед ее заметил, долго сидел, очень внимательно читал. Отложил в сторону: «Фу, какая дрянь антисоветская». Кстати, он упоминается у Авторханова. Все это было достаточно неагрессивно с его стороны. Однажды в споре с ним я почувствовал, что он по-настоящему завелся. Тема была такая. Я сказал, что Советский Союз продолжает политику империи, внешняя политика та же самая. Вот этого его взбесило. Он начинал с идеи космополитического братства и коммунизма и прочего, и идея империи ему была ненавистна, против нее он воевал.
У меня дочь живет в Техасе, преподает историю Техаса. В 16 лет она оказалась вместе со мной в Америке и решила стать историком. А у нее очень серьезный преподаватель, блестящий из Гарварда человек, публицист, она хотела у него учиться. Он сказал: я тебя возьму, но ты обоснуй, почему ты хочешь стать историком. Она написала, и ему это очень понравилось, что мой прадед устраивал революцию, а мой папаша устраивал контрреволюцию. Я хочу разобраться, что же было на самом деле, почему такое происходит. Ему это понравилось.
У меня был все время протест, я пошел учиться на филологический факультет, потом на исторический. Все это было ужасно, и я уехал в какие-то экспедиции на Дальний Восток и вообще все время хотел уйти из этого мира. Но дед, потом стали, видимо, по его поручению какие-то его сотрудники со мной вести беседы, что мне надо обязательно учиться. А это вызывало еще больший протест. Кстати, дружил я всегда с детства, кроме взрослых, со шпаной. Но в этом была еще большая неправда, потому что на самом деле я пользовался дачей деда, и это было в порядке вещей. Со стыдом в какой-то момент вспоминал, что меня в школу на машине привозили дедовской. Кстати, потом меня из этой школы выгнали как раз за антисоветские листовки. С одной стороны желание из этого всего вырваться, с другой стороны среда, золотая молодежь 70-х и прочее, я там тоже присутствовал. Интересная тема. Мы все были из этой среды, в какой-то момент из дедовского дома я ушел со своей первой женой Алисой Целковой, жить нам было негде. Нас приютил Димка Сахаров, сын Андрея Дмитриевича, который в этот момент находился в Горьком в ссылке. Мы жили у него на даче. Соседняя дача была Леонида Ильича. Ленька Брежнев, внук Леонида Ильича, помню, подвозил меня, мне надо было на работу ехать, а он ехал в МГИМО. Он демократичный был, поэтому ездил на «Жигули», «Ладе» экспортной. 19-летний парень ездит на «Ладе» в 1979-80 году. Жизнь такая странная: дача Брежнева, тут же они дружат с Димкой Сахаровым, тут же дача Ростроповича. Александр Исаевич приходил. Я Диму спрашивал: а ты видел когда-нибудь Солженицына? Да, говорит, он приходил как-то, жил у Ростроповича, пришел, с отцом разговаривал. Дача моего дела была в Мозжинке, а это недалеко Жуковка. Фантастическая среда!
Библиотека у деда была огромная. Во-первых, была вся «Аcademia», дед был основателем общества «Знание», помогал создавать «Аcademia» с Горьким. Огромное количество было всех собраний сочинений советских, Толстого, Достоевского, академические издания. В какой-то момент, когда стал у него ковыряться еще в раннем возрасте, я находил фантастические вещи, чуть ли не журнал «Весы». Дед был выездной. Внуки никуда не ездили, а сам дед выезжал. Помню, в Америку он летал в 1976 году на годовщину американской революции, его приглашали. Там была какая-то школа, он вполне блестяще себя вел, его принимали серьезные люди. Я помню, в детстве привозил мне танк игрушечный, еще чего-то. Самый главный подарок был в 16 лет, я ему специально написал, он ехал в Америку, я его попросил джинсовый костюм Levi’s привезти, и он привез. У него было много напитков алкогольных, потому что со всего Советского Союза ему дарили роскошные коньяки и прочее. Мы с толпой моих друзей, когда юность началась, откупоривали всё, выпивали, но чтобы было незаметно, разбавляли водой. Трапезниковы, Федосеевы, которые потом стали всплывать, фигурировали в его окружении. Однажды были посиделки, он принес гостям роскошный коньяк, а вместо этого оказалось, что все разбавлено уже.
Национальная тема вообще никогда не всплывала в моем сознании. По отцу я поляк. Вот эта польскость меня больше даже интересовала, а про еврейство я вообще никогда не задумывался. Никаких на эту тему разговоров не было. Хотя в дальнейшем я стал об этом размышлять. Есть воспоминания Генриха Иоффе — это ученик деда, он пишет, что они с моим дедом гуляли, ходили, разговаривали. Дед сказал ему: занимайтесь историей, но только никогда не трогайте национальную тему. Что это значит, я не знаю. Его еврейство никак, естественно, не выражалось. Он же был антисионист, какие-то статьи писал. Я не знаю, сознательный ли уход был от еврейства или нет. По-моему, это не уход, по-моему, он действительно хотел быть космополитом.
Говорят, что он был прообразом профессора Ганчука в романе Юрия Трифонова «Дом на набережной». С Трифоновым была сильная связь, потому что Трифонов был сыном члена РВС Юго-Восточного фронта. Расстрелян в 1938 году. Они пересекались с дедом, тот Трифонов, Валентин, в дальнейшем его сын, писатель Юрий Трифонов, учился вместе с моей матерью, они были очень близкие друзья, это все была одна компания, мой отец, моя мать, Трифонов, переводчик Лев Гинзбург. Они все вместе учились и дружили. С дедом связан не только «Дом на набережной». У Юрия Трифонова была блестящая книжка «Отблеск костра» про отца и про гражданскую войну. Там целая история: Трифонов нашел документы о своем отце, принес их моему деду, поскольку он ближайший друг дочери деда. Дед, как пишет Трифонов в предисловии к «Отблеску костра», я не помню, называет он его по фамилии или просто говорит, что маститый историк, посмотрел и сказал: это всё требует еще проверки, не знаю, как это сейчас публиковать. То есть отказался, фактически испугался этим заниматься. И тогда Трифонов сказал: я сам все это опубликую. Сделал книжку документальную на этой основе. То есть дед очень связан с Трифоновым. И не только с Трифоновым. Мне мать рассказывала удивительную историю, как дед пошел в 60-е годы в ЦДЛ, был вечер Окуджавы. Окуджава пел свои песни, а потом подошел к моему деду и сказал, что его песня «Комиссары в пыльных шлемах» «вам посвящена, хотя я не говорю этого вслух». Кстати, ты не первый, кто меня попросилрассказать о деде. До тебя лет пять назад мне написала какая-то шпана, Первый канал телевидения или что-то вроде, естественно, я отказался с ними на эту тему говорить.
Мне надо было вырваться всю жизнь из каких-то тенет. Дело не только в деде. Кстати говоря, он очень хитрый был: умер в начале 1991 года, сделал государство, не получилось, он и помер, мол, дальше сами разбирайтесь. У деда своя жизнь, а у меня своя. Я не стал бы от него отрекаться и говорить что-то про него дурное. Глупо спорить с тем, кого уже нет 30 лет. У него один путь, а у меня другой. Может быть то, что я тебе все это говорю, подтверждение того, что я наконец освободился и могу сам по себе существовать в этом мире.
С другом проехали Волхов в полночь —
снова ко дням черновым от праздных.
Где-то гулял здесь Булак-Балахович,
сволочь, — с ребятами — к белым от красных…
Он засмеется. И шаткий мост
рухнет, залившись водою темной, —
в ватный туман, как последний тост, —
в вечность прощанья. Притихни, дом мой, —
слышишь, на пальцах ключи бряцают:
воздух жилья рассекать с отмашкой.
Так же вот звонко — кто понимает —
можно работать булатной шашкой.
Или не знаешь? — за боль любить,
путники вспять, к золотому плену, —
мы бы и жизнью могли платить.
Если б она здесь имела цену.
«У микрофона политики».
В передаче звучат голоса Л. Троцкого, А. Керенского, А. Коллонтай и др.
«Мода по-литовски».
Современную моду часто винят во фривольности. Но не стоит забывать, что в эпоху барокко декольте нередко открывало женскую грудь полностью. Нынешний же мужской костюм —сама скромность в сравнении с такими атрибутами прежних мужских платьев как жабо, кружева, срамной капсюль или башмаки с носами в форме птичьего клюва. В книге об истории моды мне попалось такое высказывание реформатора одежды 20-го века Кристиана Диора: «Мы оставили за собой эпоху войны, форменной одежды, трудовой повинности для женщин с широкими плечами боксёра. Я рисовал женщин, напоминающих цветы, нежно выпуклые плечи, округлую линию груди, лианоподобные стройные талии и широкие, расходящиеся книзу, словно чашечки цветка, брюки». Вот как тонко, эмоционально, поэтично можно говорить о моде.
Минц история великого октября
М. 1967. Изд-во «Наука». 930 стр. Тираж 14000. Цена 4 руб. 20 коп.
По истории Октября написано очень много работ, и число их с каждым годом возрастает. Естественно, возникает вопрос: каков должен быть критерий анализа каждой работы? Нам представляется, что таким критерием является познавательность труда, что нового дает он в смысле привлечения материала, постановки и решения охваченных проблем, определения перспектив их дальнейшей разработки. Труд И. И. Минца прежде всего отличается всесторонним анализом социально-экономических предпосылок Октябрьской революции. Нет марксистских работ, авторы которых не говорили бы о социально- экономических причинах революции. Но многие из них либо останавливались главным образом на последствиях первой мировой войны, на разрухе народного хозяйства, на тяжелых последствиях ее для народных масс (и тем самым невольно приходили к выводу, будто война является причиной революции), либо анализировали вопросы социально- экономических предпосылок в отрыве от развития мирового империализма и тем самым придавали Октябрю лишь национальный характер. Для монографии И. И. Минца характерны методологическая четкость и ясность в постановке и решении крупных проблем Февральской революции, освещенных в аспекте предпосылок Великого Октября. Вместе с тем в нем тщательно рассматриваются и второстепенные вопросы, помогающие решению главной задачи исследования.
Победа Великой Октябрьской социалистической революции, ее влияние на исторические судьбы человечества в настоящее время являются объектом исключительно острой идеологической борьбы. Реакционные буржуазные авторы всячески извращают историю Великого Октября как закономерно возникшего коренного поворота в истории человечества. Они доказывают, что Октябрь был чисто русским явлением, и его основные черты не могут и не должны повторяться в других странах. И. И. Минц обоснованно и убедительно разоблачает эти домыслы, отвергающие объективную неизбежность Октября; одновременно он отмечает и другие недостатки в исследовании изучаемой им проблемы, имеющиеся в существующей литературе.
Анализируя положение страны в конце XIX и начале XX в., автор рассматривает Россию как звено в общей цепи международного империализма, на развитие которого по-разному влияли различные исторические условия. Такая постановка вопроса сразу подчеркивает международный характер революции. Бурный рост капитализма в России, обострение внутренних противоречий в стране и выход на арену огромных революционных сил привели к перемещению в конце XIX в. центра революционной борьбы в Россию. Весь этот процесс показан автором на обширном конкретном материале, извлеченном из архивов, статистических сборников, исследовательской литературы, включая и кандидатские диссертации. Обращает на себя взимание бережность и уважение автора к работам своих предшественников. И. И. Минц с тщательностью и скрупулезностью, достойной подражания, особенно со стороны начинающих ученых, отмечает, что сделано до него в изучении того или иного вопроса.
1 В. И. Ленин. ПСС. Т. 32, стр. 384.
Процесс вызревания событий, приведших к Февралю 1917 г., И. И. Минц исследует в тесной связи с анализом положения России в период первой мировой войны, мобилизации и милитаризации ее народного хозяйства, увеличения роли государственно- монополистического капитала и усиления ее зависимости от стран Антанты и от американского капитала. Первая мировая война привела к тому, что во всех воюющих странах складывалась революционная ситуация. Рассматривая вопрос о взаимосвязи и взаимозависимости войны и революции, И. И. Минц приходит к выводу, что «война не была причиной революции, но она ускорила ее приход» (стр. 303).
Возникновение революционного кризиса в России, как известно, было связано с поражением царизма на фронтах, хозяйственной разрухой, развалом промышленности и транспорта, разорением и деградацией деревни. Тяготы войны легли на плечи народа. В связи с бедственным положением усиливается революционное движение пролетариата и крестьянства, поднимаются на борьбу угнетенные национальности. Партия большевиков и лично В. И. Ленин, выполняя свой революционный долг, в исключительно тяжелых условиях преследований и репрессий возглавили революционный подъем народных масс, наметив четкую программу отношения к империалистической войне, разработали теоретические основы нового, III Интернационала. Чрезвычайно интересной в работе И. И. Минца является глава о партии в годы первой мировой войны. Проанализировав огромный материал, большая часть которого впервые вводится в научный оборот, автор убедительно показал самоотверженность и героизм большевиков, теоретическое и организационное единство партии, выдержавшей все испытания войны и готовой к революции. Читатель получает обоснованный ответ на вопрос, каково место и роль партии в революции. Этот анализ опровергает антикоммунистическую клевету, будто большевики «не ожидали революции», «не руководили революционными массами» во второй русской революции.
Минц история великого октября
М. 1967. Изд-во «Наука». 930 стр. Тираж 14000. Цена 4 руб. 20 коп.
По истории Октября написано очень много работ, и число их с каждым годом возрастает. Естественно, возникает вопрос: каков должен быть критерий анализа каждой работы? Нам представляется, что таким критерием является познавательность труда, что нового дает он в смысле привлечения материала, постановки и решения охваченных проблем, определения перспектив их дальнейшей разработки. Труд И. И. Минца прежде всего отличается всесторонним анализом социально-экономических предпосылок Октябрьской революции. Нет марксистских работ, авторы которых не говорили бы о социально- экономических причинах революции. Но многие из них либо останавливались главным образом на последствиях первой мировой войны, на разрухе народного хозяйства, на тяжелых последствиях ее для народных масс (и тем самым невольно приходили к выводу, будто война является причиной революции), либо анализировали вопросы социально- экономических предпосылок в отрыве от развития мирового империализма и тем самым придавали Октябрю лишь национальный характер. Для монографии И. И. Минца характерны методологическая четкость и ясность в постановке и решении крупных проблем Февральской революции, освещенных в аспекте предпосылок Великого Октября. Вместе с тем в нем тщательно рассматриваются и второстепенные вопросы, помогающие решению главной задачи исследования.
Победа Великой Октябрьской социалистической революции, ее влияние на исторические судьбы человечества в настоящее время являются объектом исключительно острой идеологической борьбы. Реакционные буржуазные авторы всячески извращают историю Великого Октября как закономерно возникшего коренного поворота в истории человечества. Они доказывают, что Октябрь был чисто русским явлением, и его основные черты не могут и не должны повторяться в других странах. И. И. Минц обоснованно и убедительно разоблачает эти домыслы, отвергающие объективную неизбежность Октября; одновременно он отмечает и другие недостатки в исследовании изучаемой им проблемы, имеющиеся в существующей литературе.
Анализируя положение страны в конце XIX и начале XX в., автор рассматривает Россию как звено в общей цепи международного империализма, на развитие которого по-разному влияли различные исторические условия. Такая постановка вопроса сразу подчеркивает международный характер революции. Бурный рост капитализма в России, обострение внутренних противоречий в стране и выход на арену огромных революционных сил привели к перемещению в конце XIX в. центра революционной борьбы в Россию. Весь этот процесс показан автором на обширном конкретном материале, извлеченном из архивов, статистических сборников, исследовательской литературы, включая и кандидатские диссертации. Обращает на себя взимание бережность и уважение автора к работам своих предшественников. И. И. Минц с тщательностью и скрупулезностью, достойной подражания, особенно со стороны начинающих ученых, отмечает, что сделано до него в изучении того или иного вопроса.
1 В. И. Ленин. ПСС. Т. 32, стр. 384.
Процесс вызревания событий, приведших к Февралю 1917 г., И. И. Минц исследует в тесной связи с анализом положения России в период первой мировой войны, мобилизации и милитаризации ее народного хозяйства, увеличения роли государственно- монополистического капитала и усиления ее зависимости от стран Антанты и от американского капитала. Первая мировая война привела к тому, что во всех воюющих странах складывалась революционная ситуация. Рассматривая вопрос о взаимосвязи и взаимозависимости войны и революции, И. И. Минц приходит к выводу, что «война не была причиной революции, но она ускорила ее приход» (стр. 303).
Возникновение революционного кризиса в России, как известно, было связано с поражением царизма на фронтах, хозяйственной разрухой, развалом промышленности и транспорта, разорением и деградацией деревни. Тяготы войны легли на плечи народа. В связи с бедственным положением усиливается революционное движение пролетариата и крестьянства, поднимаются на борьбу угнетенные национальности. Партия большевиков и лично В. И. Ленин, выполняя свой революционный долг, в исключительно тяжелых условиях преследований и репрессий возглавили революционный подъем народных масс, наметив четкую программу отношения к империалистической войне, разработали теоретические основы нового, III Интернационала. Чрезвычайно интересной в работе И. И. Минца является глава о партии в годы первой мировой войны. Проанализировав огромный материал, большая часть которого впервые вводится в научный оборот, автор убедительно показал самоотверженность и героизм большевиков, теоретическое и организационное единство партии, выдержавшей все испытания войны и готовой к революции. Читатель получает обоснованный ответ на вопрос, каково место и роль партии в революции. Этот анализ опровергает антикоммунистическую клевету, будто большевики «не ожидали революции», «не руководили революционными массами» во второй русской революции.
—>
| Доставка: | |
| по городу: | За дополнительную плату, стоимость доставки уточняйте у продавца. |
| по стране и миру: | Стоимость доставки по стране 300.00 р Стоимость доставки по миру узнавайте у продавца. |
| ПОЧТА РОССИИ. | |
| Оплата: Банковская карта. | |
| №203599444 |
ПЕРЕД ПОКУПКОЙ ВНИМАТЕЛЬНО ОЗНАКОМЬТЕСЬ С УСЛОВИЯМИ :
1. При покупке уточняйте о наличии лота, т.к. лот может быть выставлен/ продан на других площадках.
В случае, если произошла покупка без уточнения, а лот продан, выставляем нейтральные отзывы, первый высталяет покупатель.
2. Лоты высылаются в течение 3-7 дней.
3. Стоимость доставки в отдаленные регионы России ( Таймыр, Якутия, Чукотка, Сахалин, Камчатка, Приморье и т.п.) будет отличаться от указанной и обговаривается отдельно.
ЧИТАТЬ КНИГУ ОНЛАЙН: Большевики приходят к власти
НАСТРОЙКИ.
СОДЕРЖАНИЕ.
СОДЕРЖАНИЕ
Александр Рабинович
Большевики приходят к власти
РЕВОЛЮЦИЯ 1917 ГОДА В ПЕТРОГРАДЕ
К советскому читателю
Быть может, полезнее начать с некоторых деталей биографии, помогающих объяснить эволюцию моего подхода к изучению русской революции. Мой отец, Евгений Рабинович, родился в Санкт-Петербурге в 1898 году и до эмиграции из Советской России (во время гражданской войны) в течение трех лет учился в Петербургском университете. Известный ученый-химик (его трехтомная монография по фотосинтезу1 была в числе первых американских фундаментальных научных трудов, опубликованных в Советском Союзе после второй мировой войны), он являлся одним из основателей и активных участников Пагуошских конференций, имеющих целью содействовать развитию взаимопонимания и сотрудничества между Востоком и Западом в интересах мира и безопасности. Моя мать, Анна Рабинович, родилась в Киеве в 1900 году и также эмигрировала вскоре после революции. Я и мой брат Виктор — близнецы. Мы родились в 1934 году в Лондоне, выросли и получили образование в США, куда семья переехала в 1938 году. (В настоящее время Виктор — директор Управления внешних связей Национальной академии наук США.)
Родители привили мне живой интерес к русской культуре. Прежде всего благодаря отцу я рано осознал огромную важность для будущего человечества советско-американского научного сотрудничества, невзирая на наличие серьезных идеологических различий. Поскольку, однако, мое становление проходило в годы маккартизма и «холодной войны», то, приступая к серьезному изучению советской истории, я был твердо убежден: большевики — узурпаторы, а большевизм, сталинизм и советская политическая система (как она действовала в то время) по сути синонимичны. Первое знакомство с советской историей вообще и с историей революционного периода в частности, казалось, подтверждали правильность моей концепции. В 50-е годы, когда я учился в колледже и аспирантуре, в западной исторической литературе преобладала точка зрения, согласно которой Октябрьская революция была не чем иным, как хорошо организованным переворотом сравнительно небольшой изолированной кучки руководимых Лениным радикальных фанатиков, — переворотом, нацеленным на создание именно той в высшей степени централизованной однопартийной диктатуры, в которую скоро и превратилась советская политическая система.
Возвращаясь мысленно к исходному моменту собственных изысканий о событиях 1917 года, то есть к началу 60-х годов, и стараясь восстановить в памяти то, что побудило меня поставить под сомнение подобную трактовку, я думаю о нескольких факторах, которые сыграли свою роль. К тому времени уже перестало ощущаться давление эпохи Маккарти, подошла к концу «холодная война», в Советском Союзе начался период десталинизации. Все это, вместе взятое, помогло новому поколению американских специалистов, изучавших советскую историю, в том числе и мне, деидеологизировать свой подход к исследованию советских проблем. Однако, пожалуй, главнейшим фактором, определившим мое скептическое отношение к преобладавшим объяснениям Октября, явилась возможность изучать соответствующие первоисточники, сначала — в западных библиотеках и архивах, затем — в библиотеках Москвы и Ленинграда. (Несмотря на все мои усилия на протяжении многих лет, я так и не получил доступа к важным неопубликованным материалам в советских архивах.) Картина событий 1917 года, проступающая со страниц газет и документов того времени по мере углубления моих исследований, и представления об Октябре как о каком-то военном путче, лишенном всякой массовой поддержки, обнаружили настолько разительное несоответствие, что его было просто невозможно игнорировать. В результате появились две работы: детальное исследование неудачного восстания в июле 1917 года, в котором я подробно разобрал поведение большевиков в тот критический момент развития революции2, и (десять лет спустя) реинтерпретация Октябрьской революции в Петрограде, о чем идет речь в предлагаемой книге.
В центре внимания обоих трудов — Петроград. Сквозь призму происходивших в нем событий я, насколько возможно, старался лучше понять основные вопросы, касавшиеся развития революции в городах России в целом. Хотя меня в первую очередь интересовали история партии большевиков и роль таких видных большевистских лидеров, как Ленин, Троцкий, Каменев, Свердлов и Зиновьев, я попытался также объяснить поступки и побуждения других основных конкурировавших политических партий и известных противников большевиков, таких, как Милюков, Керенский, Корнилов, Мартов и Церетели. Кроме того, оказалось не менее важным изучать деятельность местных руководителей среднего и низшего звена, широких масс, а также реконструировать в более общем виде культурные, экономические, социальные и военные условия того времени, влиявшие на революционную ситуацию. Понимая, что до известной степени мы все — пленники собственных пристрастий и предубеждений, я старался сделать все от меня зависящее, чтобы представить читателю объекивную историческую картину, не искаженную последующими событиями или нынешними политическими ценностями и интересами.
Источники, которые легли в основу данной книги, перечислены в библиографии. На Западе с момента публикации моей работы вышли в свет многие ценные исследования различных аспектов революции 1917 года. Среди недавно опубликованных работ на данную тему книга Т.Хасегавы о Февральской революции, а также сочинения Дональда Рал и о революции 1917 года в Саратове, Ричарда Стайтса об утопии и народной культуре в революционный период, Грейма Гилла о крестьянствев 1917году, Аллана Уайлдмана о русских солдатах на фронте в 1917 году, Эвана Модзли о революции на Балтийском флоте, Льюиса Зигельбаума о военно-промышленных комитетах, Рекса Уэйда о Красной гвардии, Джона Кипа о роли массовых организаций и Дайяны Кенкер и Улильяма Розенберга о забастовочном движении в 1917 году. Современная западная литература о революции включает также исследования Стивена Смита и Дэвида Мандела о петроградских рабочих и Дайяны Кенкер о московских рабочих, книгу Даньела Орловски о мелкой буржуазии в революционный период, а также детальные труды по истории меньшевиков (книга Зивы Гелили у Гарсия) и левых эсеров (книга Майкла Мелансона)3.
Очень трудно охарактеризовать все эти новые работы в целом. Тем не менее можно с полным основанием утверждать, что почти всех авторов связывает стремление осветить тот или иной существенный аспект «революции снизу», осуществленной простыми рабочими, крестьянами и солдатами в 1917 году. Кроме того, за небольшим исключением, результаты упомянутых исследований так или иначе подрывают традиционную западную интерпретацию Октября.
Хотелось бы добавить, что в сравнении с прежними западными и советскими работами об Октябрьской революции моя книга, как мне кажется, ярче высвечивает важные исторические связи между сегодняшними демократическими принципами перестройки в Советском Союзе и большевистской практикой и идеалами 1917 года, которые поначалу были подорваны борьбой за выживание в гражданской войне, а затем и вовсе уничтожены Сталиным. В 1917 году, до того как гражданская война буквально опустошила ряды партии большевиков, она и по своей структуре, и по методам работы представляла собой сравнительно открытую, демократичную и децентрализованную организацию. Низовые партийные органы, которые осуществляли свою деятельность главным образом через выборных представителей, сохраняли с рабочими, солдатами и матросами тесные связи, гарантировавшие соответствие партийных лозунгов и тактики истинным желаниям масс. Инициатива снизу, плюрализм мнений, свободные дискуссии на всех уровнях партии не только разрешались, но всячески поощрялись. Революционные петроградские массы верили, что партия большевиков поддерживает лозунг «Вся власть Советам!», означавший для них создание исключительно социалистических, демократических, многопартийных органов государственного и местного самоуправления, в которых влияние народа было бы решающим. Приверженность петроградских масс идее власти Советов была столь велика, что за весь период существования Временного правительства вопрос о чисто большевистском правлении никогда открыто не ставился. Изучая источники, необходимые для данной книги, я пришел к выводу, что успех большевиков в Октябре был, по существу, обеспечен двумя обстоятельствами чрезвычайной важности: демократической и гибкой структурой большевистской организации и исключительной популярностью в массах Советов, о чем свидетельствовал известный лозунг «Вся власть Советам!».
После первой публикации книги в Соединенных Штатах в 1976 году одни советские историки ее