не дрогнув умру за родимую русь
Иван Сусанин. К. Ф. Рылеев
В исходе 1612 года юный Михаил Феодорович Романов, последняя отрасль Руриковой династии, скрывался в Костромской области. В то время Москву занимали поляки: сии пришельцы хотели утвердить на российском престоле царевича Владислава, сына короля их Сигизмунда III. Один отряд проникнул в костромские пределы и искал захватить Михаила. Вблизи от его убежища враги схватили Ивана Сусанина, жителя села Домнина, и требовали, чтобы он тайно провел их к жилищу будущего венценосца России. Как верный сын отечества, Сусанин захотел лучше погибнуть, нежели предательством спасти жизнь. Он повел поляков в противную сторону и известил Михаила об опасности: бывшие с ним успели увезти его. Раздраженные поляки убили Сусанина. По восшествии на престол Михаила Феодоровича (в 1613) потомству Сусанина дана была жалованная грамота на участок земли при селе Домнине; ее подтверждали и последующие государи.
«Куда ты ведешь нас. не видно ни зги!—
Сусанину с сердцем вскричали враги: —
Мы вязнем и тонем в сугробинах снега;
Нам, знать, не добраться с тобой до ночлега.
Ты сбился, брат, верно, нарочно с пути;
Но тем Михаила тебе не спасти!
Иван Сусанин. Картина М. Нестерова, 1884
Пусть мы заблудились, пусть вьюга бушует,
Но смерти от ляхов ваш царь не минует.
Веди ж нас,— так будет тебе за труды;
Иль бойся: не долго у нас до беды!
Заставил всю ночь нас пробиться с метелью.
Но что там чернеет в долине за елью?»
«Деревня!— сарматам в ответ мужичок: —
Вот гумна, заборы, а вот и мосток.
За мною! в ворота!— избушечка эта
Во всякое время для гостя нагрета.
Войдите — не бойтесь!» — «Ну, то-то, москаль.
Какая же, братцы, чертовская даль!
Такой я проклятой не видывал ночи,
Слепились от снегу соколии очи.
Жупан мой — хоть выжми, нет нитки сухой!—
Вошед, проворчал так сармат молодой.—
Вина нам, хозяин! мы смокли, иззябли!
Скорей. не заставь нас приняться за сабли!»
Вот скатерть простая на стол постлана;
Поставлено пиво и кружка вина,
И русская каша и щи пред гостями,
И хлеб перед каждым большими ломтями.
В окончины ветер, бушуя, стучит;
Уныло и с треском лучина горит.
Давно уж за полночь. Сном крепким объяты,
Лежат беззаботно по лавкам сарматы.
Все в дымной избушке вкушают покой;
Один, настороже, Сусанин седой
Вполголоса молит в углу у иконы
Царю молодому святой обороны.
Вдруг кто-то к воротам подъехал верхом.
Сусанин поднялся и в двери тайком.
«Ты ль это, родимый. А я за тобою!
«Куда ты уходишь ненастной порою?
За полночь. а ветер еще не затих;
Наводишь тоску лишь на сердце родных!»
Скажи, что Сусанин спасает царя,
Любовью к отчизне и вере горя.
Скажи, что спасенье в одном лишь побеге
И что уж убийцы со мной на ночлеге».
— «Но что ты затеял? подумай, родной!
Убьют тебя ляхи. Что будет со мной?
И с юной сестрою и с матерью хилой?»
— «Творец защитит вас святой своей силой.
Не даст он погибнуть, родимые, вам:
Покров и помощник он всем сиротам.
Прощай же, о сын мой, нам дорого время;
И помни: я гибну за русское племя!»
Рыдая, на лошадь Сусанин младой
Вскочил и помчался свистящей стрелой.
Луна между тем совершила полкруга;
Свист ветра умолкнул, утихнула вьюга.
На небе восточном зарделась заря,
Проснулись сарматы — злодеи царя.
«Сусанин!— вскричали,— что молишься богу?
Теперь уж не время — пора нам в дорогу!»
Оставив деревню шумящей толпой,
В лес темный вступают окольной тропой.
Сусанин ведет их. Вот утро настало,
И солнце сквозь ветви в лесу засияло:
То скроется быстро, то ярко блеснет,
То тускло засветит, то вновь пропадет.
Стоят не шелохнясь и дуб и береза,
Лишь снег под ногами скрипит от мороза,
Лишь временно ворон, вспорхнув, прошумит,
И дятел дуплистую иву долбит.
Друг за другом идут в молчаньи сарматы;
Всё дале и дале седой их вожатый.
Уж солнце высоко сияет с небес —
Всё глуше и диче становится лес!
И вдруг пропадает тропинка пред ними:
И сосны и ели, ветвями густыми
Склонившись угрюмо до самой земли,
Дебристую стену из сучьев сплели.
Вотще настороже тревожное ухо:
Всё в том захолустье и мертво и глухо.
«Куда ты завел нас?» — лях старый вскричал.
«Туда, куда нужно!— Сусанин сказал.—
Убейте! замучьте!— моя здесь могила!
Но знайте и рвитесь: я спас Михаила!
Предателя, мнили, во мне вы нашли:
Их нет и не будет на Русской земли!
В ней каждый отчизну с младенчества любит
И душу изменой свою не погубит».
Иллюстрация к думе Рылеева «Иван Сусанин»
«Злодей!— закричали враги, закипев,—
Умрешь под мечами!» — «Не страшен ваш гнев!
Кто русский по сердцу, тот бодро, и смело,
И радостно гибнет за правое дело!
Ни казни, ни смерти и я не боюсь:
Не дрогнув, умру за царя и за Русь!»
«Умри же!— сарматы герою вскричали,
И сабли над старцем, свистя, засверкали!—
Погибни, предатель! Конец твой настал!»
И твердый Сусанин весь в язвах упал!
Снег чистый чистейшая кровь обагрила:
Она для России спасла Михаила!
Кондратий Рылеев — Дума XV. Иван Сусанин: Стих
В исходе 1612 года юный Михаил Феодорович Романов, последняя отрасль Руриковой династии, скрывался в Костромской области. В то время Москву занимали поляки: сии пришельцы хотели утвердить на российском престоле царевича Владислава, сына короля их Сигизмунда III. Один отряд проникнул в костромские пределы и искал захватить Михаила. Вблизи от его убежища враги схватили Ивана Сусанина, жителя села Домнина, и требовали, чтобы он тайно провел их к жилищу будущего венценосца России. Как верный сын отечества, Сусанин захотел лучше погибнуть, нежели предательством спасти жизнь. Он повел поляков в противную сторону и известил Михаила об опасности: бывшие с ним успели увезти его. Раздраженные поляки убили Сусанина. По восшествии на престол Михаила Феодоровича (в 1613) потомству Сусанина дана была жалованная грамота на участок земли при селе Домнине; ее подтверждали и последующие государи.
«Куда ты ведешь нас. не видно ни зги! —
Сусанину с сердцем вскричали враги: —
Мы вязнем и тонем в сугробинах снега;
Нам, знать, не добраться с тобой до ночлега.
Ты сбился, брат, верно, нарочно с пути;
Но тем Михаила тебе не спасти!
Пусть мы заблудились, пусть вьюга бушует,
Но смерти от ляхов ваш царь не минует.
Веди ж нас, — так будет тебе за труды;
Иль бойся: не долго у нас до беды!
Заставил всю ночь нас пробиться с метелью…
Но что там чернеет в долине за елью?»
«Деревня! — сарматам в ответ мужичок: —
Вот гумна, заборы, а вот и мосток.
За мною! в ворота! — избушечка эта
Во всякое время для гостя нагрета.
Войдите — не бойтесь!» — «Ну, то-то, москаль.
Какая же, братцы, чертовская даль!
Такой я проклятой не видывал ночи,
Слепились от снегу соколии очи…
Жупан мой — хоть выжми, нет нитки сухой! —
Вошед, проворчал так сармат молодой. —
Вина нам, хозяин! мы смокли, иззябли!
Скорей. не заставь нас приняться за сабли!»
Вот скатерть простая на стол постлана;
Поставлено пиво и кружка вина,
И русская каша и щи пред гостями,
И хлеб перед каждым большими ломтями.
В окончины ветер, бушуя, стучит;
Уныло и с треском лучина горит.
Давно уж за полночь. Сном крепким объяты,
Лежат беззаботно по лавкам сарматы.
Все в дымной избушке вкушают покой;
Один, настороже, Сусанин седой
Вполголоса молит в углу у иконы
Царю молодому святой обороны.
Вдруг кто-то к воротам подъехал верхом.
Сусанин поднялся и в двери тайком…
«Ты ль это, родимый. А я за тобою!
Куда ты уходишь ненастной порою?
За полночь… а ветер еще не затих;
Наводишь тоску лишь на сердце родных!»
Скажи, что Сусанин спасает царя,
Любовью к отчизне и вере горя.
Скажи, что спасенье в одном лишь побеге
И что уж убийцы со мной на ночлеге».
— «Но что ты затеял? подумай, родной!
Убьют тебя ляхи… Что будет со мной?
И с юной сестрою и с матерью хилой?»
— «Творец защитит вас святой своей силой.
Не даст он погибнуть, родимые, вам:
Покров и помощник он всем сиротам.
Прощай же, о сын мой, нам дорого время;
И помни: я гибну за русское племя!»
Рыдая, на лошадь Сусанин младой
Вскочил и помчался свистящей стрелой.
Луна между тем совершила полкруга;
Свист ветра умолкнул, утихнула вьюга.
На небе восточном зарделась заря,
Проснулись сарматы — злодеи царя.
«Сусанин! — вскричали, — что молишься богу?
Теперь уж не время — пора нам в дорогу!»
Оставив деревню шумящей толпой,
В лес темный вступают окольной тропой.
Сусанин ведет их… Вот утро настало,
И солнце сквозь ветви в лесу засияло:
То скроется быстро, то ярко блеснет,
То тускло засветит, то вновь пропадет.
Стоят не шелохнясь и дуб и береза,
Лишь снег под ногами скрипит от мороза,
Лишь временно ворон, вспорхнув, прошумит,
И дятел дуплистую иву долбит.
Друг за другом идут в молчанья сарматы;
Всё дале и дале седой их вожатый.
Уж солнце высоко сияет с небес —
Всё глуше и диче становится лес!
И вдруг пропадает тропинка пред ними:
И сосны и ели, ветвями густыми
Склонившись угрюмо до самой земли,
Дебристую стену из сучьев сплели.
Вотще настороже тревожное ухо:
Всё в том захолустье и мертво и глухо…
«Куда ты завел нас?» — лях старый вскричал.
«Туда, куда нужно! — Сусанин сказал. —
Убейте! замучьте! — моя здесь могила!
Но знайте и рвитесь: я спас Михаила!
Предателя, мнили, во мне вы нашли:
Их нет и не будет на Русской земли!
В ней каждый отчизну с младенчества любит
И душу изменой свою не погубит».
«Злодей! — закричали враги, закипев, —
Умрешь под мечами!» — «Не страшен ваш гнев!
Кто русский по сердцу, тот бодро, и смело,
И радостно гибнет за правое дело!
Ни казни, ни смерти и я не боюсь:
Не дрогнув, умру за царя и за Русь!»
«Умри же! — сарматы герою вскричали,
И сабли над старцем, свистя, засверкали! —
Погибни, предатель! Конец твой настал!»
И твердый Сусанин весь в язвах упал!
Снег чистый чистейшая кровь обагрила:
Она для России спасла Михаила!
Рылеев, без которого не могли обойтись
225 лет назад в Гатчинском уезде родился Кондратий Фёдорович Рылеев – поэт, коммерсант, воин и бунтарь. Но по прошествии веков в первую очередь все-таки поэт
Текст: Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»
Мы его чаще всего вспоминаем как декабриста. Хотя Рылеев, конечно, и слова такого никогда не слыхал – декабрист. Оно появилось позже, после их казни. За это время их и проклинали (с перехлестом), и идеализировали (снова «без рассудку»), а сегодня, кажется, в моде разоблачение недавних героев. Разоблачать, ясно, легче, чем разбираться в их непростом мировоззрении.
Он был настоящим поэтом. Да, не ровня Пушкину, Баратынскому и Жуковскому – но это слишком высокая мерка. Он был их достойным современником, собеседником, в чем-то – и соавтором, помощником. И Пушкин – а это немало – даже ревновал к Рылееву русскую историю.
Главное – это был поэт с уникальным жизненным опытом. Звучит слишком анкетно, но иначе и не скажешь. У Рылеева и до тайных обществ сложилась совершенно необыкновенная судьба. 15 лет он провел в стенах кадетского корпуса, исправно готовившего офицеров для армии. Он был беден, хотя и со стороны отца, и со стороны матери у Кондратия Федоровича имелось немало родственников, занимавших видное положение в армии.
В училище он и начал писать стихи на все случаи жизни – к восторгу однокашников и педагогов. В то время к поэзии относились, быть может, не вполне серьезно, но с радостью. Как к празднику.
При этом он мечтал то о воинской славе (именно о славе – не больше и не меньше, он был настоящим романтиком!), то о чем-то ином, более вольном… Потому что армейская дисциплина всегда ему претила. Всегда! Но не в 1812 году, когда он мечтал поскорее оказаться на поле боя и сразиться с французами. В годину Отечественной войны ему это не удалось. Он попал в действующую армию только в кампанию 1814 года, когда боевые действия уже шли во Франции и русская армия приближалась к логову Наполеона. Прапорщик Рылеев сражался в артиллерии, проливал кровь – хотя ему и недолго довелось повоевать. А через несколько лет после завершения Наполеоновских войн он вовсе уволился из армии.
Безусловно, он был масоном и служил общественному благу. В жертву этой идее был готов бросить и свой талант, и жизнь. В конце концов он поступил на службу в Российско-американскую компанию и полюбил Соединенные Штаты. Это молодое государство, в котором еще не отменили рабство, казалось ему образцом свободы.
Рылеев оказался способным коммерсантом. Таких в России во все времена было немного – особенно среди дворян. Показательно, что Рылеев и двух лет не прослужил в кампании – как его премировали роскошной енотовой шубой. К нему как к управленцу уважительно относился сам Михаил Сперанский – светило русской бюрократии. Рылеев был не только деятельным чиновником, но и совладельцем компании. Ему принадлежало 10 процентов акций, а императору Александру I, который считал это дело весьма перспективным – 20 процентов. Всего лишь в два раза больше… Рылеев умел «пробиваться», умел настойчиво использовать связи – дружеские и родственные. Стал достаточно состоятельным человеком. Но уже тогда он применял свои управленческие способности и в подпольном мире. Коммерсант был еще и романтиком. По терминологии нашего детства – революционным романтиком. И это тоже редчайший случай, который стоит рассмотреть как можно подробнее.
ДУМЫ ОБ ИСТОРИИ
Свои «Думы» Рылеев посвятил видному сановнику – адмиралу Николаю Мордвинову. И предварил цикл весьма патриотическими рассуждениями. И тут он нарвался на критику Александра Пушкина – человека, по сравнению с Рылеевым, слишком многое поставившего на поэзию.
Такие слова дорогого стоят, хотя, скажем прямо, в переписке с другими адресатами Пушкин был к Рылееву строже. И подчас язвительно высмеивал почтенного ветерана кампании 1814 года.
Рылеев отстреливался, говорил о высоких гражданских мотивах. Тогда это вовсе не считалось банальностью. Россия только открывала новые высоты патриотического самосознания – романтические. Победив Бонапарта на полях сражений, нужно было выстоять в бою с ним и на идеологическом поле. Тут – в особенности после серии дворцовых переворотов – уже вхолостую работали привычные принципы поклонения православному государю. Необходимо было нечто иное, во-первых – коренное, русское и только во вторую очередь – верноподданническое. Этим и занялся Рылеев в своих «Думах». Свое кредо он сформулировал в «программной» думе – «Державин»:
Он выше всех на свете благ
Общественное благо ставил
И в огненных своих стихах
Святую добродетель славил.
ЖИЗНЬ ЗА ЦАРЯ
А ведь в «Думах» Рылеев смело обратился к тому, к чему Пушкин только подступался. Самая известная из этих исторических баллад – конечно, «Иван Сусанин».
Убейте! замучьте!— моя здесь могила!
Но знайте и рвитесь: я спас Михаила!
Предателя, мнили, во мне вы нашли:
Их нет и не будет на Русской земли!
В ней каждый отчизну с младенчества любит
И душу изменой свою не погубит».
«Злодей!— закричали враги, закипев,—
Умрешь под мечами!» — «Не страшен ваш гнев!
Кто русский по сердцу, тот бодро, и смело,
И радостно гибнет за правое дело!
Ни казни, ни смерти и я не боюсь:
Не дрогнув, умру за царя и за Русь!»
Может быть, именно за это Рылеева награждала супруга Александра I, императрица Елизавета Алексеевна?
Любопытно, что этот сюжет станет ключевым для Николаевской России. На нем зиждилась знаменитая триада министра народного просвещения Сергея Уварова: «православие, самодержавие, народность». Опера Михаила Глинки «Жизнь за царя» («Иван Сусанин»)
Эта дума входила и в советскую школьную программу – порой даже не по литературе, а по чтению. Мы читали про Сусанина в младших классах. Правда, вместо, «умру за царя и за русь!» там значилось: «Не дрогнув, умру за родимую Русь!». И, хотя стих Рылеева здесь несколько тяжеловат, более впечатляющей исторической панорамы представить трудно.
ПОПЫТКА ЭПОСА
Русский характер не объяснить одним смирением. Среди излюбленных героев нашего фольклора – Стенька Разин и Ермак. Первый – враг московского царя. Второй – меч Москвы, дотянувшейся до Сибири, но в то же время – вольный казак. Дума «Смерть Ермака», ставшая народной песней – это настоящий эпос. По размаху, по размеренности, по широкой панорамности, по проникновению в исторический контекст. За каждой строчкой – второй и третий план.
Ревела буря, дождь шумел,
Во мраке молнии летали,
Бесперерывно гром гремел,
И ветры в дебрях бушевали.
Ко славе страстию дыша,
В стране суровой и угрюмой,
На диком бреге Иртыша
Рылеев не был бы Рылеевым, если бы не намекнул на роковую роль власти в судьбе героя:
Лишивши сил богатыря
Бороться с ярою волною,
Тяжелый панцирь — дар царя
Стал гибели его виною…
МЯТЕЖНИК
В его стихах, конечно, сквозил и главный мотив рылеевской жизни – обреченность борца за свободу, обреченность революционера: «Известно мне: погибель ждет / Того, кто первый восстает / На утеснителей народа; / Судьба меня уж обрекла. / Но где, скажи, когда была / Без жертв искуплена свобода?». Но его публиковали, считали патриотом. Только после приговора Рылеев надолго останется для России потаенным автором.
Мятежные или, по терминологии советских времен (вполне дельной), «вольнолюбивые» мотивы проявлялись в его стихах всё более явно, уже без исторических аллегорий:
Долго ль русский народ
Будет рухлядью господ,
И людями,
Как скотами,
Долго ль будут торговать?
Это – политический памфлет в рифму, весьма эмоциональный и искренний.
Рылеев вовсе не был самым именитым и влиятельным участником тайных обществ. Но бесспорно, что он – один из лидеров Северного общества – оказался едва ли не главным организатором декабрьского восстания, хотя и разочаровался в нем, увидев, что всё закончилось банальным и постыдным кровопролитием.
Из Петропавловской крепости он писал жене о Николае I: «Молись, мой друг, да будет он иметь в своих приближенных друзей нашего любезного отечества и да осчастливит он Россию своим царствованием».
И царь повел себя благородно: не оставил семью бывшего правителя Российско-американской компании, выделил Рылеевым пенсион.
Искренне ли Рылеев воспевал императора, против которого выводил солдат на площадь? Дело в том, что между Николаем I и такими либералами, как Рылеев, не было неодолимой пропасти. Кого они хотели видеть в числе правителей России? Михаила Сперанского, Алексея Ермолова, Павла Киселева… Все они вершили судьбами России и при Николае Павловиче.
В последней записке императору Рылеев не просил помилования для себя: он понимал, что в тот роковой день перешел черту… Но он умолял царя проявить милосердие к «товарищам моего преступления».
Священник, отец Петр Масловский, с которым Рылеев сблизился в дни заключения, подошел к приговоренному. Автор «Дум» приложил его руку к своей груди и сказал: «Слышишь, отец, оно не бьется сильнее прежнего». Он не бравировал хладнокровием. Просто показывал, что давно готов к гибели. И держался в последний час доблестно.
ПОТАЕННЫЙ АВТОР
После казни имя Кондратия Рылеева из официального контекста вычеркнули. В народе пели песни на его стихи, но в печати увидеть его произведения было невозможно, хотя многие его строки стали крылатыми. В «списках» стихи Рылеева ходили достаточно массово. Иногда его самые известные «Думы» цитировались без указания автора.
А с конца XIX века, когда о декабристах в учебниках писали исключительно как о преступниках, но строгий запрет на публикации был снят – «Думы» Рылеева уже изучали гимназисты. Просто трудно было найти в русской поэзии более сильных патриотических формул. Стихи Рылеева не умерли и в наше время. Они остались в хрестоматиях, поговорках и девизах.
Необязательно сочувствовать политическим устремлениям участников тайных обществ – тем более, что и сами они вовсе не были единомышленниками. Но помнить Рылеева необходимо.
Иван Сусанин
«Куда ты ведешь нас. не видно ни зги!—
Сусанину с сердцем вскричали враги: —
Мы вязнем и тонем в сугробинах снега;
Нам, знать, не добраться с тобой до ночлега.
Ты сбился, брат, верно, нарочно с пути;
Но тем Михаила тебе не спасти!
Пусть мы заблудились, пусть вьюга бушует,
Но смерти от ляхов ваш царь не минует.
Веди ж нас,— так будет тебе за труды;
Иль бойся: не долго у нас до беды!
Заставил всю ночь нас пробиться с метелью.
Но что там чернеет в долине за елью?»
«Деревня!— сарматам в ответ мужичок: —
Вот гумна, заборы, а вот и мосток.
За мною! в ворота!— избушечка эта
Во всякое время для гостя нагрета.
Войдите — не бойтесь!» — «Ну, то-то, москаль.
Какая же, братцы, чертовская даль!
Такой я проклятой не видывал ночи,
Слепились от снегу соколии очи.
Жупан мой — хоть выжми, нет нитки сухой!—
Вошед, проворчал так сармат молодой.—
Вина нам, хозяин! мы смокли, иззябли!
Скорей. не заставь нас приняться за сабли!»
Вот скатерть простая на стол постлана;
Поставлено пиво и кружка вина,
И русская каша и щи пред гостями,
И хлеб перед каждым большими ломтями.
В окончины ветер, бушуя, стучит;
Уныло и с треском лучина горит.
Давно уж за полночь. Сном крепким объяты,
Лежат беззаботно по лавкам сарматы.
Все в дымной избушке вкушают покой;
Один, настороже, Сусанин седой
Вполголоса молит в углу у иконы
Царю молодому святой обороны.
Вдруг кто-то к воротам подъехал верхом.
Сусанин поднялся и в двери тайком.
«Ты ль это, родимый. А я за тобою!
«Куда ты уходишь ненастной порою?
За полночь. а ветер еще не затих;
Наводишь тоску лишь на сердце родных!»
Скажи, что Сусанин спасает царя,
Любовью к отчизне и вере горя.
Скажи, что спасенье в одном лишь побеге
И что уж убийцы со мной на ночлеге».
— «Но что ты затеял? подумай, родной!
Убьют тебя ляхи. Что будет со мной?
И с юной сестрою и с матерью хилой?»
— «Творец защитит вас святой своей силой.
Не даст он погибнуть, родимые, вам:
Покров и помощник он всем сиротам.
Прощай же, о сын мой, нам дорого время;
И помни: я гибну за русское племя!»
Рыдая, на лошадь Сусанин младой
Вскочил и помчался свистящей стрелой.
Луна между тем совершила полкруга;
Свист ветра умолкнул, утихнула вьюга.
На небе восточном зарделась заря,
Проснулись сарматы — злодеи царя.
«Сусанин!— вскричали,— что молишься богу?
Теперь уж не время — пора нам в дорогу!»
Оставив деревню шумящей толпой,
В лес темный вступают окольной тропой.
Сусанин ведет их. Вот утро настало,
И солнце сквозь ветви в лесу засияло:
То скроется быстро, то ярко блеснет,
То тускло засветит, то вновь пропадет.
Стоят не шелохнясь и дуб и береза,
Лишь снег под ногами скрипит от мороза,
Лишь временно ворон, вспорхнув, прошумит,
И дятел дуплистую иву долбит.
Друг з а другом и дут в молчаньи сарматы;
Всё дале и дале седой их вожатый.
Уж солнце высоко сияет с небес —
Всё глуше и диче становится лес!
И вдруг пропадает тропинка пред ними:
И сосны и ели, ветвями густыми
Склонившись угрюмо до самой земли,
Дебристую стену из сучьев сплели.
Вотще настороже тревожное ухо:
Всё в том захолустье и мертво и глухо.
«Куда ты завел нас?» — лях старый вскричал.
«Туда, куда нужно!— Сусанин сказал.—
Убейте! замучьте!— моя здесь могила!
Но знайте и рвитесь: я спас Михаила!
Предателя, мнили, во мне вы нашли:
Их нет и не будет на Русской земли!
В ней каждый отчизну с младенчества любит
И душу изменой свою не погубит».
«Злодей!— закричали враги, закипев,—
Умрешь под мечами!» — «Не страшен ваш гнев!
Кто русский по сердцу, тот бодро, и смело,
И радостно гибнет за правое дело!
Ни казни, ни смерти и я не боюсь:
Не дрогнув, умру за царя и за Русь!»
«Умри же!— сарматы герою вскричали,
И сабли над старцем, свистя, засверкали!—
Погибни, предатель! Конец твой настал!»
И твердый Сусанин весь в язвах упал!
Снег чистый чистейшая кровь обагрила: