памятник истории спецобъект коммунарка
Спецобъект «Коммунарка»
Продолжаю свою «серию очерков» из московской жизни.
Недалеко от элитного коттеджного поселка
Памятный крест на «Коммунарке»
Спас на крови. Церковь рядом с б. дачей Ягоды, построенная на пожертвования
На самой территории Коммунарки, собственно, нет почти никаких мемориальных комплексов. Собственно, и расстрельные ямы, как я понял, не вскрыты – дорого. Денег на это никто не выделяет, генетическую экспертизу и подавно делать не на что (впрочем, ее ведь и в Чечне делать не на что).
Здесь стоит только вот такой простой деревянный крест, сделана небольшая беседка. Кругом – мрачноватый, но безумно красивый осенний лес, прохладно… И есть неподалеку еще два памятника. Один – вот такой, с надписями на непонятном языке. Рядом – другой. Как я с удивлением прочел – от якутов (!). Якутское Правительство сочло необходимым поставить здесь Памятник «Якутянам – жертвам политических репрессий».
А второй оказался от… Правительства Монголии (МНР). Причем монголы его содержат, не менее раза в год сюда приезжает Посол Монголии в РФ. При чем, казалось бы, здесь монголы? А здесь, на Коммунарке, расстреляны и где-то лежат монголы. Точнее, практически в полном составе Правительство Монголии – 30 министров. Как рассказал экскурсовод, где-то в 1937 Сталин заманил в Москву типа «на переговоры» почти всю монгольскую верхушку, здесь они были арестованы и вскоре расстреляны. А у монголов «культ предков», вот они сюда и ездят теперь.
А от русских здесь, надо полагать, теперь монастырь. Были, говорят, сомнения – мол, какая ж церковь на месте дачи Ягоды, еврея и безбожника, да еще там, где земля буквально пропитана кровью?
Монгольский памятник
Якутский памятник
Но, с другой стороны, где и делать храм, как не «на крови»? И сделали. Вот такую церковь. В ней уже идут службы. Причем на строительство за все время не дали ни рубля ни власти, ни РПЦ. Все – исключительно на пожертвования (так нам сказали на месте).
Дети репрессированных помолились, поставили свечки за своих родных. А я переговорил с некоторыми из них.
Австрийский лесничий и его потомки
Один из участников экскурсии – маленький печальный пожилой человечек в старомодной шляпе. Это Роберт Перлих. Он сильно заикается, особенно, когда волнуется. Судьба его семьи не менее удивительна и печальна.
Его прадеда звали Франц. И такое имя он носил не просто так: прадеда в колыбели крестил сам Император Франц-Иосиф, и имя он получил в честь императора! Дед был австрийцем и жил в Австрии. Но (видимо, не в добрый час, увы) он познакомился с графом Шуваловым, и тот пригласил его к себе в имение – заведовать лесами. Дед согласился, переехал в Российскую Империю и даже принял российское подданство (Роберт Перлих так и говорит – «подданство», а вовсе не гражданство). И стал главным лесничим в воронежских имениях графа.
Потом случилась революция, гражданская война. В какой-то момент (в 1919 году) в село под Воронежем пришли красные, отобрали 20 «контриков» и погнали расстреливать. В это число попал и сын лесничего, Карл. Их заставили вырыть себе яму, и «кончили», причем на глазах у безутешного отца. К счастью, закапывать не стали.
Карл упал в яму, но убит не был. Он был только ранен в руку. Ночью он вылез из ямы, окровавленный, в лохмотьях, и пришел домой. Дверь открыла мать… а потом «восставшего из мертвых» сына его увидел проснувшийся отец. Шока он не перенес – и тут же умер прямо на руках у сына и своей жены, его матери.
Роберт Перлих
Впоследствии младший сын Франца и брат Карла выучился, стал неплохим химиком и даже стал начальником отдела в Наркомате тяжелой промышленности у Орджоникидзе. У него родился сын – тот самый Роберт Перлих. Когда Роберту было полтора года, отца арестовали и дали, как водится, «10 лет без права переписки». Через полгода арестовали и мать Роберта. Малолетнего Перлиха сначала хотели отдать в приют, но потом нашелся сердобольный чекист, и он разрешил оставить малыша у деда (того самого Карла).
Отец был расстрелян. Мать Роберта, как ЧСИР, отсидела в лагере 8 лет. Рассказывала, что в лагере почти не кормили, и заставляли шить одежду. Она была почти передовик. Иногда охрана отпускала «зечек» в лес – собирать ягоды. Мать пыталась набирать ягоды для тех, кто уже не мог ходить (ноги у многих очень сильно опухали), но охрана почти всегда отбирала ягоды себе.
В 1946 году мать выпустили из лагеря. Она приехала в Москву, к сыну (Роберт был уже в 1 классе). Мать он помнил, потому что один раз дед возил его к ней в лагерь. Впрочем, вместе они были недолго. Участковый тут же пришел и сказал, что у матери есть 24 часа – потом она должна покинуть Москву и уехать за 101 км.
Последующие 10 лет мать Роберта жила в деревне Коробово, с сыном они виделись редко. Законы в СССР были строги.
Тем не менее Роберт поступил в ВУЗ, а после 1956 года даже перестал бояться, что его оттуда отчислят как «сына врага народа».
Одно его мучает до сих пор – он не уверен, что отец расстрелян. А может, он все-таки жив? Хотя на руках документ о реабилитации с указанием – расстрелян в 1940 году.
Советский политзек Хомизури
А сам Харламов. – первый директор и вообще основатель ЦАГИ, что в Жуковском.
После ареста Харламова чекисты пришли выкидывать на улицу его семью. Нашей героине, по ее словам, было в этот момент один год и восемь месяцев. Чекисты по-хозяйски ходили по квартире, собирали вещи – мол, «это вам уже не понадобится». Семью должны были выгнать просто на улицу. Однако, по семейной легенде, ребенок, сидящий на руках у матери, вдруг отчетливо сказал чекистам – «Уходите прочь!» И потом еще раз повторил это. «Мама потом удивлялась – откуда ты знаешь такие слова? А те вдруг ушли». В результате семье отвели-таки конурку, где она смогла хоть как-то жить. Дочка Харламова, как мне показалось, до сих пор гордиться этим своим Поступком, совершенным почти в младенчестве.
После «Коммунарки» мы опять пошли в автобусы. Нам еще предстояло посещение б. Сухановской тюрьмы – одной из самых страшных тюрем в СССР сталинского периода.
Памятник истории спецобъект коммунарка
Бывший спецобъект НКВД СССР «Коммунарка» — одно из пяти известных мест массовых захоронений расстрелянных в Москве.
История полигона
В конце 1920-х годов в лесу строится здание дачи для председателя ОГПУ, затем — наркома внутренних дел Генриха Ягоды. В 1937 году начались массовые репрессии, которые охватили всю страну и вошли в историю под названием «Большой террор». В марте 1937 года Ягода был арестован, а на территории его дачи стали проводить массовые захоронения расстрелянных.
В период со 2 сентября 1937 года по 24 ноября 1941 года на территории «Коммунарки» были захоронены 6 609 человек.
Среди них — наркомы CCCP и союзных республик, военачальники, командующие флотами, руководители разведки, дипломаты, секретари обкомов и начальники управлений НКВД, директора заводов и трестов, главные редакторы газет и руководители научных институтов. Участь высокопоставленных лиц часто разделяли их жены, дети и родственники. В этой земле лежат представители более 60 национальностей.
Большинство людей были осуждены Военной коллегией Верховного суда СССР с санкции Сталина. Дела рассматривались без участия адвокатов, вызова свидетелей и права на обжалование приговора.
До распада СССР Коммунарка оставалась охраняемым спецобъектом органов госбезопасности. О существовании здесь захоронения стало известно лишь в 1991 году.
Исследования
В 2012 году Музей истории ГУЛАГа совместно с Новоспасским ставропигиальным монастырем начал проводить субботники на «Коммунарке». Сотрудники музея и волонтеры расчищали территорию для георадарных обследований, которые, как выяснилось позже, не принесли верных результатов.
С 2018 года исследования проходят под руководством археолога Михаила Жуковского и заведующего кафедрой археологии исторического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова д.ист.н. Анатолия Канторовича.
В результате работ была выявлена ранее не известная и значительная по площади зона расположения захоронений. После локализации участков массовых захоронений в этих зонах была проведена детальная инструментальная топографическая съемка микрорельефа. На основе полученных материалов была составлена подробная карта 130 захоронений и определена общая площадь некрополя — 1 943 кв.м.
В 2021 году Музей истории ГУЛАГа и Фонд Памяти открыли на «Коммунарке» информационный центр, в котором представлена база данных на 6 609 персоналий, результаты исследований и копии документов и материалов по истории спецобъекта.
Экскурсия «Место памяти «Коммунарка»
По замыслу сотрудников НКВД, память о похороненных на Коммунарке людях должна была быть стерта, а место захоронения — навсегда остаться неизвестным. Только спустя полвека после последних расстрелов, в 1991 году, стало известно о существовании этих захоронений. И сегодня мы можем назвать поименно тех, кто лежит здесь — это 6 609 человек, их имена нанесены на Стену Памяти.
На экскурсии мы поговорим об истории Коммунарки, об архивных и археологических исследованиях, благодаря которым были определены места захоронений и имена расстрелянных. Участники увидят, как выглядит и сколько смыслов хранит в себе место памяти сегодня: как возникают памятники и памятные знаки, какие дискуссии вокруг них разворачиваются.
Экскурсия проходит с 5 июня по субботам в 13:00.
Продолжительность: 90 минут.
ОБЯЗАТЕЛЬНА ПРЕДВАРИТЕЛЬНАЯ РЕГИСТРАЦИЯ на экскурсию по электронной почте tours@gmig.ru. В письме необходимо указать данные:
— дата экскурсии
— ФИО оформляющего билеты
— количество человек
— контактный номер телефона
Дополнительные вопросы можно задать по почте или по телефону
+7 495 681 88 82.
Стоимость экскурсии
2 500 ₽ до пяти человек.
Карта территории
Как добраться
От станции метро Теплый Стан (выход 6):
На автобусах 303, 508, 503, 512, 513, 514, 515, 531, 531к, 577, 891, 891к, маршрутках 512, 521, 52, 531, 577, 887, 894 — до остановки «24-й км» или «Газопровод». Далее 300 метров до указателя, затем свернуть в лес и идти 10 минут пешком по дороге до Храма Cвятых Новомучеников и Исповедников Российских.
От станции метро Ольховая:
Внимание! Маршрут затруднен из-за реконструкции дороги.
От остановки «Метро Ольховая» на автобусах 878, 976, 577, 513, 515, 526 до остановки «24-й км» или «Газопровод», затем пешком 10 минут.
Видео с описанием маршрута.
На автомобиле:
Координаты: 55.578816, 37.456045
Дополнительная информация о Коммунарке по ссылке.
Храм Cвятых Новомучеников и Исповедников Российских.
Памятник истории «Спецобъект «Коммунарка»
На Старо-Калужском шоссе стоит незаметный указатель «24 километр». Это расстояние к югу от Москвы. От указателя проселочная дорога длиной в 400 метров ведет в глубину леса и упирается в забор с протянутой поверх него колючей проволокой. Перед входом на огороженную территорию висит небольшая металлическая табличка: «В этой земле лежат тысячи жертв политического террора 1930-1950-х годов. Вечная им память!»
В отличие от Бутова, куда людей привозили на расстрел из Таганской и Бутырской тюрем, осужденные Военной коллегией и «в особом порядке» находились под следствием во Внутренней, Лефортовской или загородной Сухановской тюрьме. Кощунственно расположенная в зданиях бывшей Свято-Екатерининской пустыни, Сухановская тюрьма была пыточной тайной политической тюрьмой, она начала функционировать с 1 января 1939 года, именовалась в народе Бериевской или Дачей Берии и была предназначена для скорого «выбивания» нужных следствию показаний. Эти три тюрьмы и частично Бутырская тюрьма были подведомственны Центральному аппарату НКВД-ГУГБ. Тройки и двойки являлись внесудебными органами так называемого советского «правосудия» и заседали без состязания сторон защиты и обвинения, а также без присутствия самих обвиняемых. Да это практически было и невозможно. По рассказам самих чекистов, они за вечер иной раз подписывали от пятисот до тысячи приговоров (разумеется, списками). На заседаниях же Военной коллегии Верховного суда СССР соблюдалась видимость судопроизводства: вызывались обвиняемые, велся протокол заседания суда, зачитывался приговор. Приговор обжалованию не подлежал и по закону должен был быть приведен в исполнение немедленно. Однако часто проходили день-два, а то и неделя, в течение которых приговоренный жил в ожидании казни.
Московские расстрелы 1937 и 1938 годов явились следствием приказов наркома НКВД Ежова от 25 и 30 августа, 11 и 20 сентября 1937 года, которые, в свою очередь, появились в результате решений Политбюро ЦК от 2 июля того же года.
Бывшая дача Ягоды располагалась в подмосковном Ленинском районе, на земле совхоза «Коммунарка», с самого своего основания подведомственного ОГПУ-НКВД. По названию совхоза и сама зона захоронений стала называться «Коммунаркой». Правда, в течение долгих десятилетий она именовалась секретным объектом НКВД «Лоза», а в документах следственного дела Г.Г. Ягоды есть упоминание, что одна из дач его называлась «Лизой»; возможно, речь шла об одном и том же объекте.
На сегодняшний день известны имена 6.5 тысяч имен расстрелянных и захороненных на спецобъекте НКВД «Коммунарка». Из них краткие биографические сведения на 4527 человек имеются в Книге памяти жертв политических репрессий «Расстрельные списки. Москва. 1937-1941. «Коммунарка», Бутово». Сколько здесь захоронено людей на самом деле, пока неизвестно. Первоначально сотрудники НКВД высказывали предположение о захоронении 10-14 тысяч человек на территории «Коммунарки», но пока эти предположения не подтвердились, хотя членами научно-просветительского общества «Мемориал» были просмотрены общие «расстрельные» книги и выявлена статистика расстрелов, произведенных в Москве в период с 1937 по 1941 год.
Не пощадили и врачей, в том числе, главного врача уже упоминавшейся нами ведомственной больницы НКВД «Медсантруд», кремлевских врачей, лечивших высших лиц государства, заведующего Рублевской больницей, заведующего Мосгорздравотделом и его заместителя; вместе с маститыми врачами здесь как-то нечаянно оказались сторож районной поликлиники, медсестра из службы дезинфекции и две лаборантки.
Рискованной оказалась в те годы профессия железнодорожника. Были расстреляны и привезены на захоронение в «Коммунарку» 235 человек, работавших в сфере железнодорожного транспорта. Это начальники и многие ответственные работники всех московских, а также некоторых областных железных дорог; заодно с начальством здесь более, чем в других областях, пострадал простой, ни в чем неповинный рабочий люд: проводники, буфетчики, стрелочники, весовщики, кладовщики, продавщицы мороженного, путевые обходчики, мойщики паровозов и т. д.
Все это разгадаешь ты один.
Когда бессонный мрак вокруг клокочет,
Тот солнечный, тот ландышевый клин
Врывается во тьму декабрьской ночи.
И по тропинке я к тебе иду.
И ты смеешься беззаботным смехом.
Но хвойный лес и камыши в пруду
Ответствуют каким-то странным эхом.
О, если этим мертвого бужу,
Прости меня, я не могу иначе:
Я о тебе, как о своем тужу
И каждому завидую, кто плачет,
Кто может плакать в этот страшный час
О тех, кто там лежит на дне оврага.
Но выкипела, не дойдя до глаз,
Глаза мои не освежила влага.
Выхожу и запеваю,
Опускаю вниз глаза.
Веселиться неохота
И печалиться нельзя.
1937 год начался с того, что в «Литературной газете» появилась оскорбительная рецензия на книгу «Частушка колхозных деревень». Рецензент возмущен подбором частушек, считает многие «халтурной подделкой, играющей на руку классовому врагу». За этой рецензией последовала разгромная статья на 4-е издание книги «Россия, кровью умытая», более похожая на донос. Автора вызывают на Лубянку. Дело принимает серьезный оборот. В начале июня Ежов просит у тов. Сталина санкцию на арест «литератора Артема Веселого. в связи с выявленной его контрреволюционной деятельностью». И получает разрешение.
По какой-то причине писатель еще около пяти месяцев оставался на свободе. Он успел с семьей в последний раз поплавать под парусом по своей любимой Волге, Каме, Белой. По возвращении из путешествия у писателя была взята подписка о невыезде.
Осенью 1937 года А.Веселый виделся с К. Г. Паустовским, был печален, тревожен, сказал, что ждет ареста. И 28 октября за ним пришли. Жена писателя, Л. Борисевич, вспоминает: «К нему кинулись так, как будто были уверены в сопротивлении. У него, как у вора, вывернули карманы. Меня попросили в другую комнату, а возле него встал солдат с винтовкой. Опомнились мы, когда внизу бухнула дверь». Его повезли на Лубянку. «Артем был так далек от жуткой действительности, что попросил разрешения взять с собой рукописи. Ему разрешили, унесли полный портфель». (Конечно, рукописи пропали в недрах НКВД). От людей, сидевших с А. Веселым в одной камере на Лубянке, стало известно, что по ночам его часто вызывали на допросы, а с допросов приносили. На последний допрос его унесли на носилках. Он сказал сокамерникам: «Прощайте, я больше не вернусь».
Но нам известны его слова: «. физически ощущаю, как бегут минуты, и каждую жаль, хочется удержать. Все кажется, что не успею сделать что-то важное. ». Так и вышло, он погиб в расцвете творческих сил, его жизнь была оборвана на лету.
(В писательской организации в те годы арестовали 300 человек, из них вернулось 60, остальные были либо расстреляны, либо умерли в лагерях. Но и из тех, что вернулись домой, многие вскоре умерли от тяжелых болезней, приобретенных на непосильных принудительных работах).
А в подвалах Бутырской тюрьмы (может быть, в Варсонофьевском) шли расстрелы 220 человек. В тот день были расстреляны муж Марины Цветаевой С. Я. Эфрон, А. Я. Беленький, жена ответственного работника Ч. М. Межлаук, жены казненных ранее Тухачевского, Уборевича. Арестованные вслед за мужьями, они были весной 1937 года высланы в Астрахань, затем приговорены к 8 годам лагерей, в августе 1939 года Н. Е. Тухачевская и Н.В.Уборевич были этапированы в Москву, где содержались в Бутырской тюрьме. По обвинению «в связи с руководителями военно-фашистского заговора и в террористических высказываниях в адрес руководителей ВКП(б) и советского правительства» 8 июля 1941 года они были приговорены к расстрелу. Но приговор привели в исполнение только через три с половиной месяца; все это время они прожили в ожидании казни.
Более подробные сведения о некоторых из расстрелянных и захороненных в «Коммунарке» стали известны из документов, предоставленных их родными.
С 1935 года он работает старшим преподавателем Академии им. М. В. Фрунзе, в том же году заканчивает заочно дипломатический факультет МГУ, получив, таким образом, третье высшее образование. В 1939 году он становится доцентом, в 1940 году ему присваивают звание генерал-майора и назначают начальником курсов усовершенствования высшего комсостава. Среди его слушателей были Л. М. Доватор, П. К. Кошевой, П. Ф. Батицкий и др.
Кажется, прошли страшные 1937 и 1938 годы (для некоторых немногим лучше был и 1939 год). Но в 1940 году наметилось некоторое затишье. И вдруг 21 апреля 1941 года генерал-майора Силу Моисеевича Мищенко арестовывают. Его, 44-летнего генерала с безупречным происхождением и репутацией, обвиняют «в антисоветской агитации». Арестован он был по доносу одного-единственного свидетеля, некоего «К» от 28 февраля 1941 года, который писал, что генерал в разговорах с ним, начиная с 1938 года «враждебно, клеветнически отзывался о Советском правительстве и т. Сталине, считая, что Советское правительство не в состоянии наладить нормальную жизнь в стране». С автором доноса генерал познакомился в 1921 году, когда тот был курсантом Военно-Воздушной Академии, и помогал ему, как молодому товарищу, в течение двадцати лет, вплоть до ареста. Так как показаний одного лица было недостаточно для рассмотрения дела в суде даже в те времена, генералу приписали еще «антисоветские» разговоры уже в камере Бутырской тюрьмы: «. среди заключенных. одобрительно отзывался о фашистском режиме, восхвалял немецкую армию».
Военной Коллегией от 17 сентября 1941 года разжалованный и замученный «допросами с пристрастием» генерал-майор С. М. Мищенко был приговорен к расстрелу. По закону приговор должны были привести в исполнение в тот же день. Но по каким-то причинам прошел почти месяц после оглашения приговора. Только 15 октября передачу, принесенную родственниками в Бутырскую тюрьму, не приняли, ответили в окошке: «Десять лет без права переписки».
Генерал-майора С. М. Мищенко расстреляли 16 октября 1941 года, в числе 220 человек, казненных в тот день.
Вспомнил ли в этот последний день лишенный звания комбриг свои слова, написанные двадцать лет назад: «Велики переживаемые нами испытания, но в горе нашем найдем в себе силы прощения. У нас есть Родина, измученная, истерзанная. Будем же бороться во имя родной земли, во имя родного народа!»..
Нет, комбриг не мог изменить себе. Любовь к Отечеству у этих великих людей была сильнее смерти.
В земле «Коммунарки» лежит еще один министр Временного правительства, один из крупнейших специалистов в области экономики, сельскохозяйственной кооперации, профессор, основатель Московского кооперативного института Семен Леонтьевич Маслов.
В этом месте история совершила очередной свой виток.
Прошли десятилетия. В городе Кирове 30 ноября 1998 года на административном здании Института микробиологии Министерства Обороны Российской Федерации была открыта мемориальная доска, посвященная первому руководителю Института Михаилу Великанову и другим выдающимся ученым, внесшим большой вклад в разработку систем биологической защиты нашей страны.
В 1914 году молодого доктора медицины мобилизовали в армию, через три года за агитацию против войны среди призывников его включили в состав части, отправляющейся на фронт. Но наступил 1917 год, который П. Н. Обросов в составе своей части встретил в Петрограде, участвовал в уличных боях, был ранен. Его избрали в Петроградский Совет солдатских депутатов и направили назад в Томск. В 1918 году он стал руководителем здравоохранения огромного края. В том же году он подготовил и издал большую работу по медицине. События сменяли друг друга, как в калейдоскопе. При занятии Сибири А. В. Колчаком П. Н. Обросов оказался в тюрьме. На суде председателю, назвавшему большевиков «грабителями», подсудимый дал затрещину. Его приговорили к расстрелу. В ожидании казни он просидел в одиночке месяц. Все же его не казнили, а отправили по этапу в иркутскую тюрьму. Вскоре иркутские большевики подняли восстание и освободили заключенных. Адмирал и Верховный Главнокомандующий России А. В. Колчак был расстрелян.
После освобождения края П. Н. Обросов был назначен уполномоченным Наркомздрава по Сибири и членом Сибревкома. Началась жестокая борьба с эпидемиями, охватившими всю страну. Благодаря инициативе П. Н. Обросова в Омске был открыт Медицинский институт, в котором он возглавил кафедру оперативной хирургии и получил звание профессора. А вскоре его перевели в Москву. Он получил квартиру в Кремле и стал руководителем Лечсанупра Кремля и начальником Лечебной комиссии ЦК ВКП(б). Работу в Лечсанупре и комиссии ему по каким-то причинам пришлось оставить в конце 1920-х или начале 1930-х годов (деятельность на этом поприще ему потом припомнили).
С 1926 года и до самого ареста П. Н. Обросов возглавлял кафедру оперативной хирургии в 1-м Медицинском институте. С 1927 года он стал еще директором Института травматологии и неотложной помощи им. Н. В. Склифосовского. При устройстве Института П. Н. Обросов проявил выдающиеся организаторские способности и преданность делу. Он преобразовал больничные помещения, лечащий состав больницы, много сам оперировал, вел исследовательскую работу. По отдельным отраслям медицины он созывал регулярные научные конференции. Им написано было много фундаментальных академических трудов.
Время было тревожное. В 1936 году в Москве прошло несколько громких политических процессов. Профессор Павел Николаевич Обросов не избежал судьбы, предназначенной многим выдающимся людям тех лет.
В совершенстве владевший несколькими языками, Р. Я. Карклин в 1930-х годах работал полпредом в Берлине. В октябре 1937 года его отозвали в Москву, где он успел еще два месяца поработать членом правления Госбанка СССР.
8 декабря его арестовали, а 15 декабря Военной Коллегией Верховного Суда СССР под председательством В. В. Ульриха приговорили к расстрелу. В тот же день его расстреляли. Через неделю жену его, 35 лет, приговорили к 8 годам Потемских лагерей. Сиротами остались двое детей.
Он родился в 1887 году в крестьянской семье, окончил в 1908 году Санкт-Петербургскую духовную семинарию и уехал в Финляндию, где служил на приходе. Но в 1918 году он вернулся в Россию в связи с гонением в Финляндии на православное духовенство.
Отец Павел начал свое служение в России в самое страшное для Русской Православной Церкви время. Он становится священником Серафимо-Дивеевского Троицкого монастыря в Нижегородской губернии. Отныне и, можно сказать, до сегодняшнего дня отец Павел связан с Дивеевскими монахинями, которые почитают его, собирают сведения о нем и разыскивают все, что имеет к нему какое-то отношение.
Кроме священника Павла Боротинского, в «Коммунарке» лежат останки трех священиков-обновленцев, учительницы церковно-приходской школы и столяра, работавшего при храме.
Ныне территория бывшего спецобъекта НКВД «Коммунарка» передана Русской Православной Церкви. Здесь разместилось подворье Свято-Екатерининского мужского монастыря (того самого, где с конца 1930-х до начала 1950-х годов находилась пыточная Сухановская тюрьма). Как-то однажды посетил «Коммунарку» один из бывших сотрудников НКВД. Очевидно хорошо знавший, что здесь происходило, он сказал, что никогда не отмолить это место. Тем не менее, здесь молятся непрестанно.
Вопросы и предложения по работе сайта просим присылать на почту Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script