лечение в психиатрической клинике истории
Личный опыт«Вкололи транквилизатор и увезли»: История длиною в две недели из психбольницы
Большая история об условиях, пациентах, лечении и галлюцинациях
Осенью 2020 года Сара (имя героини изменено — Прим.ред) две недели провела в остром отделении психиатрической больницы — это место, куда кладут пациентов в острой фазе психоза. Мы поговорили с ней о тяжелых условиях в больнице, галлюцинациях и пациентах.
Иллюстрации: АЙГЕРИМ ЖУМАБАЕВА
Родные решились на крайность, потому что лечебные процедуры, вроде ежедневных уколов транквилизатора или системы со специальным раствором, тяжело проводить дома. Мое состояние тогда достигло крайней точки, и требовался постоянный надзор. Мне тяжело оценивать свое тогдашнее самочувствие, но точно могу сказать — было нехорошо.
Из дома меня забирали санитары — вкололи транквилизатор и увезли в стационар. Там раздели, осмотрели тело на наличие повреждений, забрали телефон. Все было сумбурно, и я не понимала, где нахожусь, пока не спросила у медсестер.
Первые два дня я провела в отдельной палате на первом этаже острого отделения. Всего в здании было два этажа. Там было пять общих комнат, в каждой лежали от пяти до семи пациентов. Я лежала в VIP-палате с отдельным туалетом, мини-холодильником и телевизором — и это все, чем она отличалась от остальных. В ней были такие же решетки на окнах, ободранный линолеум, стол, стул, металлическая кровать, жуткий коврик у кровати. На этаже постоянно раздавались крики, стоны, ругань — днем и ночью.
В комнате со мной лежала еще одна девушка — Карина, довольно спокойная и дружелюбная. С минуты знакомства она рассказала мне о своей особой связи с богом через пятно на зрачке глаза. Карина была убеждена, что слова и жесты несут энергетику, и часто мыла руки, чтобы очиститься от грязной энергетики.
Она же мне и рассказала, что в больнице есть комнаты в нулевке (на нулевом этаже), где пациента привязывают фиксаторами к кровати на несколько дней. Нужно вести себя хорошо и делать все, что говорят врачи, чтобы не попасть туда
На тот момент у Карины состояние обострилось: она начала слышать голоса и детский смех. Она пребывала в мучительном состоянии, и ее поместили в нулевку на фиксаторы.
В психиатрической клинике день за днем проживаешь одну и ту же рутину. В 6 — подъем, завтрак, потом — прием медикаментов, обед, сон. Полдник, ужин, снова прием медикаментов и отбой. Рутина контролируется медперсоналом. Проживаешь день сурка — одно и то же каждый день. Как объяснила мне одна из пациенток: «Мы как в детском саду, только мы — взрослые чудаковатые дети». После выписки я еще месяц просыпалась в пять утра, не могла отвыкнуть от больничного режима.
Пару раз нас выводили на улицу, когда позволяла погода. Как скот, сгоняли на поле с ограждениями, чтобы полчаса постояли у металлического забора, и обратно, в стационар.
Надо было без конца демонстрировать персоналу, что ты счастлив, а показывать угнетенное состояние или жаловаться, плакать и проситься домой было нельзя
Из развлечений — советские книги, телевизор и ходьба по коридору. Привычка ходить туда-сюда у меня тоже осталась после стационара. Хотя телевизор был у меня в комнате, смотреть я его предпочитала вместе со всеми в зале — так было интереснее. Когда смотришь очередной музыкальный канал с другими пациентами, чувствуешь себя не так одиноко. Сплоченность играет тут большую роль — помогает не сойти с ума окончательно.
Пребывание в остром отделении похоже на тюремное заключение, где тебя окружают врачи и медсестры. Надо было без конца демонстрировать персоналу, что ты счастлив, а показывать угнетенное состояние или жаловаться, плакать и проситься домой было нельзя. Это засчитывалось против: значит, подобранное лечение не подошло и нужно искать новое. Был риск остаться в психушке еще на несколько недель, а пока ты там, единственное желание — вернуться домой и обрести свободу.
Даже если улучшения не происходило, нужно было показывать прогресс, как будто медикаментозное лечение пошло на пользу. Во всем этом мраке нужно было излучать радость.
Казалось, будто внутренности тоже перевернуты, поэтому передвигаться было сложно
Во время пребывания в больнице спрашивала себя — неужели так выглядит лечение? Не было подходящих условий для восстановления, там нельзя элементарно выйти на улицу подышать. Сидишь в четырех стенах с решетками на окнах — как в тюрьме. А если говоришь врачам, что потихоньку угасаешь от обстановки, они отвечают: «Походи по коридору, развеешься».
В больнице у меня появилась сильная неприятная галлюцинация: будто все, что вижу, зеркалится. Она сказывалась и на ощущении себя: казалось, будто внутренности тоже перевернуты, поэтому передвигаться было сложно. Мучительное состояние. Из-за этого у меня случился сильный приступ, и меня не отпустили домой раньше. Тяжело это состояние объяснить словами.
В психбольнице тяжелые условия, и там остается одно — черпать силы изнутри. Мне открылись вопросы веры, любви и принятия себя. Поняла, что человека определяют не его победы и поражения, а то, как он к ним относится. Оказаться в положении застоя — не значит сдаться. Возможно, стремиться всегда нужно к себе, а не к какой-то цели или месту. В себе можно найти нужный свет и покой.
Я все еще осваиваюсь: пока тяжело усидеть за двухчасовым фильмом, сложно писать ручкой, трудно дается чтение
Я все еще осваиваюсь: пока тяжело усидеть за двухчасовым фильмом, сложно писать ручкой, трудно дается чтение
О лечении после больницы
Люди не вылетают из больницы здоровыми — после наступает следующий этап восстановления. Люди все еще покалечены, но теперь на руках есть схема лечения и диагноз.
До сих пор помню, как взяла в руки телефон после больницы. «Что это за странное устройство?» — мои первые мысли. Было непривычно печатать сообщения, видеть текст, какие-то значки и картинки на экране. Привыкала месяц.
После выписки началась вторая стадия лечения — дневной стационар. Там надо появляться два или три раза в неделю, показываться ведущему врачу и получать назначенные таблетки. Таблетки получаешь бесплатно, правда, обычно не лучшего качества. В стационаре можно пройти и терапию: беседовать с психологом, посещать кружки — вливаться в социум.
Я все еще осваиваюсь: пока тяжело усидеть за двухчасовым фильмом, сложно писать ручкой, трудно дается чтение. До недавнего времени постоять в очереди, прогуляться на улице или сходить в магазин тоже казалось недосягаемым, но потихоньку восстанавливаюсь. Уже несколько недель я на новом атипичном нейролептике, и неусидчивость со скованностью проходят.
Из моих новых реалий: психиатр во время беседы дал задание — посмотреть целый полнометражный фильм от начала до конца. Пока что плохо получается. Дело не только в том, что сложно усидеть, тебя как будто парализует на чувства к определенным занятиям, которые раньше доставляли удовольствие.
Из дневного стационара меня уже тоже выписали. Радостно осознавать, что очередной этап пройден. Сейчас я на учете в поликлинике — это третий этап. Там мне выдают антидепрессант, а основной нейролептик покупаем сами. Антипсихотик решили брать сами, потому что аналог хуже по качеству. Одна упаковка — 37 тысяч тенге, вот такая реальность. Учитывая, что принимать их минимум год, можно представить, какую сумму оставим в аптеках.
О дискриминации и поддержке родных
Людям не свойственно поднимать вопрос ментального здоровья, особенно у нас в стране. И этот «уят» разрушительно сказывается на правах людей с ментальным дисбалансом. К пациентам психиатрического диспансера должно быть такое же уважительное отношение, как к остальным. Дискриминировать кого-то только из-за того, что он стоит на учете у психиатра или имеет диагноз — неверно.
Сейчас я отчетливо вижу, что мне повезло с семьей: они — большая поддержка. Мы прошли сквозь огонь и медные трубы. Я рада, что отношения с родными наладились. Людям с ментальным дисбалансом, которые остались одни в этой борьбе, очень тяжело. А дискриминация и стигматизация таких людей — вообще другой вопрос. Мои родные все время были со мной, и сейчас абсолютно во всем поддерживают и помогают восстановиться, за что я им бесконечно благодарна.
«Я рыдала у врача, прося помощи». Воспоминания бывшей пациентки психиатрической больницы
Анастасия Маркова, IRK.ru
21 апреля 2021 г. 23 комментария около 13 минут на чтение
Человек, который поднимает в небо самолеты. Директора авиазавода отметили знаком «Признание»
Просторная детская площадка и красивый вид на город. Как выглядит двор нового ЖК
Как устроиться в Сбербанк и построить карьеру?
«Игра в кальмара»: а из-за чего, собственно, шумиха?
Южнокорейский сериал, который смотрит весь мир.
«Такие проекты и есть освоение космоса». Сергей Язев — о полете киноэкипажа на МКС
С 2022 года в Иркутской области изменится кадастровая стоимость недвижимости
«Он бил меня ногами по лицу, а потом прыгнул на грудь»
История девушки о детстве и жизни после интерната.
Картографическая фабрика. История огромного недостроя в центре Иркутска
Горячие обсуждения
Игорь Кобзев подписал указ о введении QR-кодов при посещении крупных ТЦ с 30 октября
За сутки в Иркутской области зафиксирован максимум случаев заражения COVID-19 с начала пандемии
Пункты вакцинации в ТЦ Иркутской области с 30 октября по 7 ноября будут работать в обычном режиме
Год назад у Натальи (имя изменено) диагностировали пограничное расстройство личности и она попала в одну из психиатрических больниц Иркутска. Находясь в медицинском учреждении, девушка вела дневник и записывала все, что происходило там. С разрешения Натальи мы публикуем выдержки из ее дневника — о том, как она оказалась в «психушке», ее лечении и об отношении медперсонала к пациентам.
Пограничное отделение
Меня зовут Наталья. Мне 25 лет, и у меня диагностировали пограничное расстройство личности. К врачу я обратилась с неконтролируемыми приступами истерики, которые могли длиться по несколько часов, резала себе руки, постоянно ощущала внутреннюю опустошенность и потребность в других людях.
Но я не смогла получить помощь, на которую так рассчитывала. Состояние отечественной психиатрии оставляет желать лучшего, и это я знаю не понаслышке: мне «посчастливилось» побывать в двух отделениях одной из психиатрических больниц Иркутска.
Прежде чем получить направление на стационарное обследование и лечение в больнице, мне предстояло пройти несколько кругов ада. Совершенно не представляю, как это может сделать человек, нуждающийся в помощи, без чьей-либо поддержки. Сначала нужно взять направление у психотерапевта, записаться к которому можно только в определенный день, если, конечно, не устроишь истерику на месте — тогда все проще. Затем — сдать анализы, результаты которых ждать как минимум неделю. За это время состояние пациента может стать еще хуже, но это никого из врачей не волнует.
После того, как я получила результаты анализов, сразу поехала в больницу с вещами. После краткой беседы с главным врачом меня определили в палату отделения пограничных состояний. Это отделение отличается более доверительным отношением к пациентам, чем острое отделение.
По иронии судьбы, меня положили в палату №6, помните, как в повести Антона Чехова? В комнате без окон находилось несколько пациентов разных возрастов.
В первые десять дней пришлось сдать множество анализов, сделать ЭКГ, пройти психолога. И только после этого мне должны были поставить диагноз и расписать план лечения. Однако различные препараты стали давать уже с первого дня пребывания в больнице. На решающей беседе лечащий врач заявил, что мое состояние — это просто особенность моего характера.
— Ты такая, какая есть, мы тут ничем тебе не поможем, но раз ты к нам поступила, лежать будешь месяц, — услышала я свой вердикт.
В итоге в больнице я провела 46 дней.
Все это время я чувствовала себя подопытной мышкой. В первую неделю меня всячески выводили из эмоционального равновесия, чтобы проверить, насколько я адекватная и сдержанная. Для лечения пациентов в пограничном отделении применяют таблетки. Мне несколько раз меняли схему лечения, прежде чем подобрали нужные препараты.
Каждую неделю, приходя к своему врачу, я слышала вопрос: «Ну как вы?». Однажды я начала описывать свое состояние, то, что меня волнует, что я думаю, но меня осекли и сказали: «Таблетки нормально идут? Тогда иди — лечись дальше». И я пошла, потому что другого варианта не было.
Я поняла, почему сюда стремятся вернуться пациенты: с каждым возвращением в больницу их пичкают бОльшими дозами и более серьезными препаратами, которые вызывают привыкание.
Так как я лежала в пограничном отделении, мне можно было гулять по территории больницы и отделению, выходить курить, заходить в соседнюю палату, но только если там лежали женщины. Режим для всех был один: в десять часов отбой — и никого не должно быть в коридоре. Но это никого не останавливало: ночью на цыпочках пациенты ходили курить в туалет и тихо сидели в коридорах, пока их не заметят и не выгонят.
Выходить за пределы территории больницы без разрешения лечащего врача я не имела права. Но всегда можно было найти лазейки. Так, завсегдатаи больницы рассказали, как можно незаметно улизнуть из учреждения, например, в магазин.
Иногда я ходила к психологу на индивидуальные консультации. Но на этих сеансах чаще всего унижают. Кому-то такая практика помогала, мне — нет. Можно, при желании, пойти на групповую или арт-терапию — это, конечно, веселье то еще.
Я была послушным пациентом, но в любом случае обязана была находиться в отделении с понедельника по пятницу включительно. На выходные уезжала домой.
⠀
Честно говоря, я привыкла жить в больнице, мне здесь даже нравилось, как будто приехала на каникулы в детский лагерь. Меня держало здесь общение с такими же, как я. Мы поддерживали друг друга, играли в карты, рисовали, сплетничали о врачах и санитарах. И, как бы страшно это ни звучало, но больница стала моим вторым домом, где меня бесплатно кормили, лечили, здесь не надо было принимать решения и нести ответственность за что-либо.
Ближе к выписке мне стало хуже — сработал защитный механизм организма. Я думала: «А как же дальше самой, если никто не будет за мной следить?», «А кто даст лекарства бесплатно?», «А как же я без любимого больничного общества?».
⠀
Те, у кого есть деньги, после выписки чувствуют себя уверенно. Они продолжат сидеть на препаратах, наблюдаясь в частных клиниках. У меня денег не было. И после выписки резко ухудшилось самочувствие. Я мысленно готовилась ко второму попаданию в больницу и молилась — только чтобы не в острое отделение.
Острое отделение
Я два раза лежала в пограничном отделении. В третий раз, когда я находилась в ужасном состоянии, меня отказались там принять. Помню, как я рыдала у врача, прося помощи. Она, как мне кажется, из-за личной неприязни была непреклонной и отправила меня к главному врачу.
Как мне показалось, чтобы от меня отвязаться или проучить, главврач предложила лечь на недельку в острое отделение, пообещав потом перевести обратно в пограничное. Но меня обманули, и этого не произошло. Кстати, мне велели никому из родных не говорить, что я ложусь в острое отделение. Не знаю почему.
⠀
Острое отделение напоминает тюрьму. У меня забрали все вещи, включая телефон. Оставили полотенце, нижнее белье, зубную щетку и продукты, разрешенные в больнице. Подстригли ногти под корень. Выдали халат.
⠀
Все мои передвижения были ограничены одним коридором. В дверях палат есть отверстия, чтобы следить за пациентами. В туалетах есть перегородка и дверь, тогда как в пограничном отделении их нет. Меня это удивило.
Курить нельзя. Но за рабский труд и прислуживание санитаркам я могла выкурить одну сигарету в день втайне от всех.
Первую ночь я провела в коридоре, свободных мест в палатах не было. На всякий случай мне вкололи какой-то препарат, чтобы я ночью крепко спала, а не устроила чего. Перед тем, как определили койку, напомнили: «Держи все свои вещи при себе, а то могут украсть».
⠀
— Что теперь? — спросила я у санитара, когда меня определили в палату и я заняла свою постель.
— Ложись, — кратко ответил он.
И правильно, что там ещё делать — только лежать или слоняться по коридору.
Первая ночь прошла в страхе. Привезли завсегдатую больницы, пациентку, которая навела там шуму. Ее, естественно, привязали к кровати, и она всю ночь орала, не давая спать всему отделению.
⠀
Мне выписали лекарства и тщательно следили, чтобы я принимала все таблетки. Каждое воскресенье был банный день. Чтобы помыться, надо было стоять в очереди. Потом нам выдавали чистые халаты.
По понедельникам приходили врачи, чтобы узнать о самочувствии пациентов. Если человек был послушным и не устраивал беспорядков, отлежал пару месяцев без происшествий — его выписывали в этот день. Поэтому понедельников многие ждали с нетерпением. Я тоже ждала. Но, несмотря на то, что чувствовала я себя лучше, никто и не собирался меня ни переводить в другое отселение, ни отпускать домой.
Сюда хотят вернуться только самые отчаянные — завсегдатаи отделения, от приезда которых мурашки бегут по телу. Но человек так устроен, что способен привыкнуть ко всему.
Однажды я стала свидетельницей потасовки, которая произошла в очереди в душ. Одна из девушек толкнула другую, и завязалась драка. В итоге обеим пациенткам накинули ещё по месяцу лечения. А ведь одна из них, та, которую, толкнули, должна была уехать домой через два дня. Несправедливо? Будете оспаривать? Хорошо. Тогда вам накинут еще один месяц лечения.
А одна пациентка, как мне кажется, из-за неправильного лечения превратилась в «овощ». Она всегда сидела в коридоре и что-то мычала, опустив голову. И как ни орали на нее санитары, она на них не реагировала. Она ни с кем не разговаривала, ее кормили с ложки либо заставляли есть без ложки. А ведь всего месяц назад, когда она поступила в отделение, она была нормальной.
У санитаров в остром отделении есть развлечение. Они постоянно спрашивают у пациентов: «Какой сегодня день недели?». Календарей в отделении нет, многие путались. Таким образом санитары проверяли пациентов на прочность. А вот хорошим пациентам давали листок и ручку, чтобы они фиксировали дни недели.
Каждые три дня нам всем стригли ногти под мясо. Между прочим, это очень больно. А когда стричь было нечего, срезали чуть ли не кожу.
Лично меня хватило на две недели пребывания в остром отделении. И когда я поняла, что меня не собираются переводить в пограничное, я начала думать, как отсюда выбраться. Я попросила позвонить маме, чтобы просто с ней поболтать, мол, соскучилась. И мне разрешили. Я быстро ей описала ситуацию и слезно попросила меня забрать, и она согласилась. Ждать нужно было сутки.
⠀
Это были самые долгие сутки в моей жизни. Прежде чем я ее увидела, ей успели наплести, что я неадекватна и мне нужно остаться еще на некоторое время. Увидя ее, я не сдержала слез. Потом пошла собирать вещи, но меня остановили санитары, заявив, усмехнувшись, что еще не факт, что я уеду. Хорошо, что мама поверила мне и забрала домой — огромное спасибо ей за это.
Если вам очень плохо и ничего вам не помогает, но есть свободные деньги, то идите лучше к платному врачу или в частную клинику. Не портите себе психику, не травите себя таблетками, ведь не факт, что они вообще вам необходимы, возможно, вы обойдетесь терапией.
Комментарий психолога Алексея Васёнкина
Психическое расстройство личности — это состояние человека, при котором наблюдаются: нарушение чувств целостности своего физического и психологического «Я» (например, ощущение раздвоенности личности); отсутствие адекватного критичного отношения к себе; несоответствие реакций человека на определенные воздействия окружающей среды (или полное отсутствие этих реакций); неспособность контролировать свое поведение в соответствии с социальными, культурными, этическими нормами; неспособность менять свое поведение в зависимости от меняющихся условий среды.
Основными симптомами психического расстройства личности специалисты называют различные нарушения мышления, постоянные перепады настроения, неадекватность поведения, которое может выходить за рамки существующих культурных убеждений и норм, ощущение постоянного психологического дискомфорта в обычных условиях жизни человека, периодические приступы гнева, страха и паники. В этих случаях следует обратиться к специалисту.
Мы живем в таком мире, который, на мой взгляд, способствует появлению нарушений в психике человека, другими словами, внешняя среда влияет на то, что человек чувствовал постоянный психологический дискомфорт. Взять хотя бы поток агрессивной и негативной информации, который постоянно льется на человека из различных источников. Добавьте к этому постоянную загруженность на работе, стрессы, вызванные пробками, очередями, случайными конфликтами. Очень много факторов могут повлиять на развитие психического расстройства у психологически совершенно здорового человека. И важную роль в этом играют взаимоотношения с родными и близкими.
При определенных условиях и при должной работе над собой совместно со специалистом, будь это психолог или психотерапевт, расстройство может уйти — однако, возможны ситуации, когда в ходе лечения расстройство может, наоборот, усилиться. Я не специалист в психиатрии, но мне известно, что люди с клинической картиной после лечения живут как обычные здоровые люди в период ремиссии, но у некоторых из них все же случаются обострения. Все зависит от условий, в которых человек живет, от людей, с которыми общается.
Способы лечения расстройства зависят от клинической картины заболевания. В сложных случаях (как у героини), конечно, необходима госпитализация и медикаментозная терапия. Лечением в таких случаях занимаются психиатр или психотерапевт. Когда человек находится на пути к выздоровлению, тогда можно обойтись сеансами с психологами.
Анастасия Маркова, IRK.ru
Иллюстрации Степанова Семена
Чтобы сообщить об опечатке, выделите текст и нажмите Ctrl + Enter
«Врач сказала, что хочет меня помучить»: люди о насилии в психиатрических больницах
За закрытыми дверями психиатрических больниц все еще применяется насилие: физическое, психологическое и даже сексуализированное. Пациентам, которые через это прошли, тяжело отстоять свои права, ведь их слова часто обесценивают наличием диагноза. Собрали истории людей, которые во время лечения столкнулись с жестокостью медицинского персонала.
«В психиатрии результата можно достигнуть только через «волшебный пендаль»
Светлана, 21 год
имя и возраст изменены по просьбе героини
С 2016 года я наблюдаюсь в психиатрических больницах. Свой точный диагноз узнала не сразу. В первый раз лежала в НИИ психиатрии в Москве, тогда меня лечили от депрессии. В отделении было чисто, врачи вели себя прилично, ни на кого не ругались. Впечатления об этом месте остались только положительные. В 2017 году я попала уже в другую психбольницу, поскольку от лечения, назначенного в НИИ, мне не становилось лучше. Обстановка там была хуже, но ее тоже нельзя назвать критичной.
Диагноз шизотипическое расстройство врачи поставили мне в областной больнице в Подмосковье. В 16 лет я приехала туда на лечение в женское подростковое отделение. Первое, что удивило, — жесткий, почти тюремный режим. Утром мы вставали в 6.00–6.30. Затем нас заводили в тесную, душную комнату, где мы сидели до завтрака. Лавок на всех в помещении не хватало. Из‑за лекарств многие девочки засыпали на полу. После завтрака приходила женщина, с которой мы учили уроки. Она очень строго к нам относилась. Если кто‑то говорил, что у него болит голова или клонит в сон, воспитательница сильно ругалась и кричала, что мы обязаны учиться, несмотря на плохое самочувствие.
Дальше был тихий час, затем — полдник, в который нас, как правило, кормили гнилыми яблоками. Поев, мы возвращались в неприятную пустую комнату и сидели там, не занимаясь ничем. Нам разрешали читать, но не у всех девочек с собой были книги. Иногда медработники предлагали посмотреть телевизор, но в день моего приезда в палату зашел врач, показал на одну из соседок и сказал, что она провинилась. В итоге на две недели нас всех лишили единственного развлечения. Засыпали мы где‑то в 20.00–21.30.
Последнее медицинское учреждение, где я проходила лечение, находится в поселке Медное-Власово. В первые дни после приезда мне казалось, что место в целом приличное по сравнению с прошлой больницей. Я попала во взрослое отделение, где у пациентов было больше самостоятельности: нам разрешали выходить из палаты по своему усмотрению, спать столько, сколько мы захотим.
Только через некоторое время я начала замечать странности. Например, нам выдавали сигареты три раза в день после еды, чего курящим категорически не хватало. Дополнительные сигареты можно было получить за мытье полов или уборку. Конечно, мы соглашались на эти условия добровольно, но фактически выбора у нас не было.
Однажды в отделение привезли женщину, которая чирикала, как птичка. Пациентке выдали вещи, но она начала их рвать и выбрасывать в мусорное ведро.
В другой раз медсестра замахнулась на нее из‑за проступка. Пациентка испугалась и упала на пол, за что сотрудница больницы ударила ее несколько раз ногой по спине.
Насилие применялось и еще к одной моей соседке по отделению. Девушку привезли в состоянии алкогольного опьянения. Попав в больницу, она начала возмущаться действиями персонала. Тогда другая пациентка, которая тоже лечилась от алкоголизма и была на хорошем счету у санитарок, подошла и со всей силы ударила новенькую. У нее остался синяк на лице. Пациентка, дружившая с персоналом, вообще вела себя нагло: ни за что кричала на меня и других людей в отделении, распускала руки. Несколько девушек и женщин, среди которых была и я, составили письмо к главврачу, чтобы он разобрался с зачинщицей конфликтов. В ответ на наше обращение главврач только посмеялся и сказал, чтобы мы не беспокоили его из‑за ерунды.
В какой‑то момент я рассказала о насилии в больнице матери. Она приехала и поговорила со старшей медсестрой. После их беседы ко мне в палату вбежала санитарка и начала кричать: «Разве конкретно я тебя била? Хоть кто‑то поднимал на тебя руку?» Я была в истерике, долго не могла успокоиться. Меня вызвали к старшей медсестре.
«Медработники могли надругаться надо мной и списать все на бред»
Александра, 22 года
За свою жизнь я три раза попадала в психиатрическое отделение минской больницы. В первый раз меня положили туда в 2012 году на обследование. Мне было 12–13 лет. Врачи поставили мне диагноз параноидная шизофрения.
Насилие надо мной совершалось неоднократно, но сопротивляться у меня не получалось из‑за транквилизаторов, которые мне кололи в больнице на протяжении месяца. На тот момент я настолько сильно испугалась, что не смогла рассказать о произошедшем ни близким друзьям, ни родителям.
Еще одна причина, по которой я молчала, — психологическое давление. Если человек, по мнению медработников, плохо себя вел (их раздражало, когда, например, больной плакал, жаловался на условия лечения), они угрожали, что привяжут его к кровати или запретят выходить на прогулки.
В первые же дни родители хотели забрать меня из больницы из‑за плохих условий содержания. Нас плохо кормили, помыться разрешали только раз в неделю, в ванной было окно без штор, которое выходило на соседний корпус. К сожалению, у мамы с папой ничего не получилось: администрация стала угрожать им звонком в полицию. Нам обещали зафиксировать, что самоповреждающее поведение развилось у меня из‑за плохих отношений с родителями — это было неправдой. На основании записи в карточке они обещали пожаловаться в полицию, что у меня неблагополучная семья, и пугали, что все может закончиться лишением родительских прав. В итоге я прошла полный курс терапии и только тогда вернулась домой.
Второй раз в больницу я легла в 2014 году, потому что прописанное лечение мне не помогло. Появились проблемы со сном, я начала слышать голоса. Правда, отправили меня в то же психиатрическое отделение не совсем законно, так как никто не взял согласия у моих родителей. Врач выдал направление и сказал ехать в больницу одной. В случае отказа он угрожал вызвать санитаров, чтобы «убедить» меня. Мне было безумно страшно возвращаться. После пережитого насилия в 2012 году у меня развилось посттравматическое расстройство. В первый же день моего пребывания в больнице у меня случилась истерика.
Когда я решилась рассказать родителям, они не сразу мне поверили, но через какое‑то время мама захотела написать заявление в полицию. Я ей запретила, потому что на тот момент еще лежала в больнице и опасалась, что персонал может начать действовать жестче по отношению ко мне.
После выписки страх снова победил, я не пошла в полицию. Понимала, что у насильников есть деньги, связи и хорошая репутация, а у меня — диагноз, который может обесценить любые мои показания. Кроме того, боялась, что врачи сделают много лживых записей в моей медицинской карте, из‑за которых я буду еще более беззащитной во время лечения в больнице.
В третий раз я оказалась в той же минской больнице в 2016 году: пыталась снять диагноз, потому что фактически его использовали в карательных целях. До 18 лет это можно сделать, если в процессе обследования посетить невролога и психиатра, пройти тесты и доказать, что у тебя отсутствуют симптомы заболевания. После совершеннолетия процедура усложняется.
Никаких доказательств насилия у меня не было, а он уверенно объяснял мои слова обострением заболевания. К слову, нынешний психотерапевт поставил мне диссоциативное расстройство идентичности и посттравматическое стрессовое расстройство, а не шизофрению.
В 2018 году, когда я перешла во взрослый ПНД и перестала зависеть от врачей из детской минской больницы, я все же нашла в себе силы и решила обратиться в полицию, несмотря на риски. Примерно в это же время я начала активно развивать свой инстаграм. Выкладывала посты о том, что происходит в психиатрическом отделении минской больницы. Со мной связались две девушки, которых также изнасиловали в том же отделении, и мы вместе подали заявление. В больнице провели несколько серьезных проверок. Однако в возбуждении уголовного дела мне отказали (уведомление об отказе в возбуждении уголовного дела есть в распоряжении редакции). Следователи поставили мои показания под сомнение, так как я имею психическое заболевание, и поверили врачам.
Я публично рассказала в инстаграме о насилии, только когда подала заявление. История быстро разлетелась по интернету, ее опубликовали и на форуме «Двач», где существуют отдельные обсуждения для травли людей. Мне стали угрожать. Злоумышленники присылали мой минский адрес, фото окон моей комнаты, угрожали убийством. Один раз ко мне подошли на улице и сказали, что я «конченая шизичка».
Государство почти никак не контролирует работу психиатрических больниц. Проверки проводятся крайне редко, в мою больницу государственные органы приехали только после того, как я написала заявление. Спустя год подростки, которые там лежали, писали, что условия стали лучше. Но надолго ли? Мне кажется, рано или поздно все вернется к прежнему состоянию. После пережитого я сторонюсь государственных психбольниц, как бы плохо мне ни было.
«Ситуация складывается так, что персонал озлоблен на пациентов, а пациенты — на персонал»
Петр, 30 лет
Имя изменено по просьбе героя
В первый раз я попал в чебоксарскую психбольницу в 2012 году, когда у меня была депрессия. В нее посоветовал лечь врач из психотерапевтического центра, после того как я рассказал о своих суицидальных мыслях.
Помню, однажды утром в диспансере мы стояли в очереди за таблетками. Я спокойно поинтересовался, какие медикаменты нам выдают. Медсестра отказалась объяснять, а я в свою очередь отказался принимать лекарства. В итоге меня скрутили, положили на вязки, размельчили таблетки в порошок, засыпали в рот и налили воды.
Спустя несколько лет после первого опыта пребывания в психбольнице врачи скорректировали мой диагноз и поставили псевдопсихопатическую шизофрению. В 2016 году мне снова посоветовали пройти лечение в том же месте.
В остром отделении шел ремонт, поэтому временно рядом с нами поселили пациентов подследственной палаты. Туда попадают люди, которые ждут заключение психиатра. В зависимости от решения врача одни отправляются в тюрьму, другие — на принудительное лечение. У меня случился конфликт с человеком, совершившим убийство, поскольку он вел себя агрессивно и распускал руки. Медицинские работники даже не попытались разобраться в конфликте и наказали меня уколами. От них были неприятные побочные эффекты: я не мог уснуть, долго испытывал беспричинный страх и тревогу.
Когда пациент не слушался, санитарки обращались к физически крепким мужчинам, в том числе и ко мне, чтобы мы заломили ему руки за спину, ударили и положили на вязки.
«Психиатр, смеясь, сказала: „Смотрите, я девочку до слез довела“»
Татьяна, 21 год
Имя изменено по просьбе героини
В больнице у меня возникли проблемы со сном. Вместо того чтобы их решать, врачи начали давать тяжелый препарат, от которого я иногда теряла сознание. Утром я могла выйти покурить (подросткам выдавали сигареты каждые 2 часа на общих условиях), упасть и на пару минут отключиться. Медсестры никак на это не реагировали.
В нашем отделении лежала пожилая женщина Наталья. Она часто просила у медсестер разрешения позвонить матери по стационарному телефону. Персоналу это надоело. Однажды после полдника Наталья подошла к медсестре с просьбой, та развернула женщину и толкнула в копчик. Пациентка упала на колени. Я подбежала, начала выяснять, что происходит, но медработники закрылись в своей комнате.
Насилие совершали не только санитарки и медсестры, но и некоторые пациенты. Со мной лечение проходила женщина, которая была дочерью заведующего одной из саратовских больниц. Ольга постоянно проявляла агрессию: кричала на других больных, пинала их, кидала тяжелые вещи. На все ее проступки персонал абсолютно никак не реагировал.
Спустя две недели, когда я выходила из больницы, я радовалась, потому что прощалась с этим кошмаром. Внезапно подошла санитарка и сказала: «Ну и почему ты улыбаешься? Ты сюда еще вернешься, не переживай».
К сожалению, я действительно вернулась в 19 лет. Во второй раз меня лечили от депрессии и опять же от суицидальных мыслей. Психиатр сказала, что я несу угрозу для своей жизни, и предложила вернуться в ту же больницу. Мне было безумно страшно, но врач убедила, что знает специалиста в психиатрическом корпусе, который действительно поможет добиться устойчивой ремиссии и избавиться от мыслей о суициде.
Когда я легла в больницу, пришла на прием к лечащему врачу и рассказала ей о своем психическом состоянии, в ответ услышала: «Почему у тебя депрессия? У тебя же есть жилье, молодой человек». Я впала в ступор, потому что, на мой взгляд, такие слова говорят о непрофессионализме.
Психотерапию со мной проводил мужчина. На сеансах мы обсуждали, почему я боюсь людей противоположного пола. Во время разговора я сказала, что мне страшно быть изнасилованной. В ответ я услышала: «Если не провоцировать мужчин, то все будет хорошо». Затем он стал мне доказывать, что женщина может быть сама виновата в изнасиловании, и утверждать, что «нет» у девушки не всегда значит «нет».
Терапия и прописанные таблетки мне не помогали. В какой‑то момент у меня повысилось давление и начались проблемы с менструацией от антидепрессантов. Я сказала лечащему врачу, что мой организм плохо реагирует на препараты. В ответ женщина лишь закатила глаза, но ничего не сделала.
Спустя месяц я вышла из больницы. Мне не стало лучше, мысли о суициде никуда не исчезли. С психиатром, которая предложила мне туда лечь, я договаривалась созвониться после окончания курса лечения и продолжить терапию. Когда я набрала номер, оказалось, что и я, и моя мама у нее в черном списке.
Что делать, если медперсонал в психбольницах превышает полномочия?
Психиатр, научный журналист, член экспертного совета фонда «Альцрус»
Безусловно, если у пациента выбиты зубы, а в истории болезни указано, что он был связан, то заметно очевидное несоответствие. Однако дела о насилии в психиатрических больницах сложно расследовать. Медработники всегда могут сказать, что пациенты подрались между собой. Сложно доказать обратное: камер, как правило, в психиатрических больницах нет. А в условиях пандемии доступ в отделение закрыт.
На мой взгляд, чтобы снизить уровень насилия в психиатрических больницах, нужно нормализовать общественный контроль. В таком случае у НКО появится возможность зайти в довольно закрытые учреждения и на легальных основаниях рассказать о том, что там происходит. Также необходимо разработать детальный регламент применения мер временного стеснения. В настоящий момент его нет.