лиля брик биография книга читать
Лиля брик биография книга читать
Лилю Брик и Владимира Маяковского я впервые увидел давно, в конце двадцатых. Наша семья жила рядом на даче в подмосковном Пушкине, и мы сидели у них на террасе; взросые много смеялись.
Мне понравилось в гостях и понравилась эта невысокая женщина, веселая и ласковая ко мне. Смутно помню, что меня поразили ее волосы необычного цвета, которого я раньше не видел. Я рос среди черноголовых кавказцев, московские же ребята во дворе были белокурые, а волосы Лили были непонятного цвета и даже, как мне казалось, сверкали золотом.
По дороге домой я спросил, что же это такое?
Она рыжая, это необычный цвет, и он встречается редко. И сама она редкая, необычная, — добавила мама.
В этом я убедился, общаясь с ней в течение полувека — сначала мальчиком, потом уже взрослым, чтобы не сказать пожилым человеком — ведь я родился в 1924 году. А в 1978-м, когда я волею судьбы стал душеприказчиком Лили Юрьевны, жизнь этой женщины продлилась в моем сознании ее дневниками, эпистолярией, воспоминаниями, а также мемуарами о Маяковском и о ней с клеветой и глупостями, с напечатанной ложью и тайными доносами. И в то же время ее архив, перекрывая выдумки, открыл мне восторженные страницы о ней выдающихся людей XX века — и прозу, и поэзию.
Большая часть ее жизни прошла на моих глазах. Я имею мозможность пользоваться ее архивом — вот я и расскажу о ней тем, кто интересуется ею и ее «романом с Маяковским», опишу многое из того, чему был свидетелем.
Всецело разделяя точку зрения Анны Ахматовой, я тоже не верю воспоминаниям, написанным последовательно, год ia годом. Ведь память, словно прожектор, высвечивает события с перелетом на десяток лет вперед или, наоборот, рисуя ретроспекцию. Поэтому нет ничего удивительного, что после 1926 года герои попадают в 72-й, а возвращаются в 38-й.
И если вам захочется прочесть эту книгу, то вы найдете щесь и личные мои воспоминания, и архивные документы, и рассказы людей, знавших ее роман с великим поэтом, который, посвятив ей свое творчество, назвал ее «автором стихов моих», а в жизни звал Личиком, Лучиком, Лилятиком, Ки- сой и просто Лиличкой. Она тоже не скупилась на ласковые имена Владимиру Владимировичу, которые можно прочесть и ее письмах и записках ему.
Часть I Любовная лодка Маяковского
Две сестры и два мальчика
Однажды мы смотрели по телевидению фильм, где какая-то компания ехала на извозчике. На мое замечание Лиля Юрьевна воскликнула:
Боже, ты никогда не видел живого извозчика? Л для меня они кажутся знакомее такси с их шашечками. И в гимназию нас возили на конке. Трамваи только- только стали появляться, а асфальт был еще в диковинку, всюду были булыжные мостовые или торцовые. Да и шум улицы был совсем иной, но не только от этого, а и от криков разносчиков и лоточников, воплей старьевщиков, я уж не говорю о беспрерывном звоне колоколов, под который прошло мое детство. Я это хорошо помню, гак же как и праздники Рождества, пасхальные каникулы, и споры о Художественном Общедоступном, в которых мы услышали фамилию Станиславского. По праздникам нас с сестрой водили в синематограф, где наши сердца замирали от восторга, хотя всегда впередисидящая дама как на зло была в огромной шляпе, закрывая пол- экрана… И я помню, как мы очень боялись турок с кривыми саблями, что облепили памятник героям Плевны у Ильинских ворот, неподалеку от нашего дома…
Так как-то незаметно зашел у нас разговор о детстве с Лилей Юрьевной, которая родилась в 1891 году в центре Москвы, именно неподалеку от турок с кривыми саблями.
Отец ее Урий (Юрий) Каган был присяжным поверенным, работал юрисконсультом в австрийском посольстве, а также занимался «еврейским вопросом» — проблемами, связанными с правом жительства евреев в Москве. Девочка запомнила эксцентрично одетых австрийских актрис, которые приходили по разным делам к отцу. Мать, Елена Юльевна, была родом из Риги, окончила Московскую консерваторию по классу рояля. Отец увлекался Гёте и назвал дочь в честь возлюбленной великого немецкого поэта Лили Шенеман. А пять лет спустя родилась сестра Эльза. Дети получили блестящее воспитание, родители дали им хорошее образование, и с детства сестры говорили по-французски, по-немецки, играли на рояле. Обе были очаровательны.
«Как-то ранней весной я шла с дочерьми по Тверскому бульвару, — вспоминала Елена Юльевна. — А нам навстречу ехал господин в роскошной шубе. Он остановил извозчика и воскликнул: «Боже, какие прелестные создания! Я бы хотел видеть вас вместе с ними на моем спектакле. Приходите завтра к Большому театру и скажите, что вас пригласил Шаляпин». Мы воспользовались приглашением, и для нас были оставлены места в ложе. Вот такая была удивительная встреча».
Лиля Брик. Жизнь
Василий Катанян ЛИЛЯ БРИК. ЖИЗНЬ Вступление
Лилю Брик и Владимира Маяковского я впервые увидел давно, в конце двадцатых. Наша семья жила рядом на даче в подмосковном Пушкине, и мы сидели у них на террасе; взрослые много смеялись.
Мне понравилось в гостях и понравилась эта невысокая женщина, веселая и ласковая ко мне. Смутно помню, что меня поразили ее волосы необычного цвета, которого я раньше не видел. Я рос среди черноголовых кавказцев, московские же ребята во дворе были белокурые, а волосы Лили были непонятного цвета и даже, как мне казалось, сверкали золотом.
По дороге домой я спросил, что же это такое?
Она рыжая, это необычный цвет, и он встречается редко. И сама она редкая, необычная, — добавила мама.
В этом я убедился, общаясь с ней в течение полувека — сначала мальчиком, потом уже взрослым, чтобы не сказать пожилым человеком — ведь я родился в 1924 году. А в 1978-м, когда я волею судьбы стал душеприказчиком Лили Юрьевны, жизнь этой женщины продлилась в моем сознании ее дневниками, эпистолярией, воспоминаниями, а также мемуарами о Маяковском и о ней с клеветой и глупостями, с напечатанной ложью и тайными доносами. И в то же время ее архив, перекрывая выдумки, открыл мне восторженные страницы о ней выдающихся людей XX века — и прозу, и поэзию.
Большая часть ее жизни прошла на моих глазах. Я имею возможность пользоваться ее архивом — вот я и расскажу о ней тем, кто интересуется ею и ее «романом с Маяковским», опишу многое из того, чему был свидетелем.
Всецело разделяя точку зрения Анны Ахматовой, я тоже не верю воспоминаниям, написанным последовательно, год ia годом. Ведь память, словно прожектор, высвечивает события с перелетом на десяток лет вперед или, наоборот, рисуя ретроспекцию. Поэтому нет ничего удивительного, что после 1926 года герои попадают в 72-й, а возвращаются в 38-й.
И если вам захочется прочесть эту книгу, то вы найдете здесь и личные мои воспоминания, и архивные документы, и рассказы людей, знавших ее роман с великим поэтом, который, посвятив ей свое творчество, назвал ее «автором стихов моих», а в жизни звал Личиком, Лучиком, Лилятиком, Кисой и просто Лиличкой. Она тоже не скупилась на ласковые имена Владимиру Владимировичу, которые можно прочесть и ее письмах и записках ему.
Часть I Любовная лодка Маяковского Две сестры и два мальчика
Однажды мы смотрели по телевидению фильм, где какая-то компания ехала на извозчике. На мое замечание Лиля Юрьевна воскликнула:
Боже, ты никогда не видел живого извозчика? Для меня они кажутся знакомее такси с их шашечками. И в гимназию нас возили на конке. Трамваи только — только стали появляться, а асфальт был еще в диковинку, всюду были булыжные мостовые или торцовые. Да и шум улицы был совсем иной, но не только от этого, а и от криков разносчиков и лоточников, воплей старьевщиков, я уж не говорю о беспрерывном звоне колоколов, под который прошло мое детство. Я это хорошо помню, гак же как и праздники Рождества, пасхальные каникулы, и споры о Художественном Общедоступном, в которых мы услышали фамилию Станиславского. По праздникам нас с сестрой водили в синематограф, где наши сердца замирали от восторга, хотя всегда впередисидящая дама как на зло была в огромной шляпе, закрывая пол — экрана… И я помню, как мы очень боялись турок с кривыми саблями, что облепили памятник героям Плевны у Ильинских ворот, неподалеку от нашего дома…
Так как-то незаметно зашел у нас разговор о детстве с Лилей Юрьевной, которая родилась в 1891 году в центре Москвы, именно неподалеку от турок с кривыми саблями.
Отец ее Урий (Юрий) Каган был присяжным поверенным, работал юрисконсультом в австрийском посольстве, а также занимался «еврейским вопросом» — проблемами, связанными с правом жительства евреев в Москве. Девочка запомнила эксцентрично одетых австрийских актрис, которые приходили по разным делам к отцу. Мать, Елена Юльевна, была родом из Риги, окончила Московскую консерваторию по классу рояля. Отец увлекался Гёте и назвал дочь в честь возлюбленной великого немецкого поэта Лили Шенеман. А пять лет спустя родилась сестра Эльза. Дети получили блестящее воспитание, родители дали им хорошее образование, и с детства сестры говорили по-французски, по-немецки, играли на рояле. Обе были очаровательны.
«Как-то ранней весной я шла с дочерьми по Тверскому бульвару, — вспоминала Елена Юльевна. — А нам навстречу ехал господин в роскошной шубе. Он остановил извозчика и воскликнул: «Боже, какие прелестные создания! Я бы хотел видеть вас вместе с ними на моем спектакле. Приходите завтра к Большому театру и скажите, что вас пригласил Шаляпин». Мы воспользовались приглашением, и для нас были оставлены места в ложе. Вот такая была удивительная встреча».
Девочки обращали на себя внимание. У Лили были огромные глаза и ярко-рыжие волосы. Она была с норовом, самостоятельная, родители ее обожали. В гимназии преуспевала, особенно по математике, и сразу же не захотела быть «как все». Схватила ножницы и отрезала себе косы — к ужасу родителей. (А в старости наоборот: в восемьдесят пять лет заплетала косу — к восторгу почитателей.) Наверное, это был еще неосознанный отказ смешаться с толпой, подсознательное неприятие стереотипа. Эльза же была красивая, белокурая, голубоглазая девочка, очень послушная и смирная. Обе учились в гимназии на Покровке. Сестры любили друг друга всю жизнь, но старшая верховодила уже с детства.
Когда девочки были еще маленькие, мама повела Лилю с Эльзой в театр. На сестер большое впечатление произвела волшебница, которая поднимала палочку, говорила «Кракс!» и превращала детей то в кошку, то в елку. Этот трюк особенно понравился восьмилетней Лиле.
Эльза, принеси мне яблоко из столовой.
Лиля брала отвалившуюся завитушку от буфета, поднимала ее, подобно волшебнице, и Эльза понимала, что сейчас прозвучит «Кракс!», что она превратится в котенка, и сломя голову бежала за яблоком.
Эльза, закрой занавеску.
Лиля хватала завитушку, и Эльза бросалась задергивать штору.
Конец этому рабству положила мама. Видя постоянно испуганную Эльзу, она выпытала у нее, в чем дело, и I иле здорово влетело.
В спальне их кроватки стояли рядом, и как только гасили свет, девочки начинали шептаться — играть, сочинять роман или пьесу. Действующие лица были поделены пополам, за одну половину разговаривала Эльза, за другую — Лиля. Действовали княгини, графини, князья и бароны с красивыми фамилиями. Причем красивыми им казались Соколовы, Орловы, Синицыны — от слов «сокол», «орел» и т. п. Ситуация никогда не повторялась, герои учились, болели, женились, все поголовно занимались искусством. Разнообразных искусств не хватало на всех, и одной княгине пришлось изумительно вышивать прямо с натуры. Девочки ссорились из-за того, что Лиля забирала себе самые эффектные фамилии и самое красивое искусство. Звучала игра так: «Тогда княгиня Оболенская надела платье из бледно-абрикосового муара, все вышитое с натуры осенними листьями, на голову она приколола венок из чайных роз и пошла на концерт, на котором должна была петь певица Тамара Валентиновна Орлова. А теперь ты говори, что было дальше».
Так они шептались несколько лет. Но однажды Лиля сказала Эльзе, что больше никогда не будет играть — в этот день она влюбилась. Детство кончилось, и Соколовы, Орловы и Синицыны остались лишь не страницах Лилиного дневника — вместе со своими вышивками «прямо с натуры».
Примерно в то время как Лиля начала учиться в гимназии, на далеком Кавказе крупный глазастый мальчик со своим отцом объезжал горные леса, преодолевая туманные перевалы. И отца, и сына звали одинаково — Владимирами, а фамилия их была Маяковские. Мальчик родился в 1893 году в селе Багдади, в семье лесничего, высокого, широкоплечего, черноволосого человека. Лицом сын был похож на мать — кареглазый, с каштановыми волосами, а сложением, манерами — на отца. У Володи были еще две старшие сестры — Люда и Оля. Жизнь семьи протекала в трудовой, полной забот обстановке.
И пока Лиля и Эльза играли гаммы на рояле (старшая с отвращением), Володя, набив фруктами карманы, валялся на берегу горной речушки и зачитывался Жюлем Верном и «Дон Кихотом» — грамоте его обучили «всяко — юродные сестры». Чтобы мальчик мог поступить в гимназию, семья переехала в Кутаис. Володя увлекался рисованием, и единственный в городе живописец, видя его способности, занимался с ним бесплатно. Родные были уверены, что мальчик станет художником.
Но в 1906 году относительное благополучие семьи кончилось — умер отец. Он укололся иглой, подшивая бумаги, и скончался от заражения крови. С того дня и до конца жизни у сына развилась маниакальная страсть к чистоте. Нося в кармане пиджака портативную мыльницу, он при всяком удобном случае будет мыть руки, поливать их одеколоном и всюду тщательно протирать посуду, опасаясь инфекции.
Лиля Брик. Жизнь и судьба
Загадка этой хрупкой женщины, до последних дней своей жизни сводившей с ума мужчин, миновавшей рифы Кремля и Лубянки и устоявшей перед всеми ветрами жестокого XX века, так н осталась неразгаданной. Ее называли современной мадам Рекамье, считали разрушительницей моральных устоев, обвинили в гибели Маяковского. Один боготворили ее, другие презирали и ненавидели. К 85-летнему юбилею Ив Сен-Лоран создал для нее специальное платье, а молодой французский романист признался в любви.
Об одной из самых магических женщин уходящего века рассказывает эта книга.
ВМЕСТО ВСТУПЛЕНИЯ 1
«ТАК НАЧИНАЮТ ЖИТЬ СТИХОМ. » 2
В ЛЮБВИ ОБИДЫ НЕТ 11
ЗАРУБКИ НА СЕРДЦЕ 21
«ТЫ В ПЕРВЫЙ РАЗ МЕНЯ ПРЕДАЛ» 30
ЖЕНА ПОЛКОВОДЦА 40
«ПОД КОЛПАКОМ» ЛУБЯНКИ 47
ПРОЦЕСС ОТЛУЧЕНИЯ 57
В ПАУТИНЕ ИНТРИГ 61
Ваксберг Л. И.
Лиля Брик.Жизнь и судьба
С нежной благодарностью моим друзьям, Василию Катаняну и Бенгту Янгфельдту, чей многолетний труд послужил основой для этой книги и чья преданность Лиле Юрьевне Брик вдохновляла меня, когда я ее писал.
ВМЕСТО ВСТУПЛЕНИЯ
У Андрея, я вижу, другие планы. Но может ли он устоять перед молящим взглядом болгарского друга? Завтра его последний вечер в Москве. И другого шанса встретиться с НЕЙ больше не будет.
Наш друг, конечно, не министр, и никакого раута не предвидится, и вообще Любомир с радостью просидел бы здесь до утра. Но не мог же он перечить тому, кто привел его в этот дом.
Андрей безжалостен и неумолим: «Мы тоже приглашены».
Лиля брик биография книга читать
Алиса Ганиева
ЛИЛЯ БРИК: Её Лиличество на фоне Люциферова века
Автор и издательство благодарят за помощь в работе над книгой Бенгта Янгфельдта, Вениамина Смехова, Александра Лаврентьева, Валерия Плотникова.
Предисловие
Признаюсь, выбирая название для книги, трудно было удержаться от шалостей, ведь ее героиня слыла женщиной озорной и дерзкой. Будучи светской дамой, она тем не менее могла отмочить при гостях ядреный анекдот, засмущать пряным словечком. Актер Вениамин Смехов вспоминает рассказ Лили Брик про председателя Союза советских писателей Константина Федина. Кто-то упорно писал на тропинке под окнами его переделкинской дачи неприличное слово из трех букв, а когда Федин приказал залить тропинку асфальтом, то прямо на свежем асфальте хулиганы вывели другое нецензурное слово — уже из пяти букв. Пересказывая молодому Смехову этот случай, Лиля Юрьевна специально для него уточнила, что за слово имелось в виду: дескать, начинается на «пэ» и кончается на «зда».
Так вот, впав в игриво-шкодливое настроение, я набросала своему милому издателю варианты названия, в том числе и чудовищно пошлые, вроде «Лиля Брик в койку прыг». Надо сказать, и он не отставал. Редакторское чутье неизменно приводило его к лукаво-бесшабашному кирсановскому «лифчику-счастливчику». Лиля Брик заражала нас свободой.
Но отчего же от интимного дамского гардероба меня вдруг метнуло к зловещему Люциферову веку?
На латыни слово-омоним «Lucifer» означает «светоносный». Во-первых, так в древности называли последнюю «утреннюю звезду», гаснущую на небе с восходом солнца, — планету Венеру. Если искусница влюблять в себя Лиля Брик и служила какому-то божеству, то только ей. Во-вторых, в христианстве Люцифер — падший ангел, царь ада, покровитель ведьм и чертей. А Лиля отражается в зеркалах современников и потомков именно так — либо ведьмой, либо ангелом. Причем для кого-то, как для Михаила Пришвина или Андрея Вознесенского, ее ведьмаческая сущность притягательна. Брик-ведьма — манкая, опасная, загадочная, пугающая, необыкновенная. Другие видят в ней не столько колдовскую сущность, сколько воплощение обыкновенного, бытового зла — пожирательницу мужчин, разбивательницу семей и прислужницу лубянских приспешников дьявола. Но есть и другая крайность — восхищение Лилей Брик, категоричное, безапелляционное, отвергающее любую грязь, любую тень, любые неприятные факты, создающее ангелический образ музы Маяковского, спасительницы его наследия, мудрой, умной, чуткой, смелой покровительницы талантов и гениев.
К яростным защитникам Лили Юрьевны относятся и ее пасынок Василий Катанян, и тот же Смехов, друживший с уже пожилой музой на протяжении семи ее последних лет. Незадолго до выхода этой книги я говорила с Вениамином Борисовичем по телефону, и он с некоторой тревогой предостерег меня от впадения в желтизну. Дескать, многие не удержались и плюхнулись в лужу досужих сплетен — любят порассуждать о жизни Лили втроем и о ее связях с ОГПУ; но на деле Осип Брик в ЧК помогал беспризорным детям, а Лиля и вовсе ни при чем, и про делишки своих друзей-чекистов они понятия не имели.
Вполне возможно, насчет чекистов Вениамин Борисович и прав (мы еще поговорим об этом), да и презрение культурного человека к сплетням вокруг постельной жизни любимой женщины великого поэта тоже объяснимо. Вернее, было бы объяснимо, если бы речь не шла о Лиле. Ведь сам же Смехов привел мне слова маяковеда Зиновия Паперного, что Лиля Брик — это женщина, которая всю себя посвятила своей личной жизни. Так что говорить о Лиле и не вспоминать ее любовников — всё равно что говорить об Эйфеле и не вспомнить о его башне. Так что в Лилин будуар неизбежно залезают все ее биографы: не только развязные щелкоперы из желтой прессы, но и авторы серьезные, даже ученые: и замечательный шведский славист Бенгт Янгфельдт, без работ которого эта книга просто не состоялась бы, и ее преданный пасынок Василий Катанян, и дотошный литератор и литературовед Анатолий Валюженич, и обруганный многими за ошибки и сальности прозаик и публицист Аркадий Ваксберг. В этом тесном будуаре уместилась и я.
Но вернемся к Люциферову веку. Лиля Брик прожила долгую жизнь. Она родилась на излете столетия, о котором Александр Блок в поэме «Возмездие» писал:
Загадка этой хрупкой женщины, до последних дней своей жизни сводившей с ума мужчин, миновавшей рифы Кремля и Лубянки и устоявшей перед всеми ветрами жестокого XX века, так н осталась неразгаданной. Ее называли современной мадам Рекамье, считали разрушительницей моральных устоев, обвинили в гибели Маяковского. Один боготворили ее, другие презирали и ненавидели. К 85-летнему юбилею Ив Сен-Лоран создал для нее специальное платье, а молодой французский романист признался в любви.
Об одной из самых магических женщин уходящего века рассказывает эта книга.
Лиля Брик.Жизнь и судьба
С нежной благодарностью моим друзьям, Василию Катаняну и Бенгту Янгфельдту, чей многолетний труд послужил основой для этой книги и чья преданность Лиле Юрьевне Брик вдохновляла меня, когда я ее писал.
Зима 1976 года. Лютый рождественский мороз. В Москве гостит болгарский поэт— из поросли шестидесятников — Любомир Левчев. Мой друг. И — что гораздо важнее — Друг Евгения Евтушенко и Андрея Вознесенского. Увы, Евтушенко в очередном заграничном вояже. Зато Вознесенский в Москве и — надо же, такая удача! — как раз завтра, 23 декабря, дает в Доме актера свой поэтический вечер. Конечно, он ждет нас. Конечно, оставит два кресла в первом ряду, хотя зал, в этом нет никакого сомнения, будет забит до отказа.
Так и есть: зал полон. Но два кресла оставлены. И рядом еще два, пока что пустые, — для каких-то важных особ. На страже стоят сразу две билетерши, отгоняя тех, кому мест не досталось. В зале хлопают: пора начинать. Но уже очевидно: пока почетные гости места не займут, Андрей на сцену не выйдет. «Кто-нибудь из ЦК, — убежден Любомир, примеряя наши реалии на болгарский аршин. — Или министр». «Такие сюда не ходят», — спешу я его успокоить. Любомир непреклонен: «Других не стали бы столько ждать. И не стерегли бы места». Спор бесполезен — надо дождаться.
И вот—движение в зале: «Идут!» Миниатюрную старушку, согнувшуюся под тяжестью похожего на шаль огромного шарфа, поддерживает за локоть не сдавшийся возрасту спутник в старомодных очках, а дорогу к первому ряду им пробивает директор Дома— сам Александр Моисеевич Эскин. Кто-то из публики привстает, чтобы лучше увидеть. Но, увы, гостей, похоже, не знают в лицо, Они не из тех, что мелькают на телеэкранах. Они — совсем из другой эпохи. Живые реликты. «Это тебе не ЦК», — победно говорю я Любомиру. Он не возражает. Он уже понял. Он-то — узнал.
Вечер окончен. Нас ведут в директорский кабинет. Шампанское, фрукты, конфеты. На правах хозяина Андрей угощает. Но почетная гостья делает только один глоток. В ее огромных темных глазах неувядающей красоты — печаль и усталость. «Мы только что из Парижа. И прямо сюда. Столько хочется рассказать. Завтра сочельник. Приходите — все вместе. Берите друзей. Больше мы никого не зовем».
У Андрея, я вижу, другие планы. Но может ли он устоять перед молящим взглядом болгарского друга? Завтра его последний вечер в Москве. И другого шанса встретиться с НЕЙ больше не будет.
24 декабря Лютый мороз. Ледяной ветер. В восемь сбор у гостиницы «Будапешт», где живет Любомир. За ним увязался оказавшийся тоже в Москве болгарский литкритик— уж он-то ни за что не упустит подвернувшийся случай: ему все равно, с кем и к кому, лишь бы была знаменитость. У всех в руках хризантемы — лиловые, красные, желтые: других цветов в морозной Москве не нашлось.
Кутузовский проспект— возле гостиницы «Украина». На шестом этаже нас уже ждут. Из прихожей виден накрытый стол, посреди возвышается гигантская редька — такие растут только в Узбекистане.
Лиля Юрьевна отдохнула и теперь благоухает французскими духами. Ухоженное лицо, где морщишь выглядят как искусная графика, кажется творением великого мастера. Ее рыжие волосы, тронутые не скрываемой уже сединой, изумительно сочетаются с темно-карими глазами, серебряной брошью с большим самоцветом посредине, цепочками разноцветных бус и благородно-черным тоном модного платья, для нее сочиненного, ей одной посвященного. В кокетливые сапожки засунуты ноги немыслимой тонкости. Спички — не ноги. Я постыдно ловлю себя на мысли: как им выдержать невесомость даже хрупкого тела? И еще на другой: в каком странном контрасте находится эта хрупкость с сильным и звонким голосом, с богатством его красок — у нее, неотвратимо идущей к девяноста годам.
Двери в комнаты распахнуты настежь. Оттуда, со стен, смотрит на нас молодая Лиля, такая, какой увидели ее Александр Тышлер и Давид Штеренберг. Там же, на стенах, Пикассо и Шагал. Альтман. Якулов. Сарьян. Божественный Пиросмани. Сергей Параджанов. Истинные шедевры — расписные подносы, которые она собирала и с которыми не расставалась даже не в самые лучшие дни.
«За стол! За стол! Адски хочу есть. Ни за кем не буду ухаживать— каждый берет сам». А уж брать-то есть что. В Москве тех лет, с пустыми полками магазинов, — просто богатство. Икра, крабы, угри, миноги, заливной судак — память о детстве, копченый язык, колбасы всевозможных сортов. Французский сыр. Марроканские мандарины. «Не стесняйтесь— берите побольше: все из «Березки», я победила».
Впрочем, победа, пожалуй, одержана вовсе не ею. Арагон прислал деньга, но в валютных магазинах продавали только вышедшую из моды одежду и устаревшую бытовую технику. Продуктов, даже и за валюту, едва хватало на иностранцев. Исключение из правил мог допустить только министр внешней торговли. Лиля ему написала — ответа не было полгода. Наконец, позвонил глава Госбанка Алхимов: «Вопрос утрясался. Рад сообщить: вам все-таки разрешили». «Утрясали» на самом верху, не иначе как с Сусловым. Ей-то бы он отказал, но не рискнул дразнить Арагона из-за каких-то миног. Поиздевавшись полгода, решил уступить. «Зато теперь у нас камамбер. И колбаса похожа на колбасу, а не на бумагу из туалета. »
Бокал шампанского — это все, что она может себе позволить. И пилюли из банок, что стоят рядом с ее тарелкой. Лиля Юрьевна глотает их каждые десять минут. Разговор не клеится. Любомир робеет, хотя она ласково зовет его «Люба». Так называемый критик и вовсе помалкивает. Это общество не по нему, хотя он своего добился: попал в дом к знаменитости. Безучастно жует Лилин муж — Василий Абгарович Катанян. Оживляется, когда в моих неумелых руках от ножа остаются вдруг две половинки: «Не обращайте внимания, ему пора на покой. Металл устает так же, как люди».