литература древней руси примеры
Древнерусская литература: десять жемчужин
Ко Дню славянской письменности и культуры сотрудники Государственного института русского языка напоминают нам о памятниках допетровской письменности
Текст: Сергей Травников (профессор кафедры мировой литературы Государственного института русского языка им. А.С. Пушкина), Елена Июльская (доцент кафедры мировой литературы Государственного института русского языка им. А.С. Пушкина)
Фото: «Постави Ярослав Илариона митрополитом русина в Святей Софии, собрав епископы». Миниатюра из Радзивиловской летописи. Конец XV в./media.elitsy.ru
Впрочем, надо признать, что такое отношение начало формироваться не в XX веке. Пушкин в статье «О ничтожестве литературы русской» (1834) с горечью признавал: «Европа наводнена была неимоверным множеством поэм, легенд, сатир, романсов, мистерий и проч., но старинные наши архивы и вивлиофики, кроме летописей, не представляют почти никакой пищи любопытству изыскателей. «Слово о полку Игореве» возвышается уединенным памятником в пустыне нашей древней словесности». В XXI в. молодое поколение русских людей должно знать, насколько велико и самобытно литературное наследие Древней Руси, ибо без уважения к духовному опыту предков невозможно «самостоянье человека», величие народа и его нравственное здоровье.
Вспомним же несколько шедевров.
«Слово о Законе и Благодати»
В «Слове о Законе и Благодати» Иларион отстаивал мысль о равноправии всех христианских народов, прославлял героическое прошлое Руси и первые успехи в деле христианизации страны.
«Повесть временных лет»
Самый древний из дошедших до нас памятников русского летописания. Она была составлена Нестором в Киево-Печерском монастыре около 1113 г. на основе более ранних летописей. Этот древний памятник рассказывает о возникновении древнерусского государства, о положении русичей в семье славянских, европейских и иных народов, о битвах с иноземными захватчиками, посягавшими на землю «отчичь и дедичь», о междоусобных войнах князей, ослаблявших страну, о первых успехах в развитии христианской культуры. Летописцы изображали Русь как могущественное и независимое государство, не раз вступавшее в единоборство и побеждавшее Византийскую империю, Волжскую Булгарию, Хазарский каганат. Они гордились мудростью русских правителей (Ольги, Владимира, Ярослава), прославляли первых национальных святых (князей-мучеников Бориса и Глеба, основателей Киево-Печерского монастыря Антония и Феодосия), формировали у современников и потомков чувство исторической памяти и патриотизм.
«Поучение» Владимира Мономаха
Сочинение Владимира Мономаха, дошедшее до нас в составе Лаврентьевской летописи, обращает на себя внимание необычным для древнерусского книжника XII века выражением авторской позиции. С одной стороны, это объясняется тем, что первоначально произведение предназначалось для личного пользования (для современных писателю и следующих поколений князей). Отсюда более свободная форма изложения, дающая автору возможность высказаться. С другой стороны, иная эстетическая направленность сознания писателя, попытка понять прошедший жизненный путь, связать религиозное и житейское определили желание человека разобраться в собственном внутреннем мире.
Главная политическая идея «Поучения» — морально обосновать новую политику, которая должна привести к прекращению усобиц и сохранить феодальную государственную иерархию. Исходя из личного опыта и собственных убеждений, князь пытается выразить общественно-полезный идеал человеческого бытия.
Один из самых образованных и талантливых людей своей эпохи, Владимир Мономах создал «Поучение» как духовное завещание детям и тем, кто заботится о спасении души и кому не безразлична судьба родной страны. Глубина философской мысли отличает размышление князя о красоте и многообразии мира, где человек, вершина творения Бога, призван быть работником. Житейской мудростью пронизаны советы, которые Мономах дает тем, кто выбирает жену, обустраивает дом, воспитывает детей, управляет государством.
«Слово о полку Игореве»
Поэтический шедевр словесного искусства Средневековья был создан, как полагает большинство исследователей, в 1185—1187 годах. Поводом для написания произведения послужил неудачный поход новгород-северского князя Игоря Святославича на половцев в 1185 г., когда его дружина была разгромлена, сам он попал в плен, опустошительным набегам кочевников подверглись Переяславское и Черниговское княжества. Автор «Слова», рассказывая о походе князя Игоря, сумел дать философское осмысление истории Руси, поставить вечные проблемы долга и чести, личной славы и любви к родной земле, поднять важные социально-политические вопросы, среди которых самым актуальным был вопрос о княжеских междоусобицах, являвшихся общерусским бедствием, ослаблявших страну в период ее противостояния кочевой Степи.
Неизвестный творец произведения мастерски объединил в нем два художественных начала: книжное, тяготевшее к жанрам воинской повести и ораторского слова, и фольклорное, опиравшееся на традиции героического эпоса, дружинной поэзии, плача. Глубина авторской мысли, жанрово-стилевое многообразие «Слова», органический сплав эпических и лирических форм, оригинальность поэтических приемов и образов делают памятник вершинным явлением литературы Древней Руси.
«Слово о погибели Русской земли»
«Житие Александра Невского»
Это произведение не укладывается в канонические рамки княжеского жития и представляет собой первый тип агиобиографии князя-воина, т.к. подвиг защиты родины приравнивается в нем к подвигу утверждения веры. Писатель рассматривает деятельность своего героя в широком историческом контексте, ставит его в один ряд с великими римскими императорами Веспасианом, Цезарем, Константином I, с прославленными русскими князьями Ярославом Мудрым и Всеволодом Большое Гнездо.
«Задонщина»
Поэтический отклик на события 1380 г., когда объединенные русские дружины под руководством московского князя Дмитрия Ивановича одержали победу над войсками ордынского хана Мамая. Произведение было создано вскоре после Куликовской битвы, в 80-е годы XIV в., при жизни Дмитрия Донского (ум. 1389).
Создавая «Задонщину», древнерусский писатель опирался на традицию «Слова о полку Игореве», широко используя сюжетно-композиционные построения, образы, мотивы, стилистические формулы этого литературного памятника XII в. Он сопоставлял события трагического похода князя Игоря на половцев и победу войск Дмитрия Донского над монголо-татарами, после которой «по Русской земли простреся веселье и буйство».
«Житие Сергия Радонежского»
Памятник русской агиографии, созданный учеником святого Епифанием Премудрым в 1417—1418 гг. Более двадцати лет Епифаний собирал рассказы троицких старцев, воспоминания очевидцев, документальные свидетельства о Сергии Радонежском, записывая их в «свитки», чтобы сохранить память об учителе, образ которого воплотил лучшие черты русского характера и новый идеал святости, сформировавшийся в годы национального подъема после победы на поле Куликовом. Автор «Жития» прославляет Сергия Радонежского как аскета и чудотворца, основателя Троицкого монастыря, воспитателя целой плеяды русских игуменов, духовного лидера страны, благословившего Дмитрия Донского на «Мамаево побоище» и поддержавшего великого князя в деле собирания русских земель вокруг Москвы.
Прекрасно образованный человек, побывавший в Константинополе и овладевший греческим языком, Епифаний насытил житийный текст цитатами и реминисценциями из библейских книг, сочинений отцов церкви, византийских агиографов. Автор «Жития Сергия Радонежского» использовал популярный в конце XIV—XV в. стиль «плетения словес», который характеризуется обилием риторических фигур, ярких эпитетов и сравнений, конструкций с однородными членами. Усложнение стиля было связано с попыткой писателя передать богатство духовной жизни человека, текучесть его чувств и мыслей.
«Повесть о Петре и Февронии Муромских»
Житие муромских святых Петра и Февронии было создано в 40-х годах XVI в. писателем-публицистом, известным нам как Ермолай-Еразм. Появление произведения связано с канонизацией святых на соборах 1547 и 1549 гг., проводимой митрополитом Макарием с целью упрочения авторитета русской церкви в христианском мире.
«Повесть о Петре и Февронии» резко отличается от канонических житий, составлявшихся писателями школы митрополита Макария. Это не история жизни святых, а история любви князя и крестьянки, спасшей его от смертельной болезни. Автор восхищается умом и врожденным благородством Февронии, которая выходит победительницей из сложных жизненных ситуаций: когда князь нарушает данное ей слово; когда бояре, не смирившись с худородием княгини, изгоняют ее из Мурома; когда она должна выбирать между обещанием мужу умереть с ним в один день и обетом монахини. Образ Февронии становится одной из знаковых фигур литературы Древней Руси, так как связан с утверждением идей самоценности человеческой личности, бескорыстного и гуманного служения ближнему, всепобеждающей любви и супружеской верности.
«Житие» протопопа Аввакума
Все это тесно переплетается с христианским послушанием и аскетическим самоотречением. Признание духовного братства людей, равенства их по природе означало для Аввакума требование равного справедливого суда. Нравственные нормы, обязательные для всех, распространялись и на царя. А это давало старообрядцам возможность судить государя, отвергать его решения, приводить примеры идеального поведения какого-либо правителя в Священной или русской истории. Мысль о моральной ценности человека очень важна для Аввакума. Он подчеркивает, что совершенство достигается только «праведной» жизнью, которая может поставить любого смертного выше самого государя.
Уникальность памятника еще и в том, что он известен в нескольких авторских редакциях, что позволяет ученым проследить движение текста, изменения в идейно-художественном содержании произведения.
Что такое древнерусская литература
Летописи, религиозные трактаты, жития и «Слово о полку Игореве»
Историю древнерусской словесности XI–XIII столетий часто рассматривают как первую главу в истории современной русской литературы. И действительно, образы из летописей или «Слова о полку Игореве» прочно занимают свое место в фонде отечественной культуры — достаточно вспомнить пушкинскую «Песнь о вещем Олеге» или оперу «Князь Игорь» Бородина. Однако важно понимать, что образы эти происходят из мира, существенно отличавшегося от нашего по своим ценностным установкам. Осознание этой разницы — первый шаг к пониманию всех произведений культуры Древней Руси.
Основное отличие древнерусской словесности от современной художественной литературы состоит в предназначении. Задача художественной литературы — поднимать читателя над обыденным миром. В книгах «интеллектуальных» и «сложных» это делается с помощью неожиданной формы и многопланового содержания; в тех, что «попроще», нас ожидает лихо закрученный сюжет с неочевидной развязкой, а некоторым мастерам удается сочетать и то и другое. Утверждения критиков XIX века, будто искусство непременно должно быть «полезным», сегодня кажутся глубоко устаревшими. И даже об обязательной еще недавно «партийности» литературы вроде бы наконец разрешили забыть.
Совсем другое дело — книжная культура русского Средневековья. Книги и вообще письменность появились на Руси после Крещения, так что их состав и содержание определялись прежде всего потребностями Церкви. А в глазах Церкви искусство ради искусства было делом опасным, ведь такое искусство способно притягивать внимание — а значит, и помогать дьяволу, который обязательно воспользуется случаем отвлечь людей от молитвы и хитрым способом ввергнуть души человеческие в соблазн. Дабы этого не допустить, некоторые популярные формы народных развлечений — например, площадные комедии — были прямо запрещены церковными канонами (при этом именно площадная комедия — одна из тех форм искусства, от которых произошел современный театр). Конечно, реализовать такие суровые запреты было непросто: «трубы, скоморохи, гусли и русалии» продолжали, как признавали древнерусские проповедники, «переманивать» народ от Бога. В то же время упоминания скоморохов в источниках домонгольской поры единичны, а примеры их творчества, восходящие к столь ранним временам, нам и вовсе неизвестны. Та словесность Древней Руси, с которой имеет дело современный читатель, — словесность сугубо религиозная, а ее основная задача — приносить душевную пользу. Браться за перо имеет смысл лишь постольку, поскольку результат твоего творчества поспособствует спасению души.
Такая целевая установка вовсе не исключала изящества слога. Напротив, божественные истины столь сложны и блистательны, что излагать их «простым» языком невозможно, и даже искусного писателя эта задача способна поставить в тупик. Автор «Сказания о [святых князьях] Борисе и Глебе», обращаясь к героям своего сочинения, признается:
«Не знаю, как вас похвалить, и что сказать, не понимаю и не могу придумать. Я бы назвал вас ангелами, которые быстро приходят к скорбящим, но вы во плоти жили на земле среди людей. Я бы именовал вас людьми, но вы превосходите разум человеческий чудесами своими и помощью слабым. Я бы провозгласил вас цесарями или князьями, но ведь вы показали больше смирения, чем самый простой и смиренный из людей, и именно за это допущены на небеса в райские жилища…» Здесь и далее цитаты приводятся в переводе Дмитрия Добровольского.
Иначе говоря, ни одно определение само по себе не способно передать величия жертвы, которую принесли князья-мученики, а значит, надо найти таких определений как можно больше — вдруг, как станут говорить много позже, количество перейдет в качество и на пересечении множества смысловых полей все-таки проявится отдаленно похожее на описываемый объект?
Мысли выражались с помощью сложных многоплановых сравнений. К примеру, обращаясь к своему князю, автор рубежа XII–XIII веков Даниил Заточник последовательно сопоставляет себя с «бледной травой, выросшей между стенами», ягненком, младенцем и «птицей небесной» — общее здесь то, что все они зависят от милости свыше, которой добивается от своего адресата и сам Даниил. Человечество можно было уподобить храму премудрости Божьей, который держится на семи столпах, по одному на каждый из семи Вселенских соборов. Сами книги образно именовались реками, которые поят Вселенную. Важнейшим умением древнерусского книжника был подбор синонимов — чем больше, тем лучше. Например, говоря о Крещении Руси, можно было сказать, что русские люди «приблизились к Богу», «отвергли дьявола», «осудили службу сатане», «оплевали беса», «познали Бога истинного» и т. д. А особенно хорошо, если все найденные обороты удастся соединить в одном предложении. Понятно, что предложение от этого разрастется и читать его станет неудобно. Но и предметы, о которых идет речь, не обязаны быть доступными. «Труднопроходимые книги» — вот как определяется христианская литература в одной из древнейших русских рукописей, «Изборнике» князя Святослава 1073 года.
Закономерно спросить: как стремление говорить сложным языком о сложных материях сочеталось с одним из ключевых постулатов христианской веры — с убеждением в слабости и греховности человека? Как вообще слабый и грешный человек может писать о божественных истинах? Очевидное противоречие снималось за счет того, что сложные обороты и многоплановые образы древнерусской книжности редко когда были оригинальным изобретением местных сочинителей.
К моменту Крещения не было редкостью и знание иностранных языков, особенно греческого. В результате древнерусская словесность могла опираться как минимум на достижения византийской литературы, а та, в свою очередь, соединяла античную риторику с богатой образностью Священного Писания. То есть по большому счету к услугам киевского, новгородского или, скажем, ростовского книжника был весь тысячелетний опыт иудеохристианской цивилизации — требовалось лишь подбирать подходящие к случаю образцы. Если надо было рассказать о благородном князе-воителе (например, об Александре Невском), то использовались приемы, опробованные предшественниками при описании великих воинов древности — Гедеона или Александра Македонского. Если речь заходила о преступнике, то и тут предшествующая литература давала весьма представительный набор образцов, от Каина до императоров-тиранов. При этом многие из авторов «образцовых» сочинений почитались Церковью в качестве святых, что давало некую дополнительную гарантию уместности и точности заимствований — а заодно избавляло тех, кто пользовался находками предшественников, от переживаний по поводу собственной греховности. Понятно, что такой творческий метод ограничивает свободу литературного эксперимента и расходится с тем, как принято писать сейчас. Но для культуры религиозной, пронизанной идеей человеческой греховности, именно строгое следование освященным традицией образцам оказалось наиболее подходящим. Если ты подвержен дьявольским соблазнам, то лучше ничего не изобретать.
Такими были, если угодно, «теоретические основы» древнерусской словесности. Обратимся к наиболее важным произведениям, созданным на Руси в веках.
Первым в этом ряду следует, несомненно, назвать «Слово о законе и благодати», принадлежащее перу Илариона, митрополита Киевского в 1051–1055 годах. Видимо, «Слово» было написано еще до поставления Илариона на кафедру: автор называет в числе живых супругу князя Ярослава Мудрого Ирину-Ингигерду, которая умерла еще в 1050 году. С другой стороны, Иларион упоминает о киевской церкви Благовещения на Золотых воротах, построенной около 1037 года, а значит, и «Слово» было написано после 1037 года. Ничего точнее об обстоятельствах создания данного памятника сказать не удается. Биография Илариона также известна очень плохо. Впрочем, содержание «Слова» красноречиво само по себе.
Произведение состоит из трех частей. Сначала Иларион рассказывает читателю о том, как человечество узнавало о пути спасения и обретения вечной жизни: сначала это происходило через Ветхий Завет, который Иларион называет «Законом», а потом через Новый — «Благодать». При этом автор уделяет особое внимание двуединой богочеловеческой природе Христа, объясняя этот сложный догмат с помощью длинного (почти два десятка элементов!) ряда парных противопоставлений:
«…как человек [Христос] постился 40 дней и взалкал, но как Бог победил искусителя, как человек пришел на свадьбу в Кане Галилейской, но как Бог превратил воду в вино, как человек спал в лодке и как Бог остановил ветер и волны (и они послушали его)…»
Затем сообщается, что Русь, хоть и была страной язычников, теперь тоже приобщилась к благодати христианства. Это дает повод для нового ряда противопоставлений:
«Будучи варварами, мы назвались людьми Божьими, и будучи врагами, назвались сыновьями, и уже не дейски осуждаем, но тиански благословляем, и не думаем, как бы распять [Христа], но Распятому поклоняемся…»
Наконец, Иларион возносит хвалу «великому кагану нашей земли Владимиру» за Крещение Руси. В этой последней части всячески подчеркивается, что Русь — самостоятельное и мощное государство, которое «ведомо и слышимо всем концам земли», а также что Владимир пришел ко Христу сам, не слышав апостольской проповеди и не видев творимых проповедниками чудес. Византия (откуда на Русь прибывали и священники, и церковные мастера, и книги) упоминается лишь однажды. Такой своеобразный патриотизм становится особенно примечательным, если учесть, что именно на время составления «Слова» — 1040-е годы — пришелся очередной военный конфликт Руси и Византии. Да и сам Иларион был поставлен в митрополиты собором епископов, без благословения константинопольского патриарха, которому тогда подчинялась Русская церковь. В итоге ученые часто говорят об антивизантийской направленности «Слова о законе и благодати». Но еще более примечателен исторический кругозор автора: от момента Крещения Руси до составления «Слова» прошло от силы лет шестьдесят, а местные книжники уже могли, как мы видим, строить масштабные схемы всемирной истории, охватывающие времена от Авраама до Ярослава Мудрого включительно. Иначе говоря, хоть Иларион и акцентирует самостоятельность древнерусской культуры, сам текст сочиненного им «Слова» ярко свидетельствует о том, насколько основательно Киевская Русь включилась в мировой культурный контекст.
Еще одним знаменитым книжником XI века был Нестор. Обычно Нестора знают как «летописца» — по эпитету, которым его наградили благодарные продолжатели несколько столетий спустя. Но между древнейшими летописями и сочинениями, подписанными именем Нестора, есть ряд противоречий, поэтому современная наука говорит об участии Нестора в летописном деле с осторожностью. Однако не вызывает сомнений вклад Нестора в древнерусскую агиографию, то есть в написание житий святых.
Первым свершением Нестора на поприще агиографии было написание «Чтения о житии и погублении блаженных страстотерпцев Бориса и Глеба». История князей Бориса и Глеба восходит к событиям 1015 года, когда сыновья крестителя Руси Владимира Святославича, едва дождавшись смерти отца, устроили кровавую борьбу за власть. Как именно развивалась эта междоусобица — вопрос сложный. Однако сравнительно рано сформировалось представление о том, что двое из наследников — Борис Ростовский и Глеб Муромский — в схватке не участвовали и даже не стали сопротивляться подосланным к ним убийцам, лишь бы не «поднимать руку на брата». А в 1072 году почитание двух князей было дополнительно закреплено благодаря чудесному обретению их благоуханных мощей. Судя по всему, примерно в это же время появился и древнейший вариант сказания о гибели Бориса и Глеба, примечательный пространной и картинной сценой убийства князя Бориса: движимые яростью убийцы направляют на Бориса копья, но тут действие неожиданно замирает, и обреченный князь произносит длинную и патетическую молитву. Очевидно, что на самом деле все было не так, но предсмертные рассуждения Бориса о смерти как избавлении от соблазнов этого света производят на читателя неизгладимое впечатление. Нестор избавил сказание от некоторых сюжетных неувязок, объединил историю гибели князей с рассказом о чудесах от их останков, а кроме того, снабдил сказание историческим предисловием, начав его, ни много ни мало, от грехопадения Адама. Результат такой обработки впечатляет меньше первоначального сказания, действие уже не так динамично, а образы — суше. В то же время под пером Нестора гибель Бориса и Глеба из частного эпизода местной политики превратилась в событие мирового уровня, а русские святые — в небесных покровителей всех христиан.
«Сподобившись чести» повествовать о жизни и смерти князей-мучеников, Нестор, по его собственным словам, «заставил себя обратиться к другому рассказу» и «покусился написать» о святом Феодосии Печерском. Феодосий происходил из состоятельной семьи и мог бы стать наследником большого имения, но с детства отличался религиозностью и в конце концов сбежал в Киев, чтобы вступить в монастырь. В XI веке монастырей на Руси было немного; тот, куда приняли Феодосия, представлял собой простую пещеру, выкопанную в крутом берегу Днепра. Однако за несколько десятилетий эта скромная обитель превратилась в центр монашеской жизни на Руси, а Феодосий (к этому времени уже игумен) стал признанным лидером аскетического движения. Биография Феодосия и история становления Киево-Печерского монастыря насыщены драматическими эпизодами: монахи не раз вступали в открытое столкновение с сильными мира сего. Однако Нестору удалось примирить традиционную форму жития с достоверностью и психологической точностью в изложении конфликтных ситуаций.
Подобное же сочетание следования литературным традициям с виртуозными описаниями реальных житейских конфликтов представляет и древнерусская летопись. Летопись — это не обычный «памятник словесности». У нее была специальная задача — найти место Руси в общем замысле Провидения относительно истории человечества. Поэтому летописный рассказ начинается с повествования о том, какие вообще народы есть на земле и откуда взялись славяне, а закончиться не может по определению: концом летописного дела мог стать только конец истории как таковой, или, другими словами, Страшный суд. Понятно, что написать такой труд одному человеку не под силу. Но каждый следующий книжник мог редактировать то, что досталось ему от предшественников, а когда накопленный материал заканчивался — пополнять летописный текст описанием тех событий, очевидцем которых был он сам. Когда один летописец отходил от дел, эстафету перенимал другой, и так постепенно, поколение за поколением, летописи разрастались из сравнительно небольшого повествования о «начале Русской земли» в пространные исторические полотна, охватывавшие события от Всемирного потопа до ныне правящего князя.
Первый из этих так называемых летописных сводов был создан в Киеве не позже 30-х годов XI века, а в начале XII века очередное расширение и доработка того же в основе своей текста привели к возникновению сочинения, которое сегодня издают под названием Повесть временных лет. Когда именно появилось это заглавие — в начале XII века или раньше, — сказать трудно. Но по сути оно однозначно указывает на религиозный смысл летописного труда: «временами» и «летами», или «временными летами» в славянском переводе книги Деяний апостольских называется установленный Богом срок Страшного суда. И раз об этих последних годах существования мира уже пишется «повесть», то, значит, и второе пришествие случится со дня на день и мы должны быть к нему готовы.
Специфическое видение задачи собственного труда рано привело летописцев к весьма «антихудожественному» методу организации материала: за редчайшими исключениями события фиксировались в строго хронологическом порядке, по отдельным «главам», посвященным происшествиям одного года и начинающимся стандартным заголовком «В лето » (в науке принято называть эти «главы» годовыми статьями). Читать такой текст неудобно: заголовки очередных статей прерывают рассказ на самом интересном месте, и даже непосредственные причина и следствие могут оказаться разнесены по разным статьям и разбиты сообщениями о совсем других событиях и процессах. Повествователю тоже трудно: его возможности развивать сюжет и раскрывать характеры действующих лиц поневоле ограничены одним годом. Однако логика божественного замысла все равно не может быть доступна рядовому человеку, так что для средневекового сознания сетка дат оставалась почти единственным наглядным ориентиром в событийной стихии.
Некоторые летописные известия предельно лаконичны («Перенесены святые в церковь Святой Богородицы» или «Князь Ярослав пошел войной на Литву»). Другие (например, рассказ о похищении и ослеплении князя Василька Ростиславича в 1097 году) представляют собой развернутые повествования с яркими персонажами и полными драматизма сценами. И далеко не всегда авторы лояльны к действующей власти: на летописных страницах упоминаются и просчеты князей, и злоупотребления бояр, и церковные «мятежи». В начале XII века критический тон летописцев несколько поослаб, всесторонний взгляд на события уступил место восхвалению правящих князей. Впрочем, на Руси существовало несколько летописных традиций: кроме Киева (где летописание зародилось), свои летописцы были в Новгороде, Владимиро-Суздальском княжестве, а также на Волыни и в Галицкой земле. В итоге перед современными исследователями разворачивается подробная и многоплановая картина политической жизни русских земель.
Политический взлет Руси, которым ознаменовался XI век, быстро сменился эпохой раздробленности. Однако с точки зрения словесности новый исторический период был не менее интересным, чем предыдущий. На вторую половину XII века пришлось творчество знаменитого сочинителя церковных гимнов и поучений Кирилла Туровского. Его «Слово о слепце и хромце» представляет собой изощренную притчу о природе греха. А на рубеже XII и XIII веков во Владимирской земле появилась не менее изощренная похвала могуществу великокняжеской власти — «Слово» (в другой версии — «Моление») Даниила Заточника, о котором уже был случай сказать выше. Впрочем, самым известным и наиболее востребованным у современного читателя остается другой знаменитый памятник этого времени — «Слово о полку Игореве».
«Слово о полку Игореве» очень своеобычно. Его сюжет построен не вокруг фигуры святого и не вокруг явленного свыше чуда, и даже не вокруг героически выигранной битвы, а вокруг неудачного похода князя новгород-северского Игоря Святославича против степных кочевников-половцев в 1185 году. Текст открывается рассказом о выступлении русских войск в степь и о том, что начало экспедиции сопровождалось зловещим знаком — солнечным затмением. Затем следует описание двух сражений: одно разворачивается для русских войск успешно, а второе заканчивается разгромом, после которого князья-предводители во главе с Игорем попадают в плен. Потом действие переносится на Русь, и читатель оказывается сперва в Киеве, на совете киевского князя Святослава с боярами, а затем в Путивле, где на городской стене плачет о пропавшем Игоре его супруга — Ярославна. Заканчивается «Слово» сообщением о побеге Игоря из половецкого плена: к радости Руси и окрестных стран, князь триумфально возвращается в Киев.
Можно было бы подумать, что перед нами воинский эпос, подобный, скажем, старофранцузской «Песне о Роланде». Но важнейший признак эпоса — это стихотворная форма с четким размером, а ее в «Слове о полку Игореве» выявить не удается. Кроме того, наряду с «языческой», или «народной», в образности «Слова» представлена и христианская, книжная составляющая. Так, чтобы показать разорение Русской земли от княжеских междоусобиц, автор описывает стаи птиц, которые поедают трупы:
«Тогда на Русской земле редко слышался клич пахаря, зато часто вороны каркали, деля трупы, и галки разговаривали на своем языке, собираясь на поживу».
В библейских пророчествах также встречается упоминание о трупах, которые станут пищей птицам, когда Бог отвернется от Израиля за его грехи. Примечательно и то, что рассуждения князя Святослава перед боярами (самим автором определенные как «золотое слово») посвящены не столько необходимости сражаться с врагами Руси, сколько гордыне тех, кто делает это не вовремя:
«О, мои племянники, Игорь и Всеволод! Рано вы начали Половецкую землю мечами рубить и себе славу добывать. Бесчестно вы победили, бесчестно кровь поганых пролили. Ваши храбрые сердца выкованы из жестокого булата и закалены дерзостью. Что же вы натворили на мои серебряные седины!»
Иначе говоря, темой «Слова» оказывается не только воинская доблесть, но и дерзость княжеских помыслов. А это уже преимущественно книжный, христианский по своей сути мотив.
Необычность композиции и образности сыграла со «Словом о полку Игореве» злую шутку. Странное произведение не пользовалось популярностью среди читателей и переписчиков. До Нового времени дошла только одна его рукопись, найденная любителями древностей в конце XVIII века и опубликованная в 1800 году. И когда эта рукопись погибла во время известного московского пожара 1812 года, скептически настроенные исследователи получили возможность утверждать, что «Слово» — это поздняя подделка, которую недобросовестные издатели из тех или иных побуждений выдали за памятник XII века. Современная наука не склонна разделять подобные представления: язык «Слова» очень близок к языку подлинных памятников XII столетия; фальсификатору времен Екатерины II было бы не под силу так хорошо воспроизвести грамматику и лексику древнерусского языка — особенно те его черты, которые стали понятны лишь в наши дни. В то же время само возникновение спора о происхождении «Слова» наглядно свидетельствует о необычности этого памятника для древнерусской книжности домонгольской поры.
До нас дошли далеко не все произведения древнерусской словесности XI–XIII веков. Книги сочиняли, переписывали, читали и хранили прежде всего в городах, а города строились в основном из дерева, часто горели, и в пламени этих пожаров гибли библиотеки. Кроме того, крупные города и богатые монастыри были привлекательной целью для захватчиков — именно поэтому сильным ударом по словесности стало ордынское нашествие середины XIII века. Однако многое сохранилось, и не в последнюю очередь благодаря усердию следующих поколений. С точки зрения книжников XIV–XVII веков, словесность домонгольской поры, следовавшая византийским образцам, сама превратилась в освященный временем пример для подражания, а написанное великими предшественниками следовало хранить и распространять. И хотя оригиналы большинства произведений XI–XIII веков до нас не дошли, благодаря копиям, сделанным с них в последующие столетия, современные исследователи имеют весьма детальное представление о том, как начиналась древнерусская литература.