марат сафаров биография личная жизнь
Рената Литвинова вычеркнула из жизни брата и сестер
«СтарХит» нашел неизвестных родственников актрисы. Члены семьи знаменитости объяснили, почему они не общаются и рассказали о попытках наладить контакт. Как выяснилось, Рената Литвинова виделась с сестрами 10 лет назад, но разговора по душам не было.
После скандальных высказываний в адрес инвалида в жюри проекта «Минута славы» имя Ренаты Литвиновой вызывает уже не столь однозначную реакцию. Если раньше в социальных сетях поклонники заваливали ее комплиментами и словами восхищения, то теперь там все чаще можно увидеть комментарии из разряда «жестокая», «бесчувственная», «холодная». Как оказалось, такой Рената предстала не только перед зрителями «Первого канала», но и перед своими родственниками. «СтарХит» нашел неизвестных сестер и брата актрисы, с которыми она не общается долгие годы.
БЛИЖНИЙ КРУГ
Отец Литвиновой, Мурат Вергазов, оставил семью, когда будущая звезда едва научилась ходить. Воспитывала Ренату мама – врач-хирург Алиса Михайловна. С ней актриса до сих пор близка. Перед тем как уехать во Францию, где учится 15-летняя дочь Литвиновой Ульяна, она перевезла 80-летнюю родительницу из неблагополучного района в центр Москвы – в Трехпрудный переулок. Мама Литвиновой несколько лет воевала с наркоманами и пьяницами, оккупировавшими подъезд ее дома, отлавливала участкового, чтобы он разобрался с беспределом. Знаменитой дочери ничего не говорила. Но так и не смогла добиться результата. Смена места жительства оказалась единственным выходом.
«Алиса Михайловна живет здесь относительно недавно, – рассказали «СтарХиту» соседи мамы актрисы. – Она очень интеллигентная женщина, всегда здоровается. Район ей нравится – все рядом: магазины, театры. Иногда к ней приезжает в гости Рената».
Еще одним родственником, с которым Литвинова поддерживала отношения, был родной брат отца Ренат Аминович. «В прошлом году она похоронила дядю, это было большое горе, – поделился со «СтарХитом» историк Марат Сафаров. – Семейные хроники Вергазовых – Литвиновых мне рассказывала мемуарист Амина Губайдуллина, которой тоже не стало около 5 лет назад. Она была двоюродной сестрой отца Ренаты, Мурата. Несмотря на то, что актриса с папой долгое время не общалась, была на него в обиде, за памятником на его могиле на Даниловском мусульманском кладбище она ухаживает лично, приносит цветы».
РАЗНЫЕ ДОРОГИ
За многие годы Литвинова ни разу не встретилась в этом месте с другими родственниками папы. Как удалось выяснить «СтарХиту», у актрисы есть старший брат, 54-летний Тимур Вергазов – от первого брака отца, и две младшие сестры – 43-летняя Юлия и 45-летняя Вероника – от третьего, последнего.
«Одно время родня Мурата Аминовича пыталась подружиться с Ренатой, – продолжает Марат Сафаров. – И его двоюродные сестры, и дочери, насколько мне известно. Но потом они поняли, что сами первыми допустили ошибку. Когда Литвинова стала знаменитой, все кому не лень принялись делиться рассказами о родстве со звездой. Когда же, до всей этой популярности, им вдвоем с мамой приходилось нелегко, никого из этих людей рядом не было».
Сестры актрисы Вероника и Юлия живут в Москве. Первая занимается бизнесом – производством и продажей одежды, вторая – архитектурой, дизайном, ремонтом.
«Я узнала о том, что у меня есть старшая сестра, в 13 лет, отец уже умер, о Ренате мне рассказала мама, – поделилась со «СтарХитом» Юлия Вергазова. – Но тогда я была маленькой, у меня не возникало особого желания с ней знакомиться. Позднее, уже во взрослом возрасте, мы как-то пробовали начать общаться. Помню, больше 10 лет назад приезжали к ней на съемочную площадку фильма «Богиня: как я полюбила» с Вероникой, они там как-то договорились встретиться.
Даже не знаю, кто был инициатором, но поговорить с Литвиновой так и не удалось. Снимали в сталинской высотке между этажами, она была режиссером, все контролировала, толком уделить время нам не вышло – просто поздоровались и все. Кстати, как актриса мне Рената нравится больше. А вот ее режиссерские работы мне не по вкусу, ни одну не смогла досмотреть до конца».
А вот со старшим братом по отцу семьи Юлии и Вероники поддерживают связь – так же, как и с некоторыми дальними родственниками, которые живут в Сергиевом Посаде.
«С Тимуром моя мама иногда созванивается, узнает, как дела, – продолжает сестра Литвиновой. – У нас у всех уже дети подрастают. У него две девочки, у меня тоже дочка, а у Вероники – два сына. Так что род Вергазовых растет и множится».
Несмотря на то, что Литвинова отказалась от общения с большинством родных, своими корнями актриса очень интересуется.
«Есть один дальний родственник, который составил генеалогическое древо ее семьи – и особое внимание уделил стороне отца, – рассказывает Марат Сафаров. – Ведь Мурат Вергазов потомок старинного дворянского рода из города Касимова Рязанской губернии. Рената этим очень гордится. Древо передали ей лично в руки – оно до сих пор хранится у актрисы».
Большая Татарская Москва
Обычно про исламскую общину Москвы вспоминают в связи с праздничными массовыми молитвами, однако «Сноб» решил узнать, как проходит повседневная жизнь мусульман в исторической Татарской слободе и как татары уживаются с новыми московскими мусульманами
Поделиться:
Мечеть на Большой Татарской с улицы не заметишь — она спрятана во дворе советской пятиэтажки. Но ее присутствие определяет атмосферу окрестных кварталов: заклеенные бумагой лица на рекламных щитах (изображение человека под запретом в исламе), уличные продавцы фиников в длинных белых рубахах-камисах, связки ограждений, пристроенные вдоль тротуаров, и запах баранины из халяльных закусочных. Татарская слобода находится в пяти минутах ходьбы от туристической Пятницкой улицы и в десяти — от офисных центров возле метро «Павелецкая», но ей удается быть удивительно непохожей ни на один московский район.
Татары стали селиться в Замоскворечье с XIV века — вдоль дороги, ведущей в Золотую Орду. В основном — торговцы лошадьми, живущие в кибитках, и переводчики. В XIX веке слобода — уже престижный и дорогой район, где строят особняки купцы, сделавшие состояние на коже и мехе. Здесь же стараются осесть татары-переселенцы из деревень. Они снимают вскладчину дома всем селом, устраиваются носильщиками на вокзалах и дворниками. Эти профессии еще до недавнего времени считались традиционно татарскими. Но места в Замоскворечье хватило не всем, и совсем бедные приезжие селятся в Мещанской слободе — нынешний проспект Мира. В начале XIX века на деньги общины открывается Историческая мечеть на Большой Татарской, самая старая в Москве. Вокруг, рядом с домами купцов — деревянные бараки, жители которых держали коров и водили их пастись на берега Водоотводного канала.
Советская татарская слобода
После революции татар из бараков стали постепенно переселять в коммунальные квартиры. Мечеть превратили в военкомат, а со стороны улицы загородили той самой пятиэтажкой. Но татарская речь, как и раньше, звучала на улицах.
Фото из личного архива
Гульнара Айгинина родилась в 1962 году в коммуналке в Малом Татарском переулке. Во времена ее детства район еще был настоящей татарской слободой: в классе почти исключительно татарские фамилии, весь дом — как семья. «Внизу жили бабушка с дедушкой, рядом тетя. Если мы пекли беляши, то разносили по всему дому». Каждую неделю в дом приходили муллы и читали молитву по-татарски. А многие соседи были даже «соблюдающими», то есть ели только халяльную пищу.
Исследователь Татарской слободы, историк и журналист Марат Сафаров рассказывает, что Пятницкий рынок (сейчас на его месте крытый «Рыбный базар») формально был государственным, но фактически принадлежал татарам. «Ассортимент был не утвержденный никем, это были какие-то татарские блюда, и там же “колхозники” продавали конскую колбасу, конину».
Коммуналки стали расселять в конце 60-х, но Гульнара говорит, что окончательно татары уехали только к концу 80-х. Ее семья до сих пор живет в той самой коммуналке, и возможно, они — последние потомственные жители Татарской слободы: все квартиры вокруг давно продали, многие переделали в офисы.
Новые мусульмане
Мечеть снова открылась в 1993 году. Каждую пятницу ограждения, которые ждут своего часа вдоль тротуаров всю неделю, полицейские выстраивают на Большой Татарской, перекрывая проезжую часть для молящихся. С точки зрения городских властей это демонстрация: каждую неделю имам подает заявку в мэрию. Намаз начинается в 12.40 с проповеди на татарском языке, к этому времени на улице на ковриках сидит всего несколько человек. Но через полчаса, к самой молитве, улица наполняется и опоздавшим уже не хватает места.
Мало где в Москве можно увидеть такое разнообразие типажей одновременно: молодые кавказцы в темных очках и спортивных костюмах, рабочие из Средней Азии в потертых пиджаках и тюбетейках, мужчины с длинными бородами в камисах, самозабвенно молящийся блондин средних лет — явно русский неофит. После молитвы все отправляются на пятничный рынок вокруг мечети, где покупают халяльную баранину у ингушей, носки и благовония у выходца из Северной Африки и книги об исламе у татарки Халы.
Трудно поверить, что до 90-х городов прихожанами мечети были исключительно татары, а среди обывателей слово «мусульманин» почти автоматически означало «татарин». И хотя сегодня они составляют незначительную часть прихожан московских мечетей, все московские имамы до сих пор татары, хоть и образование теперь принято получать не в Казани и Бухаре, а в Марокко или Кувейте. Нынешний имам Исторической мечети Рамиль-хазрат Садеков гордится, что проповедь до сих пор читают в том числе и на татарском языке, хотя большинство прихожан его не понимает. «Это наш долг — ислам сохранен на этих территориях благодаря татарскому языку и татарскому этносу. Иногда новые прихожане выражают недоумение по этому поводу, даже удивляются, почему имамы — только татары, но мы разъясняем, что этот народ жил здесь исторически, именно благодаря ему построена мечеть».
Фото: Семен Кац Имам Рамиль-хазрат Садеков
На вопрос, сколько татар осталось среди прихожан мечети сегодня, имам уклончиво отвечает: меньше половины. Этнолог Дмитрий Опарин, исследующий современные мусульманские городские сообщества, говорит, что «меньше половины» — это максимум 5-10 процентов. «После открытия в 90-е годы эта мечеть сразу стала кавказской», — объясняет Опарин. «Чеченцы и ингуши — это первая волна мигрантов-мусульман. Мечеть на проспекте Мира — единственная, не закрывавшаяся в советское время. И она среди мусульман Москвы считалась татарской, потому что там была преемственность, сложилось свое комьюнити, довольно закрытое. Поэтому кавказцы стали ходить в “новую” Историческую мечеть. А не в ту старую мечеть, которая была со своими укладами».
Почти сразу после нового открытия здесь, в Исторической мечети, стали проводиться чечено-ингушские и дагестанские зикры — коллективные поминания Аллаха. Дмитрий Опарин несколько раз присутствовал на ритуале: «Сначала они сидят на полу, хлопают в ладоши, раскачиваются, восхваляют Аллаха на арабском и на чеченском, потом они начинают бегать по кругу, топать и в конце концов впадают в экстаз, на них нисходит благодать, люди, образующие круг, как бы становятся единым целым».
Дмитрий Опарин
Немусульмане часто считают зикры чем-то вроде боевых танцев, поэтому московские зикристы свои ритуалы не очень афишируют и на всякий случай проводят в подвале мечети. «Безусловно, зикр имеет свои социальные последствия, они начинают чувствовать себя одной общиной, они говорят на чеченском и ингушском языке в мечети, у них там очень сильные связи и взаимопомощь, безусловно, зикр объединяет, создает такое комьюнити в Москве», — считает Опарин.
Московские татары, потерявшие общинный дух, часто пытаются влиться в это комьюнити. Опарин рассказывает, что многие молодые татары посещают зикры, хотя этой традиции у них никогда не было. Да и вообще сильно подвержены влиянию «новых» мусульман: «Ведут себя более маскулинно, отпускают бороды».
Марат Сафаров показывает мне дореволюционные фотографии семьи имама: женщины сидят с непокрытыми головами. «Жена муллы — состоятельная женщина, живущая в центре Москвы, во дворе мечети, ассоциировала себя с городской буржуазной культурой и в платке не ходила». Сегодня в продуктовом магазине рядом с мечетью, несмотря на большой ассортимент алкоголя, все продавщицы — в хиджабах. «Сейчас идет хиджабный неоренессанс среди татар, — объясняет Сафаров. — Это, конечно, саудитская традиция. Я думаю, потому что раньше был закрытый круг общения, татары почти не общались с православными людьми, им не нужно было манифестировать какие-то такие внешние атрибуты своей религии или общины. А сейчас хиджабная девушка, когда идет на работу или в институт, хочет показать, кто она».
Сестра Гульнары из последней в районе коммуналки — как раз такая «хиджабная девушка»: учится в арабской школе и делает пятикратный намаз. «У московских татар никогда этого не было, это дань моде, скорее», — говорит Гульнара. Сама она считает себя верующей, но в мечеть не ходит.
Татарский центр
Для таких, как Гульнара, главное место в Татарской слободе — не мечеть, а дом Асадуллаева, или Татарский культурный центр. Его построил азербайджанский нефтепромышленник Шамси Асадуллаев как светскую школу для мусульманских детей, где преподавался татарский язык, на котором говорило большинство мусульман Российской империи.
Фото из личного архива Татарский культурный центр, 1920-30 годы
Эта школа просуществовала до 1941 года — дольше, чем любая другая национальная школа в СССР. Но после войны все изменилось. «Сталин решил, что татары очень распоясались, вспомнили о Золотой Орде», — рассказывает Марат Сафаров. Он вспоминает рассказы своей бабушки об уроках истории: татар объявляли чуть ли не врагами народа, она часто выходила из школы в слезах.
Фото из личного архива Татарская школа, 1920 год
В современных учебниках термин «татаро-монгольское иго» заменили на политкорректное «ордынское». А в начале 2000-х дом Асадуллаева снова передали татарской общине. Сейчас здесь есть библиотека, курсы татарского языка, национальных танцев. Правда, внутри здание выглядит не слишком уютно, и большую часть времени залы сдаются в аренду. На первом этаже — магазин татарской книги и сувениров «Заман», халяльная лавка «Сафа» и татарский ресторан. Половина посетителей лавки — не татары, а любители здоровой еды, «зожники», как называют их продавцы (считается, что халяльная колбаса качественнее обычной), а в «Замане» все чаще спрашивают чеченский флаг. Но управляющий халяльным магазином Дамир и директор книжного Алсу ходят друг к другу в гости и, кажется, чувствуют ответственность за формирование нового татарского сообщества. «Мне приходится брать на работу только татарок, а это очень сложно — куда проще было бы нанять таджичку. Но если заходят покупательницы-татарки и не могут по-татарски поговорить с продавщицей, они реагируют: “Ну что это такое! В нашем магазине!” Поход в магазин — это такой клуб по интересам», — рассказывает Дамир. «Татары очень любят свою нацию. Даже в очереди в “Макдоналдс” мы встаем к татарину!» — смеется Алсу.
Марат Сафаров
На вопросы об отношениях с «новыми мусульманами» все татары в один голос начинают рассуждать о мусульманском братстве. Но Марат Сафаров говорит, что, конечно, татары скорее ассоциируют себя с коренными москвичами, чем с мигрантами — основными прихожанами мечетей: «Татары — урбанизированные, светские, они пришли в мечеть и увидели людей, совершенно ментально с ними не связанных, с бородами, из деревень, людей, которые по-иному себя ведут». К тому же они они не привыкли молиться на улице, а места в мечети хватать перестало. Поэтому многие, по словам имама, вообще перестали приходить на молитву. «Но я говорю: просто приходите пораньше и занимайте место! Это отговорки, чтобы не молиться», — считает имам Рамиль-хазрат.
Сам он никогда не жил в Замоскворечье и каждый день добирается в мечеть из Ясенева, хотя надеется когда-нибудь переехать. «Формально исторический центр для татар — это Казань, — говорит Рамиль-хазрат, — но по сути он таковым не является, потому что многие татары годами живут на более западных территориях. И мы в том числе. У нас, в отличие от чеченцев, например, нет другой родины, кроме Москвы и особенно Замоскворечья. Я знаю прихожан, которые специально купили квартиру здесь, в этом районе, хотя это очень дорого».
Фото: Семен Кац
Дмитрий Опарин сомневается, что когда-нибудь Татарская слобода снова станет местом компактного проживания татар: «Ни в одном постсоветском городе не сохранилось этнических привязок к району, это совершенно несвойственно современной России». Тем не менее Татарская слобода существует, уверен Марат Сафаров: «Я не знаю больше таких примеров. Татарин приходит сюда, он видит мечеть, татарский национальный магазин, один магазин, второй, в 2005-м здесь поставили памятник татарскому поэту Габдулле Тукаю. Он как будто в слободе находится. Он может здесь не жить, но в силу транспортной доступности он как бы внутри слободы».
«Больше всего я люблю объяснять дорогу к нашему книжному магазину, — говорит Алсу. — “Идете по улице Новокузнецкая, до памятника Тукаю доходите, сворачиваете в Малый Татарский переулок и видите слева дом Асадуллаева”. Это как музыка».
В тексте использованы материалы книги «Истории московских домов, рассказанные их жителями», авторы — Антон Акимов, Дмитрий Опарин (готовится к публикации в октябре 2016 года).
Жизнь Елены Ржевской – военно-политический триллер
27 октября 1919 года в Гомеле родилась Елена Ржевская, судьба которой словно военно-политический триллер. Рождение псевдонима. Ржевская битва – казалось бы, что здесь можно обсуждать… Важное поручение по опознанию Гитлера и другие событий тех берлинских дней из биографии Ржевской.
САРАЛИДЗЕ: Здравствуйте, уважаемые слушатели. В студии «Вести ФМ» Марат Сафаров, Гия Саралидзе. «Время и место» сегодняшнее наше. Ну и начнем прям сразу с первой даты. 27 октября 1919 года в городе, который для меня не чужой, прямо скажу, Гомель, белорусский прекрасный город, там родилась Елена Ржевская – писатель, переводчик, почетный гражданин города Ржева. Ну, здесь понятно: Елена Ржевская и почетный гражданин города Ржева – сразу понятно, что это фамилия, так сказать, ну это псевдоним.
САФАРОВ: Да, это псевдоним Елены Коган, которая в 22 года ушла на фронт. Она была «ифлийкой». Ну, напомним, когда ИФЛИ в довоенную эпоху короткую славился на всю страну – Институт философии, истории и литературы, который находился в Сокольниках. Это настоящий такой лицей предвоенный, кто там только ни учился, хотя бы имя Александра Трифоновича Твардовского можно назвать из этого поколения. Большая часть «ифлийцев», которые окончили свой университет, институт в 41-м году, они ушли на фронт, многие погибли. Елена Ржевская ушла на фронт и стала переводчиком, она знала немецкий язык. И начав войну, собственно говоря, во Ржеве, и о Ржевской битве она постоянно напоминала. Надо сказать что теперь, когда есть мемориал, когда есть музей, когда выходят труды о Ржевской битве, кажется, ну что тут можно оспаривать или что тут можно обсуждать: это трагическая, очень страшная, большая и рубежная во многом, этапная для истории Великой Отечественной войны битва именно, а не только какие-то отдельные сражения. Но когда там, допустим в 60-70 годы, говорить о Ржевской битве как о действительно сражении, вообще говорить о ней было очень сложно. Потому что это период непростой, это период начальный в Великой Отечественной войне, и в то же время, можно даже сказать, в значительной мере сопоставимый со Сталинградом в своем значении, в количестве жертв.
САРАЛИДЗЕ: Погибших, да.
САФАРОВ: Погибших. И в том стратегическом значении – в том, что Ржевская битва не дала возможности, наряду с Московской битвой, прорваться немцам к Москве и захватить Москву. Поэтому, вот памятуя о тех месяцах, проведенных на Калининском фронте, Елена Ржевская взяла этот псевдоним и как бы несла память о Ржевской битве всегда. Вот она подписывала «Ржевская», и все знали, что это псевдоним: «а, это о той самой «Я убит подо Ржевом»… Поэтому, конечно, это вот одна часть ее биографии.
САРАЛИДЗЕ: Да, но на самом деле это был такой акт тоже гражданского, в общем-то, гражданской позиции. Не скажу, что мужества, наверное, мужество – это когда она была на фронте, вот там мужество нужно было, а здесь все-таки своей позиции. Вот она, видя, сколько людей полегло, как это было страшно и как было это, это, конечно, шаг.
САФАРОВ: Это был большой шаг. Вообще она много таких шагов сделала, и завершилась для нее война в победном Берлине 45-го года.
САРАЛИДЗЕ: Ну вот здесь прямо можно, по-моему, детектив какой-то писать, такой военный, политический, не знаю, триллер.
САФАРОВ: Триллер, да. Если кто-то из наших радиослушателей хочет познакомиться более подробно, есть книга, это бестселлер «Берлин, май 45-го. Записки военного переводчика». Книга Елены Ржевской, она выходила и в Советском Союзе в 60-е годы, выходит и сейчас. Это одна из немногих мемуарных книг, которая пережила своего автора. Кстати, Елена Моисеевна Ржевская, ей был дарован целый век, 97 лет она прожила, она скончалась совсем недавно – в 2017 году, и рассказывала о Берлине, о своих берлинских днях и о том, что она была в рейхсканцелярии, уже бывшей, разгромленной.
Слушайте в аудиофайле!
Популярное
«Нуланд ещё находилась в воздухе, когда стало понятно: дальше лететь незачем»
РОСТИСЛАВ ИЩЕНКО: «Вот с этой статьёй Медведева сделали нестандартный, но очень интересный ход. Нуланд ещё находилась в воздухе, когда стало понятно, что дальше лететь незачем. Условия повторили те же самые: «Хотите – уходите, ничего мы вам за это давать не собираемся. Если вы не готовы уйти сегодня, мы готовы подождать. И 5 лет, и 10 – мы не торопимся. Это под вами горит, а под нами – нет».
«Не пойдёт никогда американский газ в Европу, потому что он пойдёт в Азию»
МИХАИЛ ЛЕОНТЬЕВ: «Америка производит дикое количество газа. Что, у неё меньше стало газа? Вроде нет, даже пандемийное падение преодолено. Просто в Азии газ стоит дороже. Компании, которые производят газ, не производят политических заявлений про «молекулы свободы».
«Дестабилизация на Украине будет продолжаться и дальше»
РОСТИСЛАВ ИЩЕНКО: «Зеленский, ошалевший от того, что ему постоянно удаётся силовое давление, – он давит, никто не сопротивляется; он отправил Медведчука под домашний арест – наверное, сейчас думает, надо было вообще в камеру посадить, всё равно никто не выступает. Была олигархия – нет олигархов. Почему бы и с остальными так же не разобраться. Если возникнет желание Зеленского действительно валить, тогда им надо будет вывести какое-то количество людей на улицы».