моя история 50 воспоминаний о пятидесяти годах службы
Записки старого чекиста
Жизнь солдатская 1
Я становлюсь Советским разведчиком 3
Опять поручик Яковлев 5
Вражеский шпион в штабе Красной армии 6
В гостях у агентов Петлюры 6
Китайские бойцы-чекисты 8
Борьба с контрреволюцией в Одессе 9
«Король» одесских грабителей 10
Разоблаченный враг 12
Против банд Махно и Григорьева 13
В руках у бандитов 15
Конец барона Грюнвальда 16
С помощью народа 18
В особом отделе 10-й армии 20
Матренинский женский монастырь 21
Дело генерала Слащева 21
Нетерпимость к ложным доносам 23
Конференции трудящихся 24
Границу на замок! 25
Подвиги героев-пограничников 27
На границе с буржуазной Эстонией 28
Манифест «царя Кирилла» 29
Пойманные с поличным 30
Борьба с валютчиками и контрабандистами 30
Из воспоминаний о В. Р. Менжинском 32
Память о Дзержинском 34
От автора
Приношу сердечную благодарность читателям, приславшим свои отзывы на первое издание «Записок старого чекиста». Я получил в общей сложности около 500 писем, в том числе немало от старых боевых товарищей, участников описываемых событий. В некоторых письмах содержатся уточнения и исправления фактического характера. Все они учтены при подготовке второго издания.
Жизнь солдатская
С чего начать свои воспоминания?
Наверное, этот мучительный вопрос задавал себе каждый, кто брался за перо, чтобы поделиться впечатлениями долгой и богатой событиями жизни.
Мне, пожалуй, лучше всего начать с того момента, когда я, деревенский паренек, сын крестьянина-бедняка, надел солдатскую шинель.
Было это почти полвека назад. Первая империалистическая война уже была в разгаре. Ненасытная утроба фронта требовала еще и еще человеческого мяса. На убой «за царя и за веру православную» гнали все новые и новые тысячи людей. Дошла очередь и до меня. В январе 1915 года я был досрочно призван в армию.
С первого же дня я на своей шкуре испытал и понял, какова она, жизнь солдата в царской армии. И до того мне, конечно, приходилось слышать о ней, да ведь рассказы рассказами, а тут все самому пришлось перенести…
Не успел я прийти в себя с дороги, как фельдфебель запасного батальона, располагавшегося в Туле, вызвал меня к себе: захотел поближе познакомиться. Был он явно «под мухой».
Я оторопел. Что ему от меня надо?
— Не умеешь кадриль?! Давай плясовую…
— И плясовую не умею.
Тот испуганно моргнул и усердно заиграл плясовую.
Я стоял не шевелясь.
— А я приказываю тебе! Понял? Пляши, и все тут.
С горьким чувством обиды я стал семенить ногами, притопывать.
В лагере этом мы пробыли с неделю. Но и здесь офицеры усиленно нас муштровали.
Как-то после занятий, во время обеденного перерыва, прилегли солдаты отдохнуть в палатках. Дежурный офицер по полку решил сделать обход наших палаток. Была подана команда: «Встать, смирно!» Я и другие солдаты заснули и не слыхали команды. Дежурный офицер вошел в палатку и пинком ноги стал поднимать заснувших солдат. Когда он ударил меня, я вскочил.
Спустя два дня командир роты поручик Яковлев повел нас на учебные занятия в поле. Пошел проливной дождь. Вымокли мы до последней нитки. Когда возвращались с учения, то по проселочной дороге не только в ногу, вообще трудно было идти: грязь налипала на сапоги. Но офицер требовал «держать ногу».
Стали подходить к палаткам.
Поручик Яковлев начал еще грознее покрикивать:
— Ать, два! Ать, два! Ноги не слышу! Ставь тверже ногу! Ать, два! Дай ногу!
Но, кроме чавканья грязи, ничего не слышно было. Какая уж тут «нога»!
А офицер не унимался:
Как ни старались солдаты угодить офицеру-самодуру, «ноги» по-прежнему не было слышно: дорога превратилась в сплошное месиво. Дождь не унимался. Усталые, мокрые, грязные, мы думали только об одном: поскорей бы под крышу, да за котелок каши приняться…
Вдруг слышим команду:
— Буду гонять до тех пор, пока ноги не услышу. И он гонял нас, гонял с каким-то радостным остервенением. Мы окончательно выбились из сил, и, когда Яковлев остановил нас, некоторые даже шатались.
И когда мы подошли к огромной луже, Яковлев скомандовал: «Ложись!»
Несколько минут, которые мы пролежали в луже, показались нам вечностью.
Вскоре в район расположения резервных частей, где находилась и наша рота, после длительных и ожесточенных боев прибыл для пополнения 130-й пехотный Херсонский полк. От четырех тысяч солдат и офицеров его осталось в живых лишь 120 человек.
Остатки разбитого полка были выстроены перед нами, еще не обстрелянными солдатами. Мы. смотрели на их изможденные, серые лица с воспаленными глазами, на грязные шинели и фуражки, пробитые и прожженные осколками снарядов и пулями.
Появились командир полка полковник Зайченко и священник. Началась панихида по «христолюбивым воинам, павшим на поле брани за веру, царя и отечество». Затем священник привел нас к присяге, после чего нами пополнили разбитый полк.
Мы почти с радостью встретили это известие. Уж очень зверствовал поручик Яковлев. Хоть к черту в пекло пойдешь, лишь бы от него подальше. Когда нас распределяли по ротам и командам, я обратил внимание на одного молодого поручика с георгиевским крестом. Внимательные и, как показалось мне, грустные глаза, открытое, приятное лицо.
Я первый выступил вперед. Изъявили желание еще несколько человек.
Он оглядел выступивших вперед, помолчал. А потом продолжал:
Но я твердо решил: буду разведчиком у этого офицера.
Диетолог назвала способ справиться с высоким холестерином после 50 лет
Существуют способы контролировать уровень холестерина и снизить риск потенциальных осложнений для организма. Об этом рассказала американский диетолог, профессор, автор «Пособия по спортивному питанию» Эми Гудсон в интервью изданию Eat This, Not That.
Так, диетолог отметила, что высокий уровень холестерина увеличивает образование бляшек в артериях, что может ограничивать приток крови к мозгу и сердцу. Такая ситуация, по словам Гудсон, может, в свою очередь, привести к сердечному приступу и инсульту.
Она отметила, что риски, связанные с высоким уровнем холестерина, особенно возрастают после 50 лет.
Холестерин в пределах 5–6 ммоль/л, как отмечают медики, является «умеренно повышенным», но если он равен 7 ммоль/л и выше, то считается опасным для жизни, рассказала Гудсон.
Однако, по словам диетолога, есть способ контролировать уровень холестерина и снизить риск осложнений.
Диетолог посоветовала включить в режим фитнес-тренировки несколько раз в неделю. По ее словам также стоит увеличить потребление растворимой клетчатки, такой как овсянка, и продуктов, приготовленных из овсяной муки, орехов и семян, а также фруктов, кожицу которых можно есть, например, яблоки, груши и ягоды.
Гудсон порекомендовала ввести в рацион различные виды рыбы, например, тунца, лосося, скумбрии, богатых омега-3, витамином D. Также диетолог отметила, что снизить уровень холестерина и улучшить общее состояние здоровья организма может помочь потеря веса.
13 сентября эксперты медицинского учреждения Mayo Clinic назвали необычный симптом повышенного холестерина. Так, свидетельствовать о его повышенном уровне может внезапное онемение, а также слабость в руках или ногах. Медики отметили, что высокий уровень холестерина у многих пациентов связан с питанием, в котором присутствует слишком много насыщенных жиров и трансжиров.
Моя история: 50 воспоминаний о пятидесяти годах службы
Publisher Description
«Мы всегда замечаем в людях лучшее и стремимся развивать их потенциал ради всеобщего блага. Кризисы не остановят наc, а препятствия не замедлят наш темп. Мы не будем колебаться, и сомнения не застанут нас врасплох. Именно так мы создали нацию, как вы увидите из этих мемуаров».
Это важное собрание историй и воспоминаний шейха Мохаммеда ибн Рашида Аль Мактума опубликовано по случаю пятидесятилетия его пребывания на государственной службе, которое началось с его назначения министром обороны Дубая в 1968 году.
Эти истории рассказывают о философии, стоящей за стремительным ростом Дубая от маленького и шумного торгового порта до международного мегаполиса в сердце глобального бизнеса. Они фиксируют эволюцию Объединенных Арабских Эмиратов от общей идеи до страны, где более 195 национальностей живут и работают в мире, гармонии и процветании. И они раскрывают видение человека, чье стремление, решительность и воля на пути к успеху стали легендарными.
В этих историях заключено сердце шейха Мохаммеда, государственного деятеля, наездника, поэта и лидера. Они написаны с целью вдохновлять и информировать новые поколения читателей, а также отметить достижения этой молодой и яркой нации и тех людей, которые ее сформировали.
Это чествование жизни в служении народу неизбежно является неполным. Как отмечает сам шейх Мохаммед, многое еще предстоит сделать. Однако, как запись первых пятидесяти лет – это выдающееся наследие.
Другие публикации шейха Мохаммеда, вышедшие в издательстве Explorer, включают Зайед, Размышления о счастье и позитивном мировосприятии, Искры стихов и Два героических лидера.
Воспоминания. Прежняя Москва. Война
Части 1, 2
Прежняя Москва
Я очень хорошо помню довоенное время. Москва в те годы сохраняла еще многие старые традиции и обычаи. Уклад, который формировался веками на основе строгого соблюдения церковного устава, перешел в быт и трансформировался в радушие, приветливость, столь характерные для старых москвичей. И эта атмосфера приветливости еще сохранялась, несмотря на очень сложные, трудные времена, несмотря на голод тридцатого года и тяжелые тридцать седьмой и тридцать восьмой. Не было, к примеру, ничего удивительного, если в одиннадцать часов ночи раздавался звонок или стук в дверь — и приходили хорошие знакомые: «А мы шли мимо…» — или — «А мы сидели-сидели, и вдруг вспомнили, что давно у вас в гостях не были». Газ тогда был не во всех домах, электричество тоже экономили — ставили на керосинку чайник, доставали из шкафа банку варенья, сушки или ванильные сухарики, и сидели, говорили до часу ночи, до последнего трамвая (тогда были и ночные трамваи). Утренний звонок — часа в четыре утра, — конечно, ничего хорошего не предвещал, а до полуночи ходить в гости было в порядке вещей.
По дворам в 30-е годы еще ходили шарманщики. Старшие рассказывали, что шарманка на меня произвела огромное впечатление, и когда я обижался, то говорил: «Вот, куплю шарманку и уйду далеко!»
Если вы подходили к прохожему с вопросом, как пройти, к примеру, в Кривоколенный переулок, вам начинали объяснять: «Пойдете прямо, потом свернете налево, а потом направо». «Что? — недоумевает спросивший. — Почему направо, надо налево!» Между ними возникал спор и в конце концов объяснявший говорил: «Пойдемте, я вас провожу». Свой район, конечно, знали прекрасно. Я вырос на Чистых прудах и знал там все проходные дворы и подворотни.
Помню Хитров рынок у Яузских ворот. На него можно было попасть, если идти вниз по Старосадскому и Спасоглинищевскому переулкам. В мое время это было, конечно, уже не горьковское «дно», и название было уже не Хитров, а «Колхозный», но понятие «Хитровка» оставалось. Торговали там морковкой, зеленью и прочими подобными вещами.
Были на моей памяти и очень хорошие дисциплинарные традиции. В 11 часов вечера, как правило, выходил к воротам дворник — в белом фартуке, с бляхой. Мы жили в шестиэтажном доме, построенном перед первой мировой войной. Под лестницей была отдельная комнатка, где жила дворницкая семья. Семьи эти менялись, но обычно они были из татар, большие, многодетные. В доме все жили душа в душу, друг другу помогали. Дворников мальчонка, Степка, выбегал рано утром и оглашал двор — глубокий колодец — своей песней. Раз Степка проснулся — ему можно дать записочку, он пойдет и принесет старушке, которой трудно спуститься вниз, булку, масла или что-нибудь еще.
До сих пор у меня стоит в ушах: между четырьмя и пятью утра зимой слышится скребок — это дворник вышел и скребет тротуар. Тротуары были чистые, хотя машинами снег не убирали — я еще помню ломовых извозчиков с большими мохнатыми лошадьми и полки на мягкой резине. Снег свозили на ручных саночках во двор, а там стояли снеготаялки в виде металлического домика. Были такие «жалюзи», туда бросали дрова, а сверху в ящик — снег. Снег таял и стекал в канализационный люк.
Нам и в голову не приходило, что можно оставить какую-то надпись в подъезде [4] или перейти улицу в неположенном месте, хотя, конечно, мы, мальчишки, озорничали.
Дом наш стоял на углу Харитоньевского и Машкова переулков, там, где сейчас находится театр Олега Табакова «Табакерка», в подъезде с «грустными» кариатидами.
Харитоньевский переулок известен всем из «Евгения Онегина» — и я еще застал одну старушку в «усадьбе Лариных». Усадьбу вскоре снесли и на ее месте построили новые дома. Там же стоит величественное здание, которое занимает Министерство военно-морского флота — а ведь это всего-навсего девичье епархиальное училище! На месте Харитоньевской церкви сейчас стоит школа. Харитон исповедник имел какую-то особую связь с Троице-Сергиевой лаврой. Когда строился Гефсиманский скит, его строитель не рассчитал, и у него внезапно кончился кирпич, когда рабочие были уже наняты. Деваться было некуда: денег, чтобы купить — нет, не купить тоже нельзя — иначе рабочим неустойку платить придется. И когда он оказался в таком безвыходном положении, ночью во сне ему явился Харитон исповедник и сказал: «Да ты посмотри, что у тебя за церковью делается!» Утром он пошел посмотреть, что же там, и нашел зарытый в землю кирпич — как раз сколько было нужно для строительства. У нас тоже был подобный случай. Когда стали восстанавливать академическую церковь, в ней не было иконостаса. Нужно было из чего-то делать, хоть из фанеры. Решили поискать, нет ли в музейных запасниках чего подходящего — и нашли в Донском монастыре. Оказалось — иконостас из церкви Харитона исповедника. И очень хорошо подошел, только пришлось его слегка сузить, потому что та церковь была шире.
Церковь Успения на Покровке была одной из красивейших в Москве. Она была построена в стиле московского барокко и производила, пожалуй, большее впечатление, чем известная церковь Покрова в Филях. Рассказывали, что Наполеон, войдя в Москву, был поражен ее красотой и хотел даже разобрать ее и перенести в Париж. Мои собственные воспоминания о ней, конечно, весьма смутные. Отчетливо помню только то, как иду по крутой лестнице.
От храма Христа Спасителя осталось в моей памяти впечатление громады, но меня к нему и близко не подпускали. Храм был занят обновленцами и мы туда не ходили. Старший брат зашел однажды посмотреть. Там проповедовал Введенский, но народу было мало — несколько человек по углам. Храм был темный, запущенный, опустевший.
Маросейка, ее окрестные переулки — Златоустьинский, Петроверигский, Старосадский и другие — это целая история. Храм святителя Николая в Кленниках, где служил великий старец, праведный Алексий Мечев… В Старосадском переулке — церковь святого Владимира в Старых Садех, напротив — Иоанновский монастырь. В годы моего детства в нем была школа НКВД — что-то наподобие современного спецназа. Весной открывали огромные сырые подвалы монастырских зданий — для просушки, и мы, ребятишки, по этим подвалам лазили, — у кого докуда смелости хватит. Очевидно, подвалы с внутренней территорией не сообщались, потому их и открывали, но самые отважные забирались по ним очень глубоко…
Таким я запомнил предвоенное время. Тогда в наших коммунальных квартирах, в условиях чрезвычайно трудных социальных, политических перемен, ломок, оставались непререкаемыми основные ценности: достоинство личности, которая в скудности созидает свой духовный мир, и законы общежития, которые позволяли людям с разными характерами, разными способностями, но одухотворенным одной идеей совместного родового, племенного, семейного, просто человеческого совыживания, сохранить Русь, — так же как и в погромном тринадцатом веке, и в Смутное время, и в переломный, страшный век двадцатый.
Война
Очень хорошо помню тот воскресный день, когда я вышел со службы около двенадцати часов. Накануне мы с Толей Алешиным договорились, что поедем к нам на дачу, я позвонил ему из автомата, чтобы уточнить, где и когда встречаемся, а в ответ услышал: «Куда? Когда? Война началась!» — «Да что ты! — удивился я. — Не сходи с ума. Какая война?» Тем не менее это действительно была война. С ее началом в какие-нибудь полтора—два часа лицо Москвы изменилось. В лицах прохожих появилось какое-то новое, трагичное выражение, — но это был трагизм не страха, а удивления. Я тогда, еще только выйдя из церкви, заметил это, но ничего не понял.
Сразу появился замечательный гимн: «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой» — мы до сих пор его поем. Как у Гоголя, последние строки повести «Тарас Бульба»: «Нет такой силы, которая одолела бы русскую силу». Или у Толстого, при всем моем критическом отношении к нему, верно сказано: «Побеждает дух армии». Именно такой настрой был тогда. И первым, кто призвал к этому, был митрополит Сергий, будущий Патриарх. Голос Русской Православной Церкви прозвучал совершенно легально через московское центральное радио.
В русском народе особое отношение к солдату и каждый русский человек в душе солдат. Перед глазами стоит картина: девушки — хрупкие, худенькие — несут по улице огромный аэростат. Их непременно должно было быть двенадцать. Если же хотя бы одной не доставало, их веса уже не хватало, чтобы удержать на земле эту конструкцию. Подует ветер сильнее, а они так и не выпускают из рук канатов, и уже аэростат волочит их по земле, того и гляди унесет неведомо куда. Мне очень хотелось на фронт, но меня туда не взяли. Осенью мы, школьники, принимали участие в строительстве укреплений — у меня с тех пор обморожены руки и ноги и поврежден позвоночник.
Трудно было 17 октября — тогда, казалось, началась некоторая нервозность, волнение, но и оно стабилизировалось, а когда 6 декабря пошли сибирские полки, тихоокеанская пехота — тут уже на улицах был праздник. Значимы были даты: 6 декабря — день памяти Александра Невского. Волоколамск освободили 19 декабря — на Николая Чудотворца. Тогда люди пошли в Церковь.
Народ наш был не только с партбилетом в кармане, но и с тайной молитвой, вложенной в партбилет, — об этом я, по прошествии 50 лет могу свидетельствовать, поскольку совершал таинства над многими старичками-генералами. В кругу моих знакомых было много замечательных людей. Вспоминаю знаменитого героя, летчика Маресьева. Он мне рассказывал в частной беседе, что им двигало, когда он полз по лесу, раненый, — патриотичность? воинский долг? — Вера в то, что он увидит свою мать, которая без него просто не выживет: он ее кормилец, он ее сын.
Наша армия-победительница была православной армией. Последний год призыва был 1926, а до 1930 г. крещение в русских семьях считалось обязательным. Прошли годы коллективизации, годы великого строительства социалистической индустрии, годы ликвидации безграмотности — и в то же время — годы концлагерей, миллионов жертв. Но 1945 г. — это был действительно всенародный праздник, когда любого солдата в гимнастерке подкидывали вверх, осыпали цветами, зацеловывали «вусмерть», как говорится, напаивали до полного бесчувствия — это было торжество единства, торжество русского национального подъема. Великая Отечественная война была тем оселком, тем критерием, которым было проверено наше национальное самосознание.
[2] — Нынешние дети вообще обо всем очень хорошо осведомлены: пригласили меня как-то в один детский сад, «в славянской традиции», я спрашиваю ребятишек: «А вы знаете, что такое «бабки»»? Они отвечают: «Знаем. Это деньги». «Нет, — говорю, — это игра! А еще она называется «казанки»».
[3] — Есть что-то, что вне нас, помимо нас, но мы не приобщаемся к черной силе зла. Приведу, кстати, такой эпизод. Один иеромонах Киево-Печерской лавры рассказывал, что у них в духовном соборе был эконом или келарь, иеродьякон, который во время заседаний всегда что-то рисовал на листочке бумаги. Это было вполне обычно — кто-то пишет, кто-то записывает — но он рисовал, и, как выяснилось, рисовал бесенят. «Отец, — сказали ему — этого не надо делать! Ты плохо кончишь!» Он ответил: «Знаете, братия, я очень люблю рисовать, но если я буду рисовать ангелов, получится кощунство. А этих — чем хуже, тем лучше». Тем не менее, по словам этого моего знакомого иеромонаха, о. Кифы, жизнь этого дьякона закончилась вне монашества и драматически.
[4] — Это сейчас бывает, что в подъезд недавно построенного, хорошего дома зайти страшно. Мне рассказали забавную историю или, может быть, анекдот. Объявление в подъезде: «Товарищи! (зачеркнуто) Граждане! (зачеркнуто) Господа! Пожалуйста, не гадьте в подъезде!»
Чехословакия 1968 – 1971: Воспоминания участника событий через 50 лет. Часть 1
Предлагаемые читателю «воспоминания» представляют интерес, прежде всего, своей непосредственностью. Ныне известный российский ученый-социолог – Козырев Геннадий Иванович, – а в период описываемых событий – рядовой Советской Армии, а после увольнения в запас – простой водитель. Поэтому он пытается передать свои воспоминания о тех событиях с точки зрения рядового участника. В то же время, «воспоминания» не лишены определенного аналитического и исторического анализа, сделанного с позиции прожитых лет.
Автор известен научной и читающей аудитории не только многочисленными научными трудами (более 30-и учебников, учебных пособий и монографий), но и несколькими сборниками стихов, романом «Предательство», публицистическими рассказами «Об идеологическом воспитании в СССР», «Голодомор глазами очевидцев – жертв и их детей» и др.
ISB 978–5–7237– 700–8 © Российский химико-технологический университет им. Д. И. Менделеева, 2019 © Козырев Г.И., 2019
Часть первая. Большая тревога
Что выпадает там
За круглым столиком?
Какую участь мне судьба сулит?
– Рок неизбежный
Открытой бездной,
Взором охотника молча, глядит!
Лето 1968 года я встретил в городе Гвардейске Калининградской области рядовым хозяйственного взвода – водителем санитарного УАЗ-450. Хозвзвод был структурным подразделением первого батальона 12-го Мотострелкового полка, 12-ой общевойсковой дивизии, входившей в состав 11-й гвардейской армии.
Настроение у меня было скверное из-за того, что по причине внезапно проявившихся мелких неполадок в моём Уазике, меня отстранили от командировки в составе автороты на уборку урожая. Год назад я уже участвовал в подобном мероприятии и с ностальгией вспоминал безбрежные поля и пыльные дороги Казахстана, с его скудными хлебными полями, грохочущими в облаке пыли комбайнами, пересыпающими из бункера в кузов твоего ГАЗ-51 зерно.
Вспоминал и сельский клуб в селе «Заветы Ильича» Золотухинского района Курской области, где мы – солдаты в субботние и воскресные вечера могли до упада танцевать с местными девчатами. А по будням мы на новеньких ГАЗ-51 вывозили с полей свёклу и картофель. В общем, жизнь на уборке урожая была вполне цивильная и интересная. Поэтому, находясь в казарме, в карауле или на плацу, было по чему ностальгировать.
ГАЗ-51
Но, как говорят в народе: «Пути господни неисповедимы». Человек не в силах предугадать все замыслы изменчивой судьбы. Порой она без видимых оснований лишает его желаемых и очевидных перспектив, но лишь для того, чтобы предложить, возможно, более сложный путь, но к более весомым и долговременным целям. Ибо сокращенный путь к желаемому лишает нас возможности самосовершенствования.
Где-то в середине июля наш 12-й Краснознамённый, орденов Суворова и Кутузова, Гвардейский мотострелковый полк подняли по тревоге. Мы покинули казармы и бесконечными колоннами двинулись в сторону Риги. Три дня мы, соблюдая скоростной режим, с остановками на ночлег и прием пищи, неспешно продвигались в заданный район. Так степенно начиналась первая фаза крупнейших после Великой Отечественной войны учений Советской Армии (как это выяснилось позже) под условным наименованием «Неман».
На четвёртый день мы оказались на пустынном берегу Рижского залива, и я впервые в жизни увидел море. Некоторые солдаты и сержанты, в том числе и я, сняв сапоги, зашли в прибрежные воды, чтобы в полной мере ощутить реальность моря. Но впечатления оказались ниже среднего: на море стоял штиль, а песчаный берег был настолько пологим, что можно было идти бесконечно долго, не замочив трусов. К тому же вода была неожиданно холодная. Появившийся на берегу офицер, пресек наши попытки перейти море вброд и мы разошлись по своим подразделениям.
Вернувшиеся из штаба полка командиры подразделений довели до личного состава боевую задачу на предстоящих учениях. Полку предстояло занять оборону на берегу залива и приготовиться к отражению десанта «противника» с моря. Поговаривали, что в составе десанта будут не только плавающие БТРы, но и танки, которые пойдут своим ходом по дну залива. Появилась интрига и любопытство – а как всё это будет?
Но, как говорила моя мама, «Человек предполагает, а Бог располагает». Ночью полк внезапно был поднят по тревоге. Еще впотьмах стали формироваться походные колонны, личному составу выдавались сухие пайки на целый день, следовательно, в дороге для приёма пищи стоянка не предполагалась. И едва забрезжил рассвет, полк двинулся в сторону «родного» Гвардейска.
Уже в пути мы узнали, что тревога была объявлена по всему Прибалтийскому военному округу. Нередко в нашу военную колонну вклинивались гражданские машины с призванными по тревоге запасниками, которые ехали к месту своей уже военной дислокации. Навстречу нам тоже попадались машины – автобусы и грузовики – с запасниками. Трасса Рига – Калининград была забита военным транспортом и гражданскими машинами. Местами разношерстная колонна двигалась в три-четыре ряда и только в одну сторону, в сторону Калининграда. В таких местах встречные гражданские машины вынуждены были сворачивать на обочину или в открытое поле и там пережидать, когда поредеет или иссякнет встречный им поток.
А в это время на территории опустевшего от основного состава полка шла напряженная работа по приёму запасников. Их мыли в бане, переодевали в военную форму, вооружали и формировали из них боевые подразделения. Среди запасников были и рядовые, и сержанты, и офицеры в возрасте от тридцати до 50-ти лет. Были среди них и солдаты Великой Отечественной, бравшие в сорок пятом Берлин, Прагу и другие города Европы. Но об этом я узнал позже, когда уже в Чехословакии мне пришлось жить в одной палатке с бывшими фронтовиками.
О том, что происходило на территории полка, я узнал, когда на мой санитарный Уазик старшим назначили фельдшера батальона старшего сержанта срочной службы Кикуса – высокого долговязого латыша, и мы с ним поехали в часть получать необходимые в военных условиях медицинское оборудование и медикаменты. Оказалось, что в военных условиях мой УАЗ-450 должен тянуть за собой достаточно ёмкий и тяжелый прицеп, который вмещал в себя 12 носилок и более десятка ящиков с медикаментами. Кроме того, в боевых условиях в УАЗике должны были находиться не менее четырех санитаров, которыми числились повара батальона. Но пока они предпочитали ездить на марше на других машинах.
УАЗ-450
БТР-152
Были ли мы – рядовые и сержанты срочной службы – в курсе происходивших в мире событий. Можно ответить и «да» и «нет». Официальную позицию «Партии и Правительства СССР» нам регулярно доводили на политинформациях. Телевизоров в ротах и батальонах не было, но мы читали газеты и слушали радио и знали, что обстановка в Мире весьма тревожная. На границе с Китаем регулярно случались провокации, а Мао Цзедун грозил нам войной. Во Вьетнаме шла кровопролитная война патриотов с американскими завоевателями и некоторые из наших военспецов, в том числе и из нашего полка, писали заявления с просьбой отправить их во Вьетнам для оказания помощи «братскому вьетнамскому народу». Что в социалистической Чехословакии не всё спокойно, мы узнали где-то в мае 1968-го из официальных сообщений. С тех пор до нас доходили то оптимистические, то тревожные известия из «братской» страны.
Когда же случилась «большая тревога», нам это никак не объяснили. Лишь когда полк был полностью укомплектован запасниками и мы готовились к маршу, пошли слухи, что ожидаются большие учения на территории Польши. Учения в расширенном составе – с призывом тысяч резервистов – можно назвать вторым этапом учения «Неман».
Примерно через неделю после «большой тревоги», наш полк походными колоннами пересёк границу Польши и, без особой спешки, двинулся в сторону ГДР (Германской Демократической Республики). Дня через два-три мы остановились недалеко от германской границы на польском военном полигоне. Наладили быт и стали проводить «запланированные» учебные стрельбы. Через несколько дней всему личному составу полка выдали полагающееся денежное довольствие в польских злотах. Военторг организовал торговлю из автолавок на злоты. Офицеры и сверхсрочники стали организовывать «туршопы» в близ лежащие польские города. Мой УАЗик для этих целей подходил вполне. Так полк и провёл на польском полигоне примерно три недели.
«Дорогу осилит идущий».
Народная мудрость.
21 августа мы узнали, что войска стран Варшавского договора вошли в Чехословакию для наведения конституционного порядка. Началась операция «Дунай». Весь личный состав нашего полка находился в тревожном ожидании. На следующий день по тревоге полк двинулся в сторону Восточной Германии. Примерно через сутки походного марша мы, уже на территории ГДР, остановились в глухом лесу. Командиры подразделений были вызваны на военный совет и совещались там необычно долго. А когда вернулись, то доложили личному составу о том, что ездили осматривать военный городок, откуда ушла военная часть в Чехословакию, а мы, вроде как, должны занять опустевшие казармы для постоянной дислокации. В общем, вся эта «лапша» звучала как-то не убедительно. А между тем, командиры приказали водителям проверить и заправить технику, принять пищу и отдыхать.
По тревоге нас подняли глубокой ночью, ближе к утру. Личному составу раздали боевые патроны, но всего по 15 штук, т.е. половину от полной вместимости автоматного рожка. Три запасных рожка в подсумке так и оставались пустыми. Колонна двинулась в темноте. Танковый батальон на этот раз шел впереди полка и своим ходом. Обычно во время марша танки перевозили тягачи на трейлерах. В салон моего УАЗика посадили четырёх санитаров-поваров, положенных по штату военного времени. Все свидетельствовало о том, что предстоят серьёзные события.
Мой УАЗик шёл в конце батальона за БТРами. За ним, замыкая колонну, шла машина техпомощи – ЗИЛ-157 с будкой. На территории ГДР дорога петляя по ложбинам, небольшим городкам и лесам, поднималась вверх. В утренних сумерках и в блеклом свете фар видны были следы, оставленные танками. В одном городке на крутом повороте танк снес угол одноэтажного домика, видно его занесло на мокрой от росы брусчатке. В других местах кое-где на поворотах узкой дороги встречались деревья с отметинами танковой брони и гусениц. Уже когда почти совсем рассвело и мы выехали на плато, разделяющее ГДР и Чехословакию, пару раз на крутом повороте я видел танковые следы, которые вели прямо в сторону крутого придорожного оврага. Видимо, водитель танка заснул или зазевался. Насколько крутые были склоны тех оврагов, и что стало с теми танками и их экипажами, я не знаю, так как утренний туман покрывал все ложбины.
Дорога пошла довольно круто вниз и для меня и моего УАЗика начались серьёзные испытания. Те, кто ездил в колонне – знают, что когда колонна трогается, то она растягивается как гармошка. Хвост колонны ещё стоит, а голова уже набрала походную скорость. А когда голова колонны останавливается, гармошка начинает сжиматься, и хвост догоняет остановившихся на приличной скорости. На первой же такой резкой остановке на крутом склоне я с трудом сумел остановить свой УАЗ, чуть не врезавшись во впереди остановившийся БТР. Я давил, что есть мочи, на педаль тормоза, одновременно тянул вверх ручник, но тяжелый прицеп неумолимо толкал машину вперед. УАЗик юзил и «взбрыкивал» от мощного напора в зад. Тяжелый прицеп на горной дороге явно доминировал над сравнительно лёгким УАЗиком. Впредь я старался ехать осторожней, но напряжение покинуло меня, лишь когда мы спустились с гор. Было уже позднее утро, когда мы проезжали первое чешское село. Оно казалось нежилым. Лишь в некоторых окнах по шевелению занавесок можно было предположить, что там есть люди, которые боятся себя обнаружить. Следующие населенные пункты, которые пересекала наша колонна, тоже казались безлюдными.
Когда мой УАЗик проезжал одно из людных мест, колонна на несколько минут остановилась. Справа от дороги был крутой склон вниз, можно сказать, пропасть, а слева на пригорке – беснующаяся толпа. В какой-то момент из толпы выскочили несколько крепких ребят, подбежали к УАЗику и стали раскачивать его, пытаясь опрокинуть в пропасть. Положение было критическое.
Между тем, колонна продолжала движение. Получив «боевое крещение», мы уже легче переживали продолжающееся вдоль дороги нашего следования буйство толпы. Наученные горьким опытом, мы не позволяли протестующим вплотную приближаться к УАЗику, демонстрируя, в случае необходимости, дула автоматов. Но вскоре колонна выехала за пределы города, и можно было немного расслабиться. Мысли переключились на обыденность, и я стал думать о том, что на ближайшей стоянке надо будить раздобыть хотя бы ведро воды, чтобы отмыть от плевков и грязи мой многострадальный УАЗик.
Но всё разрешилось само собой. Отъехав от города несколько километров, колонна съехала с дороги и остановилась, очевидно, для дозаправки и приема пищи. Но тут начался сначала незначительный, а потом проливной дождь. Выйти из машины было невозможно. И весь полк вынужден был пережидать начавшийся ливень, который я воспринял как подарок судьбы. Во-первых, он в несколько минут помыл все машины, избавив водителей от труда и унижения смывать чужие плевки, во-вторых, дождь так убаюкивающе барабанил по жестяному кузову УАЗика, что я и мои товарищи моментально уснули и спали, как говорят в таких случаях, безмятежным сном младенца. Крепкому сну также способствовали предыдущая бессонная ночь и пережитые сложности нашего ночного и дневного перехода. Прошло более 50-и лет, а я и сейчас с ностальгией вспоминаю тот сладкий безмятежный сон под барабанный стук дождя. Это походило на отпущение грехов. Как будто мы (весь полк), обруганные, оплёванные предстали пред небесным храмом, и он очистил, отмыл нас от скверны, и отпустил нам наши вольные и невольные грехи. Этот дождик, и этот, подаренный им долгожданный сон были настоящей божьей благодатью.
Причины и следствия
«Политические отношения и действия возникают
на основе национальных и глобальных интересов».
У неискушенного читателя может возникнуть вопрос: а какого лешего мы полезли в Чехословакию (ЧССР), если нас там не очень ждали?
Сейчас, когда только за последние 15–20 лет произошли так называемые «цветные революции» (а то и прямое военное вторжение войск НАТО) в таких странах как Сербия, Грузия, Украина, Ливия, Тунис, Египет, Йемен, Сирия – ответить на поставленный вопрос не составляет труда. Но и тогда на уровне обычной политинформации нам достаточно чётко объясняли, что со времени окончания второй мировой войны идет противостояние двух систем: капиталистической и социалистической, и двух военных блоков: НАТО и Варшавского договора. Поэтому Запад никогда не оставлял попыток вырвать ту или иную дружественную по отношению к СССР страну из-под влияния Москвы.
Страны НАТО во главе с США всячески способствовали тому, чтобы и в ЧССР разгорелся конфликт, подобный венгерскому. Это бы отвлекло внимание и ресурсы Советского Союза от Ближнего Востока, где только что (в 1967 г) Израиль захватил сирийские Голанские высоты и египетский Синайский полуостров. И только решительные действия руководства СССР остановили продвижение Израиля вглубь арабских территорий. Кроме того, в этот период мы оказывали военную помощь Вьетнаму в отражении агрессии Соединенных Штатов. Сосредоточения военной силы требовала советско-китайская граница, на которой китайская сторона периодически провоцировала вооруженные конфликты.
Все эти «свои» и «чужие войны», в которых вынуждены принимать участие (военной силой и дипломатией) крупные государства и союзы государств, называются геополитикой. Она была и во времена Ивана Грозного, и Петра первого, и СССР, и сейчас. Иначе, крупное государство превращается в мелкое, от которого отрывают «куски» более расторопные соседи и не только. Наша страна такие периоды полураспада переживала много раз. Например, Смутное время (1605–1612 гг.), революция и гражданская война (1917–1922 гг.) и распад СССР в 1990-е годы.
Основным лозунгом оппозиции в ЧССР был «социализм с человеческим лицом». Суть, которого состояла в том, чтобы создать некий синтез социализма и капитализма. В нашей стране подобный лозунг выдвинул Михаил Горбачев в конце 1980-х. К чему это привело – мы уже знаем. «Человеческое лицо» после распада СССР и прихватизации общенародной собственности предстало перед нами в виде олигархического капитализма, когда кучка семей и кланов захватила основные ресурсы страны, прибыль от которых стремиться вывести заграницу.
Для Соединенных Штатов так называемая «пражская весна» была своего рода шансом ослабить позиции СССР на международной арене. Поэтому они всерьез рассматривали возможность вторжения войск НАТО в Чехословакию с территории ФРГ уже в конце июля 1968 года и даже определили количество бригад и дивизий для такого вторжения. Но, очевидно, масштабные учения Советской Армии несколько охладили пыл американцев и их союзников.
Одновременно войска НАТО готовились прийти на помощь «восставшему народу». На военном аэродроме «Божий Дар» близь военного городка Миловицы, в сорока км от Праги, готовилось приземление военных транспортных самолетов с натовскими войсками. Но Советские войска буквально на несколько часов опередили врага, захватив аэродром и разогнав группу чешских офицеров, готовивших прием натовских самолетов. А уже через пару часов на аэродроме начали приземляться наши военные самолеты.
Если бы они успели войти в Карловы Вары, то наверняка организовали бы «народную самооборону» из отдыхавших со всего мира туристов, специально подготовленных и засланных в город «активистов» и части местных жителей. И тогда, очевидно, без серьезного кровопролития не обошлось бы.
Подготовка к бою
«И вечный бой! Покой нам только снится…».
Александр Блок: На поле Куликовом.
Сколько мы проспали – я не знаю. Дождик прекратился внезапно, и из-за туч показалось уже предвечернее солнце. Вокруг колонны засуетились командиры. Заправщики стали развозить топливо. Была команда – заливать баки под завязку. Вслед за заправщиками, а то и вперемежку с ними, вдоль колонны останавливались машины с боеприпасами. И нам всем выдали полный боекомплект. Я получил четыре полных автоматных рожка патронов. По 30 штук в рожке. Пехотинцы дополнительно получали ручные гранаты. Полный комплект боеприпасов получили минометные расчеты и гранатомётчики. И всем стало ясно, что впереди нас ждут серьёзные дела.
Поздним вечером наш полк занял господствующие высоты в нескольких километрах от находившегося в низине чехословацкого танкового полка. Наш батальон расположился в лесистой местности. Пехота стала окапываться по периметру предполагаемой линии обороны. Командиры, после совещания в штабе полка, доводили до личного состава своих подразделений задачи на предстоящий день. В целом, план возможного боя выглядел следующим образом. Если на рассвете чехословацкие танкисты предпримут попытку вывода своих танков из гарнизона, наши БТРы с пехотой по скрытым от глаза противника ложбинам подъезжают насколько возможно близко к дорогам, выходящим из чешского гарнизона, высаживают пехоту. Потом уже пустые БТРы водители выводят на дорогу, глушат и оставляют, создавая физическую преграду для танков противника. Высаженная пехота и другие подразделения ведут огонь по прорвавшимся танкам.
В составе нашего «санитарного экипажа» произошли существенные изменения. Поваров-санитаров у нас забрали, а взамен, в качестве санитаров, прикрепили шестерых «партизан» (резервистов), которые должны были выносить раненых с поля боя к УАЗику, где им предполагалось оказывать первую медицинскую помощь.
Ночь прошла в бесконечных приготовлениях и томительном ожидании. С раннего рассвета все с волнением ждали команды «к бою». Бесконечно долго тянулось время, а команды всё не было. Завтрак повара и их помощники разносили в термосах по позициям, чтобы не отвлекать бойцов от ожидания команды.
Через несколько дней мы узнали, что в канун нашего прибытия в Подборжани и во время занятия нами боевых позиций, в командном составе чехословацкого полка бушевали нешуточные страсти. Часть командиров ожидали прихода войск НАТО и готовы были пробиваться в сторону границы с ФРГ. Другая часть командного состава считала, что надо переждать. В итоге верх одержали, очевидно, сторонники выжидания.
Мы тоже находились в тревожном ожидании еще двое суток. Все это время даже ночью бойцы не покидали своих боевых позиций. Мой УАЗ и еще несколько машин хозвзвода стояли метрах в пятистах от передовой в лесистой низине. Днём там было прохладно и уютно, а ночами – как-то неспокойно. Порой чудилось, что из недалёкого оврага пробирается к слабо защищённой стоянке хозвзвода группа диверсантов. Ночами мы посменно на 2 часа заступали в караул и патрулировали территорию своей стоянки.
На четвертый день ситуация поменялась. Во-первых, слева от нашего полка стал занимать боевые позиции прибывший нам в помощь артиллерийский полк. Поэтому расстановка сил между нами и предполагаемым противником резко изменилась в нашу пользу. Во-вторых, в командовании чехословацкого полка произошли радикальные изменения. Прозападно настроенные офицеры были отстранены от командирских должностей, а их места заняли просоветские. Между нашим штабом полка и чехословацким была установлена прямая телефонная связь, и отныне возникающие проблемы можно было решать более оперативно.
Солдатская палатка и патриотизм
«Походная палатка для солдата – дом родной,
лишь бы харчи не переводились».
Самопроизвольный афоризм.
Большинство бойцов по команде оставили боевые позиции и стали обустраивать свой быт. Наш хозвзвод тоже покинул сырую низину и стал ставить палатки на солнечном пригорке. Фельдшер батальона Кикус получил десятиместную палатку на нашу «санитарную часть», состоящую из восьми человек: фельдшера, водителя и шести санитаров. Позже к нашей компании присоединился писарь батальона рядовой Куборский.
Обустраивать палатку взялись санитары-партизаны. Под их руководством и с их участием мы в квадрате примерно пять на пять метров выбрали сантиметров на 40–50 грунт и уложили его по краям. На образовавшуюся полуземлянку натянули армейскую палатку. Получилось весьма просторное помещение. Пол землянки сначала застелили лапником, а потом сеном. Сеном же, специально привезенным снабженцами, набили свои матрасы и подушки. Получилась весьма приличная ночлежка.
За время своей службы мне пришлось четыре раза по два и более месяца жить в палатках. В первый год службы, сразу же после прохождения курса молодого бойца, нас, призванных летом 1967 года водителей, отправили на Целину в Казахстан. Там же мы получили новенькие машины ГАЗ-51 и оборудовали их под уборку зерна. А во время уборки зерна с полей и перевозки его с тока на элеватор мы жили более двух месяцев в палатках, стоявших в открытом поле и продуваемых то знойным дневным, то весьма прохладным ночным ветром. В октябре нас по железной дороге перебросили в Курскую область на уборку свеклы и картофеля. Там мы жили в помещениях и спали на кроватях. Но после окончания уборки, из каждого взвода выделяли по одному солдату-водителю для охраны и профилактики освободившихся машин и их сдачи в «народное хозяйство». Командир нашего взвода старший лейтенант Калугин предложил мне остаться с машинами и ещё на пару месяцев продлить «вольницу». Я согласился и опять оказался в палатке, стоявшей в открытом поле рядом с колоннами автомобилей.
В нашей команде было восемь водителей на более чем двести машин. Командиром у нас был младший лейтенант, призванный на время уборки из запаса (партизан). Он появлялся у палатки лишь тогда, когда приезжали клиенты за очередной партией машин. Тогда мы демонстрировали им «свой» товар. При необходимости что-то подправляли, доукомплектовывали и заправляли «проданные» машины, сливая бензин с других, и тем самым, нередко, зарабатывали себе «на чай». В остальное время мы были предоставлены сами себе. Трехразовое горячее, достаточно сносное, питание нам было обеспечено. Правда, ходить на пункт раздачи пищи было далековато.
В двух-трех километрах от нас через речку на возвышенности находился город Рыльск, куда мы изредка ходили в кино или просто погулять. В палатке было сыро и достаточно прохладно, так как на дворе стоял ноябрь, а потом и декабрь. Поэтому мы нередко среди ночи и днём грелись у костра рядом с палаткой. Но бытовые неудобства компенсировались нашей беспредельной вольницей.
Палатка, сооруженная в чешском лесу, в моем армейском быту была уже третьим подобным жилищем, и мне было с чем сравнивать. В этой палатке было тепло и уютно. Единственно, что мне доставляло неудобства, так это дым от сигарет, которые постоянно курили наши санитары-партизаны. Днем их посменно задействовали на кухонных работах: колка дров, чистка картофеля и др. В остальное время они редко выходили из палатки, коротая время в бесконечных разговорах и перекурах.
А поговорить им было о чём. Из шести санитаров-партизан трое были участниками Великой Отечественной войны. Один из них даже освобождал Прагу весной 1945-го. Остальные пережили войну, будучи подростками и им тоже было что рассказать. Очевидно, командиры направили в санитары наиболее возрастных запасников.
К попытке чешских «товарищей» переметнуться на Запад, ветераны относились весьма негативно. А тот, который освобождал Прагу, называл чехов проститутками, готовыми лечь под любого, кто сильней или кто посулит больше заплатить за продажную лояльность. Он вспоминал, с каким восторгом чехи встречали советские войска в 1945-м. Но позже, он выяснил, что Чехия без какого-то сопротивления, в 1938 году стала протекторатом фашисткой Германии и вся чешская промышленность вплоть до мая 1945-го года, ударными темпами работала на фашистскую военную машину. За это время на чешских заводах было изготовлено примерно треть всего вооружения и боеприпасов, использованных фашистами на восточном фронте. Из этого следует, что каждый третий погибший советский человек, пал от произведенных чехами снарядов и пуль. Каждый третий советский город был разрушен чешскими снарядами. «Вот бы всё это им вернуть таким же образом, каким доставлялось нам. Посмотрел бы я, что осталось бы от их «златой Праги» и других городов», негодовал, порой, освободитель Праги.
И ещё «освободитель» сетовал, что Советское правительство (а раннее – Российское) слишком лояльно относится к своим бывшим врагам, неоправданно прощая им их преступления, совершенные на нашей земле. Так, мы простили французов за их вторжение и разорение России в 1812 году. Также простили болгаров, венгров, румын и других фашистских прихвостней, участвовавших в разорении СССР во второй мировой войне. Но все эти «прощения», которые великодушно позволяет себе правящая элита России и СССР, происходят за счёт обеднения простого народа.
Позже, уже работая в Чехословакии в качестве цивильного служащего Советской Армии, я в беседах с чехами не раз задавал вопрос о том, почему Чехия во время второй мировой, по сути, была сторонницей фашисткой Германии. Ведь фашизм – это абсолютное зло, следовательно, Чехия была сторонницей этого зла. Ответы, как правило, были о том, что иного выхода у чехов не было, мол, так сложились обстоятельства.
Особенно мне запомнился разговор с паном Вацлавом – весьма крупным мужчиной (144 кг) лет сорока, державшим у себя на сельском дворе автомобильную мастерскую. На почве ремонта автомобиля мы с ним и познакомились. В ходе неоднократных бесед он тоже ссылался на обстоятельства, а потом сказал, что Чехия – это жемчужина Европы и если бы мы (чехи) стали воевать с немцами, то могли бы навсегда потерять ценные постройки в наших городах. Но на мои аргументы о том, что Белград, Варшава, Минск, Киев, Ленинград … не хуже Праги, но другие народы жертвовали и своими городами и своими жизнями, и только так сумели одолеть всемирное зло, пану Вацлаву возразить было нечего.
«Кикусклан»
«Скажи, кто твой друг,
и он будет третьим».
Переделанная поговорка.
Между тем, наш походный быт постепенно приобрел привычный распорядок: завтрак, обед, ужин. К тому же кормить нас стали по нормам военного времени: к обычному солдатскому пайку мы стали получать дополнительно 50 граммов сливочного масла, 150 – мяса или мясных консервов, 75 граммов рыбы или рыбных консервов. Иногда в качестве дополнительного мясного пайка нам выдавали закупленную в ГДР колбасу-полуфабрикат, которую рекомендовалось отваривать, но можно было есть и сырой. В составе этой колбасы явно чувствовались чеснок и перец. Кому-то она нравилась, а кому-то – не очень. Но в солдатский рацион она (колбаса) вносила определенное разнообразие. Чаще всего дополнительную надбавку мяса и рыбы нам выдавали консервами. Первое время мы – соскучившиеся в постоянных походах по стабильной добротной еде – съедали почти всё, что нам выдавали. А потом насытились и часть консервов стали откладывать про запас. Ещё я и мой непосредственный командир старший сержант Кикус складировали в УАЗике, кроме консервов, выдаваемые нам сигареты, так как ни он, ни я не курили. Наш пример оказался заразительным и, глядя на нас, бросил курить писарь батальона Куборский.
Кикус как фельдшер батальона непосредственно подчинялся командиру батальона, а указания по медицинской части получал от командира санчасти полка. Поэтому большую часть времени он был предоставлен сам себе. Примерно в такой же ситуации оказался и я. Избыток свободного времени, в условиях позиционного «бездействия», имел и писарь батальона Куборский. Таким образом, у нас образовался «триумвират» – Кикус – Куборский – Козырев – который был, в целом, предоставлен сам себе. В батальоне нас прозвали «кикусклан». Втроем мы исходили все прилегающие к батальону окрестности, периодически угощая сослуживцев набранными с придорожных деревьев или в обнаруженных нами садах фруктами.
Кикус серьёзно занимался боксом и даже имел при себе боксерские перчатки. Иногда он устраивал нам мастер-класс, обучая меня с Куборским (и не только) азам «цивилизованного» мордобоя. А спонтанно возникавшие боксёрские поединки неизменно привлекали внимание свободных от службы бойцов. Я усиленно тренировался в метании штык-ножа, пока его ручка не дала трещину.
О мужестве и трусости
«Есть ли на Свете мужество –
Каждый решает сам!».
Из песни на стихи Н. Добронравова.
Отношение с местным населением тоже постепенно наладилось. Чехи, прознав про то, что у нас в батальоне после каждого приема пищи остаются продукты (в основном каша), которые повара вынуждены были сваливать в вырытую неподалёку яму, стали приходить с бачками на тележках за остатками пищи. Лучшего рациона для откорма свиней и другой живности придумать сложно. Очередное денежное довольствие мы получали в чехословацких кронах. Военнослужащие стали бегать в самоволку в магазины и пивные бары, которых в Чехии великое множество.
Случай с Ломовым, с одной стороны, показал пример недопустимой в боевых условиях доверчивости, а с другой – находчивость, решительность и смелость бойца в экстремальной ситуации. Были и другие примеры доблести и трусости, которые особенно чётко проявились в самые напряженные первые дни нашего пребывания в ЧССР. Особенно памятным для меня стал один из диалогов с начальником штаба батальона майором Каякиным (фамилия изменена). Дело в том, что мой санитарный УАЗик облюбовали для ночлега, в периоды, когда не было более подходящих условий, майор Каякин и замполит батальона капитан Петренко. В такие дни я цеплял в салоне на специальных ремнях пару носилок. Сам я в походных условиях спал в кабине УАЗика. После сна майор умывался, а я ему поливал из котелка.
Я видел, что майору доставляет удовольствие такой способ умывания. Он нарочито долго, как мне казалось, чистил зубы, потом плескался и урчал. А меня это раздражало и я, когда мы стояли на полигоне в Польше, соорудил из двух литровой консервной банки умывальник, прикрепив его к дереву, а рядом вбил гвоздь для полотенца. Каякин воспринял моё изобретение без особого энтузиазма, но вынужден был смириться с «техническим прогрессом». Памятный разговор состоялся на четвёртый день, после того, как наш батальон занял боевые позиции и готовился к бою. Когда обстановка немного разрядилась, майор появился возле УАЗика и захотел умыться, ссылаясь на то, что там на передовой такой возможности не было. Но воды для умывания не оказалось, так как последние три дня завоза не было, а имевшийся запас использовался лишь для приготовления пищи.
И тут майора прорвало. Возможно, сказалось напряжение последних дней или его никчемная психика. Позже писарь батальона Куборский рассказал, что эти три дня начальник штаба почти не покидал командирского БМП, чем доставлял немало неудобств командиру батальона подполковнику Габеру, и вообще вёл себя достаточно трусливо. Здесь же майор расслабился и стал кричать, что он пришел с передовой, где постоянно рисковал жизнью, а я – тыловая крыса – не смог приготовить ему воды для умывания. И вообще, меня надо отправить туда, чтобы я на своей шкуре почувствовал ту серьёзную опасность, которую испытывал он.
Как говорится: «у страха глаза велики». В первые три дня все мы находились в тревожном состоянии, так как готовились к реальному бою. При этом не делали различия между передовой, где окапывались боевые подразделения, и тылом, находившимся в пятистах метрах от передовой в тёмной сырой низине, рядом с заросшим оврагом. Наше место дислокации в боевых условиях мне казалось менее защищенным. Поэтому слова майора о том, как он там рисковал своей жизнью, я воспринял с еле скрываемой усмешкой. Да и было в его словах что-то театральное или киношное. А на его угрозу – отправить меня на передовую – я тут же согласился и сказал, что готов хоть сейчас отбыть в окопы. Лучше бы я промолчал. Уже было успокаивающийся майор стал кричать ещё больше. С человеком произошла настоящая истерика. Очевидно, своей готовностью пойти туда, откуда он пришел, я подвергал сомнению его «героизм».
В этот период мной одновременно владели два чувства: чувство обиды за несправедливые обвинения в том, что я чуть ли не преднамеренно уклоняюсь от опасности, когда другие рискуют, и чувство стыда за то, что штаб батальона возглавляет такая ничтожная личность. Позже к этим чувствам добавилось чувство жалости к человеку с не вполне здоровой психикой.
Ещё один пример патологического страха продемонстрировал командир взвода связи батальона старший лейтенант Брозгаускас (фамилия изменена). Подолгу службы его взвод должен был обеспечить связью все подразделения батальона со штабом батальона, и сам штаб батальона со штабом полка. Перемещался Брозгаускас от одного узла связи к другому в сопровождении двух бойцов-автоматчиков, а для пущей своей безопасности повесил себе на шею не положенный ему автомат, который забрал у одного солдата своего взвода. Со стороны всё это выглядело каким-то фарсом или игрой в войнушку. Солдаты взвода связи относились к своему «отважному» командиру с едва скрываемым презрением, а за глаза издевательски высмеивали его поведение и «героические» поступки.
Слух об «отважном» командире взвода связи быстро распространился по батальону и дошел до командира батальона подполковника Габера – участника ВОВ. Тот вызвал к себе Брозгаускаса вместе с обезоруженным им солдатом, объявил им перед строем выговор и предупредил, что в случае повторения чего-то подобного – отдаст их обоих под трибунал. Игра в войнушку закончилась, а презрение к трусу осталось.
«Боевое» ранение
«Если ранили друга, перевяжет подруга
горячие раны его».
Из песни на слова В. Лебедева-Кумача.
Лишь однажды за период нашего примерно двухмесячного «боевого противостояния» мне пришлось перевозить раненого бойца. Но ранен он был не на поле боя, а из-за преступной халатности своего же сослуживца.
В считанные минуты возле раненого оказались фельдшер батальона Кикус и незнакомый мне старший лейтенант медицинской службы. Они наспех перевязали раненого, и я, в их сопровождении, повез его на УАЗике в санчасть полка, которая находилась от нас в двух-трех километрах. Там раненого вынесли из машины и оказали ему более квалифицированную помощь. Но ранение было очень тяжелым. Требовалась срочная операция в условиях стационара. Раненого снова положили ко мне в УАЗик, и я в сопровождении уже другого старшего лейтенанта медицинской службы, севшего ко мне в кабину, и двоих медиков, находившихся в салоне, повез раненого в военный госпиталь, располагавшийся километрах в 60-ти от нашего полка. Там нас уже ждали, и раненый без промедления попал на операционный стол. Позже он поправился и вернулся к нам в полк, но вскоре был комиссован.
Комсомол
«Не расстанусь с комсомолом,
Буду вечно молодым!».
Из песни на стихи Н. Добронравова.
Ещё один памятный случай в период нашего «лесного стояния» в чешском лесу был связан со срочным приёмом меня и ещё нескольких бойцов в комсомол. Дело в том, что в школьные годы я не был принят в комсомол из-за моего среднего брата Владимира. Володя старше меня на полтора года, поэтому ему раньше предложили стать комсомольцем, что он с готовностью сделал. Но одним из многих его достоинств, а в определенных жизненных ситуациях – «недостатков», являлось то, что он по жизни был и есть правдоискатель. А в те юношеские годы он еще и «страдал» максимализмом.
Став комсомольцем, Володя активно включился в общественную работу и стал вносить различные новаторские предложения для рассмотрения в школьной комсомольской организации. Эти предложения, по его мнению, должны были исправить многие, имевшие место быть, недостатки в нашей школьной и общественной жизни. Но его активность не была оценена. Старшие товарищи посоветовали Володе заниматься своим делом и не лезть, куда не следует. Тогда он обратился в районный комитет комсомола. Ссылаясь на Устав ВЛКСМ, Володя стал говорить о том, что каждый комсомолец на своем месте должен проявлять инициативу для приближения светлого завтра и т.п. Но результат его правдоисканий был тот же, что и в школьной организации. Мало того, из районной организации в школьную «спустили» директиву – разобраться с «зарвавшимся» комсомольцем. Володи «грозил» выговор. Но он, не дожидаясь наказания, написал заявление с просьбой, отчислить его из рядов ВЛКСМ, так как он не видит смысла своего членства в этой организации.
Как только спало напряжение первых «боевых» дней, нас – человек 8–10 не комсомольцев первого батальона – собрали на лесной поляне и объяснили, что в боевых условиях все должны быть комсомольцами. При этом нашего согласия никто не спрашивал, а из нас никто не высказывался против вступления в комсомол. Нам выдали бланки заявлений о приёме в комсомол, которые мы тут же заполнили. Потом на фоне растянутой между деревьями простыни нас по очереди сфотографировали на документ. И уже через пару дней нам вручили комсомольские билеты. Так оперативно в СССР решалась проблема массового вовлечения в комсомол и в КПСС в экстремальных условиях. Потом, если что, комсомольская или партийная организация сможет отчитаться, что первыми в бой пошли и совершили подвиг комсомольцы и коммунисты.
«Гром победы раздавайся!».
Из гимна России конца XVIII –
начала XIX века.
В один из погожих солнечных дней конца октября 1968-го года наш полк покинул обжитый нами лес и двинулся в сторону германской (ГДР) границы. Маршрут по территории ЧССР был проложен в обход крупных населенных пунктов, и мы без особых происшествий добрались до ГДР.
Очевидно, к такой встрече немцы тщательно готовились. Мы ехали по центральным магистралям городов, а по краям улиц тысячи немцев приветствовали нас. БТЭРы и другие машины буквально завалили подарками. Нам подавали различные бутерброды, пряности, конфеты, фрукты и овощи, напитки и даже горячий чай и кофе. Нас заваливали цветами и различными сувенирами. Толпы людей стоя на тротуарах улиц, площадях городов и обочинах дорог кричали нам различные приветствия, улыбались и махали нам руками и флажками.
На домах и растяжках висели баннеры с надписями типа: «Да здравствует Советская Армия!», «СССР–ГДР – навеки вместе!», «Контрреволюция не пройдет!» и др. Стоило колонне чуть притормозить, как к машинам подбегали немцы с подарками и словами приветствия.
В середине дня наша колонна остановилась вне населенного пункта для дозаправки и приёма пищи, и снова в путь. И снова населённые пункты и города с приветствующими нас немцами. Уже к вечеру мы въехали во Франкфурт на Одере. Стало смеркаться, но город сиял тысячами огней, и было светло как в ясный день. А на улицах десятки тысяч восторженных горожан встречали нас цветами и подарками. Таким образом, наш триумфальный проезд через ГДР проходил по нарастающей. И было ощущение великого праздника и у нас, и у встречающих. Прошло более 50-и лет, а мне кажется, что это было со мной и с моими сослуживцами только вчера – настолько яркие впечатления остались от той незабываемой встречи, от той теплоты и всеобщего единения.
И ещё с годами появилось чувство стыда за предательство, которое совершило руководство СССР в ходе обсуждения и принятия Условий объединения двух Германий (ГДР и ФРГ). По сути М.С. Горбачев и его окружение сдали жителей ГДР на милость «победителей» из ФРГ. И начались гонения, прежде всего на тех, кто был наиболее предан Советскому Союзу. Об этом предательстве (и о многих других) таких иуд как Горбачев, Ельцин и их окружение, мы тоже не должны забывать.
Но, вернёмся к нашему повествованию. Как говорится, праздник не может продолжаться бесконечно. Долгий праздник становится обыденностью. Видимо по этой причине наша жизнь состоит из контрастов.
Огни большого города покинули нашу колонну, как только мы въехали на середину моста через Одер и оказались на территории Польши. Контраст был шокирующим. Меня до сих пор не покидают ощущения, что я вышел из сияющего сотнями огней и гремящего десятками оркестров праздничного зала в тёмный сырой переулок. Есть выражение: «с корабля на бал», но к данному случаю применимо другое – «с шикарного бала на неубранное и не освещенное в тёмное время суток зыбкое суденышко».
Сразу после моста мы въехали в полутёмный польский город. Возможно, маршрут был специально проложен по окраине города, и мы не увидели освещенный огнями центр города. Возможно, на мое восприятие повлиял только что пережитый праздник, случившийся с нами в ГДР, особенно на сияющей огнями немецкой части Франкфурт на Одере. Но от польской части города у меня сложилось самое удручающее впечатление.
Выехав загород, наш полк свернул на обочину и остановился на ночлег. Впереди нас ждал неблизкий маршрут через значительную часть польской территории до своего «родного» Гвардейска, и насыщенный незабываемыми впечатлениями день сложного пути.
Нищета и благотворительность
«Да не оскудеет рука дающего!
Да не отсохнет рука берущего!».
Из святого писания.
В обществе постоянно идут дискуссии по поводу того, что приятнее: получать подарки от других или дарить их другим. По этому поводу существует множество мнений и аргументов как «за», так и «против». По мне, так и то и другое может доставлять человеку удовольствие или удовлетворенность. При этом важен контекст: сложившаяся при этом действии ситуация, положение и заслуги дарителей и получателей и многое другое.
В городах и населённых пунктах поляки нас встречали тоже достаточно активно, шумно, но с иным настроем и иными целями. Они не собирались дарить нам подарков, а выпрашивали подарки у нас. При этом они выкрикивали что-то типа «Пан, сигареты!», «Пан, сувенир!» и др. Очевидно, это и было целью их сбора вдоль дороги, по которой двигалась наша военная колонна. Мне это напомнило кадры из фильма «12 стульев», где голоштанная ребятня бежит за проходящими мимо машинами, выкрикивая «Деньги давай!». При этом в толпе встречающих, кроме преобладающего числа подростков и молодежи, было немало и взрослых как мужчин, так и женщин.
Как говорится в известном романе: «Всё смешалось в доме Облонских». Мы из вчерашних получателей подарков в течение ночи превратились в дарителей. Из БТРов и других машин на обочины дороги посыпались пачки сигарет, консервов, а также подаренные нам накануне немцами сувениры и другие презенты. Поляки реагировали бурно и весьма агрессивно, стараясь первыми завладеть летящим из машины подарком. Нередко возникала опасная ситуация, когда люди бросались, чуть ли не под колёса, и нам приходилось резко тормозить и выворачивать руль.
Мы с Кикусом сначала стали бросать собравшимся вдоль дороги полякам сигареты, которых у нас скопилось более половины солдатского рюкзака. Вначале бросали целыми пачками, а потом, чтобы досталось большему количеству жаждущих халявы, стали бросать по штучно. Когда сигареты закончились, стали бросать консервы, которых у нас тоже скопилось прилично. И лишь когда в рюкзаке осталось несколько банок, мы решили, что сеанс благотворительности пора заканчивать. Ведь что-то надо оставить и себе. В других машинах, видимо, тоже запасы постепенно иссякли. На обочину всё реже и реже летели подарки, и всё меньше поляков выходили нас встречать.
Заключительной точкой нашей «благотворительности» на польской земле можно считать потушенный нами польский автомобиль. А случилось это так. Мы уже в сумерках ехали по окраине небольшого польского городка. В ста метрах слева от дороги находились какие-то двух, трехэтажные здания типа магазинов и кафе. Рядом – освещенная площадка со стоявшими легковыми автомобилями и микроавтобусом. Пожилой крупного телосложения поляк возился спереди микроавтобуса под капотом. И вдруг в моторном отсеке вспыхнул яркий огонь. Поляк отскочил от горящей машины и, увидев нашу колонну, стал истошно кричать: «Гашич, гашич – тысяч злотых».
Было понятно, что погорелец просит огнетушитель и готов заплатить за него тысячу злотых. Колонна на минутку остановилась. Сразу из нескольких машин выскочили наши ребята с огнетушителями и в считанные секунды затушили горевшую машину. Также быстро они сели по своим машинам, и колонна тронулась. Хозяин злосчастной машины стоял ошеломлённый быстротой случившегося и, очевидно, счастливый от того, что его машина была спасена. Заплатить тысячу злотых за «гашич» он не пытался, а у него их никто и не требовал.
Вскоре полк наш остановился для приёма пищи, дозаправки и ночлега. Это был наш последний ночлег на польской земле. До границы с СССР оставались считанные километры.
Радость возвращения и ожидание новой неизвестности
«Потому что всегда мы должны возвращаться».
Из песни В. Высотского.
Через несколько дней по прибытию в часть, в начале ноября 1968-го, я оформил себе увольнительную в город. Стыдно сказать, но за полтора года службы это была моя первая официальная увольнительная. Оказалось, что она была и последняя. Но об этом позже.
В увольнение мы пошли с моим другом и сослуживцем Кудратовым Аликом, с которым подружились ещё в первые месяцы службы на целине. Сначала походили по городу, который, в принципе, не знали. А потом пошли в Дом офицеров на танцы, предварительно подкрепившись (для храбрости) «зубровкой». Я как-то сразу заприметил невысокую стройную симпатичную девушку и пригласил её на танец. Она была не против, и мы протанцевали с ней весь вечер. Потом я её проводил до дома. Расставаясь, мы договорились о новой встречи, которая предполагалась через неделю опять в Доме офицеров.
В ожидании желанной встречи с моей новой знакомой Ириной я ходил в приподнятом настроении. Но через пару дней после увольнительной ко мне подошел писарь батальона Куборский и по-дружески сообщил, что в штаб пришел приказ – срочно командировать энное количество уже опытных водителей в Чехословакию. Это было связано с многочисленными дорожно-транспортными происшествиями, виновниками которых были наши неопытные военные водители. Куборский сказал, что я в списке значусь первым и меня приказано командировать вместе с моим санитарным УАЗиком.
Ехать опять в неизвестность мне очень не хотелось, и я спросил Куборского – есть ли возможность откосить от этой поездки. Он посоветовал мне обратиться к зампотеху батальона старшине Дорофееву. С Дорофеевым я был в хороших доверительных отношениях. Он выслушал меня и посоветовал ехать, пока посылают с УАЗиком, а то ведь могут послать без машины как БТРщика. Дело в том, что во время «лесного стояния» в ЧССР все водители хозвзвода, и я в их числе, прошли переподготовку на водителей БТР-152. И в моем военном билете была соответствующая запись, скрепленная печатью.
Менять компактный и привычный мне санитарный УАЗ-450 на тяжелый и неуклюжий БТР-152 мне не хотелось. И я смирился с непредсказуемостью своей судьбы. Ведь она, как я позже пришел к выводу – воздает каждому по его заслугам.