ох бедная русь чего то тебе захотелось латинских обычаев и немецких поступок кто сказал
Ох бедная русь чего то тебе захотелось латинских обычаев и немецких поступок кто сказал
Из «Царского титулярника» царя Алексея Михайловича. 1672 г.
Довольно неожиданно появление в ряду обличителей доморощенных политических непорядков верховного блюстителя доморощенного порядка церковно-нравственного, самого всероссийского патриарха. Но это был не просто патриарх, а сам патриарх Никон. Припомните, как он из крестьян поднялся до патриаршего престола, какое огромное влияние имел на царя Алексея, который звал его своим «собинным другом», как потом друзья рассорились, вследствие чего Никон в 1658 г. самовольно покинул патриарший престол, надеясь, что царь униженной мольбой воротит его, а царь этого не сделал.
Характер. Он родился в 1605 г. в крестьянской среде, при помощи своей грамотности стал сельским священником, но по обстоятельствам жизни рано вступил в монашество, закалил себя суровым искусом пустынножительства в северных монастырях и способностью сильно влиять на людей приобрел неограниченное доверие царя. Он довольно быстро достиг сана митрополита Новгородского и, наконец, 47 лет от роду стал всероссийским патриархом. Из русских людей XVII в. я не знаю человека крупнее и своеобразнее Никона. Но его не поймешь сразу: это – довольно сложный характер и, прежде всего, характер очень неровный. В спокойное время, в ежедневном обиходе он был тяжел, капризен, вспыльчив и властолюбив, больше всего – самолюбив. Но это едва ли были его настоящие, коренные свойства. Он умел производить громадное нравственное впечатление, а самолюбивые люди на это неспособны. За ожесточение в борьбе его считали злым; но его тяготила всякая вражда, и он легко прощал врагам, если замечал в них желание пойти ему навстречу. С упрямыми врагами Никон был жесток. Но он забывал все при виде людских слез и страданий; благотворительность, помощь слабому или больному ближнему была для него не столько долгом пастырского служения, сколько безотчетным влечением доброй природы.
По своим умственным и нравственным силам он был большой делец, желавший и способный делать большие дела, но только большие. Что умели делать все, то он делал хуже всех. Но он хотел и умел делать то, за что не умел взяться никто, все равно, доброе ли то было дело или дурное. Его поведение в 1650 г. с новгородскими бунтовщиками, которым он дал себя избить, чтобы их образумить, потом, во время московского мора 1654 г., когда он, в отсутствие царя, вырвал из заразы его семью, обнаруживает в нем редкую отвагу и самообладание. Но он легко терялся и выходил из себя от житейской мелочи, ежедневного вздора; минутное впечатление разрасталось в целое настроение. В самые трудные минуты, им же себе созданные и требовавшие полной работы мысли, он занимался пустяками и из-за пустяков готов был поднять большое шумное дело.
Осужденный и сосланный в Ферапонтов монастырь, он получал от царя гостинцы, и, когда раз царь прислал ему много хорошей рыбы, Никон обиделся и ответил упреком, зачем не прислали овощей, винограду в патоке, яблочек. В добром настроении он был находчив, остроумен, но, обиженный и раздраженный, терял всякий такт и причуды озлобленного воображения принимал за действительность. В заточении он принялся лечить больных, но не утерпел, чтобы не кольнуть царя своими целительными чудесами, послал ему список излеченных, а царскому посланцу сказывал, был-де ему глагол, отнято-де у тебя патриаршество, зато дана чаша лекарственная: «лечи болящих». Никон принадлежал к числу людей, которые спокойно переносят страшные боли, но охают и приходят в отчаяние от булавочного укола. У него была слабость, которой страдают нередко сильные, но маловыдержанные люди. Он скучал покоем, не умел терпеливо выжидать; ему постоянно нужна была тревога, увлечение смелою ли мыслью или широким предприятием, даже просто хотя бы ссорой с противным человеком. Это – словно парус, который только в буре бывает самим собой, а в затишье треплется на мачте бесполезной тряпкой.
Положение Церкви. Почти еще во цвете лет и с нетронутым запасом сил Никон стал патриархом Русской церкви. Он попал в бурливый и мутный водоворот разносторонних стремлений, политических замыслов, церковных недоразумений и придворных интриг. Государство готовилось воевать с Польшей, свести с ней затянувшиеся со Смутного времени счеты и сдержать прикрытый ее флагом католический натиск на Западную Русь. Для успеха в этой борьбе Москве нужны были протестанты, их военное искусство и промышленные указания. Для русской церковной иерархии возникала двусторонняя забота: надобно было поощрять царское правительство к борьбе с католиками и сдерживать его от увлечения протестантами. Под гнетом этой заботы в застоявшейся церковной жизни появляются признаки некоторого движения.
Готовясь к борьбе, русское церковное общество насторожилось, спешило прибраться, почиститься, собраться с силами, внимательнее присмотреться к своим недостаткам: издаются строгие указы против суеверий, языческих обычаев в народе, безобразного провождения праздников, против кулачных боев, зазорных игрищ, пьянства и невежества духовенства, против беспорядков в богослужении. Спешили возможно скорее вымести сор, небрежно копившийся вместе с церковными богатствами 6 1/2 столетия. Стали искать союзников. Если государству понадобился мастер-немец, то церковь почувствовала нужду в учителе-греке или киевлянине. Отношения к грекам улучшаются: вопреки прежнему недоверчивому и пренебрежительному взгляду на их пестрое благочестие, теперь в Москве признают их строго православными. Сношения с восточной иерархией оживляются. Все чаще появляются в Москве восточные иерархи с просьбами и предложениями; все чаще обращаются из Москвы на Восток к греческим владыкам с запросами по церковным нуждам и недоумениям. Русская Автокефальная церковь с подобающим благоговением относится к церкви Константинопольской, как к своей бывшей митрополии. Мнениям восточных патриархов в Москве внемлют, как голосу Вселенской церкви; никакого важного церковного недоумения не решают без их согласия. Греки шли навстречу шедшим из Москвы призывам.
В то время как Москва искала света на греческом Востоке, оттуда шли внушения самой Москве стать источником света для православного Востока, питомником и рассадником духовного просвещения для всего православного мира, основать высшее духовное училище и завести греческую типографию. В то же время доверчиво пользовались трудами и услугами киевской учености. Но все эти духовные силы легче было собрать, чем объединить, наладить для дружной работы. Киевские академики и ученые греки являлись в Москву спесивыми гостями, коловшими глаза хозяевам своим научным превосходством. Придворные сторонники западной культуры, как Морозов и Ртищев, дорожа немцами, как мастерами, привечали греков и киевлян, как церковных учителей, и помогали Никонову предшественнику, патриарху Иосифу, который тоже держался обновительного направления вместе с царским духовником Стефаном Вонифатьевым, хлопотал о школе, переводе и издании образовательных книг. А для проведения в народную массу благопристойных понятий и нравов, Стефан вызвал из разных углов России популярных проповедников: священников Ивана Неронова из Нижнего, Даниила из Костромы, Логгина из Мурома, Аввакума из Юрьевца Повольского, Лазаря из Романова-Борисоглебска. В этой компании вращался и Никон, пока молчаливо себе на уме присматриваясь к товарищам, своим первым будущим врагам. Но Ртищева за научные наклонности заподозрили в ереси, а царский духовник, с виду благодушный и смиренный назидатель царя, при первом столкновении обругал перед ним патриарха и весь Освященный собор волками и губителями, сказав, что в Московском государстве и Церкви-то Божией совсем нет, так что патриарх бил челом царю по силе Уложения, присуждающего смертную казнь за хулу на Соборную и Апостольскую церковь.
ЧИТАТЬ КНИГУ ОНЛАЙН: Патриарх Никон
НАСТРОЙКИ.
СОДЕРЖАНИЕ.
СОДЕРЖАНИЕ
Василий Осипович Ключевский
Патриарх Никон.
Из «Царского титулярника» царя Алексея Михайловича. 1672 г.
Довольно неожиданно появление в ряду обличителей доморощенных политических непорядков верховного блюстителя доморощенного порядка церковно-нравственного, самого всероссийского патриарха. Но это был не просто патриарх, а сам патриарх Никон. Припомните, как он из крестьян поднялся до патриаршего престола, какое огромное влияние имел на царя Алексея, который звал его своим «собинным другом», как потом друзья рассорились, вследствие чего Никон в 1658 г. самовольно покинул патриарший престол, надеясь, что царь униженной мольбой воротит его, а царь этого не сделал.
Характер. Он родился в 1605 г. в крестьянской среде, при помощи своей грамотности стал сельским священником, но по обстоятельствам жизни рано вступил в монашество, закалил себя суровым искусом пустынножительства в северных монастырях и способностью сильно влиять на людей приобрел неограниченное доверие царя. Он довольно быстро достиг сана митрополита Новгородского и, наконец, 47 лет от роду стал всероссийским патриархом. Из русских людей XVII в. я не знаю человека крупнее и своеобразнее Никона. Но его не поймешь сразу: это – довольно сложный характер и, прежде всего, характер очень неровный. В спокойное время, в ежедневном обиходе он был тяжел, капризен, вспыльчив и властолюбив, больше всего – самолюбив. Но это едва ли были его настоящие, коренные свойства. Он умел производить громадное нравственное впечатление, а самолюбивые люди на это неспособны. За ожесточение в борьбе его считали злым; но его тяготила всякая вражда, и он легко прощал врагам, если замечал в них желание пойти ему навстречу. С упрямыми врагами Никон был жесток. Но он забывал все при виде людских слез и страданий; благотворительность, помощь слабому или больному ближнему была для него не столько долгом пастырского служения, сколько безотчетным влечением доброй природы.
По своим умственным и нравственным силам он был большой делец, желавший и способный делать большие дела, но только большие. Что умели делать все, то он делал хуже всех. Но он хотел и умел делать то, за что не умел взяться никто, все равно, доброе ли то было дело или дурное. Его поведение в 1650 г. с новгородскими бунтовщиками, которым он дал себя избить, чтобы их образумить, потом, во время московского мора 1654 г., когда он, в отсутствие царя, вырвал из заразы его семью, обнаруживает в нем редкую отвагу и самообладание. Но он легко терялся и выходил из себя от житейской мелочи, ежедневного вздора; минутное впечатление разрасталось в целое настроение. В самые трудные минуты, им же себе созданные и требовавшие полной работы мысли, он занимался пустяками и из-за пустяков готов был поднять большое шумное дело.
Осужденный и сосланный в Ферапонтов монастырь, он получал от царя гостинцы, и, когда раз царь прислал ему много хорошей рыбы, Никон обиделся и ответил упреком, зачем не прислали овощей, винограду в патоке, яблочек. В добром настроении он был находчив, остроумен, но, обиженный и раздраженный, терял всякий такт и причуды озлобленного воображения принимал за действительность. В заточении он принялся лечить больных, но не утерпел, чтобы не кольнуть царя своими целительными чудесами, послал ему список излеченных, а царскому посланцу сказывал, был-де ему глагол, отнято-де у тебя патриаршество, зато дана чаша лекарственная: «лечи болящих». Никон принадлежал к числу людей, которые спокойно переносят страшные боли, но охают и приходят в отчаяние от булавочного укола. У него была слабость, которой страдают нередко сильные, но маловыдержанные люди. Он скучал покоем, не умел терпеливо выжидать; ему постоянно нужна была тревога, увлечение смелою ли мыслью или широким предприятием, даже просто хотя бы ссорой с противным человеком. Это – словно парус, который только в буре бывает самим собой, а в затишье треплется на мачте бесполезной тряпкой.
Положение Церкви. Почти еще во цвете лет и с нетронутым запасом сил Никон стал патриархом Русской церкви. Он попал в бурливый и мутный водоворот разносторонних стремлений, политических замыслов, церковных недоразумений и придворных интриг. Государство готовилось воевать с Польшей, свести с ней затянувшиеся со Смутного времени счеты и сдержать прикрытый ее флагом католический натиск на Западную Русь. Для успеха в этой борьбе Москве нужны были протестанты, их военное искусство и промышленные указания. Для русской церковной иерархии возникала двусторонняя забота: надобно было поощрять царское правительство к борьбе с католиками и сдерживать его от увлечения протестантами. Под гнетом этой заботы в застоявшейся церковной жизни появляются признаки некоторого движения.
Готовясь к борьбе, русское церковное общество насторожилось, спешило прибраться, почиститься, собраться с силами, внимательнее присмотреться к своим недостаткам: издаются строгие указы против суеверий, языческих обычаев в народе, безобразного провождения праздников, против кулачных боев, зазорных игрищ, пьянства и невежества духовенства, против беспорядков в богослужении. Спешили возможно скорее вымести сор, небрежно копившийся вместе с церковными богатствами 6 1/2 столетия. Стали искать союзников. Если государству понадобился мастер-немец, то церковь почувствовала нужду в учителе-греке или киевлянине. Отношения к грекам улучшаются: вопреки прежнему недоверчивому и пренебрежительному взгляду на их пестрое благочестие, теперь в Москве признают их строго православными. Сношения с восточной иерархией оживляются. Все чаще появляются в Москве восточные иерархи с просьбами и предложениями; все чаще обращаются из Москвы на Восток к греческим владыкам с запросами по церковным нуждам и недоумениям. Русская Автокефальная церковь с подобающим благоговением относится к церкви Константинопольской, как к своей бывшей митрополии. Мнениям восточных патриархов в Москве внемлют, как голосу Вселенской церкви; никакого важного церковного недоумения не решают без их согласия. Греки шли навстречу шедшим из Москвы призывам.
В то время как Москва искала света на греческом Востоке, оттуда шли внушения самой Москве стать источником света для православного Востока, питомником и рассадником духовного просвещения для всего православного мира, основать высшее духовное училище и завести греческую типографию. В то же время доверчиво пользовались трудами и услугами киевской учености. Но все эти духовные силы легче было собрать, чем объединить, наладить для дружной работы. Киевские академики и ученые греки являлись в Москву спесивыми гостями, коловшими глаза хозяевам своим научным превосходством. Придворные сторонники западной культуры, как Морозов и Ртищев, дорожа немцами, как мастерами, привечали греков и киевлян, как церковных учителей, и помогали Никонову предшественнику, патриарху Иосифу, который тоже держался обновительного направления вместе с царским духовником Стефаном Вонифатьевым, хлопотал о школе, переводе и издании образовательных книг. А для проведения в народную массу благопристойных понятий и нравов, Стефан вызвал из разных углов России популярных проповедников: священников Ивана Неронова из Нижнего, Даниила из Костромы, Логгина из Мурома, Аввакума из Юрьевца Повольского, Лазаря из Романова-Борисоглебска. В этой компании вращался и Никон, пока молчаливо себе на уме присматриваясь к товарищам, своим первым будущим врагам. Но Ртищева за научные наклонности
ЧИТАТЬ КНИГУ ОНЛАЙН: Курс русской истории
НАСТРОЙКИ.
СОДЕРЖАНИЕ.
СОДЕРЖАНИЕ
Курс русской истории
Сегодня трудно представить изучение университетского курса ‘Отечественной истории’ без работ В.О. Ключевского. За Василием Осиповичем Ключевским современники закрепили репутацию глубокого исследователя, блестящего лектора, неподражаемого мастера художественного слова.
Безусловно, успехи В.О. Ключевского в науке и лекторском мастерстве во многом определялись напряженной, строго расписанной ежедневной работой. Колоссальная работоспособность была присуща ему в течение всей его жизни.
Важно и другое. Все предшествующие исследователи, включая С.М. Соловьёва, придерживались проблемно-фактографического изложения российской истории. Василий Осипович Ключевский порвал с этой традицией. Он уделил первостепенное внимание не истории государства, а истории народа. Его читатели и слушатели находили не систематическое изложение событий, а раскрытие основных, с точки зрения автора, теоретических обощений, характеризующих исторический процесс. Такой методический приём побуждал слушателей к самостоятельному мышлению.
И ещё. В основе высокой творческой продуктивности В.О. Ключевского лежала неординарная для простого смертного память, хранившая множество деталей и мелочей, удержать которые человек с обычной головой не в состоянии.
В 1872г. он приступил к подготовке докторской диссертации по теме ‘Боярская дума Древней Руси’, которая заняла у него 10 лет. Это был капитальный исследовательский труд, блестяще защищённый в 1882г. в Московском университете.
Через несколько лет, в 1899г. В.О. Ключевский опубликовал ‘Краткое пособие по русской истории’, которое стало фактическим учебником для гимназий; выпустил третье издание ‘Боярской думы’ (1902). Ключевский широко известен лекционным ‘Курсом русской истории’, впервые увидевшим свет в 1902г. (впоследствии неоднократно переиздававшимся на многих европейских языках). Им были прочитаны и изданы спецкурсы: ‘Методология русской истории’, ‘Терминология русской истории’, ‘История сословий в России’, ‘Источники русской истории’, цикл лекций по русской историографии и т.д.
Под наблюдением В.О. Ключевского шесть его учеников издали свои монографии и защитили магистрические диссертации.
Доктор исторических наук, Профессор О.П.Еланцева
Казачий исход. Дилогия Коло
«Ох, бедная Русь, чего-то тебе захотелось
латинских обычаев и немецких поступков?»
Улыбнулся. Крестик поднял. Холод серебра ожог огрубевшую ладонь. Где-то высоко над утренней степью кружил одинокий орел. Над заброшенными садами с граем поднялась черная стая.
Синяя черточка прыгнула в сторону.
На фоне сизых туч языки рыжего бездымного пламени показались невозможно яркими. Едва затлел кустарник, как оно взметнулось к небесам, в миг единый поглотив укутанное в домоткань тело.
Налетевший из ниоткуда порыв могучей рукой разворошил угли, отправив в полет тысячи «огненных мушек». Казак смотрел, как медленно кружась, опускаются они на сизую полынь, на коричневый, влажный сухостой, в донские волны. По небритой щеке пролегла влажная дорожка. Знать, к вечеру туман опустился.
Василь не вернулся в свой курень. Слишком стыло было в нем. Для ночевки выбрал он жилище Власия. Расположился. Кинул под лавку вещевой мешок. Закурил.
Печь топить не стал, опасаясь, что дым заприметят и доложат куда следует. Из-под двери тянуло холодом. Отыскав старые мешки, он заткнул ими щель и, немного поколебавшись, заложил засов.
Книги – свое нежданное наследство он заприметил сразу. Маленький шкапчик буквально рушился под тяжестью их, огромных, затянутых в пыльные кожаные переплеты.
Не гадая, он раскрыл одну их них. Запалил толстую восковую свечу. Рыжий свет заплясал по затейливым буквицам старого письма.
…моление об атамане бахметьевксам, старшинах и казаках…
Ой возмутился да наш батюшка Дон, да он от самой было вершинушки до самой устюжи,
До самой устюжи, да до острова было Черкасского, от острова Черкасского, до моря Чормного
То не ветер злой возмутил его, то не твердь земная сотрясалася, а и кровью иконы восплакали
А и в Московии зверь лютый пробуждался, зверина лютый слуга анчихристов…
А допрежь мне песню рассказывать, помянем же братий наших
В бою сгинувших, в огне сгоревших, в воду канувших, злою рукой замученных,
Как во первую главу вспомянем мы Кондрата Булавина, Афансьева сына,
Атаманушку донского, сына веры родной истинной, веры правой.
А во вторую главу помянем атаманов его верных, Семенушку Драного, Сергея Беспалова,
Тихона Белогородца, Никитушку Голого, Хохлоча Луку, Игнатушку Некрасова,
Скрылева сына, Бобрина, и других кого не удержал в светлой памяти,
Да старшин многомудрых и преданных, от законов древлих не отрекшихся.
А во третью главу вспомянем буйны казацки головушки, что поля да пажити засеяли,
В сечах неравных с пришлыми да отступниками, а числом их двадцать тысячей без малого,
Жонок их со детишками, дедов старых да прочих родичей, разделивших судьбину лютую,
А числа им несть и по се поры, без могил лежат неприкаяны, без покояния, да слова добраго
А самих городков огню предано по Хопру-реке шесть, по Бузлуку шесть,
Пять городков по Медведице, со станицами, да малыми станами,
Ни людей там нет, ни зверей, ни птиц, только уголь чорный, да сера зола
Ты святая Мать, помяни всех нас, не оставь казаков Мать-заступница.
Возмутились на то казаки-донцы, кто ж ты, белый царь? Ты нам враг иль друг?
Аль забыл совсем ты завет отцов, о казацких исконных вольностях?
Мы своей земли не дадим тебе, ты окстись, отпусти ты домой солдатушек,
Не чини ты зла нашей вотчине, а не то пожнешь бурю грозную.
Как сбирался в поход Афанасьев сын, с ним казаков верных до тысячи,
Кони борзо шли по ночной степи, песня в даль лилась разливной рекой
Как нашли они на Шульгинский стан, где сидел сычем Долгорукий князь
И без слов пустых разнесли его, накормили землицею досыта
Разгорелся костер, полыхнул ковыль, грохотнул с небес атаманов глас:
Атаманы молодцы, добрые охотники, вольные всяких чинов люди, воры и разбойники.
Хто похочет с военным походным атаманом Кондратьем Афанасьевичем Булавиным, хто похочет с ним погулять по чисту полю, красно походить, сладко попить да поесть, на добрых конех поездить, то приезжайте в терны вершины самарские. А са мною силы донских казаков семь тысячей, запорожцев шесть тысячей, белая орды пять тысячей!
На призыв сошлись всех краев бойцы, все орлы степные да вороны,
Волчьи стаи все с придонских низов и злы псы с Днепра, кто цепей не знал,
Все спешат вступься в неравный бой, за казачью честь, за родную веру
Ощетинилось поле железной травой, пыль клубиться от Дона до Яика.
Навстреч войску вышла другая рать, не солдаты, не немцы продажные,
То братья, дядья, всё родная кровь, с атаманом Лукьяном Максимовым
Им бы миром сладить промеж собой, не срамить седин стариков своих
Им бы рядом встать и вперед пойти, не было б сильнее той силушки.
Афанасьев сын одолел тогда, на беду себе и казакам всем,
Обезумев сам стал станицы жечь, что вставали мстя супротив его,
И уж длань его вся в донской крови, и уж чорт сидит на его плече
Но ответ держать наступил черед за дела за вины свои тяжкие.
Как узнал про то Игнатушка да Некрасов сын, опечалился он, призадумался,
Да собрал на круг казаков старшин он без малого сорок тысячей, и увел с собой на Кубань-реку,
Говорил он им, белый царь – злодей, позабыл отцов веру правую, веру правую, истинную
От того житья не дадим ему, ни внукам его, ни правнукам, воевать с ними станем до смертушки.
А еще сказал, чтобы помнили, крепко помнили до последних дней,
Ты рубай, стрели немцев да бояр, ты сажай на кол подлецов князей,
Да людишек их забирай в полон, продавай холопов в туретчину,
Если ж встретишь на Поле казака ты, то стрели поверх головы его.
А улышав песнь, да помянем вновь всех братов до последнего имени,
В бою сгинувших, в огне сгоревших, в воду канувших, злою рукой замученных,
На своей земле, на чужбине ли, во сыром лесу, в чистом полюшке
Ты святая Мать, ты услышь всех нас, не оставь казаков Мать-заступница!
Свеча почти догорела, а Василь все сидел, раз за разом перечитывая последние строки. Словно в бреду сотый раз повторял про себя «…не оставь казаков, Мать-заступница!». Не оставь. Лег на стол узел с бережно хранимыми фотокарточками.
Разложив перед собой знакомые лица, Василий начал вслух произносить имена. Не только своих. Всех хуторских и станичных, кого мог вспомянуть. И за каждым именем открывалась ему чья-то жизнь, расцветшая и нелепо оборванная. За каждым именем – радости, горести, печаль, смех, слезы и… пустота, как в обмелевшем колодце. Он говорил, а прочная, не по летам, дверь сотрясалась, словно кто-то ломился в нее. Тоненько дребезжали стекла. Ветер на сотню голосов выл над крышей, грозя разнести ее, камышом крытую, по всему Полю. Мелькали за окнами смутные, неразличимые тени – то ли деревья качало полуночным ураганом, то ли лунный свет играл с рваными тучами в прятки.
Василь продолжал до тех пор, покуда перед глазами не поплыли багрово-черные круги. На него навалилась небывалая усталость, затягивая в крепкий сон. И слышался ему знакомый, усталый голос:
…Ой, да занесла вас, мои донские казачки, занесла вас же, мои тиханские, неволюшка.
Занесла вас, ой, да все неволя на землю турскую, Ой, не видать вам, казачкам, звону колокольного,
Да не забуду вас на чужбинушке, сыновей своих, верных, праведных,
Ой, да не покоряйтесь, а вы, сынки, царю русскому, царю русскому, служке чортову!
Он работал весь день и вернулся в свое жилье уже в сумерках. Как-то совсем незаметно дом божьего человека стал для него «своим». Шарахнув грязной лопатой в угол, Василь, не раздеваясь, обошел комнатки, крестя, как учил Власий, все окна и дверной проем. Засовам да щеколдам веры не было.
Кинул загодя запасенных дров в печь. Запалил огонь, решив – «пусть идуть, кто б то ни был». Хотелось горячей пищи. Поленья занялись быстро. Загудело пламя.
«. Исход наш был предрешен. Позволив лишить себя вольности жить на своей земле по звычаям предков своих, мы к тому ж своими руками сгубили род свой и славу его. И осталось ныне у нас единственное, ради чего стоит жить и умирать – наши дети. А ежели так, то осталась и надежа на то, что исход наш окончится возвращением. В час свой последний молю святых наших заступников хоть искру, хоть одно зернышко наше уберечь, укрыть от вражьих глаз. Дабы продолжился род казачий и в час великий возродился из пепла и воспрял в былой своей славе. Дай вам Бог силы и мудрости не повторить исход наш! Верую в то и уповаю на вас…»
Такие слова написал казак Василий Татарский на последнем, чистом листе своей записной книжки спустя много-много лет, прежде чем отправиться в долгую дорогу.