отец павел флоренский биография

Встреча, пронизанная разлуками

22 января 1882 года родился отец Павел Флоренский

Приблизительное время чтения: 14 мин.

Отец Павел Флоренский о своих детях

Детей, если бы и хотел, не могу воспринимать извне. Вот почему, когда говорят, «много ли детей?» или «сколько детей?», я не знаю, что ответить: ведь много и сколько относится к однородному, к единицам, стоящим вне друг друга и вне того, кто считает. А своих детей я воспринимаю настолько изнутри, каждого как качественно отличного от другого, что не могу считать и не могу сказать, много ли их или мало. Каждый из детей незаменим и единствен, и потому их не много и не мало, им нет счету.

Священник Павел Флоренский. Из письма жене 10–11 декабря 1936 год. Соловки

Отец Павел Флоренский с семьей (жена Анна с сыном Микой на руках, Вася, Кира, Ольга). Сергиев Посад, 1928 г.

Расстрелянный в сталинском лагере священник Павел Флоренский известен прежде всего как богослов и ученый-естественник. Но есть в его наследии и другое, не менее значительное: счастливый и одновременно трагический опыт отцовства. При всей своей уникальности, этот опыт понимания детей может быть востребован и в наши дни.

Как это ни странно, но имя отца Павла Флоренского куда слышнее звучало в конце 1980-х, чем сегодня. Книги Флоренского тогда еще мало кто видел, но фрагменты его сочинений уже прошли косяком по толстым журналам, а журналы тогда читали все.

Помню, весной 1989 года я ехал в командировку к пограничникам в поезде Мары — Кушка и листал забытый кем-то в вагоне журнал «Литературная учеба». В журнале оказалась публикация писем Флоренского из Соловецкого лагеря. С первых строк отец Павел стал мне страшно близок. Близок голосом, который я слышал за шелестом страниц. Близок своей судьбой — судьбой человека, который, находясь в эпицентре социальных потрясений, под дамокловым мечом смерти, жил любовью, наукой, Евангелием, детьми. Его мысли о спасительности дома-острова казались мне моими мыслями. Я тоже остро чувствовал разлуку, очень тревожился о том, как там, дома, поскольку оставил там беременную жену, двухлетнюю дочку и ослепшего дедушку.

Читая Флоренского, я вдруг стал догадываться, что же такое семья в смысле не социальном, а экзистенциальном. Семья — это встреча, пронизанная разлуками. Расставаний в жизни каждой семьи не счесть, ведь вот утром уходит отец на работу, обычное дело для взрослых (велика беда — подождать до вечера!), а для маленькой дочки — это горе. Она плачет, хватает отца за ноги, причитает, будто провожает его на фронт. Взрослые принимают такое поведение за каприз, недомыслие, свойственное малышам. А на самом деле, это «взрослые уже многого не понимают» (так писал Флоренский в своих воспоминаниях о детстве).

Отец Павел говорил: «Ребенок владеет абсолютно точными метафизическими формулами всех запредельностей». И, быть может, еще только поэтам доступны эти формулы бытия:

Кто смеет молвить: до свиданья

Чрез бездну двух или трех дней?

Кто может знать при слове — расставанье,

Какая нам разлука предстоит?

Семья, если это действительно союз любящих сердец, а не принудительное существование на одной территории, — она годами и десятилетиями испытывается на разрыв. Родители и дети, старики и внуки — им каждый день и каждую ночь приходится усилиями взаимного притяжения сжимать время и пространство. Это огромная нравственная и психологическая нагрузка, большое испытание.

Когда же речь идет о такой разлуке, которой подверглись в 1920-е — 50-е годы неисчислимое множество семей, то это уже не просто испытание, а мученичество и подвиг: «Кто смеет молвить…», «Кто может знать…»

Русский философ и священник Павел Александрович Флоренский был арестован 25 февраля 1933 года. Находясь годами в заключении, за тысячи километров от дома, фактически обреченный в земной жизни на вечную разлуку с семьей, он вопреки обстоятельствам продолжал жить домом и жить в семье. Переписка, пусть и подцензурная, стала последней надеждой, последним духовным пристанищем для всех, кто был вырван из родной среды. Лишь посредством писем можно было подать о себе весть и сохранить духовную связь с близкими. Лишение же права на переписку равнялось гибели. Приговор «столько-то лет без права переписки» чаще всего означал вовсе не тюрьму и не лагерь, а расстрел.

Павел Флоренский, оказавшись в заключении, более всего опасался отчуждения поколений внутри семьи. Он боялся, что дети, которых он оставил подростками, сочтут свой дом потерявшим всякую привлекательность, променяют его на молодежные компании, начнут ссориться между собой. А все это могло случиться, ведь во время обысков дети пережили страшный стресс. На их глазах квартиру перевернули вверх дном, забрали всю библиотеку, вплоть до детских книг. Жена Флоренского Анна Михайловна с горечью писала мужу: «Книги у нас отняли твои и наши любимые… Мика сегодня целый день, бедняга, проплакал о книгах…».

Павел Александрович пишет старшей дочке 16 сентября 1935 года: «Дорогая Оля… Я чувствую, ты не научилась ценить дома и окружающих, а этого никогда уже впоследствии не будет. Мамочка гораздо ценнее и дороже всяких вещей и людей, которые кажутся ценными, но неизмеримо менее содержательны, чем она. Крепко целую тебя, дорогая. Не унывай и не забывай»*.

Он возвращается и возвращается к этим мыслям, пытаясь найти всё новые аргументы: «Дорогой Олень… Говорю о мамочке, о братьях и о Тике, которых ты не замечаешь из-за своих товарищей, между тем как товарищи — дело временное, а близкие — навсегда. Надо … не прельщаться нарядным взамен существенного. А чужие люди неизбежно наряднее своих, ибо они — в гостях, в гости же всегда наряжаются…» (29 февраля — 1 марта 1936 г.). «Дорогой Олень… Товарищеская среда потому перетягивает к себе все внимание, что товарищеские отношения, в сущности, безответственны: каждый отвечает сам за себя и каждый занят своими интересами. Поэтому в ней легко. Но эта легкость есть легкость пустоты, а подлинное требует усилия, работы и несет ответственность… Того, что может дать родной дом, не даст потом никто и ничто, но надо заработать это, надо самой быть внимательной к дому, а не жить в нем как в гостинице» (июнь 1936 г.).

Отец Павел Флоренский с супругой Анной.

А начинался этот диалог с детьми задолго до рокового ареста. Флоренский думал о разлуке еще в ту пору, когда старшие дети (Василий и Кирилл) были совсем малы, а младших (Ольги, Михаила и Марии-Тинатин) еще не было на свете. После Февральской революции, хорошо понимая, что это лишь начало катастрофы, 35-летний отец Павел Флоренский задумывается о духовном завещании детям. Первоначальный его текст он составляет 11 апреля 1917 года, а потом семь (!) раз возвращается к нему: в мае и июле 1917-го, июне 1919-го, июне 1920-го, марте 1921-го, августе 1922-го, марте 1923-го. Он, будто предчувствуя, что его дети рано осиротеют, старается как можно яснее и доступнее выразить свои заветные мысли: «…Дома, библиотеки, вещей не продавайте, без самой крайней нужды. Не ищите власти, богатства, влияния Нам не свойственно все это; в малой же доле оно само придет, — в мере нужной. А иначе станет вам скучно и тягостно жить. Будьте всегда в жизни добры к людям и внимательны. Не надо раздавать, разбрасывать имущество, ласку, совет; не надо благотворительности. Но старайтесь чутко прислушиваться и уметь вовремя придти с действительной помощью к тем, кого вам Бог пошлет как нуждающихся в помощи. Не делайте ничего безвкусно, кое-как. Помните, в “кое-как” можно потерять всю жизнь. Кто делает кое-как, тот и говорить научается кое-как, а неряшливое слово, смазанное, не прочеканенное, вовлекает в эту неотчетливость и мысль. Детки мои милые, не позволяйте себе мыслить небрежно. Мысль — Божий дар и требует ухода за собою. Почаще смотрите на звезды. Когда будет на душе плохо, смотрите на звезды или лазурь днем. Когда грустно, когда вас обидят, когда что-то не будет удаваться, когда придет на вас душевная буря — выйдите на воздух и останьтесь наедине с небом. Тогда душа успокоится».

Вообще поразителен и непостижим его дар отцовского предощущения детей. Из письма жене 27 мая 1935 года: «…Вспоминаю малейшие подробности прошлого, о каждом из вас отдельно. О том, как я ждал Васюшку, года за 3 до его рождения, как чувствовал, что он где-то есть уже, хотя я и сам не знал, где и как. Когда он только родился, то посмотрел на меня и было ясно, что он узнал меня. ».

А вот что он писал с Соловков о внуке, рождение которого в семье сына Василия еще только ожидалось: «…Я сердечно рад его существованию и чувствую, что люблю его. Жаль мне только, что не увижу его собственными глазами. Но Вы впоследствии скажете ему, что его дед любил его, когда его еще не было под солнцем» (24 марта 1936 г.). Внук отца Павла родился в июне 1936 года и был назван в честь деда Павлом. Сегодня Павел Васильевич Флоренский — легенда и гордость РГУ нефти и газа им. И. М. Губкина, профессор кафедры литологии, академик РАЕН**.

По письмам отца Павла видно, что он все время ищет возможность деликатно подсказать жене Анне Михайловне, как удержать в доме тепло, как, невзирая на обстоятельства, сохранить для детей атмосферу детства: «Дорогая Аннуля, я же понимаю, что тебе трудно, тяжело, беспокойно и грустно. Но все же надо стараться с большим душевным миром воспринимать окружающее, а главное — близких. Я верю в своих детей, и разные шероховатости пройдут в свое время. Это дело возраста. А кроме того, им ведь тоже не легко дается жизнь. Тика, пишешь, болезненно застенчива. Как ясно я понимаю ее состояние … Ей непременно надо помогать в уроках, хотя бы часть делать за нее. Стоит ей заработать 2-3 поощрения, как она развернется, и дальше дело пойдет само собою гладко… Постарайся вовлечь детей в игру — припоминать немецкие слова и фразы, мотивы, сравнивать и т.д., например, кто вспомнит больше слов на такую-то букву или с таким-то окончанием и т.д., если будут делать ошибки, это неважно …Главное — это развить привычку, главное — постоянное упражнение, и это в любой области. Одним натиском ничего не сделаешь. » (25 сентября 1935 г.).

Флоренский очень беспокоится о младшей дочери Тике: «…Главное, постарайся, чтобы ее детство было хоть сколько-нибудь радостным и ясным. Понимаю, что это сделать очень трудно тебе, но все-таки постарайся, пусть у нее останется, чем вспомнить детские годы. Рассказывай ей, что придется. Это даст ей и развитие и интерес. Радость жизни дают не большие дела, т. е. кажущиеся большими большим, а удачно найденные пустяки — бумажка часто радует более драгоценностей, и неудобство, но поэтичное, приятнее больших удобств…» (12 апреля 1935 г.).

И он находит такие чудесные пустяки, к примеру, на кухне: «…Ты пишешь, что Оле хочется вкусного. Но ведь вкусное делается таковым главным образом от приправы: необходимо давать пище запах, хорошо прожаривать, придавать остроту или сладость, и тогда самые простые припасы обращаются во вкусные кушанья… Делаешь ли ты детям когда-нибудь мой сыр? Это хорошая приправа к каше, самой безвкусной, и делает ту же кашу или картошку нарядной. А есть надо только то, что по вкусу, иначе еда мало полезна… Если бы я был с вами, я варил бы вам мармелад — расход сахара в общем остается тем же, если не меньше, а впечатление совсем другое. Хочу сказать: надо уметь жить и пользоваться жизнью, опираясь на то, что есть в данный момент, а не обижаясь на то, чего нет. Ведь времени, потерянного на недовольство, никто и ничто не вернет» (20 апреля 1937 г.).

Михаил Александрович Новоселов (справа), руководитель «Кружка ищущих христианского просвещения в духе Православной Христовой Церкви», в котором принимали участие семинарист Павел Флоренский (в центре) и философ С. Н. Булгаков (слева). Фото предположительно 1907 г.

Письма отца Павла детям не только окутывают их нежностью, но и содержат в себе заочные уроки: биологии, математики, литературы, музыки, русского языка, минералогии… Флоренский отвечает на вопросы детей, не подстраиваясь под их возраст, а переписывается с ними как с коллегами — со всей серьезностью. Хорошо помня себя маленьким, он знал, как обидно детям, когда объяснения взрослых идут «мимо вопросов».

Павел Александрович невольно заложил принципы дистанционного обучения. Педагогика Флоренского, лишенная возможности действовать здесь и сейчас, лишенная зрительного, тактильного и слухового контакта, вся сосредоточилась в словах, мыслях и образах. Его эпистолярные уроки младшим детям похожи на увлекательные рассказы о живности Д. Даррелла. Они часто сопровождались замечательными рисунками. Можно подумать, что автор этих писем был в командировке на биостанции или в заповеднике:

«Дорогая Тика… Морские свинки урчат, вроде голубей, но более высокими голосами, а маленькие издают звуки как воробушки; поэтому здесь их и называют воробушками. Вот, все письмо вышло звериное…» (22 февраля 1935 г.).

«Дорогой Мик, сообщаю тебе последние новости о чернобурых лисицах…» (13–14 мар-та 1935 г.).

«Дорогая Тика, ты возишься с цыплятами, а у нас тут всякие другие “-ата” и “-ята”: крольчата, морские поросята, белые мышата, и, наверное, будут котята. Иногда кроликов выпускают из клеток на прогулку. Они скачут по кухне и в коридоре, а я их ловлю, хотя это и не всегда удается. Они большие трусишки. Очень мягкие, мордочки плюшевые…» (13–14 июня 1935 г.).

«Дорогая Тика, сообщаю тебе самые последние новости. Сегодня у нашей старой, трехцветной, свинки родились детеныши. Обычно их рождается по два. Но на этот раз свинка принесла пятерых…» (23 июня 1935 г.).

«Дорогая Тика, вот распростились с нами и последние чайки, а вместо них прилетели вороны. Говорят, чайчата этого года прилетят уже только через 3 года, очевидно, будут воспитываться где-то в теплых странах. Даже чайкам, как видишь, приходится учиться своим чайкиным наукам…» (16 сентября 1935 г.).

Для 15-летнего Миши отец устраивает викторины: «Дорогой Мик, вот тебе загадка: какая фамилия одного ученого пишется с тремя мягкими знаками? Другой вопрос: какого цвета хлорофилл? Третий вопрос: когда Россия собиралась присоединить к себе Англию? Как-то ко мне обратился с вопросом один (увы!) мой бывший ученик и спросил: “Было два Спинозы, один Барух, другой Бенедикт. Который же из двух был особенно замечателен?” Можешь ответов мне не писать, а скажи их мамочке».

А в письме жене Флоренский оставляет ответы: «Загадка Мику разгадывается именем Кьельдаль… Второй вопрос — … хлорофилл — белый, а зеленый цвет ему придает присутствующий в нем зеленый пигмент. Третий вопрос: при Иоанне Грозном, который для этой цели сватался к английской королеве Елизавете, но получил отказ — на свое счастье, т. к. Елизавета была такая ведьма, что сумела бы доконать даже Иоанна Васильевича Грозного. Четвертый вопрос: Бенедикт есть латинский перевод еврейского Барух, так что Бенедикт Спиноза и Барух Спиноза есть одно и то же лицо…» (4 июня 1937 г.).

Состав Соловецкой железной дороги.

Сплав леса по каналу.

Фотографии из альбома УСЛОН ОГПУ

Это была последняя из созданных Павлом Флоренским наук — наука расставанья. И эта наука — самая понятная для всех нас. Она о том, как, находясь в разлуке с детьми (а это, увы, случается и в наше время), можно чувствовать их рост, влиять на их устремления, питать их ум и душу, имея в распоряжении лишь клочок бумаги, карандаш и любящее сердце. Очевидно, что эта наука, выросшая из несчастных обстоятельств, только в России и могла возникнуть. Только в стране, где в ХХ веке редкая семья не испытывала хронической насильственной разлуки, могла родиться эта столь же экстремальная, сколь и обыденная педагогика в разлуке.

Приговор «тройки» УНКВД в отношении отца Павла Флоренского приведен в исполнение 8 декабря 1937 года. Фото из архива ИТАР-ТАСС

С момента ареста в 1933 году за отца Павла ходатайствуют ученые, и среди них — великий В. И. Вернадский. С просьбой освободить Флоренского и предоставить ему возможность уехать с семьей за границу, где он мог бы продолжить научную работу, к советскому правительству обращается президент Чехии Томаш Масарик. Из Москвы в лагерь приходит распоряжение сообщить «не снявшему сана» Флоренскому о том, какой шанс ему предоставляется. Павел Александрович отказывается от освобождения и остается в лагере, чтобы разделить судьбу товарищей по несчастью. История ГУЛАГа не знает других случаев отказа заключенного от освобождения.

Последнее письмо домой было написано отцом Павлом 19 июня 1937 года. И только в 1989 году семья узнала, что Павел Александрович Флоренский был расстрелян в том же году, 8 декабря.

Из завещания отца Павла детям: «Самое главное, о чем я вообще прошу вас, — это чтобы вы помнили Господа и ходили пред Ним. Этим я говорю все, что имею сказать. Остальное — либо подробности, либо второстепенное».

*Письма цитируются по изданию: Священник Павел Флоренский. Все думы — о вас. Письма семье из лагерей и тюрем 1933–1937 гг. СПб., «Сатисъ», 2004. — Ред.

**Недавно вышла в свет мемуарная книга П. В. Флоренского «Петрограф» на всю жизнь», М., 2008 — 296 с.

Первая глава книги посвящена годам студенчества отца Павла Флоренского — Ред.

Источник

ФЛОРЕНСКИЙ ПАВЕЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ

Родился 9 января 1882 года возле местечка Евлах (сейчас это территория нынешнего Азербайджана). Отец – русский, инженер путей сообщения. Мать – из древнего армянского рода, поселившегося в Грузии. Крестили мальчика по настоянию отца в православной церкви в Тифлисе, имя дали в честь апостола Павла. Семья, где, кроме старшего Павла, было еще шесть детей, жила замкнуто. О религии не говорили, в церковь детей не водили. Гимназию Павел окончил с золотой медалью. «Но все, что приобрел я в интеллектуальном отношении, – признавался он много позднее, – получено не от школы, а скорее вопреки ей. Главным образом, я учился у природы».

В 17 лет Павел Флоренский пережил глубокий душевный кризис, когда вдруг ясно осознал ограниченность физического знания и понял, что без веры в Бога познание Истины невозможно. В 1904 году Флоренский блестяще оканчивает физико-математический факультет Московского университета.

Тогда же он знакомится с епископом Антонием (Флоренсовым), живущим на покое в Донском монастыре, и просит у него благословения на принятие монашества. Но опытный старец советует молодому ученому не торопиться, а поступить Московскую Духовную Академию для продолжения духовного образования и испытания себя. Флоренский переезжает в Сергиев Посад и на многие годы связывает свою жизнь с Троице-Сергиевой Лаврой. Он оканчивает Академию, затем в ней преподает. Пишет книги по философии культа и культуры. Здесь у него появляется семья, рождаются дети, здесь он становится священником (1911).

С сентября 1912 по май 1917 редактировал журнал «Богословский вестник».

В первые годы после революции работает в комиссии по охране памятников искусства и старины Троице-Сергиевой Лавры. Незадолго перед закрытием Лавры и изъятием мощей преподобного Сергия, по благословлению патриарха Тихона, вместе с графом Юрием Александровичем Олсуфьевым, тайно скрыл честную главу святого.

После закрытия Лавры Флоренского как крупного ученого приглашают на работу в ВСНХ и в Главэлектро. Здесь он делает ряд крупных научных открытий, разрабатывает теорию и практику применения полупроводников, создает особый вид пластмассы – карболит – которую стали называть «пластмассой Флоренского». На службу в советские учреждения, не боясь недовольства властей, отец Павел ходит в священническом подряснике.

В 1928 году он был арестован, но вскоре отпущен.

В 1933 году он был снова арестован.

Отца Павла обвинили в организации якобы существовавшей монархической и фашистской партии. На следствии Флоренский признал, что он был в числе руководителей этой партии, был её идеологом, и тем самым значительную часть вины взял на себя, он себя оговорил. Но в отношении других обвинявшихся он говорил на допросах, что они никакого участия в заговоре не принимали (а в списке у следователя таковых было почти 70 человек), что это мало к чему способные интеллигенты, которых «только собирались привлечь к контрреволюционной деятельности, но пока не успели» [1].

О. Павла приговорили к 10 годам лагерей и сослали на Дальний Восток.

Одна из духовных его дочерей, Т. А. Шауфус, ставшая секретарем президента Чехословакии Томаша Масарика и умершая в 1986 году в Америке, обратилась через президента Чехии с просьбой выезда отца Павла из СССР. Разрешение на выезд было получено, при этом позволено было эмигрировать со всей семьей, но отец Павел отказался, и отказался дважды. На первое предложение он отозвался, ссылаясь на слова апостола Павла, что надо довольствоваться тем, что есть (Флп. 4:11). А во второй раз он просто попросил прекратить какие-либо хлопоты, касающиеся выезда.

Сначала Флоренский попадает в научно-исследовательский отдел Бамлага, где изучает проблему строительства в условиях вечной мерзлоты (Через много лет, когда его уже давно не будет в живых, по его методу построят Норильск и Сургут). В 1934 году отца Павла переводят на Соловки. Здесь он делает более десятка научных открытий, занимается добычей агар-агара и йода из морских водорослей. «Умный йод» Павла Флоренского, который сегодня можно купить в любой аптеке, родом из Соловецкого лагеря особого назначения.

Расстреляли Павла Флоренского 8 декабря 1937 года. За полгода до этого он писал своей жене: «Жизненная задача – не в том, чтобы прожить без тревог, а в том, чтобы прожить достойно и не быть пустым местом и балластом своей страны…»

В 1959 году он был реабилитирован за неимением состава преступления.

В завещании своим детям отец Павел писал: «Старайтесь записывать все, что можете, о прошлом рода, семьи, дома, обстановки вещей, книг и т.д. Старайтесь собирать портреты, автографы, письма, сочинения печатные и рукописные всех тех, кто имел отношение к семье. Пусть вся история рода будет закреплена в вашем доме и пусть все около вас будет напитано воспоминаниями». Уже много лет внук отца Павла игумен Андроник (Трубачев) любовно и тщательно собирает документы, архивные материалы, свидетельства очевидцев о Павле Флоренском, публикует его работы. А десять лет назад он создал в Москве музей своего деда священника Павла Флоренского.

На вопрос, почему отец Павел Флоренский не канонизирован Церковью, игумен Андроник (Трубачёв) отвечал так:

Сочинения

Центральные вопросы его главной работы «Столп и утверждение истины» (1914) – идущая от Соловьева концепция всеединства и учение о Софии, а также обоснование православной догматики, особенно триединства, аскетизма и почитания икон.

Религиозно-философская проблематика в последующем широко сочеталась у Флоренского с исследованиями в самых различных областях знаний – лингвистике, теории пространственных искусств, математике, физике. Здесь он пытался совместить истины науки с религиозной верой, полагая, что первичным способом «схватывания» истины может быть только Откровение. Основные произведения: «Смысл идеализма» (1914), «Не восхищение непщева» (Сергиев Посад, 1915), «Около Хомякова» (1916), «Первые шаги философии» (Сергиев Посад, 1917), «Иконостас» (1918), «Мнимости в геометрии» (1922).

Источник

Павел Флоренский. Искатель Истины

Приблизительное время чтения: 8 мин.

Известнейший православный мыслитель, священник Павел Флоренский был расстрелян в 1937 году. «Фома» не раз писал о нем и его жизни, но сейчас мы пытаемся разобраться, как творческое наследие отца Павла может пригодиться нам, современным православным христианам, здесь и сейчас.

Имя отца Павла Флоренского массово стало известным на рубеже 1980–1990-х годов, когда в отечественную культуру начали возвращаться забытые имена, но многие знали о нем еще со второй половины 1960-х — 1970-х. Именно тогда его труды не только распространялись в самиздате, но и начали постепенно публиковаться как в СССР, так и за рубежом. Чем же объяснить его популярность, учитывая, что отец Павел был не единственным священником-ученым и уж тем более не единственным священником, замученным в годы репрессий?

Я думаю, тут сыграло роль несколько обстоятельств.

Во-первых, Флоренский не просто ученый, но ученый-энциклопедист. Кроме того, он успешно работал и приобрел большой авторитет в инженерно-технической сфере в 1920-1930-е годы, уже будучи священником, а также известным религиозным философом и богословом. Это довольно редкое сочетание, и ситуация отца Павла в этом отношении уникальна.

Во-вторых, в 1920-е годы был весьма высок его авторитет, как искусствоведа и теоретика искусства. Именно публикация его искусствоведческих работ, в особенности связанных с иконописью, после десятилетий забвения вызвала наибольший резонанс.

В-третьих, следует учесть огромное обаяние самой личности отца Павла, бросающееся в глаза даже на столь богатом яркими индивидуальностями фоне Серебряного века русской культуры. О масштабе его личности согласно свидетельствуют мемуаристы, да и сами мы легко можем его почувствовать, окунувшись в сохранившиеся тексты.

Наконец, в-четвертых, его семье чудесным образом удалось сохранить богатейший архив, который и до сих пор еще не вполне освоен исследователями и не целиком опубликован. Постепенная публикация имеющихся в нем материалов поддерживала и продолжает поддерживать интерес к наследию, жизни и мысли Флоренского.

Хотя в церковной среде не существует единства мнений по поводу богословских воззрений священника Павла Флоренского, его труды, во всяком случае, сохраняют безусловный интерес в контексте проблем христианской миссии. Сам отец Павел называл это «положительной апологетикой»: обратите внимание на его работы «Догматизм и догматика» (1906) и «Культурно-историческое место и предпосылки христианского миропонимания» (1921). Он не столько защищал христианскую веру и Церковь от нападок, сколько старался сделать их истинность, их красоту, глубину и цельность видимыми и неотразимо притягательными. Он стремился помочь всем нам излечиться от слепоты и равнодушия к реальности горнего. Именно в этом ключе и следует воспринимать его самое известное апологетическое произведение, «Столп и утверждение Истины», которое создавалось в годы первой русской революции (первоначальная версия была завершена к 1908, а окончательная издана в конце 1913), еще до принятия священного сана. Надо заметить, что для этого времени — конца XIX и начала XX веков — характерно массовое недоверие образованных людей к Церкви и ее учению. Именно к таким людям — позитивистского склада, рационально мыслящим, воспринимающим светскую науку как безусловный и последний авторитет — и обращена книга отца Павла. Для разговора с такими людьми он нашел наиболее подходящий язык, он сумел разрушить изнутри интеллигентский стереотип, согласно которому православное вероучение не заслуживает серьезного отношения со стороны современного образованного человека. Именно благодаря этой книге многие современники Флоренского пришли в Церковь. И не только они — и в наши дни есть те, для кого «Столп и утверждение Истины» становится дверью в Православие.

Но это — если воспринимать «Столп и утверждение Истины» именно как апологетическое сочинение. Если же рассматривать его в строго догматическом ключе, то оно содержит ряд спорных моментов. Поскольку я философ, а не богослов, то не рискну вдаваться в богословский разбор сочинения Флоренского — подчеркну лишь еще раз мысль, что оно в свое время сыграло, да и продолжает играть положительную роль, приводя к вере очень сложную с миссионерской точки зрения аудиторию.

Именно с такой позиции я и советую рассматривать не только «Столп и утверждение Истины», но и другие работы отца Павла — в том числе, широко известные «Мнимости в геометрии» (1922) и «Иконостас» (1919–1922). Не стоит искать в них догматически выверенного изложения богословских истин, равно как и оценивать их с точки зрения строгого применения современных научных теорий. Эти работы интересны прежде всего в контексте основного хода мысли самого отца Павла, это кусочки целостного апологетического проекта — то есть его попытки осмыслить весь мир как единую сеть указаний на истину Православия. Важно не то, насколько парадоксальны выводы отца Павла, насколько прав он или неправ в каких-то частностях. Главное, что мы можем почерпнуть из его работ — это живой и конкретный пример того, насколько органично глубина интеллектуального исследования может сочетаться с приверженностью православной вере.

И еще: меньше всего следует рассматривать отца Павла Флоренского как популяризатора, умеющего говорить простым языком о сложных вещах. Напротив, он говорит нарочито сложным языком, языком не всякому доступным. Чтобы его понять, требуется достаточно высокий уровень культуры, но главное — сочувственное усилие мысли читателя. Тот же «Столп и утверждение Истины» — очень сложная, многоплановая и неоднозначная книга. Однако именно благодаря этому она открыла путь серьезному отношению к Православию для многих интеллектуалов.

В этой связи возникает вопрос, какие же произведения отца Павла можно было бы без сомнений рекомендовать любому современному читателю? Я думаю, это, прежде всего, его воспоминания «Детям моим» (1916–1925). Они дают замечательный пример внимательного и любовного вглядывания, как в мир природы, так и в мир человеческих отношений. В них очень ярко рассказана история обращения самого отца Павла к вере. Это интересный и поучительный опыт духовной автобиографии.

Затем я бы рекомендовал письма, которые отец Павел писал из сталинских лагерей своим детям (1933–1937). Он не просто делился с близкими какими-то своими переживаниями и мыслями. Он говорил с каждым из детей отдельно, причем именно о том, что этому ребенку было важно и интересно в тот момент, с учетом его возраста и состояния души. Это не только свидетельство мужества, отказа от эгоистической сосредоточенности на себе, способности видеть и чувствовать другого человека и его нужды, но и энциклопедия жизненной мудрости.

А еще я всем советую прочитать воспоминания об отце Павле Флоренском Сергея Иосифовича Фуделя. Это не только книга «Начало познания Церкви», изданная впервые в Париже в 1972 году. Это и многочисленные посвященные отцу Павлу фрагменты, которые рассыпаны по его книгам «Воспоминания» и «У стен Церкви». Быть может, это самое точное и верное из того, что написано об отце Павле.

кандидат философских наук, зав. кафедрой философии естественных факультетов философского факультета МГУ имени М. В. Ломоносова

Об отце Павле Флоренском

Сергей Фудель, «Начало познания Церкви»

Когда Флоренский преодолевает присущую иногда и ему «богословскую математику», он перестает быть профессором богословия и становится учителем жизни.

Я помню, что в молодости, когда мы читали его книгу, мы ничего не понимали в ее учености, но чувствовали, что вышли из леса цитат, обязательных для всех богословских книг, хотя его книга тоже была полна цитатами, что, несмотря на явную современность автора, мы уже вышли вместе с ним не только из пестрого зала религиозно-философских собраний, столь распространенных в те дни, но даже из мансарды Достоевского, где его юноши спорят о Боге. Здесь уже никаких споров не было. Понятая в своем страдании и любви, эта книга читалась как запись об уже осуществленной жизни в Боге, доказанной великой тишиной навсегда обрадованного ума. Ум наконец нашел свою потерянную родину — дом Отчий! — то теплейшее место, где должно быть его стояние перед Богом. Мысль оказалась живущей в клети сердца, где в углу, перед иконою Спаса, горит лампада Утешителя. В этой клети не было ничего «от мира», но в то же время мысль, восходя на крест воцерковления, охватывала здесь все благое, что было в мире, в истории, как свое, как принадлежащее Богу — Творцу и твари и мысли.

Нам через эту книгу сделалось понятно, что борьба за крест в истории есть борьба не только за личное спасение всего себя, то есть тем самым и своего разума, но и борьба за любимую землю человечества.

Сергей Фудель, «Воспоминания»

Его ряса казалась не рясой, а какой-то древневосточной одеждой. Его голос в личной беседе звучал из давно забытых веков религиозной достоверности и силы. То, что он писал, и то, как он писал, давало не такие слова, по которым мысль прокатится, как по арбузным семечкам, и забудет, а какие-то озаренные предметы. Пусть кое-что из того, что он написал, было недозрело. Главная его заслуга заключалась в том, что, овладев всем вооружением современной ему научной и религиозно-философской мысли, он вдруг как-то так повернул эту великую махину, что оказалось — она стоит покорно и радостно перед давно открытой дверью богопознания. Этот «поворот» есть воцерковление мысли, возвращение запуганной, сбитой с толку и обедневшей в пустынях семинарии религиозной мысли к сокровищам благодатного Знания. Это не «научное доказательство бытия Божия» и не рационалистическая попытка «примирить религию с наукой», а какое-то отведение всей науки на ее высочайшее место — под звездное небо религиозного познания. «Доказать» научно, в смысле рационалистическом, бытие Божие нельзя, и «примирять» тоже ничего не надо. Надо как раз обратное: надо, чтобы наука «доказала» самое себя, надо заставить науку сделать еще один, и дерзновенный, шаг вперед и дать ей самой увидеть открывшиеся для нее вечные горизонты.

Казалось, что еще немного — и ботаника, и математика, и физика заговорят человеку ангельскими языками, словами, свойственными именно этим точным наукам, но проросшими в Вечность и омытыми там от Нетленного Источника.

Я не знаю, так ли это будет, т. е. пойдет ли религиозная мысль когда-нибудь по его пути, или эта новая наука будет только в Царстве Божием, но свое дело он сделал.

Источник