Эстетика мать этики что это значит
Эстетика мать этики
«Эстетика – мать этики».
2) Не занимаясь резонёрством дадим определения следующим понятиям. Этика – философская дисциплина, исследующая мораль и нравственность, их ключевые аспекты; моральный кодекс, золотое правило нравственности. Эстетика – концепция, формирующая объективные взгляды общества о сущности прекрасного. Эстетика порождает определенные зрительные черты, оптические контуры и концепции, формирующие визуальное поле идеалистических норм. Она формирует внешнее восприятие объекта, а этика – его внутренний нрав. Это сравнимо с тем, что при рождении человека изначально формируется лишь его эстетический облик (тело), а этическая база (знания и ценности) накапливаются и уплотняются в процессе жизнедеятельности. Именно поэтому Иосиф Бродский назвал именно эстетику матерью этики, а никак иначе.
3) В качестве первого аргумента своих вышеупомянутых суждений могу привести пример из произведения Н.В. Гоголя «Шинель». Акакий Акакиевич – главный герой повести, выступает в одиночку против холодного общества. Накопив деньги на новую шинель, он исполняет задуманный план. Через определенное время персонаж посещает мероприятие, на котором празднуют день рождение его коллеги. По дороге домой неизвестные люди обокрали Акакия Акакиевича, сняли с него шинель. В результате главный герой умирает, а проблема добра и зла продолжает существовать как и прежде. Кажется, что она бессмертна, однако мы должны делать все возможное дабы очистить свое сознание от негативных мыслей и направить свои действие в положительное русло.
4) В качестве второго доказательства выступает событие из социального опыта. Находясь на экскурсии мне удалось посетить музей изобразительного искусства. Рассматривая различные картины формируется определенное критическое мышление. Начинаешь рассуждать о правильности подбора палитры красок и цветовых оттенков художником, его профессионализме изображения теней, умении акцентировать внимание зрителя на мелких и совершенно незаметных деталях, мастерстве придать произведению сценическую абстрактность. В результате человек делает определенные выводы, дает субъективную оценку увиденному им на художественном полотне. Именно таким образом, человек избирает для себя определенную позицию того, что он видит в качестве эстетического идеала.
5) Утверждая, что эстетика – мать этики, Иосиф Бродский был непревзойденно прав. Оба данных понятия обоюдны, тесно связаны друг с другом. Эстетические нормы формируют человеческое восприятие нравственной действительности, создавая определенные нотки моральной стилизованности. Внешние черты образует комплекс красочных декораций, создавая наружный облик объекта. Внутренние формируются последовательно и систематически путем нравственного совершенствования личности. Несомненно, я согласен с автором данного высказывания. Эта фраза – совершенно неопровержимый «догмат», полноценно отражающий дух и естество рассматриваемой проблемы. Выявляется причинно-следственная связь взаимного существования двух понятий.
Из Нобелевской лекции Иосифа Бродского
Про искусство, литературу, психологию и человека. Из Нобелевской лекции Иосифа Бродского.
Великий Баратынский, говоря о своей Музе, охарактеризовал ее как обладающую «лица необщим выраженьем». В приобретении этого необщего выражения и состоит, видимо, смысл индивидуального существования, ибо к необщности этой мы подготовлены уже как бы генетически. Независимо от того, является человек писателем или читателем, задача его состоит в том, чтобы прожить свою собственную, а не навязанную или предписанную извне, даже самым благородным образом выглядящую жизнь, ибо она у каждого из нас только одна, и мы хорошо знаем, чем все это кончается. Было бы досадно израсходовать этот единственный шанс на повторение чужой внешности, чужого опыта…
Одна из заслуг литературы и состоит в том, что она помогает человеку уточнить время его существования, отличить себя в толпе как предшественников, так и себе подобных, избежать тавтологии…Искусство вообще и литература в частности тем и замечательно, тем и отличаются от жизни, что всегда бежит повторения.
Именно в этом прикладном, а не платоническом смысле следует понимать замечание Достоевского, что «красота спасет мир» или высказывание Мэтью Арнольда, что «нас спасет поэзия». Мир, вероятно, спасти уже не удастся, но отдельного человека спасти можно. Эстетическое чутье в человеке развивается весьма стремительно, ибо даже полностью не отдавая себе отчет в том, чем он является и что ему на самом деле необходимо, человек, как правило, инстинктивно знает, что ему не нравится и что его не устраивает. В антропологическом смысле, повторяю, человек является существом эстетическим прежде, чем этическим…
Параметры статьи
— В письме Брежневу вы писали о том, что останетесь русским поэтом. Сейчас вы американский писатель. Что лежит между двумя этими определениями?
— Нет, я русский поэт, английский эссеист и американский гражданин. Вот так оно и есть.
— Планируете ли вы еще какие-либо изменения, от русского поэта через английского эссеиста — куда-то еще?
— Я ничего не планирую. Все, что происходит со мной, происходит органическим образом.
— Тогда такой вопрос: вы создаете обстоятельства или обстоятельства создают вас?
— Ну, для того, чтобы ответить на этот вопрос, необходимо в начале определить, что такое «обстоятельства», не говоря уж о том, что хотелось бы еще определить, что такое «я». Но во всяком случае я стараюсь не быть их жертвой.
— Хорошо. Вот мы здесь сидим с вами в канадском городе Торонто, так далеко от того Ленинграда, где вы начинали свою жизнь. С тех пор вы, если так можно выразиться, сделали такую блестящую творческую карьеру.
— Это вам так кажется.
— Да, именно к этому я и клоню. Недавно вышла книжка другого знаменитого человека — актера Марлона Брандо. И там он, помимо прочего, пишет, что всемирная слава, признание, деньги оказались не самым главным для него. Конечно, он где-то кокетничает, не раскрывает до конца, что же это — главное. А что бы вы сказали по этому поводу?
— Главное — здоровье! Так меня учили в казарме.
— Какая из культур — русская, еврейская, англоязычная оказала на вас наибольшее влияние?
— Ну, еврейская в меньшей степени, хотя по крови я стопроцентный еврей. Русская — да. А что касается культуры вообще, то для меня культура в первую очередь — это письменность. Поэтому на меня оказали наибольшее влияние русскоязычная и англоязычная письменность, русскоязычная и англоязычная литература. Много всего — американская литература, европейская культура, частью которой является русская культура.
— Скорее часть русской культуры?
— Ну почему же — часть? Русская культура — одна из составляющих христианской культуры, ее некоторый аспект.
— Мне казалось, что жители России и после столетий христианства все-таки больше остались язычниками. Что и определяет особый склад этого народа, его особую судьбу и особую культуру.
— Я не думаю, что это так. Впрочем, рассуждать об этом можно очень долго, но стоит заметить, что и большинство западных культур сохраняют в себе языческий элемент.
— Вопрос в том, какое начало преобладает в культуре. И второе — по поводу русской, или, точнее, российской культуры. Та европейская культура, о которой вы говорили применительно к России, представляет, по-моему, лишь тонкую пленку над океаном хаоса. Потенциалом этого хаоса культура во многом и живет, но при любом его резком движении она рвется и ее буквально сдувает с поверхности. Что, кстати, отчетливо заметно в России в настоящее время. Вы прекрасно знаете, что европейская культура, которой живет и дышит российская интеллигенция, резко отличается от общенародной культуры. Это не значит, что одна из них лучше или хуже; просто они разные, что и порождает конфликты.
— Вы знаете, мне так не кажется. Особенно в двадцатом веке, когда происходило большое движение, перемешивание масс, «стирание грани между городом и деревней». Нет, я не думаю, что это пленка. Скорее, образовалось что-то общее. Недавно я видел книгу, там была большая фотография представителей нынешней русской интеллигенции. На заднем плане за ними на одной стене висело замечательное распятие, а на другой — медвежья шкура.
— Такой синтез: с одной стороны, распятие — христианство, а с другой — медвежья шкура — язычество.
— Да, синтез произошел. Та фотография свидетельствует об абсолютной декоративности и того, и другого. Не надо отнимать у народа ни того ни другого, поскольку народ имеет отношение ко всему на свете. И даже, если бы это было так, как вы говорите, так ведь это все и является, русской культурой, вот это сочетание пленки и хаоса.
— Что вы чувствуете в отношении родины, России?
— Жалость. Это такое общее, все покрывающее чувство.
— А что касается мира?
— Брезгливость, в общем. Довольно брезгливое отношение к происходящему, к тем тенденциям, к тем культурным сдвигам, которые имеют место быть. Неприязненное, в общем, ощущение.
— У меня лично ощущение, что мир вступает в эпоху нового варварства.
— Можно и так сформулировать. Но за этим масса нюансов, масса оценочных неточностей, например, новое варварство. Я не думаю, что то особенность нашего столетия, что можно говорить о новом варварстве. Это все то же самое варварство, бесконечная, бездонная пошлость человеческого сердца. И она прорывается всегда, в различных утопических системах, в частности. Но сейчас возникает новая демографическая ситуация, беспрецедентная, к которой культуры и их носители оказываются неподготовленными.
— У вас такой замечательный питерский акцент.
— Ну да. Произношение, если угодно. Я, как бывший москвич, говорю мягче — «што», а вы, как петербуржец, — «что», с отчетливым «ч».
— Вернемся к Питеру и к сенсорным способностям лирического гения. Вам было 18 лет, шла вся эта чехарда вокруг. Что вы чувствовали, что ощущали по поводу своего будущего?
— В 18 лет — да и не только в 18 лет, а и сейчас, когда мне 54, — внятного ощущения будущего у меня не было.
Моего будущего. Что же касается того общества, в котором я жил, этого зверинца, то у меня было ощущение, что я проживу в нем всю жизнь и что ничем хорошим это не кончится, поскольку конца не было видно. Позже мне стало мерещиться, что рано или поздно все это развалится, лет за 5 до всех этих внезапных перемен. Меня как-то пригласили в Государственный департамент, чтобы я высказал что-то по поводу будущего СССР и так далее. Что, в общем-то, не моя профессия. Но, тем не менее, я им сформулировал цепь событий, которые более-менее похоже потом имели место.
— Раз уж мы заговорили о будущем, как мне думается, Россия обладает своим каким-то особым чувством времени, более того, существует в своем каком-то особом времени, в отличном от времени так называемой «западной цивилизации». И отсюда ее внутренняя и внешняя конфликтность.
— Нет, я думаю, не надо этого преувеличивать. Все мы живем в более-менее одном времени и одном пространстве. Но есть разные ритмы существования.
— Вы бросили несколько слов, полных разочарования в людях. Вы действительно разочаровались в людях?
— Нет, я не разочаровался. Но я более-менее мизантроп.
— Тем не менее, от, так скажем, деятелей духовной сферы всегда ждут каких-то моральных наставлений, своего рода заповедей.
— Я не деятель духовной сферы. Я создаю ценности эстетического порядка. Но, впрочем, можно заметить, что эстетика — мать этики. И человек со вкусом не совершит тех ошибок, которые совершает человек без вкуса.
— Итак, заповедь: развивайте чувство вкуса, оно, может быть, спасет мир?
— Да. Ведь культура цивилизует. Но вместе с тем человек выбирает себе объект страсти, исходя не из этических, а из эстетических категорий. Если же наоборот, то может получиться так, что вам не захочется лезть под одеяло с таким этическим объектом.
— Есть такой идиотский вопрос, который я просто никак не могу обойти: над чем вы сейчас работаете?
— А над кем-нибудь еще?
— В основном, над собой. Я, в основном, сочиняю всякие там статейки, эссе. Книжка эссе должна выйти. И еще книжка стихов.
— По-английски?
— И по-русски и по-английски.
— И еще один сакраментальный вопрос. Процесс творчества: как это рождается?
— Ну, как сказала Анна Андреевна Ахматова, из чудовищного сора. То есть из всего. Обрывки шлягеров, только что прочитанное, услышанное на улице. Из этого всего. И из отношения к миру.
— И все-таки, вы каким-то образом вынуждаете это родиться, или же оно идет извне?
— Скорее, второе. Но, в общем, довольно трудно различить. Есть большой элемент инерции в том, что происходит с тобой, с твоим творчеством. Сегодня я вполне профессионален, достаточно, чтобы сочинить что-то, если меня попросят. Правда, этого не происходит.
— Вы не потеряли вкуса к жизни?
— Мне трудно об этом судить. Иногда кажется, что да, иногда — что нет.
— Вам бы не хотелось вернуться в Россию?
— Это то же самое, что возвращаться к первой жене. В этом есть привлекательные аспекты, но мне не нравятся чувства, которые у меня все это вызывают. По нескольким причинам я от этого воздерживаюсь. Первое: дважды в одну и ту же речку не ступишь. Второе: поскольку у меня сейчас вот этот нимб, то, боюсь, что я бы стал предметом.
— Культа — нет, скорее, разнообразных упований и положительных чувств. А быть предметом положительных чувств гораздо труднее, чем предметом ненависти. Третье: не хотелось бы оказаться в положении человека, который находится в лучших условиях, нежели большинство. Я не могу себе представить ситуацию, хотя это вполне реально, когда просящий у вас милостыню оказывается вашим одноклассником. Есть люди, которых такая перспектива не пугает, которые находят ее привлекательной, но это дело темперамента. Я человек другого темперамента, и меня не привлекает перспектива въезда в Иерусалим на белом коне. Я несколько раз собирался приехать в Россию инкогнито, но то времени нет, то здоровья не хватает, то какие-то срочные задачи требуется решать.
— Вернемся к прошлому. Вы сознательно бросали вызов советской власти или же это получалось чисто поэтически?
— Я никогда никому вызова не бросал. Более того, я советскую власть в своем сознании никак не объективировал. Для нашего поколения это было неизбежное зло, на которое стараешься не обращать внимания, попросту игнорировать. Я могу сказать, хотя это косвенная похвала самому себе, что всю свою жизнь я вел себя, как мне представляется, наиболее естественным образом. Так что все поведение было в большой степени инстинктивным, знаете, как собака руководствуется ушами и ноздрями. То есть, если я от чего-то отворачивался, в чем-то не участвовал, то это только потому, что это было невыносимо органически и эстетически, что одно и то же.
— Мы знаем, что многие другие ситуации кончались далеко не так благополучно. Вы же понимали, на что идете?
— Ну, не понять этого было нельзя. Я был тогда моложе. Не знаю, как я повел бы себя сейчас в аналогичных условиях. Надеюсь, что таким же образом. Но, на самом деле, это поведение, а не выбор. Это органика. Ведь вы прочитали в книжках, как это должно быть. И если вести себя по-другому, то значит компрометировать книжки, вроде бы в книжках одно, а в жизни другое. А мне так не казалось, по крайней мере по тем книжкам, что я читал. Ведь литературная карьера — это своего рода послушание в миру, интеллектуальный путь если не к святости, то к самосовершенствованию. И однажды став на такой путь, с него сходить неохота. Хочется быть лучше, а не хуже.
— Невозможно принять правила игры, которые навязывала система и в которых духовное совершенствование было практически исключено.
— Совершенно верно. Главными авторитетами для меня были Мелвилл, Пруст, Федор Михайлович. И выбор был — либо говорить на их языке, либо на языке начальников. Я никогда не пойму, и с этим непониманием я, видно, и в землю лягу, как все остальные люди могли вести себя иначе?
— То есть, проблема конформизма для вас остается.
— Инстинкт звериный. У вас — один, у других — другой. Разная порода.
— Ну, надо быть демократом.
— Во-первых, это самый лучший русский стилист. Тут уже не чисто эстетическое, а физиологическое ощущение от чтения. С другой стороны, хотя он считается защитником Добра, христианским писателем, другого такого адвоката Зла литература не знала. Знаете, есть такое выражение — to give your opponent fair trial? Вы сначала выслушиваете все аргументы противной стороны и только потом выдвигаете свои. Этим Достоевский замечательнее всех других русских писателей. Он вначале перечисляет все аргументы, включая метафизические, дьявола, и только потом, а не с порога начинает приводить аргументы добра.
— Идея, восходящая еще к Томасу Манну, если не раньше, — творческий гений должен иметь какое-то отклонение, что-то такое ненормативное, что провоцирует его особое восприятие мира и особое выражение этого восприятия и, в итоге, рождает оригинального художника. Справедливо ли это?
— Это ничего не объясняет. Существует масса людей с аномалиями, которые ничего творческого не производят. Более того, можно просидеть четверть века в лагере, пережить бомбардировку Хиросимы, объехать полмира и не написать ни строчки. А можно, проведя одну ночь с женщиной, написать «Я помню чудное мгновенье. »
— Настоящий художник возникает вместе с созданием собственного мира. Собственный мир определен нестандартным взглядом. А нестандартный взгляд — это уже какое-то отклонение.
— Нет, я все-таки с этим не согласен. К примеру, Александр Сергеевич был абсолютно нормальный человек. Аномалия возможно лишь как частный случай.
— Как, по-вашему, золотой век русской культуры кончился?
— Я бы сказал, что время России в мире ушло. В ближайшем будущем она уже не будет на переднем крае социальных и культурных перемен. В России был упущен огромный шанс, когда попытались построить массовое общество, но не смогли, решили вернуться к капитализму. Ведь капитализм — это атомизация общества, особенно культурная атомизация. А идея организации массового общества, социалистическая идея, несмотря на все наше отвращение к этому слову, никогда не умрет. Она будет модифицироваться. И я думаю, что у России был шанс — где-нибудь году в восемьдесят восьмом, восемьдесят девятом — перевести ее в новое измерение. Но это и в голову не приходило тем, кто страной распоряжался.
— И чем бы такое общество характеризовалось?
— Прежде всего — сохранением эгалитарного ощущения, ощущения равенства. И отсутствием сегодняшнего шкурного себялюбия, в которое все погружены.
— То есть, меньше пришедшего Хама?
— Именно. Пришедшего Зверя, если хотите.
— Человеческое проявление Хама и есть Зверь.
— Да. Жалко, что все так получилось.
Аркадий Тюрин — главный редактор журнала «Вестник» (Канада).
ВОЕННЫЕ ПЕНСИОНЕРЫ ЗА РОССИЮ И ЕЁ ВООРУЖЕННЫЕ СИЛЫ
 Если элиты дореволюционной России при отсутствии вкуса просто копировали западные моды, то нынешние создают свои «ценности», не имеющие ничего общего с эстетическими эталонами. Весть о задержании практически всего руководства УГИБДД Ставропольского края (более 35 сотрудников) во главе с его начальником Алексеем Сафоновым, сообщили практически все российские СМИ и социальные сети. Очередной банде «оборотней в погонах» инкриминируется организация преступного сообщества, получение взяток, злоупотребления, превышения и т.п. На Ставрополье действовала самая настоящая мафия, наживавшаяся на всем: от «блатных номеров» до пропусков для большегрузов. |
А уж публикация фотографий, сделанных в доме самого Сафонова в Ставрополе имели ошеломительный эффект. Блогеры сразу же дали название стилю, в котором выдержаны интерьеры дома: «Цыганское барокко во всей своей адской красоте». Ну и, разумеется, не было конца издевательским комментариям о «бездне вкуса» полицейского начальника.
А между тем, этот факт говорит гораздо о большем, нежели просто отсутствие вкуса. Как совершенно справедливо отметил в своей публикации политолог Аббас Галлямов, речь идет не столько об эстетике, сколько об этике (вернее, о ее отсутствии) людей, захвативших власть в стране:
А журналист Максим Трудолюбов провел очень удачную аналогию между нынешней властью и той, что правила Россией до 1917 года. Разница просто катастрофическая:
«Очевидно, что демонстрация пошлой роскоши, в которой жил задержанный начальник ГИБДД по Ставропольскому краю, не укрепит электоральных перспектив «Единой России». Главный вывод, который сделает увидевший все это обыватель, будет звучать неутешительным для единороссов образом: «Да они там совсем охренели!» (…)
Глядя на силовой прессинг, которому подвергаются представители российской оппозиции, и понимая политическую подоплеку происходящего, многие делают вывод о том, что Кремль жестко контролирует силовиков. Оценивая сегодняшний арест и особенно факт публикацию фотографий доставшихся оперативникам «трофеев», в правдивости этого предположения можно усомниться. Контроль, безусловно, есть, но он очень условный, рамочный. Во всяком случае заморачиваться по поводу вопроса о том, не напомнят ли избирателю снимки будуаров ставропольского гаишника опубликованные полгода назад фотографии из геленджикского дворца, силовики не стали.
Консультироваться с кремлевскими политтехнологами тоже…»
Впрочем, существует и прямо противоположное мнение, которое довольно часто высказывается в социальных сетях. Арест этой банды как раз специально и приурочен к выборам, дабы показать, как власть безудержно борется с коррупцией. Так что тут остается много непонятного.
А вот писатель Александр Снегирев подробно рассмотрел интерьеры этого дома, обратив внимание на весьма забавные детали, еще раз подтверждающие их дичайшую безвкусицу:
Если бы мне этот дом достался на разграбление, что бы я взял? Хм, вопрос. Мне нравится золотой шкаф в прихожей. Шкаф честный, не с золотыми финтифлюшками, а тупо весь золотой. И оттенок красивый. Но уж больно здоров, на танке не увезёшь. Я бы просто выпил кофе из той единственной чашки.
И ещё. Не могу понять, что за объект на барной стойке в торце бильярдного зала? Похоже на обжаренного на вертеле борова, но это же невозможно. Что это. »
Философия лидерства
Журнал о культуре, искусстве, бизнесе, психологии
Connect
Из Нобелевской лекции Иосифа Бродского
Нобелевская лекция Иосифа Бродского была посвящена языку, литературе, творчеству. Но за этими вроде бы профессиональными темами скрывался куда более универсальный и глубокий подтекст.
Поэт затрагивает вопросы относящиеся более к области познания (например, он говорит об интуиции), философии и психологии, нежели к литературе как таковой. С другой стороны, настоящая литература и должна ставить эти вопросы, что давно стало редкостью в современном культурном пространстве, и поэтому, тем более актуально возвращение к ним.
Эти вопросы не подвластны времени, они вне трендов и моды, и именно ответы на них всегда и волновали людей.
Ниже мы публикуем выдержки из этой лекции, отмеченной глубиной и интуитивной прозорливостью. Эти слова ничуть не утратили своей актуальности, хотя и были произнесены еще в 1987 году.
В лекции просматривается единство человеческого знания, лежащего в основе любого проявления настоящей гуманистической культуры.
Об индивидуализации
« Если искусство чему-то и учит (и художника ― в первую голову), то именно частности человеческого существования. Будучи наиболее древней ― и наиболее буквальной ― формой частного предпринимательства, оно вольно или невольно поощряет в человеке именно его ощущение индивидуальности, уникальности, отдельности ― превращая его из общественного животного в личность. […]
Великий Баратынский, говоря о своей Музе, охарактеризовал ее как обладающую «лица необщим выраженьем». В приобретении этого необщего выражения и состоит, видимо, смысл индивидуального существования, ибо к необщности этой мы подготовлены уже как бы генетически.
Независимо от того, является человек писателем или читателем, задача его состоит в том, чтобы прожить свою собственную, а не навязанную или предписанную извне, даже самым благородным образом выглядящую жизнь. Ибо она у каждого из нас только одна, и мы хорошо знаем, чем все это кончается. Было бы досадно израсходовать этот единственный шанс на повторение чужой внешности, чужого опыта, на тавтологию ― тем более обидно, что глашатаи исторической необходимости, по чьему наущению человек на тавтологию эту готов согласиться, в гроб с ним вместе не лягут и спасибо не скажут».
Иосиф Бродский (1940-1996)
» data-medium-file=»https://i0.wp.com/lidersblog.ru/wp-content/uploads/2018/03/brodsky-1.jpeg?fit=221%2C300&ssl=1″ data-large-file=»https://i0.wp.com/lidersblog.ru/wp-content/uploads/2018/03/brodsky-1.jpeg?fit=544%2C739&ssl=1″ loading=»lazy» src=»https://i0.wp.com/lidersblog.ru/wp-content/uploads/2018/03/brodsky-1.jpeg?resize=544%2C739″ alt=»Иосиф Бродский» width=»544″ height=»739″ srcset=»https://i0.wp.com/lidersblog.ru/wp-content/uploads/2018/03/brodsky-1.jpeg?w=544&ssl=1 544w, https://i0.wp.com/lidersblog.ru/wp-content/uploads/2018/03/brodsky-1.jpeg?resize=221%2C300&ssl=1 221w, https://i0.wp.com/lidersblog.ru/wp-content/uploads/2018/03/brodsky-1.jpeg?resize=420%2C571&ssl=1 420w» sizes=»(max-width: 544px) 100vw, 544px» data-recalc-dims=»1″ /> Иосиф Бродский (1940-1996)
Эстетика ― мать этики
Всякая новая эстетическая реальность уточняет для человека реальность этическую. Ибо эстетика ― мать этики; понятие «хорошо» и «плохо» ― понятия прежде всего эстетические, предваряющие категории «добра» и «зла». В этике не «все позволено» потому, что в эстетике не «все позволено», потому что количество цветов в спектре ограничено. Несмышленый младенец, с плачем отвергающий незнакомца или, наоборот, тянущийся к нему, отвергает его или тянется к нему, инстинктивно совершая выбор эстетический, а не нравственный.
Эстетический выбор всегда индивидуален, и эстетическое переживание – всегда переживание частное. Всякая новая эстетическая реальность делает человека, ее переживаюшего, лицом еще более частным, и частность эта, обретающая порою форму литературного (или какого-либо другого) вкуса, уже сама по себе может оказаться если не гарантией, то хотя бы формой защиты от порабощения. […]
Чем богаче эстетический опыт индивидуума, чем тверже его вкус, тем четче его нравственный выбор, тем он свободнее — хотя возможно и не счастливее.
Именно в этом, скорее прикладном, чем платоническом смысле следует понимать замечание Достоевского, что «красота спасет мир» или высказывание Мэтью Арнолда, что нас «спасет поэзия». Мир, вероятно, спасти уже не удастся, но отдельного человека — всегда можно.
Эстетическое чутье в человеке развивается весьма стремительно, ибо, даже не полностью отдавая себе отчет в том, чем он является и что ему на самом деле необходимо, человек, как правило, инстинктивно знает, что ему не нравится и что его не устраивает. В антропологическом смысле, повторяю, человек является существом эстетическим прежде, чем этическим.
Книга ― феномен антропологический
В истории нашего вида, в истории «сапиенса», книга ― феномен антропологический, аналогичный по сути изобретению колеса. Возникшая для того, чтоб дать нам представление не столько о наших истоках, сколько о том, на что «сапиенс» этот способен, книга является средством перемещения в пространстве опыта со скоростью переворачиваемой страницы. Перемещение это, в свою очередь, как всякое перемещение, оборачивается бегством от общего знаменателя, от попытки навязать знаменателя этого черту, не поднимавшуюся ранее выше пояса, нашему сердцу, нашему сознанию, нашему воображению.
О познании и интуиции
Существуют, как мы знаем, три метода познания: аналитический, интуитивный и метод, которым пользовались библейские пророки ― посредством откровения.
В Нобелевской лекции Бродский лишь упоминает интуицию. А в интервью 1981 года прямо говорит о ее значении:
Полный текст лекции и аудиозапись выступления Бродского доступны на сайте Нобелевского комитета.
Другие статьи по теме:
Все содержание журнала Философия лидерства смотрите здесь.