образ другого в истории
«НАЦИОНАЛЬНЫЙ ХАРАКТЕР» И «ОБРАЗ ДРУГОГО»
‘National character’ and the ‘image of the other’
Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ, в рамках проекта No 10–01–00403а.
Л. П. РЕПИНА ( LORINA REPINA )
Рубрика: НАРОДНЫЙ ДУХ, НРАВ, ХАРАКТЕР
Репина Л. П. «НАЦИОНАЛЬНЫЙ ХАРАКТЕР» И «ОБРАЗ ДРУГОГО» // Диалог со временем. 2012. Вып. 39. С. 9-19.
Короткая ссылка: https://roii.ru/r/1/39.1
Ключевые слова: национальный характер, идентичность, диалог культур
В статье анализируются концепты «национальный характер» и «образ Другого». Особое внимание уделяется проблемам изучения межкультурного взаимодействия, а также этнической и национальной идентичности. Автор подчеркивает, что историческое содержание оппозиций «мы – они», «свой – чужой» имеет фундаментальное значение для раскрытия специфики формирующей их культуры и ее самосознания.
Keywords: national character, identity, dialogue of cultures
The article analyses the concepts of a ‘national character’ and the ‘image of the Other’. It is focused on the studies of intercultural interactions and of ethnic and national identity. The author demonstrates that the historical contents of the oppositions ‘us – they’, ‘own – alien’ is of great importance for the understanding a particular culture and its self-consciousness.
Утверждаются ключевые методологические принципы имагологической исследовательской программы: 1) необходимость учета психологической составляющей процесса формирования этнических представлений как смеси правды и фантазии, трезвого наблюдения и грубых заблуждений – предубеждений в отношении «Других» и завышенных самооценок – в контексте различных процессов, происходящих в различных сферах деятельности и внешних взаимосвязях социума в конкретные моменты его истории; 2) принцип отражения в образе другого народа сущностных черт собственной коллективной психологии, проецирование базовых идей, ценностей и представлений о самих себе, объективизация собственных пороков и формирование идентичности через отрицание негативных черт, приписываемых «Другим» (иногда, напротив, через «наделение» последних утраченными «Своими» добродетелями). Именно поэтому изучение индивидуальных и коллективных представлений о других народах (оставляя в стороне вопрос об их соответствии реальности или ее искажении) открывает путь к проникновению в духовную жизнь того общества, в котором эти представления складываются и функционируют. Менее успешно реализуется принцип сочетания синхронического и диахронического подходов в историческом анализе коллективных представлений с императивом выявления происходящих в них изменений, а также дифференцированный подход к взаимоотражениям народов в разных социальных группах.
На разных этапах исторического развития сложившиеся в коллективном сознании того или иного народа «образы других» выполняют различные функции. Но в определенных провоцирующих условиях могут возобновляться старые антагонизмы, актуализируя полузабытые образы, извлекая из «сундуков» коллективные стереотипы, уходящие корнями в далекую древность. Понимание механизма превращения «образа чужого» в «образ врага» только через изучение инструментов целенаправленного воздействия на массовое сознание чревато серьезным упрощением. Этот сложный процесс должен быть рассмотрен одновременно в широком историческом контексте взаимовосприятия стран и народов и в контексте конкретной исторической ситуации.
Навязывание собирательного конфронтационного «образа врага» пропагандистскими структурами разного уровня и в разных формах облегчается наличием в глубинах обыденного сознания укорененного негативного стереотипа, некогда возникшего на основе неадекватного восприятия внешнего мира и всплывающего на поверхность в благоприятных для этого и намеренно усугубляемых обстоятельствах. Под воздействием массированной пропаганды сложившийся ранее позитивный или негативный образ может отойти в тень, но не исчезнуть. Сложную структуру, многослойность образов Другого, устойчивое бытование этноцентристских стереотипов, их подспудную сохранность, несмотря на изменения во взаимоотношениях стран и народов, их постоянную «мобилизационную готовность» отмечают многие исследователи. Справедливо подчеркивается, что часто даже в условиях массированной пропаганды и трансляции искусственно сконструированного ею образа врага (важно и указание на динамичность этого образа 24 ) существуют разные каналы восприятия (личный опыт непосредственных контактов, опосредованная информация, носители исторической памяти и т.д.).
Подводя итоги, целесообразно напомнить, что историческое содержание бинарных оппозиций «я – другой», «мы – они», «свой – чужой», связанных с процессами конструирования идентичности, имеет фундаментальное значение для раскрытия специфики формирующей их культуры и ее самосознания. Однако, формирование данных понятий – это динамичный социальный процесс, обусловленный не только их взаимным соотнесением, но характером самой эпохи, а точнее – конкретной исторической ситуацией и вектором ее развития. Есть время складывания стереотипов, их укоренения в культуре, и время их разрушения и формирования новых стереотипов взаимного восприятия.
БИБЛИОГРАФИЯ
Smith A. D. The Nation in History. Historiographical Debates about Ethnicity and Nationalism. Hanover: Polity, 2000.
См.: Seton-Watson. 1977. P. 5. ↩
В изучении национального характера обычно выделяют этнографический (описание быта, нравов, образа жизни народа), психологический, лингвистический (сравнительный анализ языка, грамматических структур), культурно-исторический (анализ картин мира, традиций, способов мышления и поведения) подходы. ↩
Помимо постоянно цитируемых работ по этой тематике (Андерсон. 2001; Хобсбаум. 1998; Геллнер. 1991; и др.), стоит отметить и менее известные, например: Eriksen. 1993; Hutchinson. 1994; Imagining Nations. 1998; Hechter. 2000; Smith. 2000. ↩
Андреева. 1997. С. 165. ↩
См., в частности: Duijker, Frijda. 1960. ↩
См., например: Delanty. 1995; Нойманн. 2004; и мн. др. ↩
Langford. 2000; Romani. 2002; Mandler. 2006. ↩
Блестящие образцы «донаучных» национальных характерологий созданы в классической художественной и исторической литературе. ↩
Копелев. 1994. С. 10-11. Аналогичная идея изменчивости границ между «своим» и «чужим» в процессе межкультурного общения нашла отражение в редакционной статье: «Границы между “своим” и “чужим” текучи, они изменяются как в пределах каждой эпохи, так и – тем более – в историческом процессе». Там же. С. 5. ↩
Артемова. 1990; 2000; Оболенская. 1991; 2000; Шепетов. 1995; Россия и Европа. 1996; Россия и внешний мир. 1997; Образ России. 1998; Чернышева. 2000; Поляки и русские. 2000; Россия – Польша. 2002; Копелевские чтения. 2002; Многоликая Финляндия. 2004; Россия и Британия. 2006; и мн. др. ↩
Оболенская. 2000. С. 9. ↩
Цит. по: Драбкин. 2002. С. 81. ↩
Сванидзе. 2003. С. 185. ↩
Копелев. 2002. С. 100. ↩
Их живучесть усиливается тем, что люди склонны воспринимать сигналы, которые поддерживают уже наличествующий стереотип. Fält. 1995. P. 99. ↩
«Ни история, ни этнография не знают “мы”, изолированных от других, и так или иначе не противопоставляющих себя другим». Поршнев. 1979. С. 111. ↩
Сенявский, Сенявская. 2006. С. 62-64, 67. ↩
Научно-учебная группа «Языки описания другого в Европе Раннего Нового времени: социальные контексты и репертуары интерпретации»
Mediaevistik. 2018. Vol. 31. P. 213-233.
Департамент истории: Профессор – Селин Адриан Александрович
Руководитель научно-учебной группы
Департамент истории: Старший преподаватель – Левин Феликс Евгеньевич
Преподаватель-участник научно-учебной группы
Департамент истории: Доцент – Хвальков Евгений Александрович
Преподаватель-участник научно-учебной группы
Аннотация проекта
В 2020-2021 гг. научно-учебная группа «Языки описания другого в Европе Раннего Нового времени: социальные контексты и репертуары интерпретации» работает над проектом, цель которого состоит в переводе, сравнении и дискурсивном анализе источников, проливающие свет на вопросы выявления универсальных языковых механизмов описания европейского «другого» в раннее Новое время и контекстуализирования европейского «этнографического» знания.
Этнографические дискурсы Раннего Нового времени привлекают большое внимание исследователей. Во многом такое внимание обусловлено постколониальным поворотом в историографии, побудившим исследователей историзировать феномен колониализма Нового времени и обратиться к его более ранним сценариям и сопровождающим их дискурсам. В этой связи неудивительно, что большинство имеющейся научной литературы в первую очередь посвящено исследованию образа населения новых открытых земель. Феномену же «внутренней экспансии», интеллектуальной апроприации периферийных пространств уделяется очень мало внимания. Этот феномен так же условно можно отнести к проблематике раннемодерного колониализма, заключавшейся не только в практике заселения и управления подвластными территориями, но и в дискурсах, легитимирующих определенные социальные порядки и иерархии. Вышеотмеченный исследовательский дисбаланс представляется неоправданным. Предполагается, что существовало определенное сходство языков описания европейских и заморских периферийных пространств, поскольку они были основаны на одних и тех же интеллектуальных ресурсах (библейской этнографии, античной этнографии и политической теории, средневековой политической теории), а порою и симбиоз, поскольку одни и те же авторы писали и о европейских, и о заморских народах.
Научная новизна проекта состоит в контекстуализации этнографических нарративов раннего Нового времени, выявлении и осмыслении универсальных механизмов конструирования Другого и репертуаров интерпретаций, а также в определении социальных контекстов, опосредовавших эти репрезентации.
Образ другого в истории
Одиссей. 1993. М.: Наука, 1994. 338 с.
1993: ОБРАЗ «ДРУГОГО» В КУЛЬТУРЕ
ОБРАЗ «ДРУГОГО» В КУЛЬТУРЕ
Ганс-Юрген Бахорский. Тема секса и пола в немецких шванках XVI века (Перевод с нем. Е.М. Михиной)
КАРТИНА МИРА В ОБЫДЕННОМ СОЗНАНИИ
Вспомним, что даже в первобытном обществе, когда в чужом чуяли врага или рассматривали как возможную добычу, этот чужой все же не всегда был врагом. Запрет на соединение в браке кровных родственников предполагал выбор жены из другого рода. Традиции гостеприимства, отразившиеся в обычаях и религиозных канонах, тоже об этом свидетельствуют. Но, конечно, миры «своего» и «чужого» отделены друг от друга, и религиозные различия делают это разделение особенно резким.
Новое время принесло принципиальные изменения в понимании соотношения «своих» и «чужих». Восприятие «другого» стало иным прежде всего на основании реального общения с этими «другими». В Европе это произошло в ходе великих географических открытий. Люди знакомились с сообщениями о путешествиях, и это существенно изменяло их картину мира и создавало предпосылки для нового понимания не только «чужого», но и собственной культуры, для самопознания.
Не только географические открытия, но и астрономические исследования и теоретические, философские прорывы (Декарт, Монтень) трансформировали традиционные представления о мире и космосе как о чем-то замкнутом; создавалось представление о безграничном, о бесконечности. Идея единства мира имела огромное значение для постижения проблемы «другого» и «другой» культуры.
Образ другого в истории
В статье анализируются концепты «национальный характер» и «образ Другого». Особое внимание уделяется проблемам изучения межкультурного взаимодействия, а также этнической и национальной идентичности. Автор подчеркивает, что историческое содержание оппозиций «мы – они», «свой – чужой» имеет фундаментальное значение для раскрытия специфики формирующей их культуры и ее самосознания.
В этой статье дается определение толерантности, рассматриваются особенности иноязычной культуры и предпринята попытка определить задачи, стоящие перед преподавателем в процессе формирования толерантности у студентов на занятиях иностранного языка.
Книга представляет собой сборник трудов IV Всемирной конференции «Интеркультурализм. Значение и идентичность», прошедшей в Праге, 8-10.03.2011.
Традиционно главной характеристикой города как объекта социологического изучения называют особый характер взаимоотношений, более приближенный к тому, что Ф. Тённис обозначил как Gesellschaft. Функциональное, статусное восприятие личности, интерес выгоды вместо чувства единства, утеря непосредственности в общении, формализация отношений, снижение значения родственных и территориальных связей, разобщенность горожан и, как следствие частый симптом – чувство одиночества. В этой связи интересно обратиться к тем аспектам жизни горожан, которые формируют связи типа Gemainschaft, основанные на чувстве общности, интересе к личности. Это те элементы городской жизни, которые заставляют людей ощутить себя членами сообщества горожан и почувствовать соотнесенность с такой группой, членство в которой определяется территориальным критерием – конкретными зонами, районами города и в конечном итоге – городом в целом. Идентичность с территориальной группой, равно как и с любой другой, формирует заинтересованное отношение, инициативность и чувство ответственности за благополучие жизни сообщества.
Сборник статей, содержащий доклады Пытх Копелевских чтени, состоявшихся в Липецком государственном педагогическом университете Международных Копелевских чтениях «Россия и Германия: диалог культур», посвященных 95‑летию со дня рождения Льва Зиновьевича Копелева.
Права человека и проблемы идентичности в России и в современном мире / Под ред. Малиновой О.Ю. и Сунгурова А.Ю. – СПб.: Норма, 2005. – 272 с. В книге представлены материалы Международного научно-практического симпозиума «Права человека и проблемы идентичности в России и в современном мире» (Санкт-Петербург 8-9 июля 2005 г.), целью которого был анализ проблем, возникающих в связи с включением «идентичности» в понятийный аппарат, используемый для обоснования, признания и обеспечения прав человека. Проблемы идентичности и прав человека рассматриваются с точки зрения юриспруденции, философии, политологии, социологии, социальной психологии и богословия. Представляя разные области знания, авторы предлагают разные подходы к анализу обозначенных выше проблем. Книга будет полезна как ученым, аспирантам и студентам, изучающим проблемы идентичности и реализации прав человека, так и практикам – сотрудникам государственных и неправительственных организаций, реализующих эти права в российском контексте. Книга посвящена памяти Н.М.Гиренко, ученого и правозащитника, трагически погибщего летом 2004 г.
В главе обсуждаются задачи развития ранней взрослости, особенности когнитивного развития и профессиональной деятельности, личностного развития и социальных взаимоотношений.
Публикация перевода главы из книги «Мужественность в Америке: Культурная история», написанной американским социологом Майклом Киммелом.
Круглый стол был посвящен обсуждению особенностей современного кризиса и его влияния на качество современной демократии, выявление основных социально-политических рисков и ресурсов выхода из кризиса, оценка перспектив и определение контуров новой модели развития для мира и для России. Тематически материал разделен на две части: первая посвящена мировому контексту кризиса и оценке места России, вторая – в основном российским проблемам.
Анализ современного общества, пронизанного медиа, ведется с позиций этнометодологического подхода и представляет собой попытку ответа на кардинальный вопрос: что представляют собой наблюдаемые упорядоченности событий, транслируемых массовыми посредниками. Исследование ритуалов идет по двум основным направлениям: во-первых, в организационно-производственной системе медиа, ориентированной на постоянное воспроизводство, в основе которого лежит трансмиссионная модель и различение информация/неинформация и, во-вторых, в анализе восприятия этих сообщений аудиторией, представляющей собой реализацию ритуальной, или экспрессивной, модели, результатом которой является разделенный опыт. Это и означает ритуальный характер современных медиа.
В данной научной работе использованы результаты, полученные в ходе выполнения проекта № 10-01-0009 «Медиаритуалы», реализованного в рамках Программы «Научный фонд НИУ ВШЭ» в 2010-2012 гг.
Представлены результаты кросскультурного исследования взаимосвязи социального капитала и экономических представлений у русских (N=150) и китайцев (N=105). Выявлены различия в социальном капитале и экономических представлениях русских и китайцев. В обеих группах социальный капитал позитивно взаимосвязан с «продуктивными» экономическими представлениями и большинство взаимосвязей схожи по своей логике, однако существуют и культурная специфика.
Человечество переживает смену культурно-исторических эпох, что связано с превращением сетевых медиа в ведущее средство коммуникации. Следствием «дигитального раскола» оказываются изменения в социальных разделениях: наряду с традиционным «имущие и неимущие» возникает противостояние «онлайновые (подключенные) versus офлайновые (неподключенные)». В этих условиях теряют значение традиционные межпоколенческие различия, решающим оказывается принадлежность к той или иной информационной культуре, на основе которой формируются медиапоколения. В работе анализируются многообразные последствия осетевления: когнитивные, возникающие при использования «умных» вещей с дружественным интерфейсом, психологические, порождающие сетевой индивидуализм и нарастающую приватизацию общения, социальные, воплощающие «парадокс пустой публичной сферы». Показана роль компьютерных игр как «заместителей» традиционной социализации и образования, рассматриваются превратности знания, теряющего свое значение. В условиях избытка информации самым дефицитным на сегодня человеческим ресурсом оказывается человеческое внимание. Поэтому новые принципы ведения бизнеса можно определить как менеджмент внимания.
В данной научной работе использованы результаты, полученные в ходе выполнения проекта № 10-01-0009 «Медиаритуалы», реализованного в рамках Программы «Научный фонд НИУ ВШЭ» в 2010–2012 гг.
Россия в литературе Запада
Научная монография посвящена актуальной проблеме восприятия России литературным сознанием Запада. В книге затрагиваются некоторые теоретико-методологические проблемы изучения образа «Другого». На разнообразном литературном материале исследованы принципы и приемы конструирования образа России в творчестве как известных отечественному читателю крупных западных писателей (Г. Зудермана, А. Моруа, С. Моэма, Л. Кэрролла и др.), так и литераторов второго ряда (Э.-М. де Вогюэ, Д. Уокера, А. Джеймсон, А. Кодреску и др.). Для студентов и аспирантов филологических специальностей, всех, кто интересуется русско-зарубежными литературными связями и проблемами взаимной рецепции разных стран и культур.
Оглавление
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Россия в литературе Запада предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Теоретические проблемы изучения образа «Другого»
Имагология и имагопоэтика: два подхода к изучению образа «Другого»
В этом отношении имагология стоит на грани между литературоведением и социологией, социальной психологией. В той мере, в какой имагология в качестве материала для изучения имиджей использует литературные произведения, она смыкается с литературоведением, но, акцентируя изучение социально-психологической, идеологической функции литературных (и шире — художественных) образов, она сближается с социологией и социальной психологией.
Однако, во-первых, в этих рассуждениях происходит явная подмена понятий. Релятивизм отождествляется с критицизмом, который, действительно, есть необходимое условие научной позиции. Критицизм предполагает возможность поставить под вопрос любые устоявшиеся научные концепции или сложившиеся представления обыденного сознания, допустимость и даже необходимость их аргументированной критики и опровержения. Релятивизм же утверждает равноценность всякого знания, любой позиции, отмену иерархии и в конечном счете как следствие — снятие вопроса об истинности или ложности той или иной концепции, того или иного знания, их уравнивание в «субъективности», а значит «неподлинности». Критицизм имеет своей задачей и следствием уточнение прежних представлений о действительности, постепенное продвижение к более адекватному пониманию реальности. Релятивизм отказывается от оппозиций «истинное — ложное», «хорошее — плохое», «высокое — низкое», уравнивая разные идеи, рядополагая их как равноценные, тем самым подрывая саму возможность постановки вопроса о том, какая из научных концепций на данном этапе развития научного знания дает наиболее адекватное описание действительности, исходя из достигнутого наукой на этом этапе уровня.
«Дискурс-анализ» — порождение постструктурализма и генетически связанного с ним постмодернизма, которые явились реакцией на «авторитаризм» и «монологизм» функционалистских парадигм (гегельянства, психоанализа, марксизма, структурализма), объединенных представлением о существовании объективных, не зависящих от воли субъекта глобальных «структур» (будь то «Мировой Дух», «Бессознательное», экономические законы или законы языка), определяющих как поведение отдельного индивидуума, так и движение истории. Постструктурализм-постмодернизм стали травматической реакцией западной мысли на тоталитарные тенденции, ярко проявившие себя в XX столетии. Ответственность за идеологическое, интеллектуальное обеспечение политического тоталитаризма была возложена на функционалистские парадигмы.
Попыткой преодоления функционалистских парадигм стала аналитическая философия («философия языка»), которая основывалась на критике «метафизики» функционалистских парадигм и вообще глобальных объясняющих философских систем. Аналитическая философия провозгласила отказ от исследования коренных мировоззренческих проблем онтологического и гносеологического характера (отношения субъекта — объекта, материи и духа и т. д.). Всё это трактуется аналитической философией как «метафизика», лишенная научно-познавательного значения. Аналитическая философия на новом витке историко-культурного развития продолжает линию философского позитивизма. Способом преодоления «метафизики» функционалистских парадигм становится в аналитической философии изучение механизмов языка. Аналитическая философия ставит задачу понять, как, в каких категориях функционирует язык, а значит и мышление. Основным предметом изучения становятся отношения между словами и реальностью. Интерес функционалистских парадигм к миру (разным его аспектам) подменяется интересом к языку.
Подобный взгляд на литературу был усвоен сторонниками дискурс-анализа и, в частности, имагологами, для которых литература не эстетический феномен, опосредованно отражающий реальность и претендующий на ее познание, а всего лишь лаборатория для изучения имиджей, резервуар, откуда черпаются образы «Другого», превращающиеся затем в стереотипы.
Для компаративистики и исторической поэтики как в известном смысле наследниц культурно-исторической школы литература — отражение «духа нации», особенностей национальной культуры, менталитета. Одной из задач сравнительного изучения литератур является выявление их национальной специфики. Для имагологов, в отличие от компаративистов, нация — не объективная, исторически сложившаяся данность, но сфера «воображаемого», условный интеллектуальный конструкт, в создании которого значительную роль играют различные дискурсивные практики.
В результате научное объяснение явлений заменяется в постструктурализме множеством субъективных интерпретаций. Характерным становится отождествление действительности и рефлексии о ней, стирание границы между реальным миром и его отражением в человеческом сознании, то есть, по существу, устраняется базовая для науки оппозиция «объект/субъект», а отсюда следует невозможность занять критическую дистанцию по отношению к объекту исследования, а значит, и невозможность научного критического анализа. Сторонники «нового историзма», а вслед за ними и имагологи стирают различие в предметах анализа историка и интерпретатора. Историк работает с фактами, имевшими место в прошлом. Он выявляет и анализирует структуру материала. Интерпретатор создает структуру материала («факты») в процессе его обработки. Постмодернистская релятивизация факта вытекает из концепции дискурсивности любого знания.
Для различения имагологии и той сферы поэтики, которая занимается исследованием образом «Другого», но делает это не с позиций постмодернистского дискурс-анализа, а обращаясь к сравнительно-историческому методу и традициям исторической поэтики, представляется целесообразным использовать понятие «имагопоэтика».
Современная литературоведческая «россика» на Западе: основные фигуры, тенденции и подходы
Научное изучение на Западе истории и культуры России началось еще в XVIII столетии. Так, например, во Франции первые исторические труды о России появились в конце XVIII в. («История России» (1782) Левека, «История древней Руси» (1783–1784) и «История новой России» (1783–1785) Леклерка). XIX столетие пополнило западную литературоведческую «россику» многочисленными статьями, брошюрами, трактатами о России (см., например, работы Л. Париса, Ж.-М. Шопена, А. де Ламартина и др.). В конце XIX в. начался новый этап серьезного изучения русской истории, культуры и литературы во Франции, связанный с именами А. Леруа-Больё, Л. Леже, М. де Вогюэ, А. Рамбо, А. Мазона, А. Лиронделя. Наиболее значительным из написанного на эту тему во Франции были две фундаментальные работы французского историка и публициста А. Леруа-Больё «Империя царей и русские» (1881–1885) и «Франция, Россия и Европа» (1888).
На рубеже XIX–XX вв. расширяется преподавание русского языка и литературы во французских университетах, возникает несколько научных обществ, ставивших своей целью изучение России. В 1898 г.
в Париже было основано «Франко-русское общество», издававшее журнал «Рёвю дез этюд рюс» (1899–1900), переименованный позже в «Рёвю дез этюд франко-рюс» (1910–1911). Журнал публиковал хронику франко-русских политических и культурных контактов, печатал историко-литературные статьи, переводы русских писателей. Главным редактором этого издания был Шарль де Ларивьер, перу которого принадлежала одна из первых в XX в. французских работ, посвященных проблеме русско-французских культурных связей, книга «Франция и Россия в XVIII веке. Исследование французско-русских исторических и литературных связей» (1909). Опираясь на неопубликованные архивные материалы из архивов Министерства иностранных дел Франции и новые для того времени российские публикации (изданные в Москве в 1879–1887 гг. Архивы князя Воронцова, опубликованные в Санкт-Петербурге в 1874 г. «Дневники» Храповицкого и т. д.), Ларивьер освещает некоторые малоизученные эпизоды из истории русско-французского культурного диалога (Екатерина II и д’Аламбер, Екатерина II и Бюффон, восприятие Екатериной II комедии Бомарше «Женитьба Фигаро» и т. д.).
Весьма интересным был раздел, в котором говорится о восприятии России известным французским экономистом, теоретиком школы физиократов Мерсье де ля Ривьером, прибывшим в Россию по приглашению Екатерины II в 1767 г. Однако в целом Ларивьер больше внимания уделяет не анализу образа России, каким он сложился в сознании французских писателей и путешественников XVIII в., а обстоятельствам их пребывания в России, их взаимоотношениям с Екатериной II. Некоторые эпизоды книги напоминают скорее исторические анекдоты, нежели серьезные научные разыскания.
Проблему рецепции России во французской литературе XVI–XVII вв. затронул в своей книге «Славянский мир и французские классики в XVI–XVII вв.» (1912) французский ученый Абель Мансуи. В книге Мансуи из пятнадцати разделов «русской теме» посвящен лишь один, последний: «Россия и французская литература XVII века». Мансуи собрал те немногочисленные пассажи и упоминания о Московии, которые смог обнаружить в произведениях А. де Сент-Амана, Сирано де Бержерака, в переписке Ж. Расина. Мансуи заключает, что почти никто из крупных французских писателей XVII в. не обращался к «русской теме» в своем творчестве, что о России не было написано ни одной книги. Никто из них не знал русского языка и никогда не бывал в России.
Несколько подробнее рассказано о том, какие реалии русской жизни нашли отражение в путевых записках первооткрывателя Московии для французов, офицера и авантюриста Ж. Маржерета, мемуарах и дневниках литераторов второго ряда — Реньяра, Да Нёвилля, Данжо.