обыкновенная история зоо объединений
Человеческие зоопарки — когда людей содержали в вольерах для развлечения публики
Придя в крупный зоопарк в Европе и США начала XX века, вы могли увидеть в вольерах не только крокодилов, антилоп и бегемотов, но и людей. Обычных людей, совсем как мы с вами, только менее удачливых и принадлежащих «примитивным племенам». Их выставляли на обозрение как зверей, и мало кто понимал, насколько это чудовищно и нелепо.
Человеческие зоопарки — одна из самых постыдных страниц колониальной эпохи.
11 огнеземельцев: первый человеческий зоопарк
Карл Хагенбек очень любил животных. Он не мог смотреть на то, как бедняги мучаются в клетках на потеху публике. Поэтому он первым создал просторные вольеры с условиями, приближенными к природным — чтобы звери не так страдали и даже вели некое подобие привычной им жизни.
По иронии этот же человек догадался создать человеческие зоопарки — вольеры, в которых наравне с животными содержались люди. Точнее, тогда их за людей никто особо не считал — это были представители племен, которым не повезло попасться под руку европейским исследователям и антропологам (а по совместительству рабовладельцам).
В 1889 году Хагенбек захватил 11 человек из племени селк’нам с островов Огненной земли. Что еще хуже, произошло это с согласия правительства Чили. Фактически это было рабство, только рабов заставляли не рубить тростник, а развлекать публику. Людей по отдельности выставляли как живые экспонаты задолго до Хагебнека, но именно он превратил это в новый (и очень выгодный) бизнес.
Огнеземельцев показывали в «естественной среде обитания»: им создали вольер, в котором они жили якобы как у себя на родине. Это был зоопарк пополам с реалити шоу, который, к тому же, заставлял зрителя верить в свое превосходство. Появление новых зоопарков не заставило себя ждать. Индейцев и африканцев начали захватывать целыми семьями.
1958 год. Бельгия, Брюссель — последний человеческий зоопарк
Практика человеческих зоопарков была бы не так постыдна, если бы так осталась в XIX веке. На самом деле, еще в 1958 году простой бельгиец мог сходить в зоопарк и посмотреть на дикарей в «естественной среде обитания». Эта девочка на фото, сидящая в вольере, стала одним из ярчайших символов колониализма своего времени. Середина XX века, только подумать!
Ота Банга — самый известный экспонат человеческих зоопарков XX века
Ота Банга был пигмеем из Конго, которого в 1906 году поселили в Бронкском зоопарке Нью-Йорка. Так как в представлениях американцев пигмеи были детьми природы, понимающими животных и разговаривающими с деревьями, Оту заставляли вести себя соответствующе. Он должен был ходить в окружении обезьян (а это, вообще-то, опасно для жизни), таскать их на руках и корчить дикие рожи.
На табличке у его вольера значилось:
«Возраст 23 года. Высота 4 фута 11 дюймов. Вес 103 фунта. Доставлен доктором Сэмюэлем П. Вернером с берегов реки Касаи, Конго, Южная Африка. Выставляется каждый день в сентябре».
Сара Бартман — самый известный человеческий экспонат XIX века
Задолго до Карла Хагенбека людей уже выставляли как экспонаты, правда по отдельности и держали их в клетках, совсем как животных. Самый яркий пример — Сара Бартман (она же — Саартри Баартман) — бушменская женщина, которая стала сенсацией в Европе начала XIX века.
Ее история невероятно трагична: родителей убили во время рейда европейские колонисты, а саму ее привезли как диковинку и выставляли в Лондоне и Париже. Потом, когда интерес поугас, Саартри перепродали в цирк уродов. Она начала заниматься проституцией и спилась. После смерти ее гениталии и мозг заспиртовали, а скелет сохранили. «Готтентотская венера» осталась экспонатом даже после смерти.
О ее истории мы, кстати, уже писали отдельно.
Французский колониальный парк
Французы не отставали от британцев, бельгийцев и американцев и тоже создали человеческий зоопарк, призванный показать мощь колониальной империи. Однако именно во Франции все было сделано с особенной помпезностью. В парке Jardin d’Agronomie Tropicale создали 6 различных зон, которые изображали ту или иную колонию: Мадагаскар, Индокитай, Судан, Конго, Тунис и Марокко.
В каждой из зон (которые были просто вольерами побольше) были построены характерные для того или иного племени здания и поселены целые семьи аборигенов. Всего за 6 месяцев выставки человеческий зоопарк привлек несколько миллионов людей.
Филиппинцы в «Царстве грез», Кони-Айленд, Нью-Йорк
1905 год, парк Dreamland («Страна Грез») в Нью-Йорке. На фото запечатлен самый любимый зрителями момент шоу: группа филиппинцев забивает и потрошит собаку, после чего бросает ее в котел для варки. Публика была в восторге.
Филиппинская девочка в окружении зрителей.
«Олимпийские игры дикарей»
В 1904 году в американском Сент-Луисе были проведены «Олимпийские игры дикарей» — спортивные соревнования, в которых участвовали экспонаты человеческих зоопарков, а также индейцы. Сам организатор игр Джеймс Эдвард Саллен заявил, что цель мероприятия — доказать, что примитивные народы — гораздо слабее и менее атлетичны, чем просвещенные белые американцы.
Другие примеры человеческих зоопарков:
«Деревня негров», Германская империя. В свое время любителем этого зоопарка был сам Отто фон Бисмарк:
А вот уже сам император Германии Вильгельм II смотрит на эфиопов в человеческом зоопарке. Гамбург, 1909 год.
Еще одно племя в «натуральных условиях», живущее в европейском зоопарке:
Парижская всемирная ярмарка, 1931 год. Мероприятие было настолько успешным, что его посетили миллионы людей. Особенной популярностью пользовался как раз человеческий зоопарк. Параллельно проходила выставка «Правда о колониях», организованная возмущенными гражданами, которым такое казалось дикостью. Нетрудно догадаться, что она не пользовалась популярностью — живые люди в вольере казались современникам намного интереснее:
Пигмеи, танцующие перед публикой. Танцевать их заставляли дни напролет — пока те буквально не начинали падать с ног от усталости:
1881 год: пятеро индейцев из племени кавескар (Огненная земля) были похищены и привезены в Европу как экспонаты. В отличие от 11 огнеземельцев Карла Хагенбека, этим повезло меньше: их выставляли просто в клетках.
Германский зоолог Лутц Хек и привезенные им экспонаты для изучения — слон и семья аборигенов. 1931 год, Берлинский зоопарк:
Стоит сказать, что практиковалось такое не только на Западе:
Человеческие зоопарки в свое время существовали в Антверпене, Лондоне, Барселоне, Милане, Нью-Йорке, Варшаве, Гамбурге и каждую из них посетили от 200 до 300 тысяч человек. Можно сказать, что это развлечение было едва ли не самым прибыльным в шоу-бизнесе начала XX века.
Обыкновенная история
Пришлось упростить некоторые детали и имена чтобы никто не запутался
В параллельном классе со мной училась парочка: Паша и Маша. В начальной школе паша дергал Машу за косички, Маша в ответ била рюкзаком по голове, к 9 классу это переросло в любовь, а потом и совместная жизнь, свадьба, дети.
Кроме Маши и Паши в этом же классе училась Лена. Лена была главной умницей и красавицей класса, но оставалась холодной и держалась на расстоянии от всех, особенно от подкатывающих к ней парней. После выпуска из школы я ничего о ней не слышал.
Некоторое назад я узнаю от бывших одноклассников новость: роковая красавица Лена увела Пашу из семьи! Павел бросил жену с ребенком, переехал жить в Москву и ему совсем наплевать на чувства Марии.
Маше все сочувствовали и радостно сплетничали, пока Паша не приехал в родной город по делам и не пересекся со своими друзьями. От них он узнал что за слухи о себе и знатно с них прифигел. Ну и рассказал как на самом деле было.
Оказалось, что Маша сама Пашу бросила. Сделала это с очень мутными формулировками в стиле «нам пора двигаться дальше», «я поняла что мы потеряли то что нас связывало». Павел долго не мог понять в чем дело, даже когда получил развод все еще не верил в происходящее. От бывшей жены съехал, а через полгода на его месте появился новый мужик. Паша забухал погоревал и решил сменить обстановку, укатив из города. В Москве оказался случайно, там он как-то пересекся с Леной, они сблизились и все у них завертелось. Лена, кстати, с годами стала еще красивее.
Через год сожительства новый мужик ушел Маши. Марии стало одиноко и она решила вернуть Павла. Впервые заинтересовавшись жизнью бывшего мужа она обнаружила его похорошевшим и счастливым. На предложение восстановить ячейку общества Паша сказал логичное «Нет».
Дальше я не очень понимаю логику Маши, но по всей видимости её так задело что бывший муж решил, как она выражалась, «двигаться дальше», а не лить слезы по Марии, что она стала распространять слухи, настраивая против Паши бывших общих друзей. Часть друзей не повелась, так как знали подоплеку истории, и поэтому внимание переключилось уже на знакомых, которые близко с историей семьи не были ознакомлены.
Сейчас Паша и Маша судятся, потому что Маша решила не давать возможности ребенку общаться с отцом, а отцу это почему-то не понравилось.
Ирония судьбы: быть парнем Лены в школе мечтали самые главные красавцы, а в итоге своё сердце она подарила обычному разведенному мужику с прицепом. А Машу мне жаль. Она сама не понимала чего хочет и этим непониманием разрушила связь, которую многие ищут годами, а она имела еще со школы.
Мечты человека о мире и о самом себе обрели в Х1Х веке такую силу, такую почти материальную густоту, что русская литература начала завороженно вглядываться в этот кипящий котёл идей. Каждый писатель черпал из него неповторимое своё и творил свою художественную реальность.
В первой главе «Обыкновенной истории» мы встречаемся с двадцатилетним Александром Фёдорычем Адуевым, когда он только выходит на широкую дорогу жизни. У него нет другого прошлого, кроме блаженной поры детства. А в конце романа Адуеву тридцать с небольшим. Читатель становится прямым свидетелем десяти лет жизни героя и всех перемен, происходящих в нём.
Он пишет любовные элегии (и недурные), напряженно вслушивается в поэтические вздохи своей души. Сначала любовь к юной Наденьке делает его счастливейшим, а потом несчастнейшим из смертных, когда она предпочитает ему другого. Но разбитое сердце Александра исцеляет новая любовь к молодой вдове Юлии Павловне. И опять разочарование. Александра утомляет монотонно-страстное чувство Юлии, и он сам бежит от скуки этой новой любви.
К середине романа герой совершенно теряет интерес к службе, светской жизни и, часто оставаясь дома, лежит на диване и смотрит в потолок. Свое затворничество, свой отказ от общества, в котором вращается его успешный дядя, важный чиновник Петр Иванович Адуев, Александр объясняет ему так: «Вот я нашел себе место и буду сидеть на нем век. Нашел простых, незатейливых людей, нужды нет, что ограниченных умом, играю с ними в шашки и ужу рыбу – и прекрасно! Пусть я, по-вашему, буду наказан за это, пусть лишусь наград, денег, почета, значения – всего, что так льстит вам. Я навсегда отказываюсь…»
Безразличный ко всему, Адуев младший покидает Петербург, где разбилось столько его юношеских надежд: «Вглядываясь в жизнь, вопрошая сердце, голову, он с ужасом видел, что ни там, ни сям не осталось ни одной мечты, ни одной розовой надежды: все уже было назади; туман рассеялся; перед ним разостлалась, как степь, голая действительность. Боже! какое необозримое пространство! какой скучный безотрадный вид!»
Что такое мечты Александра вначале? Восторженные порывы юного воображения. Романтические, экзальтированные. Но после возвращения в деревню, все отблески юношеских молний соединяются в один спокойный луч света. Разочарование в жизни, которое пришло на смену романтическим мечтаниям, уступает место приятию жизни и посланных испытаний.
И Лизавете Александровне дорого это духовное прозрение племянника, которое, к сожалению, быстро гаснет, так и не воплотившись в жизнь. С грустью, замечая новое превращение Александра после его окончательного переезда в Петербург, она вспоминает это давнее письмо: «Как вы хороши были там… не мечтали. Там вы поняли, растолковали себе жизнь; там вы были прекрасны, благородны, умны… Зачем не остались такими? Зачем это было только на словах, на бумаге, а не на деле?»
«Обыкновенная история» – это рассказ о превращении юного провинциала в блестящего столичного чиновника, который, чтобы не отстать от века, совершенно отрекается от самого себя. И взамен, по словам дяди, получает всё! – карьеру! фортуну! выгодную женитьбу! Предел мечтаний современного делового человека.
Александр Адуев в «Обыкновенной истории» полностью отдаётся под власть своего нового кумира – холодного расчёта. Как дерево осенью сбрасывает засохшую листву, так и Адуев младший, словно от ненужных одежд, освобождается от себя прежнего. На глазах читателя свершается роковое превращение: «человека мечтающего» в «человека рассчитывающего».
Гончаров будто мечтою испытывает своих героев. Он пристально всматривается в человека, словно пытается понять, что же происходит там, в глубине, где летучая гостья воображения свила свой дом, и что потом произойдёт с этим домом. Опустеет ли он навсегда? Или продолжит жить своей особой внутренней жизнью?
Гончаров словно чувствует какую-то недосказанность, недоговорённость в своём первом романе – будто в «Обыкновенной истории» Адуев слишком быстро встал с дивана, слишком мало на нём полежал, слишком быстро сбросил халат и навсегда расстался со всеми мечтами.
Автор перебрасывает мостик, по которому из «Обыкновенной истории» в новый роман переезжают не только части обстановки, но даже переносятся некоторые свойства характера главного героя.
Так диван, на котором лежал разочарованный Александр Адуев, благополучно перекочёвывает в кабинет Ильи Обломова и становится чуть ли не одним из действующих лиц нового произведения. Надолго, чуть не навсегда укладывается на него Обломов, а лежание делается «его нормальным состоянием».
Словно с плеча Адуева снимает Обломов знаменитый халат, в который и закутывается. Адуев, вернувшись из Петербурга в деревню «узкий щегольский фрак заменил широким халатом домашней работы». Обломов, живя на Гороховой улице в Петербурге, носит свое неизменное одеяние: «Как шел домашний костюм Обломова к покойным чертам лица его и к изнеженному телу! На нем был халат из персидской материи, настоящий восточный халат, без малейшего намека на Европу…весьма поместительный, так что и Обломов мог дважды завернуться в него».
Только энергия друга детства Андрея Штольца и влюблённость в Ольгу Ильинскую на время вытягивают Обломова из привычной обстановки. Он встаёт с дивана и прячет халат, чтобы потом вернуться к ним вновь.
Восторженные юношеские мечты Адуева тоже отражаются в надеждах молодого Обломова: «Юношеский жар Штольца заражал Обломова, и он сгорал от жажды труда, далекой, но обаятельной цели». Но дальше пути главных героев романов «Обыкновенная история» и «Обломов» расходятся.
В самом начале романа Обломов уже лежит на диване, где и предаётся своим мечтаниям. Это не порывы юного воображения, а нормальное состояние его души, ставший привычным образ жизни. Будто в двух параллельных мирах протекает его существование, и неимоверных усилий стоит на миг их соединить или хотя бы приблизить.
Всё больше погружаясь в себя, Обломов начинает жить в созданном им мире. Закрыв для себя внешнюю дверь на улицу, он распахивает настежь окно своего воображения: «Изменив службе и обществу, он начал иначе решать задачу существования, вдумывался в свое назначение и, наконец, открыл, что горизонт его деятельности и житья-бытья кроется в нем самом».
И в мечтаниях своих Обломов парит в космосе гуманных идей, возвышенных стремлений. Он сочувствует людским страданиям. Часами напролёт размышляет о переустройстве своего имения и жизни крестьян.
Часто воображение уносит его в тот райский уголок, где в любви и согласии, в духовных наслаждениях потечет жизнь его будущей семьи и близких друзей. «Никто не знал и не видел этой внутренней жизни Ильи Ильича… О способностях его, об этой внутренней волканической работе пылкой головы, гуманного сердца знал подробно и мог свидетельствовать Штольц, но Штольца почти никогда не было в Петербурге».
Именно деятелем Штольцем воспет в романе мечтатель Обломов.
И тот же Штольц после смерти Обломова сокрушается о его трагической судьбе: «Погиб, пропал ни за что… А был не глупее других, душа чиста и ясна, как стекло; благороден, нежен, и – пропал!»
Адуев, разочаровавшись в юношеских мечтах, впадает в апатию, «сон души», который на мгновение сменяется духовным подъёмом. А затем с этой вершины герой безвозвратно падает вниз, тогда как его карьера неуклонно идёт вверх. На алтарь своей новой религии успеха и богатства Адуев приносит не только мечтания юности, но все дары своей души.
Неизгладимый след оставил в людях этот мечтатель, которому мысль заменила действие, а покой – движение. И невольно приходит вопрос: а многие ли так устоят на страже своей души, как это сделал робкий мечтатель Илья Ильич Обломов?
Для Райского, как и для Обломова, главное тайное действо его жизни совершается в нём самом. Собственные мысли, чувства, идеи, стремления, мечтания нескончаемой чередой толпятся на этой внутренней сцене.
В поисках идеала Райский вновь и вновь устремляется в глубь себя, пытаясь уловить и понять малейшие движения своей души: «Он, с биением сердца и трепетом чистых слез, подслушивал, среди грязи и шума страстей, подземную тихую работу в своем человеческом существе какого-то таинственного духа, затихавшего иногда в треске и дыме нечистого огня, но не умиравшего и просыпавшегося опять, зовущего его, сначала тихо, потом громче и громче, к трудной и нескончаемой работе над собой, над своей собственной статуей, над идеалом человека… Дух манил его за собой, в светлую, таинственную даль, как человека и как художника, к идеалу чистой человеческой красоты».
Райский всех тормошит, пытается пробудить от сна к новой жизни. Всех зовёт отдаться океану чувств, призывает бурю страстей на свою собственную голову. А скука и пресыщение подстерегают его пылкую натуру повсюду.
Стараясь разрушить олимпийское спокойствие своей кузины Беловодовой, Райский неистово восклицает: «Жизнь сама тронет, коснется, пробудит от этого блаженного успения – и иногда очень грубо. Научить «что делать» – я тоже не могу, не умею. Другие научат. Мне хотелось бы разбудить вас: вы спите, а не живете. Что из этого выйдет, я не знаю – но не могу оставаться равнодушным к вашему сну… Довольно того, что я потревожил ваше спокойствие».
Одни и те же слова произносят герои двух романов Обломов и Райский, но какой разный смысл они несут! Жизнь трогает! – с сокрушением вздыхает Обломов, не зная, как укрыться от её набегов. Жизнь сама тронет и разбудит! – как вдохновенный пророк взывает Райский.
Действительно, герой «Обрыва» производит много движения, словно спокойные воды романа так и закипают при его появлении. Однако сам Райский не покидает мира своих грёз. В своих душевных порывах он также плывёт по волнам воображения, как плывёт в мечтаниях на своём диване Обломов.
Только во сне и в предсмертном видении Обломову удаётся совершить путешествие в своё родовое имение – Обломовку. Он не перейдет заколдованный круг, словно очерченный для него вокруг Петербурга. Лишь на одно лето на крыльях любви долетит он до того места, где живёт за городом на даче Ольга Ильинская. Путешествие Обломова – это краткий побег с дивана, а потом неминуемое возвращение назад.
В пространстве романов Александр Адуев и Борис Райский двигаются будто в разных направлениях. Адуев из своего деревенского имения переезжает в Петербург, ненадолго возвращаясь обратно. Столица в «Обыкновенной истории» становится главной сценой, где разворачивается жизненная драма героя.
В «Обрыве» Райский совершает путешествие в обратном направлении. Он покидает Петербург, куда приехал лет десять назад, и поселяется в своём родовом имении Малиновке в заволжских просторах. Именно там его настигает долгожданная буря чувств, которую он безуспешно призывал, живя в столице. В Малиновке он встречает самых дорогих его сердцу людей – бабушку Татьяну Марковну Бережкову, хранительницу семейного гнезда, двух прелестных молодых девушек, своих троюродных сестёр, Марфеньку и Веру.
Райскому хочется как-то всколыхнуть размеренную жизнь, покой, граничащий со сном, деревни. Он начинает теребить, воспитывать, просвещать всех вокруг себя. Он хочет жить, а не спать. Но сам неизменно ускользает в мир своего воображения.
Как часто герой «Обрыва» отдаётся мечтательным соблазнам!
Но главным испытанием духовной крепости Райского становится его страсть к таинственной, мятущейся Вере.
Герой романа «Обрыв» необычайно говорлив. Ни Адуев, ни Обломов даже на вершине вдохновения никогда не извергали такие словесные тирады, какими часто разражается Райский. От обилия речей, прежде всего главного героя, «Обрыв» Гончарова кажется невероятно многословным. Будто в словесной подушке утопает действие романа, с трудом продираясь сквозь густые словеса.
Райский мучительно борется с собой, борется с соблазнами и дурными страстями. Иногда он падает в этой борьбе, но никогда не теряет свой духовный компас. Ни Адуев, ни Обломов не вступают в такую мучительную борьбу с собою. Райскому не дана детская чистота и ясность Обломова, но он никогда не изменит лучшему в себе, как это делает Адуев.
В деревне, в своей Малиновке находит Райский настоящую семью и настоящего себя. Именно этот маленький уголок, даже после отъезда за границу, в Италии, в Риме, будет всегда согревать его сердце: «И везде, среди этой горячей артистической жизни, он не изменял своей семье, своей группе, не врастал в чужую почву, все чувствовал себя гостем и пришельцем там…. Ему хотелось бы набраться этой вечной красоты природы и искусства, пропитаться насквозь духом окаменелых преданий и унести все с собой туда, в свою Малиновку…»
Герои трёх романов Гончарова испытали в начале жизни всю силу нежной материнской любви. С молитвою матери в самом раннем детстве проникает в душу Адуева, Обломова, Райского – вечный материнский завет любви, доброты, веры. Потускнеет это сокровище со временем в сердце Александра Адуева в «Обыкновенной истории», развеют его столичные ветра. Но сохранится оно нетронутым в душе Ильи Обломова и Бориса Райского – неисправимых мечтателей романов Гончарова «Обломов» и «Обрыв».
Январь 2011 года, Москва
1. Здесь и далее цит. по: Гончаров И. Обыкновенная история. Роман. Л.: Лениздат, 1979.
2. Здесь и далее цит. по: Гончаров И. Обломов. Роман. М.: Изд-во «Эксмо», 2010. 3.Здесь и далее цит. по: Гончаров И. Обрыв. Роман. М.: Изд-во «Художественная литература», 1980.