переветник это в древней руси
Значение слова «переветник»
переве́тник
Делаем Карту слов лучше вместе
Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать Карту слов. Я отлично умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!
Спасибо! Я стал чуточку лучше понимать мир эмоций.
Вопрос: моментальный — это что-то нейтральное, положительное или отрицательное?
Предложения со словом «переветник»
Отправить комментарий
Предложения со словом «переветник»
– Врёшь, переветник, – закричала толпа, которая уже жаждала мести. – Врёшь, изменник! Собака!
– Вон! Вон отсюда! Переветник проклятый! Стража! Хватайте его! Да быстрее же! Голову! Голову ему с плеч! Прежде прочих! Да живо же!
Кто же, какой переветник мог предупредить её врагов?
Карта слов и выражений русского языка
Онлайн-тезаурус с возможностью поиска ассоциаций, синонимов, контекстных связей и примеров предложений к словам и выражениям русского языка.
Справочная информация по склонению имён существительных и прилагательных, спряжению глаголов, а также морфемному строению слов.
Сайт оснащён мощной системой поиска с поддержкой русской морфологии.
История государства и права России
Глоссарий по периоду феодальной раздробленности
Владыко (архиепископ) – глава новгородской церкви, обладавший и значительной политической властью. В. являлся председателем боярского совета, руководителем церковного суда, представлял республику в отношениях с иностранными государствами.
Оспода – боярский совет, один из высших органов власти в Псковской и Новгородкой республиках.
Подверник – должностное лицо в суде, стоявшее у дверей судебного заседания и наблюдавшее за порядком в помещении, а также за проведением поля. В процессе участвовало два П. – один от князя, другой – от населения.
Подвойский – судебный пристав или рассыльный, глашатай и исполнитель приговоров новгородского веча.
Позовник – должностное лицо, осуществлявшее вызов сторон в суд.
Посадник – высшее должностное лицо в Новгородской и Псковской республиках, избирался на вече из числа знатных бояр. П. председательствовал на вече, контролировал деятельность князя, вместе с ним командовал вооруженными силами, отправлял правосудие, следил за взысканием податей с населения.
Тысяцкий – второе по статусу должностное лицо в Новгородской и Псковской республиках после посадника, также избиравшееся на вече из числа знатных бояр. Т. управлял торговлей и судом по торговым спорам, следил за созданием городского ополчения, вместе с князем и посадником стоял во главе вооруженных сил.
Понятия относящиеся к правовой системе
Бессудная грамота – документ, имевший силу судебного решения, выдавался судом истцу в случае неявки на рассмотрение дела другой стороны без уважительных причин.
Головщина – в праве северо-западных русских земель преступление против жизни – убийство.
Договорные грамоты (докончальные, крестные) – документы, представлявшие собой соглашения: князей с городами, между великими и удельными князьями, между великими князьями и иностранными государствами. Являются важными источниками средневекового русского права.
Доска – письменный документ, фиксировавшийся на деревянной доске (бересте) и представлявший собой, как правило, имущественное обязательство. Получил распространение на се- веро-западе Руси (Псков, Новгород). Д. делились на простые (без заклада) и закладные. По простым Д. совершался заем на сумму до 1 рубля, на большую сумму требовался заклад (залог).
Духовная грамота – в XII–XVIII вв. название завещания. В Д. г. давались распоряжения о земельных владениях, движимом имуществе, об уплате долгов и возврате выданных завещателем ссуд, о холопах и т. д. В XVIII в. термин Д. г. был вытеснен термином «духовное завещание».
Живот – в праве северо-западных русских земель общее название движимого имущества; второе значение – жизнь («живота не дати» означало наказание в виде смертной казни).
Запись (рядница) – письменный документ, фиксировавшийся на деревянной доске (бересте) и представлявший собой, как правило, имущественное обязательство. Получил распространение на северо-западе Руси. В отличие от доски, З. оформлялась при заключении более крупных сделок в присутствии уполномоченного должностного лица и сдавалась на хранение в архив центрального собора Пскова (Троицкого) или Новгорода (Софийского).
Кормля – в праве северо-западных русских земель имущество, которое передавалось пережившему супругу на прожиток (на праве пользования), тем самым К. выполняла функцию социального обеспечения.
Крамола – преступление против государства, выражавшееся в посягательстве на основы политического строя в форме заговора, волнения или мятежа.
Крамольники – в средневековой Руси ответчики, которые, чтобы прекратить требования истца, обвиняли его в совершении преступления против государя.
Митрополичье правосудие – древнерусский сборник законов, руководство для церковного суда. Составлено в XIII – начале XVI в. на основе переработанных норм Устава Ярослава Мудрого, «Русской Правды», Двинской уставной грамоты 1397 г, обычного права.
Новгородская Судная грамота – крупный памятник русского права периода политической раздробленности XV в. Сохранилась в отрывке (42 статьи), содержащем положения о судоустройстве и судопроизводстве.
Отчина – в праве северо-западных русских земель общее название недвижимого имущества.
Перевет – политическое преступление, выражавшееся в государственной измене (переход на сторону неприятеля, деятельность в интересах врагов государства); переветник – изменник.
Позовница (позовка) – в процессуальном праве северозападной Руси судебная повестка.
Покрута – в праве северо-западной Руси заем, предоставленный господином своему половнику (зависимому крестьянину).
Поле – в русском праве XII–XV вв. судебный поединок. Обычно П. предусматривалось как альтернатива присяге. Инициатива решения дела П. принадлежала участникам процесса. Проигрыш или отказ от поединка означал проигрыш дела.
Порядня – в праве северо-западной Руси письменный документ или расписка.
Пособничество – институт судебного представительства на северо-западе Руси (сами представители назывались пособниками). Оно применялось по делам, которые предусматривали проведение поля. В этом случае женщины, малолетние, престарелые, калеки и лица духовного звания были вправе нанять представителя.
Пошлина – в северо-западной Руси общее название обычного права – то, что «пошло» от предков.
Правая грамота – в процессуальном праве северо-западной Руси судебное решение, выдававшееся выигравшей дело стороне.
Псковская Судная грамота – крупный памятник русского права периода политической раздробленности, принимавшийся поэтапно в XIV–XV вв. Содержал нормы гражданского, уголовного, процессуального права и положения о судоустройстве. По мнению ряда авторов, являлся не только региональным (псковским) законом, но применялся и в других русских землях. Подлинника грамоты не сохранилось, известно два ее списка – Воронцовский и Синодальный.
Рукописание – в праве северо-западной Руси название завещания (наследование по закону называлось отморщина, наследование по завещанию – приказное).
Складничество – в XIII–XVII вв. форма объединения купцов для ведения предпринимательской деятельности. Купцы-складники организационно выступали как единое предприятие, но доход они делили из расчета внесенных каждым из них паев (товаров). Соглашение между купцами могло быть длительным или разовым, на одну торговую поездку.
Судница – в процессуальном праве северо-западной Руси название протокола судебного разбирательства, а также самого судебного решения (приговора).
Сутяжники – стороны на судебном процессе в Псковской и Новгородской республиках; также обе стороны могли называться истцами.
Тарханные и несудимые грамоты – разновидность русских правовых актов XII–XVII вв., устанавливавших финансовый и судебный иммунитет феодалов и городского населения. Т. г. освобождала ее обладателя от всех или части налогов и пошлин; Н. г. определяла права ее обладателя по отношению к зависимому от него населению и устанавливала характер его взаимоотношений с представителями центральных и местных органов власти. Как правило, обладатели Н. г. судили своих людей по всем делам, кроме убийств, разбоя и кражи с поличным.
Уставные грамоты – великокняжеские и царские грамоты XIV – первой половины XVI в., ограничивавшие кормления и поборы наместников, волостелей, тиунов и др. представителей местного управления и суда (например, Белозерская и Двинская уставные грамоты). Со второй половины XVI в. появились уставные земские грамоты, в которых определялся округ, получивший местное самоуправление, число выборных должностных лиц, состав избирателей, ведомство выборных, их подчинение органам центральной власти и ответственность перед последними.
перевет
Смотреть что такое «перевет» в других словарях:
ПЕРЕВЕЧАТЬ — ПЕРЕВЕЧАТЬ, переветить что, переносить, передавать вести, наушничать, сплетничать и баламутить; переветничать, то же. Перевет муж. переветка жен. переветничанье ср. действие по гл. От переветок много худа живет. Переветные речи мутят. Переветник … Толковый словарь Даля
1337 год — У этого термина существуют и другие значения, см. 1337 (значения). Годы 1333 · 1334 · 1335 · 1336 1337 1338 · 1339 · 1340 · 1341 Десятилетия 1310 е · 1320 е 1330 е … Википедия
Суздальские и Суздальско-Нижегородские князья — удельные князья, свое имя получили от главных центров в их княжестве Суздаля и Нижнего Новгорода. Относительно времени основании Суздаля (ныне уездного города Владимирской губернии) летописи не дают никаких указаний; во всяком случае, он одно из… … Большая биографическая энциклопедия
Россия. Русское право: История русского права — А. История русского права. 1) Очерк развития государственных учреждений и источников правообразования до начала XVIII века. Период княжеский, или вечевой. Источники права имеют двоякое значение: это или те творческие силы, которые порождают право … Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона
Псковская судная грамота — Троицкий собор во Пскове Псковская судная грамота 1397 года (ПСГ) нормативно правовой акт, регламентирующий, в большей степени … Википедия
«Переветнику живота не дати»: ответственность за помощь врагу по псковской судной грамоте
Савченко Дмитрий Александрович, кандидат юридических наук, доцент кафедры теории и истории государства и права, Новосибирский государственный университет экономики и управления.
В работе исследуются основания и содержание ответственности за перевет как первое государственное преступление, упомянутое в актах древнерусского законодательства. Отмечено, что перевет представлял собой тайное оказание информационной и иной помощи врагу псковской городской общины. Доказательством вины переветника была в первую очередь переписка с врагом. Перевет был именно государственным преступлением в том смысле, что он посягал на интересы безопасности всего государственно организованного псковского общества. Расправа с переветниками (повешение и сбрасывание с моста) издревле была известна вечевому и княжескому правосудию Северо-Западной Руси и регламентировалась правовыми обычаями. В христианскую эпоху смертная казнь за перевет в форме повешения и сожжения была санкционирована Градским законом, включенным в Кормчую книгу. В статье анализируются тексты Псковской судной грамоты и летописные сообщения, в которых упоминается о наказании переветников. Положения Псковской судной грамоты рассматриваются во взаимосвязи с правовыми обычаями Северо-Западной Руси, предписаниями Кормчей книги и княжеских грамот. Дается сопоставительная характеристика норм древнерусского права и правовых норм Древнего Рима и средневекового Китая. Сделан вывод о том, что предписание Псковской судной грамоты «переветнику живота не дати» не вводило перевет как новый вид преступления и не устанавливало за него смертную казнь как новый вид наказания. Вместе с тем оно регламентировало имущественные последствия перевета. Псковская судная грамота лишала преступника возможности распорядиться нажитым им имуществом («животом»), которое обращалось в пользу городской общины. Это делало для переветника невозможным откупиться от смерти, а также передать имущество по наследству. Тем самым перевет и другие виды преступлений, к которым относилось правило «живота не дати», были выделены в особую категорию, по своим правовым последствиям схожую с «непрощаемыми» преступлениями китайского средневекового права и «наследственными» преступлениями права Древнего Рима.
«No property for the traitor»: responsibility for aiding an enemy according to the Pskov judicial charter
The article concerns grounds and contents of responsibility for treason (perevet) as a first public crime mentioned in the acts of ancient Russian law. It is noted that treason was understood as secret informational and other assistance to an enemy of the Pskov city community. The evidence of guilt of a traitor was first of all correspondence with the enemy. Treason was a public state crime in a sense, that it was an encroachment upon the security interests of the entire publicly organized Pskov community. Punishments to the traitors (hanging or throwing off a bridge) were traditional for the veche and Princes justice of the North-Western Russia and it was regulated by a legal custom. At a Christian time the capital punishment (hanging or burning) for treason was sanctioned by the City Law, as included in the Book of the Helmsman. The article analyzes the text of the Pskov Judicial Charter and the chronicles, which mention punishments of the traitors. The provisions of the Pskov Judicial Charter are regarded in connection with the legal customs of the Ancient Rome and medieval China. The conclusion was made that the requirement of the Pskov Judicial Charter of «no property for the traitor» did not introduce treason as a new type of crime, and it did not establish capital punishment as a novel type of punishment. At the same time it regulated proprietary consequences of treason. The Pskov Judicial Charter provided that a criminal lost title to his property (zhivot), which was transferred to the city community. It made it impossible for the traitor to ransom himself out of capital punishment or transfer the property to his heirs. That is why treason and other types of crimes to which the rule of «no property» applied were singled out as a separate category and their legal consequences were quite similar to the «unforgivable» crimes of the Chinese medieval law and the «heritage» crimes of the Ancient Rome.
Key words: ancient Russian law, the Pskov Judicial Charter, the public crimes, perevet, treason, information assistance to the enemy, zhivot, capital punishment, property, responsibility.
Уже в начальных статьях грамоты было записано: «А крим(с)кому татю и коневому и переветнику и зажигалнику тем живота не дати».
Всего в тексте Псковской судной грамоты принято выделить 120 статей. Анализируемая статья обычно публикуется под номером 7. Алексеев Ю.Г. предложил собственную разбивку грамоты на статьи. Указанную норму он считает пятой статьей, в которую, по его мнению, входит и последующее правило: «Что бы и на посад(е) но крадется ино двожды е пожаловати, а изличив казнити по его вине, и в третий ряд изли(чи)в, живота ему не дати, крам кромъскому татю». См.: Алексеев Ю.Г. Псковская судная грамота и ее время. Л., 1980. С. 44.
Мартысевич И.Д. Псковская судная грамота. Историко-юридическое исследование. М., 1951. С. 96.
Оспенников Ю.В. Перевет и поджог в древнерусском праве // Право и политика. 2008. N 6. С. 1517.
Савченко Д.А. «Государю хотети добра во всем»: присяга подданных московскому царю (начало XVII века) // Актуальные проблемы российского права. 2013. N 8. С. 941.
Там же. Здесь приведены примеры из летописей, повествующие о применении смертной казни к тем, кто «перевет держал»: «. и биша и на вечи, и свергоша и с моста в Волхов: творяхуть бо е(г) перевет державше к Михаилу. (1316)».
Памятники российского права. В 35 т. Т. II. Памятники права удельной Руси. М., 2013. С. 22.
Червонецкий Д.А. Указ. соч. С. 4.
Специальное упоминание о перевете в Псковской судной грамоте свидетельствует о том, что для Пскова это преступление не было редким, причем здесь уже достаточно глубоко была осознана его высокая общественная опасность.
Мартысевич И.Д. Указ. соч. С. 96.
Алексеев Ю.Г. Указ. соч. С. 45.
Червонецкий Д.А. Указ. соч. С. 3.
Бартошек М. Римское право (понятия, термины, определения). М., 1989. С. 242.
Любкер Ф. Реальный словарь классических древностей. М., 2007. CD-ROM.
По определению Ульпиана, «преступлением против величия является то, которое совершается против римского народа или его безопасности» (Dig. 48.4.1).
Любкер Ф. Указ. соч.
См.: Щеголев А.В. Закон Юлия об оскорблении величия в кодексе Юстиниана // Древнее право. 1999. N 1. С. 111.
Алексеев Ю.Г. Указ. соч. С. 349.
Памятники российского права. В 35 т. Т. II. Памятники права удельной Руси. М., 2013. С. 22.
Таким образом, «поток и разграбление» включал меры как личного, так и имущественного характера. Смертная казнь пришла на смену личной составляющей этого наказания. Однако при ее назначении не вполне ясным оставался вопрос о судьбе имущества преступника.
Как представляется, правило «живота не дати» как раз и характеризует имущественные последствия перевета и других указанных в соответствующей статье Псковской судной грамоты преступлений.
Там же. С. 140, 145, 149.
В самой Псковской судной грамоте в семи статьях речь идет о «животе» как о переходящем по наследству имуществе. В ст. 14 говорится о поиске среди наследуемого имущества («живота») тех вещей, которые ранее были переданы умершему на хранение другими лицами, а также о переходе долговых обязательств умершего на наследников. В статьях 84, 87 идет речь о судьбе имущества «изорника» («живот изорнич»), то есть человека, работавшего на земле «государя» (хозяина) и имевшего перед последним долги. Статьи 88 и 89 регулируют порядок наследования между супругами их «отчины» (полученного от собственных родителей) и «живота» (нажитого имущества). Статья 100 говорит об имуществе, которое должно передаваться по наследству, однако по воле человека «пред смертию» было передано племяннику.
Изложенное позволяет предположить, что правило «переветнику живота не дати» означает не только и не столько смертную казнь. Как представляется, принципиальная возможность назначения смертной казни здесь как бы подразумевается. Она считается уже установленной.
В древнерусский период сама возможность смертной казни, как представляется, определялась законами царей: греческих (Градский закон и др.) и ордынских (Ярлыки).
Бенеманский М. О Проxeipoc nomoc императора Василия Македонянина. Его происхождение, характеристика и значение в церковном праве. Вып. 1. Сергиев Посад, 1906. С. 391.
При этом светские и церковные власти определяли имущественные последствия преступления и процессуальные правила рассмотрения дел.
Поэтому можно предположить, что предписание Псковской судной грамоты «живота не дати» означает не смертную казнь, а лишение преступника «нажитого им достояния», а значит, и лишение его возможности откупиться от смерти, а также запрет передавать по наследству имущество этого преступника прежде всего имущество движимое, нажитое им при жизни («благоприобретенное»).
Оценивая содержание Псковской судной грамоты как принятого на псковском вече правового акта, следует учитывать, что она представляла собой «только местное дополнение и частичное изменение» системы действовавших тогда правовых норм. Их основными источниками были правовые обычаи («псковские пошлины»), религиозные предписания (Кормчая книга), княжеские решения (грамоты).
Памятники российского права. В 35 т. Т. II. Памятники права удельной Руси. М., 2013. С. 19, 246.
Там же. С. 11.
Энгельман И. Указ. соч. С. 70.
Памятники российского права. В 35 т. Т. II. Памятники права удельной Руси. М., 2013. С. 387.
Древнее Хорвато-Далматское законодательство. Б.м.: Изд-во Ф. Леонтовича, 1868. С. 31.
И.К. Лабутина относит возникновение этого обычая к периоду не позднее XIII в., «когда детинец был единственным надежным укреплением в Пскове и произошло вынесение жилой застройки за его пределы». См.: Лабутина И.К. Историко-топографический комментарий к Псковской судной грамоте // Псковская судная грамота и российская правовая традиция. Труды межрегиональной научной конференции, посвященной 600-летнему юбилею Псковской судной грамоты. Псков, 1997. С. 22.
Есть основания полагать, что весь «живот» переветника обращался в пользу общины и распределялся между горожанами. Ведь именно община была в этом случае «коллективным потерпевшим», имевшим право на возмещение причиненного ей вреда.
Здесь интересы общины могли не совпадать с интересами князя, к чьей компетенции, вероятно, относился суд над переветниками. С одной стороны, князь должен был руководствоваться псковскими обычаями. С другой стороны, важнейшей статьей княжеских доходов были виры и продажи, получаемые в результате разрешения судебных дел. Сюда же, вероятно, относились и средства, получаемые от преступника в качестве «выкупа за смерть».
Поэтому княжеский суд мог быть заинтересован в выдаче преступнику его имущества для его последующего использования в качестве выкупа. Правило Псковской судной грамоты «живота не дати» запрещало принимать подобное решение. Для переветника это означало обращение его «живота» в пользу общины и невозможность выкупить свою жизнь.
Законы великой династии Мин. Ч. 1. М., 1997. С. 305.
Кроме отмеченных выше, к категории «десяти зол» относились также «непокорство родственников», «жестокие преступления, противоречащие порядку вещей», «непочтение к родителям», «несогласие между родственниками», «нарушение социальной связи», кровосмесительные половые связи. См.: Там же. С. 309.
О наследственном преступлении говорилось, в частности, в конституции Аркадия и Гонория 397 г. См.: Щеголев А.В. Указ. соч. С. 110.
Таким образом, оказание информационной и иной помощи врагу псковской городской общины (перевет) стало первой разновидностью государственных преступлений, упомянутой в письменных источниках русского права. Расправа с переветниками (повешение и сбрасывание с моста) издревле была известна вечевому и княжескому правосудию Северо-Западной Руси и регламентировалась правовыми обычаями. В христианскую эпоху смертная казнь за перевет в форме повешения и сожжения была санкционирована Градским законом, включенным в Кормчую книгу. Псковская судная грамота не вводила перевет как новый вид преступления и не устанавливала за него смертную казнь как новый вид наказания. Вместе с тем грамота регламентировала имущественные последствия перевета. Она лишала преступника возможности распорядиться нажитым им имуществом («животом»), которое обращалось в пользу городской общины. Это делало для переветника невозможным откупиться от смерти, а также передать имущество по наследству.
Сказание о первом переветнике
Вообще-то таких людей на Руси величали несколько иначе, чем это сделал автор, и относились к ним с меньшим пиететом. Позднее их обычно называли переветниками, то есть, попросту говоря, изменниками. Потому что «держать перевет» означало «ссылаться с врагом, посылать ему вести, перебегать к нему», словом, «изменять». Киевский летописец этого термина еще не знал, но выразился тоже излишне резко, заклеймив Блуда и ему подобных как людей «неистовых» и «горших бесов» (то есть еще более мерзких), вспомнив по этому поводу кое-что из псалмов Давида: «О, злая лесть человеческа! Якоже Давыд глаголеть: ядый хлеб мой възвеличил есть на мя лесть. Се бо лукавьствоваше на князя своего лестью (обманывал его) И паки: языки своими льстя-хуся; суди им, Боже, да отпадуть от мыслий своих, по множьству нечестья их изрини а (извергни их), яко прогневаша тя, Господи».
Вот какой ни с чем не сообразный эмоциональный всплеск вызвала у летописца, в целом более чем лояльного к крестителю Руси, героическая подпольная деятельность Блуда. Конечно же, он был не прав, что легко доказал бы любой нынешний поборник строительства бесправового полугосударства. Ведь никакого писаного закона в Русской земле, кажется, еще не существовало. «Правда Ярослава» — древнейшая часть «Русской Правды» — возникнет почти полстолетия спустя. К тому же ни в ней, ни в «Правде Ярославичей», ни в законодательстве XII века ничего насчет подобных преступлений сказано не будет. Соответствующая «статья» впервые (если судить по сохранившимся памятникам) появится в «Псковской Судной Грамоте», которая создавалась на протяжении XIII—XV веков.
А раз не было письменного закона, то как же прикажете судить? Неужто на основе обычного права? А каково оно было, кто-нибудь точно знает? Нет, современные переветники, хоть и удостоившиеся издания книжек даже на преданной ими Родине, могут лишь позавидовать тем временам полного правового беспредела. Ну а брань (моральное осуждение) всяких там древних историков, она же на вороту не виснет… Может быть, так и рассуждал Блуд, внимательно слушая речи пробравшихся в Киев для встречи с ним агентов, которых летописец именует послами (свидетельство неразработанности специальной терминологии на этом раннем этапе развития секретных служб).
А они были соблазнительны. «Поприяй ми (поприятельствуй мне),— велел передать Владимир или его воевода от лица князя,— аще убью брата своего, имети тя хочю во отца место, и многу честь возьмешь от мене; не яз бо почал братью бити, но он; аз же того убоявъся придох нань» (то есть я, мол, испугался, что он и меня убьет, поэтому вынужден был сам пойти на него. Логика в таком рассуждении, конечно, была, и Блуд быстро проникся ею. Да и посул ведь был презаманчивый!). Впрочем, Блуд, кажется, не впервые получал от Владимира лестные предложения, и вербовка его произошла значительно раньше. Причем, вероятно, не его одного, а с сообщниками. Что касается последних, то их наличие обусловливалось уже самими специфическими особенностями «производства» таких деликатных дел. Вряд ли бы, например, без помощи выполнявших приказы Блуда людей посланцы Добрыни смогли наладить с ним прочный контакт. Да и летописец отметит, что во время осады сам Блуд «слэше к Володимеру часто» (собственных, очевидно, агентов).
Возможно, что в своей обличительной «филиппике» против нечестивца, который «преда князя своего», средневековый книжник не случайно несколько раз употребил множественное число. Если так, то он, разумеется, имел при этом в виду не только мелких сошек, но и людей калибра самого Блуда. Не тех ли, о которых говорилось в Иоакимовской летописи? Не во время ли похода Ярополка к Смоленску и Полоцку попал киевский воевода в расставленные Добрыней сети?
Все это очень возможно, потому что и Никоновская летопись тоже утверждает, будто Блуд «бе уласкан и улщен Владимиром» задолго до того, как новгородские кони начали пастись на приднепровских лугах. По Никоновской, правда, вербовка произошла еще в тот период, когда соперники сидели в своих столицах и острили боевые мечи. Но это и понятно, поскольку историк XVI века ничего не знал о походе войска Ярополка в землю кривичей. И следовательно, агенты Добрыни должны были у него добираться из Новгорода до самого Киева. У Татищева сказано несколько иначе и подробнее. Владимир, пополнив все же свои войска полочанами и кривичами, то есть добившись одной из целей своего сватовства к Рогнеде, «пошел к Киеву на брата Ярополка для мсчения убивства Олегова и своея обиды». Историк, видимо, излагает здесь события по одной из бывших в его руках летописей — «манускрипту Хрущева», который, с одной стороны, подтверждает связь Владимира с Олегом, а с другой — выдвигает новую причину вражды новгородского князя с Киевом. Вероятно, обида и заключалась в посажении Ярополком в Новгороде своих посадников.
«Но ведая брата Ярополка храбра и сильна, умыслил любимца Ярополкова и воеводу главнаго, Блюд имянуемаго, послал ко оному тайно склонить великими обесчаниями, чтоб Владимиру помог брата Ярополка победить. Блюд же обнадежил в том Владимира». Здесь мысль завербовать Блуда приходит к Владимиру и Добрыне как бы в начале марша на Киев. Причем подчеркивается исключительное положение Блуда при дворе киевского князя. По-видимому, он был чем-то вроде визави Добрыни, то есть имел те же чины и занимал те же должности, что и Добрыня при дворе Владимира. Два начальника тайной службы наверняка знали друг друга еще по давним Святославовым временам, может быть, дружили домами и коротали вечера за медвяными чарами. Немудрено, что они быстро нашли общий язык и один разведчик начал работать на другого.
Уговорить его, может быть, было и не так уж сложно. Блуд ведь выдвинулся на первые роли при Ярополке совсем недавно. Читатели помнят, что еще в 977 году молодого киевского князя опекал Свенельд. После битвы у Вручего он навсегда исчез с летописных страниц. Либо впечатлительный Ярополк не простил ему гибели брата («О люте ми, яко осквернился убийством брата моего, — восклицает Ярополк над телом Олега у Татищева, — лучше бы мне умереть, нежели тебя, брате, тако видети, еже злый клеветник учинил!» И к Свенельду: «Виждь, ты сего хотел, что тебе воздам за сию пагубу?»). Либо он уже слишком одряхлел (служил ведь еще Игорю), либо умер. Так что Блуд занимал сей высокий пост всего без году неделю.
По летописи, Владимир осадил Киев в 980 году, а по «Памяти и похвале» Владимиру монаха Иакова — двумя годами раньше. Наверное, Блуд еще не успел извлечь всех выгод из своего положения. А может быть, самое имя или прозвище нового баловня судьбы (от глагола «блудити» — блуждать, скитаться, плутать, заблуждаться, ошибаться, развратничать) свидетельствовало об определенных наклонностях характера. И «приобрел» Добрыня Блуда не потому, что тот был идейным борцом за языческие ценности (о чем иногда пишут), а, как недвусмысленно указал летописец, — за посул еще более теплого местечка при новом дворе. Вербовка Блуда примерно совпала с изгнанием из Новгорода посадников Ярополка. Добрыня и Владимир использовали их в качестве своего рода послов, передавших киевскому князю дерзкие речи недавнего беглеца. Но кто знает, не взяли ли они на себя труд и пошептаться еще раз с Блудом насчет измены? Надо ведь было как-то отрабатывать милость вернувшегося новгородского властителя: мог запросто и живота лишить… Однако кто и при каких обстоятельствах представал перед воеводой в Киеве или ином месте в облике змея-искусителя, остается все же лишь гадать.
Но зачем было снова соблазнять Блуда в Киеве, если все было улажено заранее, спросят читатели. Видимо, его покупали не оптом, а в розницу, поэтапно. Сначала, может быть, на Друче или загодя на Днепре, потом проверили готовность Блуда «приятельствовать» и уточнили условия. Ясно, во всяком случае, что отправка к вражескому военачальнику в осажденный город «посла» с более чем откровенными предложениями без какого-либо предварительного зондажа выглядела бы слишком рискованной.
Но вернемся к событиям в Киеве. Блуд, как уже говорилось, благосклонно выслушал «послов» новгородского князя и велел передать ему: «Аз буду тебя в сердце и в приязньство». После чего тут же «лукавством» принялся дезориентировать «смутившегося» Ярополка, который начал было готовить войско к походу: «Княже, для чего хочешь войско трудить, я бо совершенно ведаю, что Володимер во своих войсках любви не имеет и яко рабинич укоряем. И когда тебе увидят войска его, все без бою предадутся тебе; для сего нет нужды тебе противо его выходить, но жди его в Киеве». Так передает «льстивую» речь Блуда Татищев, подтверждая, что «главный воевода и любимец» Ярополка руководил киевской разведкой. И в приведенных только что выражениях докладывал своему князю новейшие агентурные данные.
По Никоновской летописи, Блуд выразился иначе и красочнее: «Не может противу тебе стати брат твой меньший Володимер, якоже синица на орла брань сотворити, не смущайся убо боятися его, и не утруждай воиньства своего собирая». А сам начал регулярно посылать в стан новгородцев разведчиков или лазутчиков. Естественно, не за свежими данными о противнике, а для обмена информацией и согласования с будущим «сыном» собственных действий. Прикрытие было безупречным. «Агент заработал».
Вскоре Добрыня и Владимир узнали, что воевода-переветник готовится взять на себя исполнение акции, необходимость которой в общей форме уже объяснили ему вербовщики. Летописец говорит: «Блуд затворися с Ярополком, льстя ему, слэше к Володимеру часто, веля ему пристряпати (устремиться, приступить) к граду бранью, а сам мысля убити Ярополка».
Блуду каким-то образом мешали горожане («гражаны же не бе льзе убити его»; «не можно было его тайно или явно убить»). Воевода не отчаивался и отрабатывал грядущие дивиденды тем, что удерживал Ярополка, который был «храбор вельми», от вылазок. «Блуд же не възмог, како бы погубити и, замысли лестью, веля ему ни излазити на брань из града».
Можно подумать, что Блуд страховал Владимира от неудачи в открытом бою с Ярополком (ведь военное счастье неверно), неудачи, которая разрушила бы все предприятие. Но у Татищева намерения слуги двух врагов — «любимца» киевского князя и «приятеля» новгородского — разъяснены иначе. «Блюд же… умыслил Ярополка коварством к погибели привести, советовал ему не пусчать войска из града на брань, хотя умные советовали прилежно, чтоб Ярополк, не томя войска во граде, выступил в поле и, не страшася, на Владимира наступил. Но он, более веря оному коварному своему любовнику, того не учинил. Войско же Ярополково, видя, что их без пользы с великим утеснением во граде заперши держат, стали тайно ко Владимиру отходить, а Блюд посылал ко Владимиру, дабы ко граду неоплошно приступал».
То есть Блуд, как можно понять, попытался спровоцировать собранных Ярополком ратников из разных градов и весей, недовольных условиями службы, бездельем и длительным отрывом от домов, на измену. И преуспел. Если сведения историка верны, то воевода уже «заслужил» перед Владимиром. Ведь он постепенно лишал его соперника средств к сопротивлению, вязал его по рукам и ногам, одновременно усиливая осаждающих. Можно предположить, что «люди» Блуда провели в войсках Ярополка кое-какую разъяснительную работу. Не забыв и киевлян, многим из которых тоже не могло нравиться скопление в городе праздношатающихся военных. Словом, Блуд планомерно готовил капитуляцию Киева. И однажды почтительно доложил нервничавшему Ярополку (это был уже доклад начальника контрразведки): «Кияне слются к Володимеру, глаголюще: приступай ко граду, яко предамы ти Ярополка, побегни за град» (у Татищева начало: «Ныне сведал…»).
Трудно сказать, насколько Блуд наклепал при этом на горожан, вложив в их уста собственные мысли и выдав своих агентов или бежавших от Ярополка воинов за киевских переветников. Но павший духом князь поверил. «Побегни за град!» — нашептывал «любимец». «Умные» на этот раз помалкивали. И Ярополк побежал. Он заперся с «верным» воеводой в городке Родне. А Владимир 11 июня действительно беспрепятственно вошел в Киев. Защищать горожанам было уже некого.
Блуд между тем продолжал зудеть над ухом Ярополка: «Видиши, колько вой (воинов) у брата твоего? Нама их не перебороти; твори мир с братом своим». «Нама» — двойственное число от «мы». Блуд тщился показать, что вместе с князем героически руководит обороной. «Льстя под ним се рече», — напомнил летописец. Но Ярополк этих строк не читал. Поэтому он снова согласился: «Так буди». Донельзя довольный Блуд с чувством добросовестно выполненного долга немедленно отправил донесение Владимиру (и Добрыне): «Яко сбысться мысль твоя, яко приведу к тебе Ярополка, и пристрой убити и». Значит, в процессе обмена информацией между «Центром» и агентом задание последнему было скорректировано: «объект» следовало доставить к победителю живым.
В ожидании скорой развязки Владимир приехал на теремной двор Святослава (видимо, тот самый, на котором при Ольге закопали в землю ладью с древлянами) и «сел» там с дружиной. Блуд в это время «дожимал» податливого как воск Ярополка: «Пойди к брату и рьчи ему: что ми ни вдасти (взамен киевского стола), то яз прииму». И Ярополк пошел. Напрасно один из «умных» и верных ему людей — Варяжко,— сообразив, наконец, к чему клонится дело, пытался удержать его от рокового шага: «Не ходи, княже, убьют тя!» — и советовал бежать к союзным Ярополку печенегам, чтобы набрать там новое войско. Ярополк потерял не только всякую способность к сопротивлению, но и инстинкт самосохранения. Да и Блуд был начеку. По словам одной летописи, он тут же вмешался: «То ти есть милостник у князя!» — внушительно заявил он Варяжко. То есть: «Перед тобой княжеский любимец» — а не кто-нибудь! Обеспокоенный воевода явно спешил одернуть непрошеного советчика, напомнить ему, чье мнение он дерзает оспаривать.
Варяжко еще более дерзко ответил: «Всяк милостник подобен змеи запазушней!» Можно представить, как екнуло сердце у Блуда. Неужели провал? В самый канун полного торжества! Но, судя по дальнейшему развитию событий, выдержка ему не изменила. Он не схватился украшенными перстнями пальцами за меч, не стал затравленно озираться по сторонам в поисках спасения. А у Варяжко, видимо (если этот эпизод не вымышлен), не было каких-либо доказательств своей правоты и предательства «милостника», кроме смутных подозрений. Ярополк ему не поверил. Он явился на теремной двор, и едва «полезе в двери», как два варяга «подъяста» его мечами «под пазусе». (Владимир ведь не зря «сидел» с дружиной. На этом совете Ярополку, очевидно, был вынесен официальный приговор, который тут же и привели в исполнение.) Блуд в это время быстренько прикрыл двери и «не да по нем (Ярополке) ити своим». Как точно сказано: «своим»… А впрочем, акция была разыграна как по нотам и сделала бы честь и современным службам. Видимо, все было продумано до мелочей заранее (важно было, например, чтобы Блуд в нужный момент сумел отделить Ярополка от его свиты) и агентурная связь до самого конца работала бесперебойно.
Так произошел второй государственный переворот в Киевской Руси. Читатели не забыли, наверное, что первый совершил почти за сто лет до этого вещий Олег. Кстати, не кажется ли вам, что они (эти перевороты) чем-то похожи? И тут, и там — заговор с помощью импровизированной или заблаговременно созданной тайной службы; заманивание противника в ловушку; политическое убийство с использованием услуг «профессионалов»; войска, ожидающие в засаде или вступающие в дело; демагогическое обвинение соперников в нелегитимности или таком нарушении ее, которые ставят их вне закона и вынуждают пламенных борцов за справедливость выступить на ее защиту; нежелание слушать доводы обвиняемых, потому что речи о попранной справедливости — это так, для истории, это речи волка из крыловской басни.
Помните, что сказал Олег Аскольду и Диру? «Вы не князья и не княжеского рода. А вот я княжеского рода». И тут же восстановил эту самую справедливость. А Владимир так и вовсе без разговоров обошелся. А может быть, все подобные перевороты, в сущности, близнецы-братья? Ведь и в наше время чуть ли не единственный аргумент победителя — что он «от роду княжа» (то есть что ему, по басне, хочется кушать). Разве что «пресса» вела себя по-разному. Действия Олега летописец оставил без комментария, а Владимира и вовсе осудил, хотя ругал князя с умом — не самого нового венценосца, а завербованного им агента-переветника. У нынешних же «летописцев» мед каплет с языка при описании подвигов новых Блудов, а следовательно и их хозяев. Впрочем, это только так, к слову. «Мы же на прежнее возвратимся», как говаривал древний летописец, когда ему тоже случалось отвлечься.
Остается сказать о странной позиции, занятой в отношении Блуда художником Радзивилловской летописи, точнее, иллюстратором ее оригинала. Он посвятил войне Владимира с Ярополком пять миниатюр. Но при всем старании я не смог обнаружить ни на одной из них нашего героя. Вот, например, Ярополк с дружиной бежит в Родень. Конечно, Блуд где-то здесь. Но все дружинники — близнецы-братья. Любой из них может быть и не быть воеводой. Хотя странная маленькая фигурка на стене Родня, которая пальцами-граблями указывает на хлопающую крыльями «вещую птицу» на дереве, как бы вопиет: тут он, предатель! А вот Владимир с дружиной — и, кажется, с Добрыней — ждет на теремном дворе. Справа Ярополк размышляет с кем-то из приближенных, что же ему делать в создавшейся ситуации. Однако стоящий перед ним очень симпатичный молодой человек в высокой круглой шапке, с приветливой миной на лице — это, конечно, не Блуд, а Варяжко, чья личность не могла не вызвать горячего сочувствия у художника.
Вот, наконец, сцена убийства Ярополка. Несчастный князь как бы распят в проеме дверей, пригвожденный к ним мечами двух свирепого вида молодцов. Владимир, сидя на престоле, хладнокровно руководит трагическим действом. Рядом с ним какой-то простоволосый юноша всплескивает руками, выражая потрясение происходящим. Но это лишь персонификация потрясения самого живописца, а не реальное действующее лицо и, конечно же, не Блуд, который, как помнят читатели, остался за дверями.
Получается, что один из главных героев происшедших событий, без участия которого они протекали бы совсем иначе, оказался совершенно обойденным художником. Его не пожелали «даже вставить в книжку». Точнее, однажды все-таки вставили. Но это было уже в контексте событий 1018 года, о которых читатели узнают чуть позже. Блуд там настолько невыразителен, что его можно «вычислить» лишь по жесту, которым он сопровождает свою остроумную реплику насчет достоинств польского князя Болеслава. Главное же, Блуд в этом сюжете выступает в совсем иной роли, обычного дружинного воеводы.
А вот в основном качестве — тайного резидента Владимировой разведки — Блуд миниатюриста никак не заинтересовал. Или заинтересовал, так сказать, отрицательно. В чем тут дело? Ссылаться опять на соображения секретности как-то уже неудобно. Пожалуй, причина в другом. Средневековая живопись обладала гораздо меньшим набором красок для передачи психологии, вариаций душевного состояния людей, чем современная ей литература. Художники удовлетворительно, а в лучших образцах великолепно, справлялись с полярными характеристиками типа: «хороший» — «плохой». А промежуточные состояния были для них камнем преткновения уже потому, что они долгое время не знали искусства портрета, не располагали арсеналом необходимых для решения столь сложных задач выразительных средств. Блуд относился как раз к числу таких персонажей, которые никак не вписывались в двухцветную шкалу.
С одной стороны, он, конечно, был изменник и предатель, а с другой — служил будущему равноапостольному крестителю Руси, создателю могущественного православного славянского государства. Христианская мораль художника и восприятие им ценностей отечественной истории вступили в противоречие и не позволили Блуду «отметиться» в иллюстративном ряде летописи. К большому, конечно, сожалению, для нас с вами, уважаемые читатели. По крайней мере, такова моя гипотеза, которую еще будет возможность проверить…
Вот и все о первом известном предателе. Пока еще не национального масштаба. Хотя следует оговориться, что оценка Блуда с нравственной, «общечеловеческой» точки зрения, конечно, не единственно возможная: нельзя не признать, что как тайный резидент спецслужбы Владимира он оказал последнему чрезвычайно большую услугу, можно сказать, преподнес ему киевское княжение на блюдечке. Чисто профессионально отечественная разведка могла бы гордиться тем, что второй государственный переворот в Киевской Руси, как и первый (при Олеге), был совершен, в сущности, сугубо агентурными средствами.