Поздравляю мой лучший жалко что только друг

Вера Полозкова — Мой великий кардиотерапевт: Стих

мой великий кардиотерапевт,
тот, кто ставил мне этот софт,
научи меня быть сильнее, чем лара крофт,
недоступней, чем астронавт,
не сдыхать после каждого интервью,
прямо тут же, при входе в лифт,
не читать про себя весь этот чудовищный
воз неправд

как они открывают смрадные свои рты,
говорят «ну спой же нам, птенчик, спой;
получи потом нашей грязи и клеветы,
нашей бездоказательности тупой, —
мы так сильно хотели бы быть как ты,
что сожрем тебя всей толпой;
ты питаешься чувством собственной правоты,
мы — тобой»

остров моих кладов, моих сокровищ, моих огней,
моя крепость, моя броня,
сделай так, чтоб они нашли кого поумней,
чтобы выбрали не меня;
всякая мечта, мое счастье, едва ты проснешься в ней, —
на поверку гнилая чертова западня.

как они бегут меня побеждать,
в порошок меня растереть;
как же я устала всех убеждать,
что и так могу умереть —
и едва ли я тот паяц,
на которого все так жаждали посмотреть;
научи меня просто снова чего-то ждать.
чем-нибудь согреваться впредь.

поздравляю, мой лучший жалко-что-только-друг,
мы сумели бы выжить при
ядерной зиме, равной силе четырехсот разлук,
в кислоте, от которой белые волдыри;
ужас только в том, что черти смыкают круг,
что мне исполняется двадцать три,
и какой глядит на меня снаружи —
такой же сидит внутри.
а в соревнованиях по тотальному одиночеству
мы бы разделили с тобой
гран-при

Источник

мой великий кардиотерапевт,
тот, кто ставил мне этот софт,
научи меня быть сильнее, чем лара крофт,
недоступней, чем астронавт,
не сдыхать после каждого интервью,
прямо тут же, при входе в лифт,
не читать про себя весь этот чудовищный
воз неправд

на поверку гнилая чертова западня.

Другие песни исполнителя

Слова и текст песни Вера Полозкова «Мой великий кардиотерапевт. « предоставлены сайтом Megalyrics.ru. Текст Вера Полозкова «Мой великий кардиотерапевт. » найден в открытых источниках или добавлен нашими пользователями.

Использование и размещение перевода возможно исключиетльно при указании ссылки на megalyrics.ru

Слушать онлайн Вера Полозкова «Мой великий кардиотерапевт. » на Megalyrics — легко и просто. Просто нажмите кнопку play вверху страницы. Чтобы добавить в плейлист, нажмите на плюс около кнопки плей. В правой части страницы расположен клип, а также код для вставки в блог.

Источник

Поздравляю, мой лучший жалко-что-только-друг,
Мы сумели бы выжить при ядерной зиме,
Равной силе четырехсот разлук,
В кислоте, от которой белые волдыри;

Ужас только в том, что черти смыкают круг,
Что мне исполняется двадцать три,
И какой глядит на меня снаружи-
Такой же сидит внутри.

А в соревнованиях по тотальному одиночеству
Мы бы разделили с тобой ран-при..

ПОХОЖИЕ ЦИТАТЫ

ПОХОЖИЕ ЦИТАТЫ

Если бы я делал только то, что хотят от меня люди, они бы до сих пор ездили на каретах.

Когда внутри, что происходит в нас,
Осознавать не в силах мы с тобой,
Пусть мудреца до нас доходит глас:
«Снаружи это кажется… Судьбой!»

Счастье ведь не в том, что ты имеешь, а в том, что ты при этом чувствуешь.

Как хочется тебя не потерять,
Смотреть в твои глаза и наслаждаться.
При этом, замирая, понимать,
Что мы с тобой могли не повстречаться.

Я знаю, с нами очень сложно,
Порою жалко мне мужчин.
Жить проще стало бы возможно,
Когда б мы сами знали, что хотим.

Только те люди, что подходят друг другу, не скучают в тишине. Такой вот парадокс.

Проблема не в том, что мы совершаем ошибки — проблема в том, что мы их не признаем.

Если бы мы сделали все то, что в наших силах – мы бы сами себе поразились.

В конце концов, упущенного не воротишь. Нельзя же всю жизнь думать только о том, что могло бы быть.

Источник

Поздравляю мой лучший жалко что только друг

Время быстро идет, мнет морды его ступня.
И поет оно так зловеще, как Птица Рух.
Я тут крикнула в трубку – Катя! – а на меня
Обернулась старуха, вся обратилась в слух.
Я подумала – вот подстава-то, у старух
Наши, девичьи, имена.

Нас вот так же, как их, рассадят по вертелам,
Повращают, прожгут, протащат через года.
И мы будем квартировать по своим телам,
Пока Боженька нас не выселит
В никуда.

Какой-нибудь дымный, муторный кабинет.
Какой-нибудь длинный, сумрачный перегон.

Мы корреспонденты господни, Лена.

мы порассказали Ему о войнах, торгах и нефти бы,
но в эфир по ночам выходит тоска-доносчица:
«не могу назвать тебя «мое счастье», поскольку нет в тебе
ничего моего,
кроме одиночества».

«в бесконечной очереди к врачу стою.
может, выпишет мне какую таблетку белую.
я не чувствую боли.
я ничего не чувствую.
я давно не знаю, что я здесь делаю».

Время-знаток, стратег тыловых атак,
Маленький мародер, что дрожит, пакуя
Краденое – оставь мою мать в покое.
Что она натворила, что ты с ней так.

Время с кнутом, что гонит одним гуртом,
Время, что чешет всех под одну гребенку –
Не подходи на шаг к моему ребенку.
Не улыбайся хищным бескровным ртом.

так они росли, зажимали баре мизинцем, выпускали ноздрями дым
полночь заходила к ним в кухню растерянным понятым
так они посмеивались над всем, что вменяют им
так переставали казаться самим себе
чем-то сверхъестественным и святым

так они меняли клёпаную кожу на шерсть и твид
обретали платёжеспособный вид
начинали писать то, о чем неуютно думать,
а не то, что всех удивит

так они росли, делались ни плохи, ни хороши
часто предпочитали бессонным нью-йоркским сквотам хижины в ланкийской глуши,
чтобы море и ни души
спорам тишину
ноутбукам простые карандаши

так они росли, упорядочивали хаос, и мир пустел
так они достигали собственных тел, а потом делались значительно больше тел
всякий рвался сшибать систему с петель, всякий жаждал великих дел
каждый получил по куску эпохи себе в надел
по мешку иллюзий себе в удел
прав был тот, кто большего не хотел

а ты не думал, что вставная челюсть
еду лишает половины вкуса,
что пальцы опухают так, что кольца
в них кажутся вживлёнными навечно,
что засыпаешь посреди страницы,
боевика и даже разговора,
не помнишь слов «ремень» или «косынка»,
когда берёшься объяснить, что ищешь

мы молодые гордые придурки.
счастливые лентяи и бретёры.
до первого серьёзного похмелья
нам остается года по четыре,
до первого инсульта двадцать восемь,
до первой смерти пятьдесят три года;

Мой великий кардиотерапевт.

мой великий кардиотерапевт,
тот, кто ставил мне этот софт,
научи меня быть сильнее, чем Лара Крофт,
недоступней, чем астронавт,
не сдыхать после каждого интервью,
прямо тут же, при входе в лифт,
не читать про себя весь этот чудовищный
воз неправд

Лето в оккупации – жарит так, что исходишь на соль и жир. Я последний козырь для контратак, зазевавшийся пассажир – чемодан поставлю в углу, и враг вывернется мякотью, как инжир; слов не возят, а я на ветер их, как табак, я главарь молодых транжир.

Слов не возят, блокада, дикторов новостей учат всхлипывать и мычать. В сто полос без текста клеймит властей наша доблестная печать. В наших житиях, исполненных поздних вставок, из всех частей будут эту особой звездочкой помечать – мол, «совсем не могли молчать».

Раздают по картам, по десять в сутки, и то не всем – «как дела», «не грусти», «люблю»; мне не нужно, я это все не ем, я едва это все терплю. Я взяла бы «к черту» и «мне не надо чужих проблем», а еще «все шансы равны нулю».

Бросили один на один с войной, наказали быть начеку. Теперь все, что было когда-то мной, спит не раздеваясь, пьет из горла и грызет щеку. И не знаешь, к кому тащиться такой смурной – к психотерапевту или гробовщику.

Я пишу днём, пишу ночью
Пишу утром, пишу вечером,
Когда хожу, курю, ем, пью, гажу,
Когда сплю
Произвожу ей смыслы
Которыми она могла бы питаться,
Если бы ела буквы

Елена Фанайлова, Балтийский дневник.

производство смыслов для моей дорогой страны,
для нее и нескольких сопредельных,
крайне неблагодарное дело, елена николаевна,
к тому же, оно совершенно не окупается.

смыслы трудно есть, особенно чистыми, без красивостей,
они пересоленные, железистые
они щетинистые, занозистые
они раздражают порядочным людям слизистые
а мы же такие тут все счастливые,
антикризисные

они заставляют дорогую страну мою призадуматься
пригорюниться
усомниться в собственной полноценности
в собственной привлекательности
мы же контра, мы подстрекательницы
добрые граждане из-за нас наполняют пепельницы,
попадают под капельницы

мы были бы не в пример богаче, производя кукурузные хлопья, сладкие пончики
шоколадные питательные батончики
если бы дарили флакончики, развешивали бубенчики
милая елена николаевна
мы были бы миллионерами,
если бы сокращали смыслы

этот рынок ужасно перенасыщен
он заполнен скверно одетыми дядями, преимущественно нетрезвыми
сальноволосыми, с плохими зубами, бреющимися нестерпимо тупыми лезвиями
вот они, доблестные борцы с социальными язвами
и вот я с вами
в страшный мороз иду через город
погода самая блядская,
нежилецкая
улица дербеневская, кожевническая, станция павелецкая

«я райская адская
в смысле донецкая гадская
выдающаяся рассказчица
чисто сестра стругацкая»

должность у меня писательская и чтецкая.
жизнь дурацкая.

Текст, который напугал маму

А ведь это твоя последняя жизнь, хоть сама-то себе не ври.
Родилась пошвырять пожитки, друзей обнять перед рейсом.
Купить себе анестетиков в дьюти-фри.
Покивать смешливым индусам или корейцам.

А ведь это твоё последнее тело, одноместный крепкий скелет.
Зал ожидания перед вылетом к горним кущам.
Погоди, детка, ещё два-три десятка лет –
Сядешь да посмеёшься со Всемогущим.

Если жалеть о чем-то, то лишь о том,
Что так тяжело доходишь до вечных истин.
Моя новая чёлка фильтрует мир решетом,
Он становится мне чуть менее ненавистен.

Всё, что ещё неведомо – сядь, отведай.
Всё, что с земли не видно – исследуй над.
Это твоя последняя юность в конкретно этой
Непростой системе координат.

Легче танцуй стихом, каблуками щёлкай.
Спать не давать – так целому городку.

А ещё ты такая славная с этой чёлкой.
Повезёт же весной какому-то
Дураку.

Источник

Поздравляю мой лучший жалко что только друг

***
Морозно, и наглухо заперты двери.

В колонках тихонько играет Стэн Гетц.

В начале восьмого, по пятницам, к Вере,

Друзья оседают по барам и скверам

И греются крепким, поскольку зима.

И в целом, она это ценит весьма.

Особо рассчитывать не на что, лежа

В кровати с чугунной башкою, и здесь

Похоже, все честно: у Оли Сережа,

У Веры характер и профиль повстанца.

И пламенный взор, и большой аппетит.

Он ждет, что она ему скажет «Останься»,

Обнимет и даже чайку вскипятит.

Но Вера лежит, не встает и не режет

На кухне желанной колбаски ему.

Зубами скрипит. Он приходит на скрежет.

По пятницам. Полный. И сразу всему.

***
Что же ты, Вера, водишься с несогретыми,

Носишь их майки, пахнешь их сигаретами,

Каждый памятный перелом.

Что же ты все на черные дыры заришься,

На трясины, пустоши да пожарища,

Там тебе самой-то себя не жаль еще,

Или, может быть, поделом?

Всей и любви, что пятьсот одна ветряная мельница,

И рубиться, и очень верить, что все изменится;

Настоящие девочки уезжают в свои именьица

И не думают ни о ком.

И читают тебя, и ты дьявольски развлекаешь их.

Юбка в мелкую сборку, папеньки в управляющих,

И не надо пить болеутоляющих

С теплым утренним молоком.

Ну а ты кто такая, Вера? Попса плакатная,

Чья-то ухмылка неделикатная,

Дышишь мерно, пишешь мирно, все пройдет, а ты боялась,
Скоро снова будет утро, птичка вон уже поет;
А внутри скулит и воет обессилевшая ярость,
Коготком срывая мясо, словно маленький койот;

Слушай, нам же приходилось вместе хохотать до колик,
Ты же был, тебя предъявят, если спросит контролер?
Я тебя таскаю в венах, как похмельный тебяголик,
Все еще таскаю в венах. Осторожней, мой соколик.
У меня к тебе, как видишь, истерический фольклор.

Ночью дома ссутулятся.
Медленно слижет дождь
С теплой тарелки улицы
След от твоих подошв.

Видишь, я в каждом знамени.
Слышишь, я в каждом гимне.
Просто в толпе узнай меня
И никогда не лги мне.

Вечер накроет скоро дом,
Окнами свет дробя.
Можно я буду городом,
Чтобы обнять тебя?

***
Не сходи с моих уст.
С моих карт, радаров и барных стоек.
Этот мир без тебя вообще ничего стоит.
Пребывает сер, обездвижен, пуст.

Не сходи с моих строк.
Без тебя этот голос ждал, не умел начаться.
Ты его единственное начальство.
Направляй его, справедлив и строг.

Не сходи с моих рук, ты король червей.
Козырной, родной, узнаваемый по рубашке.
От турецких твоих кровей,
От грузинских твоих бровей,
От улыбки, в которой музыка и Бродвей,
До сих пор беспомощность и мурашки,

И не уходи.
Не сходи с моих рельсов ни в этом, ни в горнем мире.
Тысяча моих и твоих прекрасных двадцать четыре.
И одно на двоих бессмертие впереди.

Индекс Вечности на конверте.
Две цыганки в лихой арбе.
Никому не желала смерти.
Лишь себе.

Выбиваясь из сил, дремала
В пальцах Господа. Слог дробя,
Я прошу у небес так мало.
Да, тебя.

Злишься – обзавелась благодарной паствой,
Кормишь собой желающих раз в два дня?
Да. Те, кто был любим – ни прощай, ни здравствуй.
Тем, кто остался рядом – не до меня.

Пой, пока не сведет лицевые мышцы,
Пой, даже видя, сколько кругом дерьма.
Мальчик мой, ты не выдержишь – задымишься,
Срежешься, очень быстро сойдешь с ума.

Нет у меня ни паствы, ни слуг, ни свиты.
Нет никаких иллюзий – еще с зимы.
Все стало как обычно; теперь мы квиты.
Господи,
Проапгрейди и вразуми.

***
Нет, придется все рассказать сначала, и число, и гербовая печать;
видит Бог, я очень давно молчала, но теперь не могу молчать –
этот мальчик в горле сидит как спица, раскаленная докрасна;
либо вымереть, либо спиться, либо гребаная весна.

Первый начал, заговорил и замер,
я еще Вас увижу здесь?
И с тех пор я бледный безумный спамер,
рифмоплетствующая взвесь,
одержимый заяц, любой эпитет про лисицу и виноград –
и теперь он да, меня часто видит и, по правде, уже не рад.

Нет, нигде мне так не бывает сладко, так спокойно, так горячо –
я большой измученный кит-касатка, лбом упавший ему в плечо.
Я большой и жадный осиный улей, и наверно, дни мои сочтены,
так как в мире нет ничего сутулей и прекрасней его спины
за высокой стойкой, ребром бокала,
перед монитором белее льда.
Лучше б я, конечно, не привыкала,
но не денешься никуда.

Все, поставь на паузу, Мефистофель.
Пусть вот так и будет в моем мирке.
Этот старый джаз, ироничный профиль,
сигарета в одной руке.

***
мой великий кардиотерапевт,
тот, кто ставил мне этот софт,
научи меня быть сильнее, чем лара крофт,
недоступней, чем астронавт,
не сдыхать после каждого интервью,
прямо тут же, при входе в лифт,
не читать про себя весь этот чудовищный
воз неправд

***
Сколько их сидит у тебя в подрёберье, бриллиантов, вынутых из руды,
сколько лет ты пишешь о них подробные, нескончаемые труды,
да, о каждом песенку, декларацию, книгу, мраморную скрижаль –
пока свет очей не пришлет дурацкую смску «Мне очень жаль».
Пока в ночь не выйдешь, зубами клацая, ни одной машины в такой глуши.
Там уже их целая резервация, этих мальчиков без души.

Детка-детка, ты состоишь из лампочек, просто лампочек в сотню ватт.
Ты обычный маленький робот-плакальщик, и никто здесь не виноват.
Символы латинские, буквы русские, глазки светятся лучево,
а о личном счастье в твоей инструкции не написано ничего.

Счастье, детка – это другие тетеньки,
волчья хватка, стальная нить.
Сиди тихо, кушай антибиотики
и пожалуйста, хватит ныть.
Черт тебя несет к дуракам напыщенным,
этот был циничен, тот вечно пьян,
только ты пропорота каждым прищуром,
словно мученик Себастьян.
Поправляйся, детка, иди с любыми мсти,
божьи шуточки матеря;
из твоей отчаянной нелюбимости
можно строить концлагеря.

Можно делать бомбы – и будет лужица вместо нескольких городов.
Эти люди просто умрут от ужаса, не останется и следов.
Вот такого ужаса, из Малхолланда, Сайлент Хилла, дурного сна –
да, я знаю, детка, тебе так холодно, не твоя в этот раз весна.
Ты боишься, что так и сдохнешь, сирая, в этот вторник, другой четверг –
всех своих любимых экранизируя на изнанке прикрытых век.

***
Я ведь не рабской масти – будь начеку.
Я отвечаю требованиям и ГОСТам.
Просто в твоем присутствии – по щелчку –
Я становлюсь глупее и ниже ростом.

Даже спасаться бегством, как от врагов
Можно – но компромиссов я не приемлю.
Время спустя при звуке твоих шагов
Я научусь проваливаться сквозь землю.

Я не умею быть с тобой наравне.
Видимо, мне навеки стоять под сценой.
Эта любовь – софитовая, извне –
Делает жизнь бессмысленной.
И бесценной.

А что до депрессивного осла

Иа-Иа, то он был прав всецело.

Ухмылка автоматного прицела –

Ручная бы граната не спасла.

Я еду в Питер третьего числа,

Поскольку мне тут все осточертело.

Поскольку в этом маленьком аду

Любая выстраданность, страсть, отважный выпад

Источник