Шумерийская кофейня почему так называется
Кафе «Шумерийская кофейня»
На первом этаже музея Анны Ахматовой в Фонтанном Доме недавно открылось новое место для поклонников поэзии и кофе. Здесь можно обсудить впечатления после экскурсии, полистать томик стихов и выпить ароматный кофе.
Название и атмосфера кафе отсылают к краткому периоду жизни Анны Ахматовой и её второго мужа, гениального ассириолога Владимира Шилейко. Вечерами учёный разбирал тексты на покрытых клинописью шумерских глиняных табличках, которые лежали на письменном столе, «как печенье в вазочке». Первые послереволюционные годы пара провела в бедности, «на двоих — одна шинель», и только без кофе они не могли обойтись и дня. Часто этот напиток заменял им завтрак, обед и ужин. Ахматова, шутя, называла комнату мужа «Шумерийской кофейней».
Теперь же кофейные ароматы помогают посетителям музея погрузиться в прошлое Фонтанного Дома. За чашечкой горячего напитка можно полистать музейные издания, подкрепиться перед началом экскурсии или просто поработать в тишине. Вдохновение в Доме Поэта гарантировано!
«Кофейное» содержание обеспечивают Dobro Coffee Microroasters («Добро Кофе Микророастерс»). Терпкий напиток здесь варят из фермерских зёрен, которые выращивают, находят и обжаривают настоящие фанаты своего дела.
Смотрите также:
Если вы нашли опечатку или ошибку, выделите фрагмент текста, содержащий её, и нажмите Ctrl + ↵
Золотая клинопись фонарей в Фонтанке: Анна Ахматова и Владимир Шилейко
Презентация книги «Золотая клинопись фонарей в Фонтанке» состоялась 3 апреля в Музее Анны Ахматовой специально для журналистов.
Результаты десятилетнего труда: история отношений Анны Ахматовой и ее второго мужа, выдающегося ученого-востоковеда Владимира Шилейко, три года совместной жизни в Фонтанном Доме и исследование загадочного произведения Ахматовой — драмы «Энума Элиш. Пролог, или Сон во сне» уместились на ста страницах, и даже осталось место для фотографий и документов из собрания музея. На вопросы журналистов отвечали авторы книги: директор Музея Анны Ахматовой Нина Ивановна Попова и старший научный сотрудник Музея Татьяна Сергеевна Позднякова.
Встреча с авторами началась в саду Фонтаного Дома, у Северного флигеля Шереметевского дворца, где жили Ахматова и Шилейко в годы Революции. «Я спала в королевской кровати, / Голодала, носила дрова…», – писала об этом времени Ахматова.
«Мы пытались понять, где они жили и сопоставили разные воспоминания. Нашли в архивах анкету Шилейко, где он пишет: Фонтанка 37, квартира 5, но точно все равно сказать не можем, потому что все перестроено и нигде не осталось никаких планов. Тем не менее, мы полагаем, что сначала Шилейко жил в северной части дворца: эта комната всегда предназначалась для учителей, а он был учителем детей Шереметьева. Когда дворец перешел в ведение Археологического института и стал музеем, их переселили. Сопоставив воспоминания, мы полагаем, что через всякие лабиринты, переходы, лестницы, коридоры, они шли со стороны Фонтанки в бывший конюшенный флигель. Скорее всего, на второй этаж» — рассказала Татьяна Позднякова.
Все события драмы происходят в пространстве Фонтанного Дома. Сама Ахматова утверждала, что начала писать «Энума Элиш» в Фонтанном доме и здесь же сожгла свое произведение. Впрочем, авторы книги полагают, что это мистификация: «Для Ахматовой это место Элизиум теней! И древняя Сирия тоже здесь!»
Обсуждение книги состоялось в основной экспозиции музея. Журналистам были продемонстрированы предметы из музейных фондов, связанные с жизнью и творчеством Владимира Шилейко.
«Творчество Ахматовой поразительно вмещает в себя язычество: она пророчествует, ворожит всерьез. Она существует в каком-то языческом мироощущении, не отрицая христианского начала. В какой-то степени язычество противостоит христианству, хотя христианство на нем выросло. Христианин предстоит пред Богом, он молит Бога, а язычники, в частности, прежде всего языческая культура Вавилонская, это люди, которые вместе собравшиеся творили ритуал, который помогал вмешиваться в божественные деяния. Можно было, творя ритуал, вернуть мертвых. Более того, можно было сохранить гармонию, потому что люди живут в мире, который на волосок от гибели: разливы рек, ураганы, эпидемии. Но, казалось, что творя ритуал, вмешиваясь в божественную волю, можно помочь богам вернуть гармонию. И, в общем-то, поэт – тоже жрец. И Ахматова, если мы говорим, что она взяла оттуда, как писал об этом Топоров, творит свой ритуал.
В ассиро-вавилонской древности каждый праздник Нового года сопровождался ритуалом: это праздник встречи с мертвым, суд над прошлым годом и выстраивание таблицы судьбы на будущее время. И по сути это как поэт делает Ахматова. В нашей книге на полях даны отрывки из ассиро-вавилонского эпоса, которые каким-то поразительным образом сопрягаются с тем, о чем идет речь. Первая часть книги называется «Шумерийская кофейня», а вторая «Могучий гул в тихом шелесте страниц» — это строчка Шилейко. Вот, например, Ахматова:
«Всё это разгадаешь ты один…
Когда бессонный мрак вокруг клокочет,
Тот солнечный, тот ландышевый клин
Врывается во тьму декабрьской ночи.
И по тропинке я к тебе иду.
И ты смеёшься беззаботным смехом.
Но хвойный лес и камыши в пруду
Ответствуют каким-то странным эхом…»
Памяти Бориса Пильняка
Она как бы идет туда, в глубину, где потерян человек, которого убили, и его могила неизвестна. Пытается вызвать его оттуда. И вот, пожалуйста, строчки ассирийского эпоса:
«С другом своим говорит
Гильгамеш, говорит с Эабани:
А того, кто убит в бою ты видел?» —
«Видел! Мать и отец его голову
Держат, жена над ним наклонилась». –
А того, чье тело брошено
В поле, ты видел? – «Видел!
Его тень не находит в земле покоя«
Из эпоса о Гильгамеше. Перевод Николая Гумилева
И по сути стихотворение памяти Пильняка, это то как тень не находит покоя в земле, и я обязан вызвать эту тень. И если там идет какой-то скорбный, серьезный, «высокий» ритуал, то пьеса «Энума Элиш» это, в какой-то степени, пародия на ритуал. Потому что оказывается, что сегодня и ритуал беспомощен.
Вообще Ахматова человек катастрофического сознания. Если в ассиро-вавилонском эпосе боги создали мир из хаоса, то в пьесе «Энума Элиш» мир катится к хаосу. И «Последняя беда» Ахматовой это разрушение мира, и она с какой-то горькой, трагической иронией говорит об этом.
Когда мы говорим о пьесе «Энума Элиш», мы, конечно, не исчерпываем ее только обращением к ассиро-вавилонскому эпосу. У этой пьесы миллион разных комментариев: здесь можно говорить и о быте, именно быте Ахматовой, и о боярыне Морозовой, из жития которой она тоже берет материал, и о Жанне Д’Арк… Мы не знаем последовательности текста «Энума Элиш», мы не знаем композиции, а может и не нужно было этой композиции Ахматовой, может быть как рассыпанные таблички, потерянные таблички с лакунами, и она специально создает очередную мистификации, тем более, что она рассказывает о бутылке с размытым письмом – это тоже один из ее приемов. Эта пьеса во многом предвосхищает и Беккета, и Ионеско, и Кафку» — рассказала Татьяна Сергеевна.
Нина Ивановна Попова указала, что, работая над книгой, авторы хотели привлечь внимание читателей к ассиро-вавилонской культуре, которая куда менее известна, чем, к примеру, греческая, а также рассказать о незаслуженно забытом Владимире Шилейко: «Мы хотим вернуть в историю масштаб личности Владимира Каземировича Шилейко. Что мы знаем о нем? Ничего не знаем. Сборник стихов Владимира Каземировича вышел, по-моему, в издательстве Ивана Лимбаха в конце 90-ых годов. Два тоненьких сборника его стихов – вот все, что мы о нем знаем. У нас в музее есть несколько листочков писем: перед нами был действительно поразительно одаренный человек! Что ему Гекуба эта под названием XXVI век (*до н. э. – приблизительный период создания эпоса о Гильгамеше)? Что ему жить этим? Он ведь умер, когда ему было немногим больше тридцати, зная эту тьму языков – а ведь это величайшее явление!»
Текст и фото: Александр Шек
Попова Н.И., Рубинчик О.Е.: Анна Ахматова и Фонтанный Дом
Глава первая
Глава первая
Анна Ахматова поселилась в северном флигеле Фонтанного Дома у своего мужа, ассириолога и поэта Владимира Казимировича Шилейко, осенью 1918 года.
В 1918 году дворец уже формально стал музеем, но еще не было ни экскурсий, ни посетителей. Разросшийся сад, хотя и находился в самом центре города, в двух шагах от Невского проспекта, напоминал старую запущенную усадьбу.
Он вступил во владение Фонтанным Домом в 1871 году, после смерти своего отца Дмитрия Николаевича. Сергей Дмитриевич еще в молодости оставил военную службу, обещавшую блестящую карьеру, ради занятий историей и литературой. Один из культурнейших людей своего времени, он стал историком рода, собирателем и хранителем семейных преданий, связанных с жизнью пяти поколений графов Шереметевых.
Сергей Дмитриевич оказался свидетелем многих переломных моментов в истории России: Крымской войны, освобождения крестьян в 1861 году, трагической гибели Александра II, событий 1905 года, первой мировой войны. Он, вероятно, чувствовал, что вековые устои России будут подвержены разрушению, и это чувство обостряло его желание удержать прошлое. Его издательская деятельность огромна. Восемь томов «Рода Шереметевых», составленных членом Общества любителей древней письменности Барсуковым, охватывают родословную Шереметевых с XIII по вторую половину XVII века; последующие тома, вероятно, выйти не успели. Написанные Сергеем Дмитриевичем воспоминания посвящены, в основном, событиям рубежа XIX и XX столетий.
В конце 1890-х годов С. Д. Шереметев учредил «заповедное имение», не подлежащее дальнейшим разделам и переходящее по наследству старшему сыну. В него входили Фонтанный Дом, дом в Москве на Воздвиженке и некоторые другие вотчины Шереметевых. Он составил список предметов, которые всегда должны были оставаться в Шереметевском дворце; прежде всего это были семейные реликвии и коллекции произведений искусства.
Граф был женат на внучке друга Пушкина, поэта князя Петра Андреевича Вяземского. Графиня Екатерина Павловна участвовала во всех сферах деятельности мужа: и в широкой благотворительности, и в работе ученых обществ, направленной на сохранение, изучение и издание памятников русской истории и литературы.
У Сергея Дмитриевича и Екатерины Павловны было пятеро сыновей и две дочери. Перед революцией в доме жило фактически несколько семей, соединенных родственными и дружескими узами. В 1913 году Фонтанный Дом посетил Патриарх Антиохийский и всего Востока Григорий IV и сделал в особой книге запись на арабском языке: «В 28-й день Февраля месяца 1913 г. ст. стиля мне привелось посетить дом графа Сергия Дмитриевича Шереметева в Петербурге и видеть его просторные помещения, богатые разнообразными памятниками древности, в особенности церковными. Из великого числа детей и внуков его я убедился в том, что этот дом, по словам Пророка, преисполнен благословения Божия, и я сказал себе: благословен муж, боящийся Господа, и несомненно, что лучшее основание в жизни человеческой есть основание благочестия, потому что оно делает здание прочным и благодать Божию продолжительной».
А между тем благословенному дому оставалось жить совсем недолго.
Поражение России в первой мировой войне, Февральская революция, отречение Николая II от престола и последовавшие за этим события стали для Сергея Дмитриевича крушением государственных ценностей, утверждению которых была посвящена жизнь всех Шереметевых. Об отречении царя от престола граф говорил как о «самоубийстве русской государственности».
После Октябрьского переворота Шереметевы собрались в московском доме на Воздвиженке. Оставаться в России становилось опасно, но покинуть ее казалось немыслимо. 13 ноября 1918 года С. Д. Шереметев писал князю Н. С. Щербатову: «Дорогой Князь, Вы знаете, ныне арестованы после обыска четыре сына и оба зятя. мне нездоровится, да и трудно поправиться. » Через месяц граф Сергей Дмитриевич Шереметев умер.
Род Шереметевых распался: одни эмигрировали; многие из тех, кто остался в России, подверглись репрессиям.
За год до смерти Сергей Дмитриевич, пытаясь спасти Фонтанный Дом от разрушения, решил передать его государству. Он послал в Петроград своего сына Павла. Павел Сергеевич встретился с народным комиссаром просвещения А. В. Луначарским, и 5 декабря 1917 года Луначарский подписал удостоверение о сохранении Фонтанного Дома и передаче его под охрану Рабочего и Крестьянского правительства.
кучеру, доктору, смотрителю и т. д., а также содержали на свои средства «пенсионеров графа», собирались ремонтировать дом и завершать начатые постройки. В доме Шереметевых, выходящем на Литейный проспект, и во флигелях сдавались внаем квартиры.
Однако 17 января 1918 года в печати появилось сообщение под названием «Реквизиция особняка гр. Шереметева», в котором говорилось, что «пустующий за отсутствием владельца дворец Шереметева, на Фонтанке реквизуется для нужд комиссариата» по иностранным делам. П. С. Шереметев снова отправился в Петроград.
В результате хлопот Павла Сергеевича 27 января 1918 года был назначен «комиссар и ответственный хранитель дворца-музея». Им стал член Художественно-исторической комиссии, сотрудник Эрмитажа Николай Гиацинтович Пиотровский.
Фонтанный Дом оказался первым историко-культурным памятником города при новой власти. Люди, создававшие музей, старались как можно меньше вторгаться в дворцовые интерьеры, желая сохранить образ жизни прежних хозяев дворца, его убранство и коллекции.
В 1918 году во дворце все еще оставались старые служащие Шереметевых, преданные памяти графа и его семьи.
В Фонтанном Доме жил и Владимир Казимирович Шилейко.
Поэт и ученый Владимир (Вольдемар) Казимирович Шилейко родился 2 (14) февраля 1891 года в Петергофе, в небогатой семье чиновника, и очень рано стал заниматься изучением языков. В семь лет он самостоятельно учил древнееврейский. Гимназистом прочитал в подлинниках сочинения античных авторов, начал занятия Древним Востоком и вскоре уже переписывался на равных с крупнейшими востоковедами Европы. В период учебы на факультете восточных языков Петербургского университета он изучил шумерский, семитские, египетский, коптские языки1; им были опубликованы древневосточные тексты из русских собраний. В то же время Шилейко был признан одним из лучших европейских копировальщиков клинописных текстов.
В 1915 году вышла его книга «Вотивные2 надписи шумерийских правителей», в 1916 году ей была присуждена большая серебряная медаль Российского Археологического Общества.
Возможно, место домашнего учителя было предложено ему графом Сергеем Дмитриевичем с тем, чтобы материально поддержать бедствующего молодого ученого, чей научный авторитет в середине 1910-х годов был уже очень высок. Шереметевы ценили компетентность Владимира Казимировича. Выбирая его в качестве домашнего учителя, они хотели обеспечить внукам соответствующий уровень образования.
Вероятно, по инициативе В. К. Шилейко в мае 1916 года граф Павел Сергеевич Шереметев рискнул посетить декадентское литературно-артистическое кабаре «Привал комедиантов». О своих впечатлениях граф записал в дневнике: «. Поехали в «Привал комедиантов», где своды и стенная роспись мерзопакостного содержания и где целых ряд поэтов говорили стихи. В этом есть что-то больное и искривленное, но есть и здоровое искание красоты. Наш Влад[имир] Каз[имирович] Шилейко оказался здесь своим человеком и также говорил свои стихи, и лучше других».
Первую половину 1917 года Шилейко провел на военной службе. Но воевать ему не пришлось: в конце июля по состоянию здоровья он был уволен из пехотного полка, где служил рядовым. В сентябре он сообщил матери своих воспитанников, графине Елене Богдановне Шереметевой, что сможет продолжать занятия с детьми в конце сентября-начале октября. Занятиям помешала Октябрьская революция. Однако Шилейко вернулся в Фонтанный Дом и продолжал жить в том же северном садовом флигеле.
Видимо, тогда, осенью 1917 года, для него и Ахматовой начался какой-то важный период отношений, связанный с Фонтанным Домом.
Много лет спустя, уже в 1960-е годы, Ахматова пыталась восстановить события той осени и по памяти записала три стихотворений Шилейко, сделав под ними помету:
«1 ноября (ст[арого] стиля)
1917 С. П[етербург] Фонтанный Дом
(Шумерийская кофейня)».
«Шумерийской кофейней» называли комнату Шилейко, пропахшую кофе и заваленную табличками с шумерийской клинописью. А три стихотворения Шилейко спустя десятилетия слились в памяти Ахматовой и, по ее представлениям, заканчивались строчками:
Осталась ты, моя голубка,
Да он, грустящий по тебе
В ожесточенные годины
Последним звуком высоты,
Короткой песней лебединой,
Одной звездой осталась ты.
Над ядом гибельного кубка,
Созвучно горестной судьбе
Осталась ты, моя голубка,
Да он, грустящий по тебе.
Эти стихи, несомненно, обращены к Ахматовой. Ахматовская помета под ними, вероятнее всего, указывает дату и место ее встречи с Шилейко: в этот день Владимир Казимирович прочел стихи Ахматовой, или этот день послужил толчком для их создания.
Стихотворными посланиями Ахматова и Шилейко обменивались давно. Стиль этого диалога, порою очень серьезного, исповедального, стал своего рода стилем их отношений еще со времени «Цеха поэтов» и «Бродячей собаки». Сохранилось воспоминание одной из современниц о том, как Шилейко, высокий, тощий, похожий на Фауста, с томом персидской поэзии под мышкой, ухаживал в «Бродячей собаке» за Ахматовой.
В 1913 году Ахматова посвятила ему стихи, начинавшиеся словами: «Косноязычно славивший меня. » Тема косноязычия поэта как знака божественного вдохновения была заимствована ею из адресованного Владимиру Казимировичу стихотворения Гумилева:
Ахматова говорила о божественном и суетном в жизни поэтов:
Косноязычно славивший меня
Еще топтался на краю эстрады
От дыма сизого и тусклого огня
Но в путаных словах вопрос зажжен,
Зачем не стала я звездой любовной,
И стыдной болью был преображен
Над нами лик жестокий и бескровный.
Люби меня, припоминай и плачь!
Все плачущие не равны ль пред Богом?
Прощай, прощай! меня ведет палач
По голубым предутренним дорогам3.
Чужой звезды неизмененный сплав,
Тяжелый гул падением создав,
И вопию, и славлю безобразно.
Это стихотворение стало дарственной надписью на титульном листе только что вышедшей книги Шилейко «Вотивные надписи шумерийских правителей», подаренной им Ахматовой 8 марта 1915 года. Ни поэзия, ни любовь не могли отвлечь его от науки, которой он был безгранично предан. Через много лет, вспоминая свое решение выйти замуж за Шилейко, Ахматова говорила, что ее привлекало быть полезной великому ученому.
О том, как состоялся развод с Гумилевым, Ахматова рассказывала молодому литератору Павлу Николаевичу Лукницкому, который пришел к ней в 1924 году, чтобы с ее помощью и участием собрать материалы о жизни Гумилева. По мере общения с Ахматовой он начал вести записи их разговоров.
Гумилев не поверил Ахматовой, вероятно, потому, что дружеские отношения Анны Андреевны с Владимиром Казимировичем длились много лет, а кроме того, Шилейко, сутулый, болезненный, до странности погруженный в свою науку, наверное, не казался ему «ахматовским героем».
Вскоре развод с Гумилевым был оформлен.
В начале августа 1918 года Шилейко отправился в Москву в командировку от Коллегии по делам музеев и охране памятников искусства и старины. В его командировочное удостоверение была вписана и А. А. Шилейко. Лукницкий писал об этом со слов Анны Андреевны: «У него был мандат, выданный отделом охраны памятников старины и подписанный Н. Троцкой, удостоверяющий, что ему и его жене (АА) представляется право осматривать различные предметы, имеющие художественную ценность, и накладывать на них печати».
В сентябре Ахматова с Шилейко вернулись в Петроград, и Анна Андреевна поселилась у Владимира Казимировича в его комнате в северном служебном флигеле Фонтанного Дома. В декабре того же года Шилейко зарегистрировал их брак в нотариальной конторе Литейной части Петроградской стороны. Ахматова при этом не присутствовала. В послереволюционные годы, когда старые традиции были уничтожены, а новые еще не появились, оформление брака или развода было несложной процедурой.
В эти годы Шилейко занимался как исследовательской, так и преподавательской работой: с 1918 года он ассистент при Отделении древностей Эрмитажа5, член Коллегии по делам музеев, член Археологической комиссии; с 1919 года заведует разрядом (отделом) археологии и искусства Древнего Востока Академии истории материальной культуры, в которую выбран академиком; читает лекции в Археологическом институте; кроме того, преподает в поэтической студии при издательстве «Всемирная литература».
Этот огромный объем работ был связан с необходимостью выжить и помочь нескольким близким людям. В военном билете Шилейко в графе «Семейное положение» обозначено: четыре человека. Видимо, речь идет о самом В. К. Шилейко, А. А. Ахматовой, ее сыне Лье Гумилеве, жившем в это время в Бежецке с бабушкой А. И. Гумилевой, и о матери Владимира Казимировича, которая жила отдельно, но находилась на иждивении сына.
Петроград жил по законам военного коммунизма, и обитатели Шереметевского дворца не были исключением. Ахматова рассказывала Лукницкому, что ее посылали рыть окопы у Литейного моста, чистить помойную яму, убирать снег на Фонтанке, мыть по наряду общую кухню.
Поэтесса Надежда Павлович вспоминала, как однажды летним утром 1920 года она шла к Анне Андреевне. Огромный шереметевский двор был залит солнцем. Вдруг я увидела, что она почти бежит по двору в платочке, в туфлях на босу ногу, с каким-то свертком в руках.
— К нашему дворнику. У него воспаление легких. Ставлю компрессы».
В комнате Шилейко нашел приют огромный чудный сенбернар, подобранный Владимиром Казимировичем на Марсовом Поле и названный Тапом7. Держать собаку в те голодные годы было большим мужеством.
Несмотря на катастрофический быт, жизнь Ахматовой и Шилейко была полна человеческого достоинства. Представить себе эту жизнь со стороны мы можем благодаря свидетельствам современников.
Дневниковая запись ученицы Шилейко по поэтической студии во «Всемирной литературе» Натальи Колпаковой, посетившей Фонтанный Дом осенью 1919 года, содержит описание комнаты Владимира Казимировича и поэтический портрет Ахматовой, какой она была в свои тридцать лет:
Сама Ахматова вспоминала, что в эти годы в Фонтанный Дом к ней не раз заходил Николай Гумилев.
«Отравленную тунику» Николай Степанович принес АА в 1919 года, летом Раз я вернулась домой и не столе нашла кусочек шоколаду. И сразу поняла, что это Коля оставил мне. «
В 1918 году Гумилев вошел в число членов редколлегии издательства «Всемирная литература». Шилейко был привлечен к работе в издательстве по его инициативе. Гумилев поручил ему подготовить к изданию перевод «Комедии смерти» Теофиля Готье. Шилейко, рассказывая о Гумилеве этих лет, вспоминал: «Его пожирал голод (и всех нас). Во всех смыслах голод. И физический и духовный.
Еще за год до выхода этой книги у Шилейко был готов свой перевод «Гильгамеша», сочетавший художественные достоинства с научной точностью. Шилейко сдал его в издательство Сабашниковых с Москве, но рукопись затерялась. Она не найдена до сих пор: сохранились и опубликованы только отдельные фрагменты.
Для Ахматовой «Гильгамеш» навсегда остался связан с двумя дорогими ей именами. Вот начало поэмы в переводе Шилейко, повествующее о ее главном герое:
Гомеровская «Илиада» тоже имела для Ахматовой личный смысл и была связана с памятью о Гумилеве и Шилейко.
Вероятно, позже Пунин рассказал об этом Ахматовой и Шилейко. В 1926 году, когда Ахматова уже жила у Пунина в его квартире в Фонтанном Доме, Шилейко подарил ей такой же том «Илиады», какой был у Гумилева (издание 1829 года в переводе Н. И. Гнедича). На форзаце рукой Шилейко написано:
«Я закрыл «Илиаду» и сел у окна».
На память о дочитавшем Гомера.
24. II. 1926.
Шилейко».
Я закрыл «Илиаду» и сел у окна.
На губах трепетало последнее слово.
И медлительно двигалась тень часового.
На форзаце «Илиады» стоит также владельческая надпись Ахматовой:
Анна Ахматова.
Шер[еметевский] Дом
3 янв[аря]».
В 1940 году, когда уже не было в живых не только Гумилева, но и Шилейко, Ахматова написала стихи, в которых за собственным cмертным пределом предчувствовала воскресение прошлого. В этом прошлом слились Троя и старый Петербург, тень погибшего по воле богов Эабани-Энкиду, которую вызывал отчаявшийся Гильгамеш и дорогие ей тени:
Скоро я выйду на берег счастливый
И Троя не пала, и жив Эабани,
И все потонуло в душистом тумане.
Чем хуже этот век предшествующих? Разве
Тем, что в чаду печали и тревог
Он к самой черной прикоснулся язве,
Но исцелить ее не мог.
Еще на западе земное солнце светит,
И кровли городов в его лучах блестят,
А здесь уж белая дома крестами метит
И кличет воронов, и вороны летят
Стихотворение поразительно по глубине понимания событий, неизбежных и гибельных, по христианской интонации приятия этой неизбежности, готовности погибнуть.
Ничего не просил у Бога:
Знал, что Бог ничего не даст.
Земной отрадой сердца не томи,
Не пристращайся ни к жене, ни к дому,
У своего ребенка хлеб возьми,
Чтобы отдать его чужому.
И будь слугой смиреннейшим того,
Кто был твоим кромешным супостатом,
И назови лесного зверя братом,
И не проси у Бога ничего.
Вяч. Вс. Иванов, известный филолог и лингвист, заметил, что для Ахматовой и Шилейко характерно «единство аскетического отшельнического тона, для стихов Шилейко изначально заданного, а у Ахматовой постепенно возобладавшего. Вероятно, в поэтической биографии Ахматовой именно этим и обозначен прежде всего ее длящийся всю жизнь диалог с Шилейко».
Но при всей значимости отношений этих двух людей, их брак оказался непрочным.
Потом он переехал в Мраморный дворец».
Тебе покорной? Ты сошел с ума!
Покорна я одной Господней воле.
Я не хочу ни трепета, ни боли,
Мне муж – палач, а дом его – тюрьма.
Но видишь ли! Ведь я пришла сама.
Декабрь рождался, ветры выли в поле,
И было так светло в твоей неволе,
А за окошком сторожила тьма.
Так птица о прозрачное стекло
Всем телом бьется в зимнее ненастье,
И кровь пятнает белое крыло.
Теперь во мне спокойствие и счастье.
Прощай, мой тихий, ты мне вечно мил
За то, что в дом свой странницу пустил.
Пошла, как идут в монастырь, зная, что потеряет свободу, всякую волю».
Ахматова считала Шилейко человеком, «невозможным для совместного обитания», не раз вспоминала его «сатанинскую ревность»: он держал ее взаперти, запрещал выступать, заставлял сжигать, не распечатывая, все полученные ею письма, ревновал не только к мужчинам, но и к стихам, разжигал самовар рукописью сборника «Подорожник». Для нее, привыкшей в браке с Гумилевым к полной свободе, столь естественной для людей Серебряного века, такой стиль отношений был невозможен.
Официальный развод состоялся лишь 8 июня 1926 года, когда Шилейко решил оформить свои отношения с Верой Константиновной Андреевой, жившей в Москве.
Владимир Казимирович Шилейко умер 5 октября 1930 года, не дожив до 40 лет.
Так же высоко ценила Шилейко и Ахматова. Как вспоминает Вяч. Вс. Иванов, «она рассказывала о нем как о гениальном ученом, с восхищением. Время, проведенное с Шилейко, она в этом разговоре измерила десятилетием. «
Всего два года длился первый период жизни Анны Ахматовой в Фонтанном Доме и, казалось, весь был посвящен научным занятиям ее мужа. Но Ахматова была бы не Ахматовой, если бы не жила собственной творческой жизнью. И в этой жизни не последнее место занимали Фонтанный Дом и его история.
Было что-то ирреальное в том, насколько сад и дворец оставались насыщены материальными знаками жизни нескольких поколений Шереметевых и при отсутствии хозяев. Полупустой дворец, во флигелях которого еще ютились старые слуги, сохранял поразительное ощущение плотности культуры. Прошлое оказывалось сильнее настоящего. Ахматова чувствовала себя его хранительницей.
Может быть, все началось с того, как они с Шилейко в Шереметевском саду осенью 1918 года пытались определить возраст поваленных бурей дубов по числу древесных колец. Вспоминая об этом в 60-е годы, Ахматова записала: «. сад, который старше Петербурга, как видно по срезам дубов. При шведах здесь была мыза»13.
Видимо, все последующие десятилетия Ахматова помнила шереметевские истории, которые ей рассказывал Шилейко, а он мог почерпнуть их прежде всего из рассказов С. Д. Шереметева или из его книг. «Семейные рассказы Шереметевых со слов В. К. Шилейки» достались ей как бы по наследству. Часть из них нашла отражение в «Записных книжках», которые она вела с конца 1950-х годов.
В «симфонию ужасов» входил и дворец на Фонтанке. С ним была тесно связана еще одна трагическая история царствующего дома: история императора Павла I.
Беда стране, где раб и льстец
Одни приближены к престолу.
«Дому Твоему подобает святыня Господня в долготу дней», служил последним убежищем несчастного Государя, порвавшего почти все связи с людьми, ему преданными и близкими, и отдавшегося в руки проходимцев и врагов».
Меж гробницами внука и деда
Из тюремного вынырнув бреда,
Фонари погребально горят.
Николай Петрович собирался приурочить объявление о свадьбе к рождению наследника. Архитектор Джакомо Кваренги принялся за создание в Фонтанном Доме парадной галереи для свадебных торжеств. Однако вскоре после рождения сына Дмитрия, 23 февраля 1803 года, графиня Шереметева умерла.
Еще при жизни Прасковьи Ивановны по ее желанию в Москве был заложен Странноприимный Дом, который должен был «дать бесприютным ночлег, голодным обед и ста бедным невестам приданое». После смерти графини Шереметевой создание этого дома стало главным делом жизни Николая Петровича.
Блуждающую вокруг этого дома,
Я приближаюсь, но вдруг эта тень пропадает
И возвращает меня к моей боли, исчезая безвозвратно.
Я буду здесь блуждать в ночи,
Играют звездные лучи.
О ком эти строки? О себе? О непогребенном Николае Гумилеве, чья тень не нашла успокоения?
«Поэмы без героя», в 60-е годы Ахматова записала: «В дело вмешался и сам Фонтанным Дом: древние, еще шведские дубы, Белый (зеркальный) зал, где пела сама Параша для Павла I, уничтоженный в. грот, какие-то призрачные ворота и золотая клинопись фонарей в Фонтанке и Шумерийская кофейня. «
И не важно, что во времена Параши Белого зала еще не было, а пела Жемчугова для Павла в так называемой Старой зале дворца. А о гроте и о «призрачных» Литейных воротах, созданных еще в середине XVIII века, Ахматова узнала только из книги Г. К. Лукомского «Старый Петербург. Прогулки по старым кварталам», которая попалась ей в 60-е годы. Лукомский писал, что грот, стоявший в саду, и Литейные ворота были уничтожены во время возведения торговых павильонов на литейном в 1914 году. Однако все это она видела внутренним зрением поэта.
Следующая эпоха жизни Шереметевского дворца, связанная с именем графа Дмитрия Николаевича Шереметева, прославившегося благотворительностью и меценатством, была особенно важна для Ахматовой: в это время в Шереметевском дворце, видимо, бывал А. С. Пушкин.
«На выздоровление Лукулла»16, обличавшей корыстолюбие министра народного просвещения графа С. С. Уварова. Как муж двоюродной сестры Шереметева Уваров был его наследником. Когда Шереметев тяжело заболел, в свете стало известно, что Уваров принял меры к охране его имущества, надеясь им завладеть. Однако Дмитрий Николаевич выздоровел.
С. Д. Шереметев вспоминал: «Стихи Пушкина «На выздоровление Лукулла» отец знал наизусть, и я сам был свидетелем разговора между ним и Князем Петром Андреевичем Вяземским. Последний говорил об этих стихах и расспрашивал отца о поводах к ним и об известном предании. Отец решительно отрицал справедливость нарекания и хотя смеялся, но говорил, что ничего подобного не было».
В Фонтанном Доме, вероятно, был создан один из лучших пушкинских портретов.
Д. Н. Шереметев покровительствовал знаменитому художнику Оресту Адамовичу Кипренскому. В Фонтанном Доме у Кипренского была мастерская. С. Д Шереметев писал о художнике: «. у отца он был как дома, да и некоторое время жил у него. О. А. Кипренский постоянно нуждался в деньгах и только с помощью отца удалось ему съездить за границу, где он и умер». В 1824 году Кипренский создал портрет Дмитрия Николаевича на фоне анфилады Шереметевского дворца, а в 1827, по заказу А. А. Дельвига, написал портрет Пушкина17.
Ощущение присутствия Пушкина в Фонтанном Доме было и у Шилейко и у Ахматовой. В стихотворении Шилейко, посвященном жене Сергея Дмитриевича Шереметева Екатерине Павловне, есть строки:
Приносит, дивная, она
Былое гения и славы
И роковые имена.
А сердце бьется: неужели
Последний, горький вздох Рашели
И Пушкина последний стих.
Люби то-то, то-то,
Не делай того-то.
Кажись, это ясно?
Прощай, мой прекрасный
«Записных книжках» и тут же, продолжая распутывать клубок семейных связей, записала:
[С. Д. Шереметев был в добрых отношениях с Ф. Тютчевым]18.
Старая графиня рассказывала Вл. К. Шилейко, что когда Тютчев приезжал к ее деду, все были шокированы из-за его истории с Денисьевой(!)19. Это тот самый, который, и т. д.»
Эти записи вводят в историю Фонтанного Дома имена еще двух поэтов: П. А. Вяземского и Ф. И. Тютчева.
Ахматова считала, что П. А. Вяземский жил и умер в той самой комнате, где они жили с Шилейко. А. Г. Найман записал с ее слов: «Шилейко был воспитателем детей графа Шереметева и рассказывал Ахматовой, как в ящике письменного стола в отведенной ему комнате, издавна предназначавшейся для учителей, обнаружил папку «Чужие стихи» и, вспомнив, что в свое время воспитателем в этой семье служил Вяземский, понял, что папка его, поскольку чужие стихи могут быть только у того, кто имеет свои. В эту комнату Шилейко привез Ахматову. «
Шереметевых, известный композитор Г. Я. Ломакин. О хоре при Ломакине Сергей Дмитриевич вспоминал: «Лист плакал, слушая это пение. «
В Фонтанном Доме жил и умер не Петр Андреевич Вяземский, а его сын Павел Петрович. С графом С. Д. Шереметевым его связывали не только родственные отношения, но дружба и общее дело. Созданное в 1877 году Общество любителей древней письменности, выпустившее более 200 томов «Памятников древней письменности», было плодом их общего замысла. Заседания Общества проходили в Фонтанном Доме. Здесь же издавались тома Остафьевского архива князей Вяземских. Вместе они начали приводить в порядок и готовить к изданию материалы этого бесценного собрания, содержавшего бумаги семьи Вяземских, автографы Пушкина, Карамзина, Байрона, Лермонтова, старинные рукописи и многое другое.
Будучи столь тесно связан с Шереметевыми, П. П. Вяземский поселился в Фонтанном Доме. Здесь в последние годы жизни он написал свои воспоминания о Пушкине и здесь скончался в 1888 году20.
«князь Вяземский» могло ассоциироваться только с князем Петром Андреевичем, одним из самых ярких и значительных современников и друзей Пушкина. П. А. Вяземский постоянно присутствует в «пушкинских штудиях» Ахматовой, его имя в связи с историей Фонтанного Дома было для Ахматовой своего рода продлением пушкинского присутствия в этих стенах.
Связь с Фонтанным Домом А. С. Пушкина, П. А. Вяземского, Ф. И. Тютчева требует дальнейшего исследования. Однако несомненно, что в атмосфере Фонтанного Дома их присутствие ощущалось всегда. В книгах С. Д. Шереметева они предстают живыми людьми, современниками, цитируются их стихи. Особенно же часто Сергей Дмитриевич вспоминает стихи Пушкина, который для него, как и для Ахматовой, был, кажется, мерой всех вещей.
Как уже говорилось, осенью 1920 года, поступив работать в библиотеку Агрономического института, Ахматова получила две комнаты на Сергиевской улице, 7, где оставалась до осени 1921 года. Этот год она провела под одной крышей с Шилейко, но считала себя уже свободной.
которого она выполняла росписи по фарфору и делала фарфоровые статуэтки. В конце октября 1924 года эмигрировала и Судейкина. И Анна Андреевна вновь вынуждена была искать себе приют.
4 ноября 1924 года она переехала в служебный флигель Мраморного дворца на Марсовом поле, в квартиру из двух комнат, которую в 1921 году получил Шилейко как член Российской академии истории материальной культуры (она тогда располагалась во дворце). Шилейко около семи месяцев в году проводил в Москве: он служил в Музее изящных искусств, не прекращая работы в Ленинграде. Из жалованья Шилейко в Академии Ахматова платила за квартиру, кормила и лечила сенбернара Тапа, отчасти сама существовала на эти средства.
Настоящего дома не было.
В октябре 1922 года Ахматова впервые побывала в гостях у Николая Николаевича Пунина, жившего в южном садовом флигеле Шереметевского дворца. А с 1924 по 1926 год ее жизнь была поделена между двумя дворцами. Иногда в течение одного дня Ахматова по нескольку раз перемещалась из Мраморного в Шереметевский и обратно, «чтобы позаботиться о Мраморном дворце с его Шилейками и Тапами», как ревниво замечал Лукницкий и продолжал: «Время у нее все разбито из-за того, что она не имеет своего жилища и живет между Шереметевским Домом и Мраморным Дворцом».
К концу 1926 года Ахматова переселилась к Пунину.
Именно в эти годы Ахматова занимается историей архитектуры Петербурга, изучает творчество Гумилева, начинает свои пушкинские штудии, которые впоследствии войдут в статьи о Пушкине, учит итальянский и английский языки, читая в подлиннике Данте и Шекспира. По просьбе Пунина переводит с французского нужные ему для лекций книги об Энгре и Давиде, готовит для издания перевод монографии о Сезанне24, читает «Илиаду» и «Гильгамеша», стихи Ариосто, Кольриджа, Саути, Шенье, Бодлера, Леконта де Лиля, Альфреда де Виньи, перечитывает Державина, Батюшкова, Анненского. Это было время интенсивных творческих занятий, которые позже отразятся в стихах. Жизнь дворцов в послереволюционное время убеждала Ахматову в том, что сила человеческого духа побеждает и время и пространство. «Ее дворцы» оказывались хранителями вселенской памяти, а сама она осознавала себя их наследницей.
Но помнила она и слова Гумилева, сказанные в ответ на ее сожаления о том, что их брак не удался: «Нет, ты научила меня любить Россию и верить в Бога».
В течение пяти лет, с 1924 года по 1929 год, Ахматова помогала Лукницкому собирать материалы о Гумилеве. В результате был составлен рукописный двухтомник «Труды и дни». Но его издание оказалось невозможным, потому что в конце 1920-х годов стало запретным само имя Гумилева.
Из высоких ворот,
Из заохтенских болот,
Путем нехоженым,
Лугом некошеным,
Это была правда. И в этом, наверное, одна из причин, почему Анна Ахматова вернулась в Фонтанный Дом.
Примечания
1. В анкете 1926 года в графе «Какие знаете языки» был записан его ответ: «Знает около 40 языков». А сын В. К. Шилейко Алексей Вольдемарович утверждает, что отец знал 62 языка, древних и современных.
5. Еще в 1913 году, числясь студентом Университета, Шилейко стал сверхштатным сотрудником Эрмитажа. В апреле 1918 года он был избран на штатную должность ассистента при Отделении древностей. Однако в ноябре 1918 года вышло циркулярное отношение Наркомпроса за номером 1561, ставящее под контроль совмещение служащими работ в различных учреждениях и получение ими жалованья и пайков. Эрмитаж, и без того нерегулярно выплачивавший Шилейко жалованье, окончательно прекратил выплаты. В декабре 1918 года В. К. Шилейко написал прошение об увольнении. На прошении резолюция о его увольнении, подписанная комиссаром Эрмитажа Н. Н. Пуниным (будущим мужем А. Ахматовой).
6. У В. К. Шилейко был туберкулез.
10. В 1949 году Ахматова подарила эту книгу Ирине Николаевне Медведевой-Томашевской, когда та защищала кандидатскую диссертацию о Н. И. Гнедиче. На форзац книги Ахматова приклеила фотографию с портрета Гнедича. В 1989 году дочь Ирины Николаевны З. Б. Томашевская передала «Илиаду» в дар Музею Ахматовой.
11. Ныне ул. Чайковского.
12. Поэма названа так по ее первой строке, означающей «Когда у».
14. Ахматова приписывала создание Белого зала Шереметевского дворца архитектору Джакомо Кваренги. Однако Белый зал был построен архитектором И. Д. Корсини на месте созданной Кваренги галереи. Строительство его относится к середине XIX века, когда ни Павла I, ни Н. П. Шереметева с П. И. Жемчуговой не было в живых.
15. Невские ворота Петропавловской крепости.
«О. А. Кипренский жил в нем до своего последнего отъезда в Италию, а предание добавляет, что в этом доме позировал ему для портрета А. С. Пушкин.
18. В квадратных скобках помещен текст, зачеркнутый Ахматовой.
20. Маловероятно, что князь П. П. Вяземский умер в комнате, которую впоследствии занимал В. К. Шилейко. Северный флигель Шереметевской усадьбы носил название Конюшенный: когда-то там располагались конюшня и комнаты прислуги. Памятная доска и мебель князя могли быть перенесены во флигель позднее, после смерти П. П. Вяземского: в Фонтанном Доме вещи не раз меняли свое место. Впрочем, возможно, что квартира князя могла находится в этом флигеле после того, как в 1879 году двухэтажный дом был надстроен еще на один этаж и соединен с дворцом галереей. (Четвертый этаж, по свидетельству И. Н. Пуниной, появился уже после отъезда Ахматовой и Пуниных из Фонтанного Дома).
23. В этой квартире (первый этаж, шестое окно от угла с видом на Неву) Ахматова пережила наводнение 23 сентября 1924 года. Это, третье по счету великое наводнение в истории Петербурга произошло через 100 лет после наводнения, описанного Пушкиным в «Медном всаднике». В 60-е годы Ахматова рассказала о нем М. И. Будыко: «Ураганный ветер на набережной, мокрые туфли. АА. перебегала от фонаря к фонарю, хватаясь за них. В Летнем саду рушились старые липы. АА. совершенно не боялась, в отличие от других случаев, не связанных с природой». Тема наводнения вошла в «Поэму без героя» и стихи Ахматовой.