Я не могу вам его описать так чтобы не впадать в некоторый шарж
Собрание сочинений Том 7 (3 стр.)
— Нет, — говорю, — я не заметил, а как его зовут?
Экзекутор сконфузился, взялся тремя пальцами за лоб и силился припомнить, но вместо того, почтительно улыбаясь, добавил:
— Да, уж если так нужно, то попросите, пожалуйста, сюда этого Ивана Петровича.
«Белый орел! — думаю себе, — что это за странность. Мне орден следует белый орел, а не Иван Петрович».
А экзекутор приотворил дверь и крикнул:
— Иван Петрович, пожалуйте.
Я не могу вам его описывать без того, чтобы не впадать в некоторый шарж и не делать сравнений, которые вы можете счесть за преувеличения, но я вам ручаюсь, что как бы я ни старался расписать вам Ивана Петровича — живопись моя не может передать и половины красот оригинала.
Тогда носили шарфы.
Я и залюбовался Иваном Петровичем и, зная, что произвожу на людей, первый раз меня видящих, впечатление не легкое, сказал запросто:
— Здравствуйте, Иван Петрович!
— Здравия желаю, ваше превосходительство, — отвечал он очень задушевным голосом, который тоже показался мне чрезвычайно симпатичным.
Говоря ответную фразу в солдатской редакции, он, однако, мастерски умел дать своему тону оттенок простой и вполне позволительной шутливости, и в то же время один этот ответ устанавливал для всей беседы характер своего рода семейной простоты.
Мне становилось понятным, почему этого человека «все любят».
Не видя никакой причины мешать Ивану Петровичу держать его тон, я сказал ему, что я рад с ним познакомиться.
— И я с своей стороны тоже считаю это для себя зачесть и за удовольствие, — отвечал он стоя, но выступив шаг вперед своего экзекутора.
Мы раскланялись, — экзекутор ушел на службу, а Иван Петрович остался у меня в приемной.
Через час я попросил его к себе и спросил:
— У вас хороший почерк?
— У меня характер письма твердый, — отвечал он и сейчас же добавил: — Вам угодно, чтобы я что-нибудь написал?
Он сел за мой рабочий стол и через минуту подал мне лист, посередине которого четкою скорописью «твердого характера» было написано: «Жизнь на радость нам дана. — Иван Петров Аквиляльбов».
Я прочел и неудержимо рассмеялся: лучше того, что он написал, не могло к нему идти никакое выражение. «Жизнь на радость»; всяжизнь для него сплошная радость!
Совсем в моем вкусе человек.
Я дал ему переписать на моем же столе малозначительную бумагу, и он сделал это очень скоро и без малейшей ошибки.
Потом мы расстались. Иван Петрович ушел, а я остался один дома и предался своей болезненной хандре, и признаюсь — черт знает почему, несколько раз переносился мыслию к нему, то есть к Ивану Петровичу. Ведь вот он небось не охает и не хандрит. Ему жизнь на радость дана. И где это он проживает ее с такой радостью на свои четырнадцать рублей… Поди, пожалуй, в карты счастливо играет, или тоже взяточки перепадают… А может быть, купчихи… Недаром у него этот такой свежий гранатный галстух…
Сижу за раскрытыми передо мною во множестве делами и протоколами, а думаю о таких бесцельных, вовсе до меня не относящихся пустяках, а в это самое время человек докладывает, что приехал губернатор.
— У меня послезавтра квинтет, — надеюсь, будет недурно сыграно, и дамы будут, а вы, я слышал, захандрили у нас в глуши, и приехал вас навестить и просить на чашку чаю — может быть, не лишнее будет немножко развлечься.
— Покорно вас благодарю, но отчего вам кажется, что я хандрю?
— По Ивана Петровича замечанию.
— Ах, Иван Петрович! Это который у меня дежурит? И вы его знаете?
— Мастер на все руки: спеть, сыграть, протанцевать, веселые фанты устроить — все Иван Петрович. Где пир, там и Иван Петрович: затевается аллегри * или спектакль с благотворительною целью — опять Иван Петрович. Они выигрыши распределит и вещицы всех красивее расставит; сам декорации нарисует, а потом сейчас из маляра в актера на любую роль готов. Как он играет королей, дядюшек, пылких любовников — это загляденье, но особенно хорошо он старух представляет.
— Да удивительно! вот я к послезавтрашнему вечеру, признаться, и готовлю с помощью Ивана Петровича маленький сюрприз. Будут живые картины. — Иван Петрович их поставит. Разумеется, будут и такие, что ставятся для дам, желающих себя показать, но три будут иметь кое-что и для настоящего художника.
— Это сделает Иван Петрович?
— И это будет опять Иван Петрович?
— Иван Петрович! но ведь это не конец. Если попросят повторения, — в чем я уверен и сам о том позабочусь, — то мы вас не станем томить задами, а вы увидите продолжение эпопеи.
Я не могу вам его описать так чтобы не впадать в некоторый шарж
— Да, уж если так нужно, то попросите, пожалуйста, сюда этого Ивана Петровича.
«Белый орел! — думаю себе, — что это за странность. Мне орден следует белый орел, а не Иван Петрович».
А экзекутор приотворил дверь и крикнул:
— Иван Петрович, пожалуйте.
Я не могу вам его описывать без того, чтобы не впадать в некоторый шарж и не делать сравнений, которые вы можете счесть за преувеличения, но я вам ручаюсь, что как бы я ни старался расписать вам Ивана Петровича — живопись моя не может передать и половины красот оригинала.
Тогда носили шарфы.
Я и залюбовался Иваном Петровичем и, зная, что произвожу на людей, первый раз меня видящих, впечатление не легкое, сказал запросто:
— Здравствуйте, Иван Петрович!
— Здравия желаю, ваше превосходительство, — отвечал он очень задушевным голосом, который тоже показался мне чрезвычайно симпатичным.
Говоря ответную фразу в солдатской редакции, он, однако, мастерски умел дать своему тону оттенок простой и вполне позволительной шутливости, и в то же время один этот ответ устанавливал для всей беседы характер своего рода семейной простоты.
Мне становилось понятным, почему этого человека «все любят».
Не видя никакой причины мешать Ивану Петровичу держать его тон, я сказал ему, что я рад с ним познакомиться.
— И я с своей стороны тоже считаю это для себя зачесть и за удовольствие, — отвечал он стоя, но выступив шаг вперед своего экзекутора.
Мы раскланялись, — экзекутор ушел на службу, а Иван Петрович остался у меня в приемной.
Через час я попросил его к себе и спросил:
— У вас хороший почерк?
— У меня характер письма твердый, — отвечал он и сейчас же добавил: — Вам угодно, чтобы я что-нибудь написал?
Он сел за мой рабочий стол и через минуту подал мне лист, посередине которого четкою скорописью «твердого характера» было написано: «Жизнь на радость нам дана. — Иван Петров Аквиляльбов».
Я прочел и неудержимо рассмеялся: лучше того, что он написал, не могло к нему идти никакое выражение. «Жизнь на радость»; вся жизнь для него сплошная радость!
Совсем в моем вкусе человек.
Я дал ему переписать на моем же столе малозначительную бумагу, и он сделал это очень скоро и без малейшей ошибки.
Потом мы расстались. Иван Петрович ушел, а я остался один дома и предался своей болезненной хандре, и признаюсь — черт знает почему, несколько раз переносился мыслию к нему, то есть к Ивану Петровичу. Ведь вот он небось не охает и не хандрит. Ему жизнь на радость дана. И где это он проживает ее с такой радостью на свои четырнадцать рублей… Поди, пожалуй, в карты счастливо играет, или тоже взяточки перепадают… А может быть, купчихи… Недаром у него этот такой свежий гранатный галстух…
Сижу за раскрытыми передо мною во множестве делами и протоколами, а думаю о таких бесцельных, вовсе до меня не относящихся пустяках, а в это самое время человек докладывает, что приехал губернатор.
— У меня послезавтра квинтет, — надеюсь, будет недурно сыграно, и дамы будут, а вы, я слышал, захандрили у нас в глуши, и приехал вас навестить и просить на чашку чаю — может быть, не лишнее будет немножко развлечься.
— Покорно вас благодарю, но отчего вам кажется, что я хандрю?
— По Ивана Петровича замечанию.
— Ах, Иван Петрович! Это который у меня дежурит? И вы его знаете?
— Мастер на все руки: спеть, сыграть, протанцевать, веселые фанты устроить — все Иван Петрович. Где пир, там и Иван Петрович: затевается аллегри * или спектакль с благотворительною целью — опять Иван Петрович. Они выигрыши распределит и вещицы всех красивее расставит; сам декорации нарисует, а потом сейчас из маляра в актера на любую роль готов. Как он играет королей, дядюшек, пылких любовников — это загляденье, но особенно хорошо он старух представляет.
— Да удивительно! вот я к послезавтрашнему вечеру, признаться, и готовлю с помощью Ивана Петровича маленький сюрприз. Будут живые картины. — Иван Петрович их поставит. Разумеется, будут и такие, что ставятся для дам, желающих себя показать, но три будут иметь кое-что и для настоящего художника.
— Это сделает Иван Петрович?
— И это будет опять Иван Петрович?
— Иван Петрович! но ведь это не конец. Если попросят повторения, — в чем я уверен и сам о том позабочусь, — то мы вас не станем томить задами, а вы увидите продолжение эпопеи.
Новая сцена из жизни Саула будет совсем без Саула. Тень исчезла, царь и сопровождавшие его вышли; в двери можно заметить только кусок плаща на спине последней удаляющейся фигуры, а на сцене одна волшебница…
— И это опять Иван Петрович!
— Воображаю. — отвечал я, будучи всемерно далек от мысли, что не пройдет трех дней, как мне приведется не воображать, а на самом себе испытывать такую пытку.
Но это пришло после, а теперь все было полно одним Иваном Петровичем — этим веселым, живым человеком, который вдруг, как боровичок после грибного дождичка, из муравы выскочил, не велик еще, а отовсюду его видно, — все на него поглядывают и улыбаются: «Вот-де какой крепенький да хорошенький».
1Сложные предложения с разными видами связи – это…
а.Сложные предложения с тремя и более грамматическими основами
б.Сложные предложения, в которых простые предложения связаны между собой
союзами и союзными словами
в.Сложные предложения с бессоюзной и союзной связью, союзной подчинительной и
2Укажите сложное предложение:
аИ папа прочёл заметку о том, что прошлой ночью сейсмическая станция
обсерватории отметила в нашем городе небольшие подземные толчки.
бНехлюдов взял письмо и, пообещав передать его, встал и, простившись, вышел на
вЯ никогда не мог равнодушно видеть не только вырубленные рощи, но даже падение
одного большого подрубленного дерева
3Укажите сложное предложение с различными видами связи
аЧто бы ни ждало впереди, каким бы ни был завтрашний день, он рад, что вернулся.
бОна обещала зайти ещё раз и стала приходить всё чаще, но адреса она им не дала, да у неё и
не было настоящего адреса
вЧтобы сделать себя понятным я начну издалека я передам одно моё впечатление из Берлина.
4Сколько простых предложений входят в состав данного сложного?
Прасковья никак не могла привыкнуть к тому, что её дочь выдана за богатого, и когда
приходила, то робко жалась в сенях, улыбаясь просительно, и ей высылали чаю и сахару.
5Сколько грамматических основ в предложении?
Я не могу вам его описать так, чтобы не впадать в некоторый шарж и не делать сравнения,
которые вы сочтёте за преувеличения, но я вам ручаюсь, что, как бы я ни старался расписать Ивана
Петровича, живопись моя не может передать и половины красот оригинала.
6Сколько грамматических основ в предложении (знаки препинания нее расставлены)?
Он ушёл а я пообедал и прикорнул в кресле чтобы быть бодрее но Иван Петрович не дал мне
заснуть он меня скоро и немного странно потревожил
7Укажите предложение, соответствующее схеме:
аСерый сумрак рассвета стоял над ним, и нечто беспредельно серое, огромное, кипящее
уходило в высоту, двигалось гигантскими дымными глыбами, а он не мог повернуть голову,
чтобы полностью увидеть это серое, непонятное, огромное..
бСерпилин, слушая тишину здесь, где в ожидании наступления стояла его дивизия, хорошо
представлял себе, что такое эта сегодняшняя ночь там, где теперь идёт главная война,— на
юге, в голых степях на пути к Ростову, или на юго-западе, тоже в степях, или на Воронежском
вЧтобы сделать что-нибудь, нужно не так уж много сил; вот чтобы решить, что именно надо
сделать, нужна действительно огромная сила.
8Укажите номер сложного предложения с разными видами связи
(1) Она повторила свою роль, на ходу низко кланялась и несколько раз потом качала
головою, наподобие глиняных котов, говорила на крестьянском наречии, смеялась,
закрываясь рукавом, и заслужила полное одобрение Насти. (2) Одно затрудняло ее: она
попробовала было пройти по двору босая, но дерн колол ее нежные ноги, а песок и камушки
показались ей нестерпимы. (3) Настя и тут ей помогла: она сняла мерку с Лизиной ноги,
сбегала в поле к Трофиму пастуху и заказала ему пару лаптей по той мерке.
9Укажите предложение, в котором есть бессоюзная и союзная связи:
аМисс Жаксон, удостоверяясь, что Лиза и не думала поднять её на смех, успокоилась,
поцеловала Лизу; в знак примирения англичанка подарила ей баночку английских
белил, которую Лиза и приняла с изъявлением искренней благодарности.
бКогда Томский спросил позволения представить графине своего приятеля, сердце
бедной девушки забилось, но, узнав, что Нарумов не инженер, а конногвардеец, она
сожалела, что нескромным вопросом высказала свою тайну ветреному Томскому.
вНе до смеху было чопорной англичанке, поскольку она догадывалась, что сурьма и
белила были похищены из её комода, и багровый румянец досады пробивался сквозь
искусственную белизну её лица.
10 Укажите предложение, в котором есть бессоюзная и союзная связи (знаки препинания не
аВо время мазурки шутил он над её пристрастием к
инженерным офицерам и уверял что знает гораздо более
нежели можно было ей предполагать.
бМолодой человек был за то ей благодарен она видела острым
взором молодости как быстрый румянец покрывал его бледные
щеки всякий раз когда взоры их встречались и через неделю
она ему улыбнулась.
вСколько раз оставя тихонько тихую скучную и пышную
гостиную она уходила плакать в бедной своей комнате где
стояли ширмы оклеенные обоями комод зеркальце и крашеная
кровать и где сальная свеча темно горела в медном шандале!
11 Составьте схему предложения (знаки препинания не расставлены).
Нужно заметить уважаемый читатель что Ковалёв был чрезвычайно обидчивый человек он
мог простить всё что бы ни говорили о нём самом но никак не извинял если это относилось к
ЧИТАТЬ КНИГУ ОНЛАЙН: Том 7
НАСТРОЙКИ.
СОДЕРЖАНИЕ.
СОДЕРЖАНИЕ
Николай Семенович Лесков
Собрание сочинений в одиннадцати томах
Собаке снится хлеб, а рыба — рыбаку. *
На этом же основании строго преследовалось всякое упоминовение всуе каких бы то ни было «больших имен», кроме единственного имени божия, которое, как известно, наичаще употребляется для красоты слога. Бывали, конечно, нарушения, но и то с большою осторожкой. Разве какие-нибудь два нетерпеливейшие из политиков отобьются к окну или к камину и что-то пошепчут, но и то один другого предостерегает: «pas si haut!»[1] А хозяин их уже назирает и шутя грозит им штрафом.
Меня это больше всего занимало со стороны субъективности. В том, что «есть вещи, которые не снились мудрецам», я не сомневаюсь, но как такие вещи кому представляются — это меня чрезвычайно занимало. И в самом деле, субъективность тут достойна большого внимания. Как, бывало, ни старается рассказчик, чтобы стать в высшую сферу бесплотного мира, а всё непременно заметишь, как замогильный гость приходит на землю, окрашиваясь, точно световой луч, проходящий через цветное стекло. И тут уже не разберешь, что ложь, что истина, а между тем следить за этим интересно, и я хочу рассказать такой случай.
Встретить его — значило испугаться.
Особенностью наружности Галактиона Ильича было то, что в молодости он был гораздо страшнее, а к старости становился лучше, так что его можно было переносить без ужаса.
Характера он был мягкого и имел доброе, чувствительное и даже, как сейчас увидим, — сентиментальное сердце. Он любил мечтать и, как большинство дурнорожих людей, глубоко таил свои мечтания. В душе он был поэт больше чем чиновник и очень жадно любил жизнь, которою никогда во все удовольствие не пользовался.
Несчастие свое он нес на себе и знал, что оно вечно и неотступно с ним до гроба. В самом его возвышении по службе для него была глубокая чаша горечи: он подозревал, что граф Виктор Никитич держал его при себе докладчиком больше всего в тех соображениях, что он производил на людей подавляющее впечатление. Галактион Ильич видел, что когда люди, ожидающие у графа приема, должны были изложить ему цель своего прихода, — у них мерк взор и подгибались колена… Этим Галактион Ильич много содействовал тому, что после него личная беседа с самим графом каждому была уже легка и отрадна.
С годами Галактион Ильич из чиновника докладывающего стал сам лицом, которому докладывают, и ему дано было очень серьезное и щекотливое поручение в отдаленной местности, где с ним и случилось сверхъестественное событие, о котором ниже следует его собственный рассказ.
Я не могу вам его описать так чтобы не впадать в некоторый шарж
Ко мне из палаты присылали в мое распоряжение на дежурство чиновника. Так, он докладывал мне о приходящих, отмечал кое-что и, в случае надобности, сообщал адресы, за кем надо было послать или о чем-нибудь сходить справиться. Чиновник дан был под стать мне — пожилой, сухой и печальный. Впечатление производил нехорошее, но я мало обращал на него внимания, а звали его, как я помню, Орнатский. Фамилия прекрасная, точно герой из старинного романа. Но вдруг в один день говорят: Орнатский занемог, и вместо его экзекутор прислал другого чиновника.
— Какой такой? — спрашиваю. — Может быть, я лучше бы подождал, пока Орнатский выздоровеет.
— Нет-с, — отвечает экзекутор, — Орнатский теперь не скоро, — он запил-с, и запой у него продолжится, пока Ивана Петровича мать его выпользует, а о новом чиновнике не извольте беспокоиться: вам вместо Орнатского самого Ивана Петровича назначили.
Я на него смотрю и немножечко не понимаю: про какого это он мне про самого Ивана Петровича говорит, и в двух строках два раза его проименовал.
— Что это, — говорю, — за Иван Петрович?
— Иван Петрович. это который у регистратуры сидит — помощник. Я думал, что вы его изволили заметить: самый красивый, его все замечают.
— Нет, — говорю, — я не заметил, а как его зовут?
Экзекутор сконфузился, взялся тремя пальцами за лоб и силился припомнить, но вместо того, почтительно улыбаясь, добавил:
— Простите, ваше превосходительство, вдруг как столбняк нашел и не могу вспомнить. Фамилия его Аквиляльбов, но мы все его называем просто Иван Петрович или иногда в шутку «Белый орел» за его красоту. Человек прекрасный, на счету у начальства, жалованья по должности помощника получает четырнадцать рублей пятнадцать копеек, живет с матушкой, которая
некоторым гадает и пользует. Позвольте представить: Иван Петрович дожидается.
— Да, уж если так нужно, то попросите, пожалуйста, сюда этого Ивана Петровича.
«Белый орел! — думаю себе, — что это за странность. Мне орден следует белый орел, а не Иван Петрович».
А экзекутор приотворил дверь и крикнул:
— Иван Петрович, пожалуйте.
Я не могу вам его описывать без того, чтобы не впадать в некоторый шарж и не делать сравнений, которые вы можете счесть за преувеличения, но я вам ручаюсь, что как бы я ни старался расписать вам Ивана Петровича — живопись моя не может передать и половины красот оригинала.
Передо мною стоял настоящий «Белый орел», форменный Aquila alba, l как его изображают на полных парадных приемах у Зевса. Высокий, крупный, но чрезвычайно пропорциональный мужчина, и такого здорового вида, будто он никогда не горел и не болел, и не знал ни скуки, ни усталости. От него пышило здоровьем, но не грубо, а как-то гармонично и привлекательно. Цвет лица у Ивана Петровича был весь нежно-розовый с широким румянцем, щеки обрамлены светло-русым пушком, который, однако, уже переходил в зрелую растительность. Лет ему было как раз двадцать пять; волосы светлые, слегка волнистые, blonde, и такая же бородка с нежной подпалиной и синие глаза под темными бровями и в темных ресницах. Словом, сказочный богатырь Чурило Апленкович не мог быть лучше. Но прибавьте к этому смелый, очень осмысленный и весело-открытый взгляд, и вы имеете перед собою настоящего красавца. Одет он в вицмундир, который сидел отлично, и темно-гранатного цвета шарф с пышным бантом.
Тогда носили шарфы.
Я и залюбовался Иваном Петровичем и, зная, что произвожу на людей, первый раз меня видящих, впечатление не легкое, сказал запросто:
— Здравствуйте, Иван Петрович!
— Здравия желаю, ваше превосходительство, —
отвечал он очень задушевным голосом, который тоже показался мне чрезвычайно симпатичным.
Говоря ответную фразу в солдатской редакции, он, однако, мастерски умел дать своему тону оттенок простой и вполне позволительной шутливости, и в то же время один этот ответ устанавливал для всей беседы характер своего рода семейной простоты.
Мне становилось понятным, почему этого человека «все любят».
Не видя никакой причины мешать Ивану Петровичу держать его тон, я сказал ему, что я рад с ним познакомиться.
— И я с своей стороны тоже считаю это для себя зачесть и за удовольствие, — отвечал он стоя, но выступив шаг вперед своего экзекутора.
Мы раскланялись, — экзекутор ушел на службу, а Иван Петрович остался у меня в приемной.
Через час я попросил его к себе и спросил:
— У вас хороший почерк?
— У меня характер письма твердый, — отвечал он и сейчас же добавил: — Вам угодно, чтобы я что-нибудь написал?
Он сел за мой рабочий стол и через минуту подал мне лист, посередине которого четкою скорописью «твердого характера» было написано: «Жизнь на радость нам дана. — Иван Петров Аквиляльбов».
Я прочел и неудержимо рассмеялся: лучше того, что он написал, не могло к нему идти никакое выражение. «Жизнь на радость»; вся жизнь для него сплошная радость!
Совсем в моем вкусе человек.
Я дал ему переписать на моем же столе малозначительную бумагу, и он сделал это очень скоро и без малейшей ошибки.
Потом мы расстались. Иван Петрович ушел, а я остался один дома и предался своей болезненной хандре, и признаюсь — черт знает почему, несколько раз переносился мыслию к нему, то есть к Ивану Петровичу. Ведь вот он небось не охает и не хандрит. Ему жизнь на радость дана. И где это он проживает ее с такой радостью на свои четырнадцать рублей. Поди, пожалуй, в карты
счастливо играет, или тоже взяточки перепадают. А может быть, купчихи. Недаром у него этот такой свежий гранатный галстух.
Сижу за раскрытыми передо мною во множестве делами и протоколами, а думаю о таких бесцельных, вовсе до меня не относящихся пустяках, а в это самое время человек докладывает, что приехал губернатор.