очерки истории исторической науки в ссср
Очерки истории исторической науки в ссср
Разработка проблем историографии в течение многих лет является одним из наиболее слабых участков советской исторической науки. Результаты исследований в этой области не удовлетворяют возросшим потребностям советской науки.
«Очерки истории исторической науки в СССР». Т. I. Академия наук СССР. Институт истории. Под редакцией М. Н. Тихомирова (главный редактор), М. А. Алпатова, А. Л. Сидорова. Изд-во АН СССР. М. 1955. 692 стр. Тираж 10000. Цена 28 руб. 40 коп.
1 В. И. Ленин. Соч. Т. 2, стр. 166.
ние исторических концепций, показать общественное значение исторической науки. Несомненным достоинством «Очерков» является то, что в, них уделено большое внимание развитию революционной исторической мысли.
Отдавая должное достоинствам рассматриваемого труда, мы хотели бы остановиться на некоторых принципиальных недостатках книги.
Как нам кажется, главным из них является нечеткое определение самого предмета исследования. Авторы правильно отмечают тесную связь политических и идейных позиций историков с их историческими взглядами и концепциями. Однако изложение истории исторических знаний во многих случаях сбивается на изложение истории общественно-политической мысли, а специфически важным сторонам исторической науки уделено явно недостаточное внимание. Накопление и изучение фактического материала представляет собой необходимое условие развития исторических знаний. Между тем схема тома отрывает изложение истории развития исторических концепций от истории накопления и изучения фактического материала. Так, параграф об издании источников в XVIII в. помещен после рассмотрения трудов историков этого периода, а история источниковедения, вспомогательных исторических дисциплин, деятельности научных обществ и архивов в первой половине XIX в. выделена в особую, XI главу, помещенную после анализа развития русской историографии в этот период. Рассмотрение общих условий развития науки в различные периоды, содержащееся в вводных параграфах глав, сводится в значительной мере лишь к характеристике идейно-политической борьбы, в то время как условия развития исторической науки определяются еще и состоянием исторических источников, их изученностью и доступностью для исследователей. Не учтен должным образом в общих характеристиках и такой важный фактор, и показатель развития исторических знаний, как изменение и расширение тематики исторических исследований. Во многих главах недостаточное внимание уделено вопросам философии истории, методологии исторического исследования.
Смешение истории исторической науки с историей общественно-политической мысли особенно часто замечается в разделах об исторических взглядах русских революционных демократов. В «Очерках» неоднократно говорится о «передовой исторической науке» XIX в., но в них по большей части речь идет о передовых общественно-политических взглядах деятелей общественного движения, а характеристика значения этих деятелей в развитии исторической науки, как правило, сводится лишь к пересказу их суждений по отдельным вопросам русской и всеобщей истории. В некоторых же случаях нет и такого пересказа. Так, из «Очерков» можно почерпнуть представление об общественно-политических взглядах Г. С. Сковороды, но ничего нельзя узнать о его взглядах на исторические вопросы.
В параграфах о Герцене и Белинском подробно излагаются их общественно-политические взгляды, и даже деятельность в области литературной критики. Герцену и
Авторы «Очерков» не определяют, в какой мере историки Узбекистана, Таджикистана, Туркменистана зависели от общих для феодальной восточной историографии концепций и схем и в чем заключался их самостоятельный вклад в развитие средневековой исторической мысли на Востоке. Нет ответа в книге и на такой важный для изучения восточной историографии вопрос, как вопрос о том, в какой мере религиозные догмы ислама влияли на характер освещения исторических событий в трудах среднеазиатских историков.
Общие замечания о крайне враждебном отношении феодальных историков к народным восстаниям и о том, что эти историки «основное внимание обращали не на освещение положения трудового народа, а на восхваление деятельности различных правителей» (стр. 153), мало помогают уяснению методологических основ и систем исторических воззрений представителей средневековой феодальной историографии в Средней Азии, потому что то же самое можно сказать и о русских летописцах, и о ливонских хронистах, и т. п.
В чисто описательном плане выдержаны и другие параграфы и главы об историографии народов СССР. Так, из параграфа о литовской историографии первой половины XIX в. нельзя вынести никакого суждения о методологии и значении в развитии исторической мысли работ таких историков, как Данилевич, Онацевич, Ярошевич.
Нечеткое решение вопроса о предмете изложения повлекло за собой и неправильное разрешение проблемы периодизации истории развития исторических знаний. Первый том «Очерков» содержит материал от древнейших времен до отмены крепостного права в 1861 году. Но если несомненной гранью, отделяющей феодальную эпоху от капиталистической, в России был действительно 1861 г., то этого нельзя сказать применительно к истории исторической науки. Конечно, развитие науки определяется социально-экономическим развитием общества, но едва ли правомерно механически переносить общеисторическую периодизацию на историю науки. Развитие науки имеет свои
Так как исторические факты приходили в противоречие с принятой периодизацией, авторам и редакторам «Очерков» пришлось фактически переступить намеченные ими самими рамки и в первом томе дать некоторые материалы о русской историографии после 1861 года. Ссылка на то, что взгляды Соловьева сложились полностью в предреформенный период, неверна; концепция Соловьева продолжала развиваться и в 70-е годы. Также полностью изложена деятельность Куторги, причем справедливо указано, что труды этого автора вплоть до 80-х годов характеризуют его «как одного из представителей лучшей традиции русской буржуазной историографии» (стр. 483). Тем самым авторы и редакторы тома косвенно признали, что период прогрессивного развития буржуазной историографии продолжался и после 1861 года. В самом деле, ранний период научной деятельности Ключевского, Лучицкого, Кареева, несомненно, относится к подъему русской буржуазной историографии и составляет ее достижения, а не упадок и разложение. Действительный рубеж в истории русской историографии связан с распространением марксизма в 80-е годы, с эволюцией идейно-политического содержания буржуазной историографии вправо, с пересмотром методологии и общих выводов буржуазной историографии, с ее отказом от собственных достижений. Думаем, что не случайно первый том не имеет заключения. Составителям этого тома трудно было определить, какой этап истории исторической науки заканчивается 1861 г., и охарактеризовать в соответствии с этим общее содержание своего труда.
Авторы «Очерков» совершенно правильно отмечают, что для раннего периода общепринятым языком, на котором составлялись исторические сочинения по истории Средней Азии, был арабский язык. Но эта арабоязычная историография, по существу, была историографией всей Средней Азии. Позже появляются труды на таджикском и узбекском языках. «По своему характеру они не замыкаются в пределах истории только таджикского и узбекского народов, но имеют общее значение для развития историче-
ской науки в Средней Азии, в том числе для истории Казахстана, Киргизии и Туркмении» (стр. 153). Исходя из этого, было бы правильным для этого периода дать общий очерк исторической мысли в Средней Азии, отметив в кем значение тех или иных исторических трудов для развития исторической мысли различных народов Средней Азии и Казахстана. Но авторы тома решили давать очерки историографии Таджикистана, Узбекистана, Туркменистана, Казахстана отдельно, в соответствии с их современными границами. Это привело не только к повторениям, но и к противоречиям в оценках. Кроме того, неизбежным следствием такого подхода явилось обеднение картины развития исторической мысли, разорванной на кусочки между отдельными параграфами (например, изложение материала о Бейхаки, Гардизи и других).
Нельзя пройти мимо такой удивительной логики: «Исторические сочинения Кулиша отражают интересы помещиков и формирующейся буржуазии. Отсюда для них характерна циничная откровенность оголтелого реакционера» (стр. 607). Не говоря уже о крикливом тоне этой историографической оценки, никак нельзя согласиться со странным тезисом, что раз исторические взгляды кого-либо отражали интересы формирующейся буржуазии, то уже, поэтому они реакционны. Факты истории показывают, что чаще дело бывало наоборот, и такое объяснение исторических взглядов Кулиша выглядит неубедительно.
Авторы «Очерков» не видят ничего положительного в трудах представителей «государственного» направления в русской историографии, хотя это направление было значительным шагом вперед по сравнению с концепциями дворянской историографии. Следует отметить, что гораздо более удачной оказалась оценка «скептической школы», в которой правильно отмечено значение работ этой школы для подрыва положений официального направления в историографии и развития источниковедения.
Более определенно говорится в «Очерках» о значении трудов русских историков, исследовавших всемирную историю. В этом отношении характерна глава, посвященная М. С. Куторге. В ней полным голосом заявлено о «сильных сторонах методологии» Куторги, о «лучших традициях русской буржуазной историографии», о применении Куторгой диалектики к изучению истории, о разрешении (а не о попытках разрешения) в рамках буржуазной историографии ряда важных проблем истории античного обще-
ства. При этом М. А. Алпатов не замалчивает ограниченности методологии Куторги и эволюции его взглядов вправо в конце его деятельности. В «Очерках» правильно утверждается, что историк Кудрявцев выступал как представитель «русского либерализма первой половины XIX в., когда он еще не утерял своего прогрессивного характера. Именно это обусловило постановку Кудрявцевым ряда крупных исторических проблем и разрешение их с позиций тогдашней передовой буржуазной науки» (стр. 460). Итак, в «Очерках» получается, что Кудрявцев поставил и разрешил крупные проблемы, а Соловьев только «пытался» это сделать.
В «Очерках истории исторической науки в СССР» имеются явные противоречия. О литовском историке С. Даукантасе сказано, что в его взглядах «уже чувствовалось веяние идей Французской буржуазной революции», и тут же говорится: «Даукантас поставил перед собой задачу пробудить в народе национальное самосознание, он изображал литовский народ единым, отрицал существование классовых противоречий, восхвалял героизм, честность и доблесть древних литовцев, наивно противопоставляя их в этом отношении другим народам» (стр. 618). Выходит, что для историографии Литвы первой половины XIX в. тезис о бесклассовости общества имел прогрессивное значение. Несколькими страницами раньше в тексте об историографии Украины того же периода сказано, что «Костомаров является основоположником лживой националистической «теории» о бесклассовости и «безбуржуазности» украинского народа и его «сплошной демократичности» (стр. 607). Здесь дана категорическая отрицательная оценка тезиса о бесклассовости. Какая же из этих двух оценок выражает точку зрения авторов «Очерков»?
В некоторых случаях авторы «Очерков» не приводят необходимых доказательств в подтверждение выдвинутых положений. Так, например, они пишут, что «среди древнерусских исторических произведений можно отметить некоторые сочинения, носящие черты происхождения из городской среды, с ее демократическими и антифеодальными тенденциями» (стр. 49). Но в «Очерках» эти сочинения не отмечены и не названы. Лишь на стр. 62 высказывается предположение о том, что некоторые летописные записи могли быть сделаны новгородскими купцами и ремесленниками. Аргументация важного тезиса явно недостаточна.
В этой связи нужно заметить, что натяжки в текстах об исторических взглядах русских революционных демократов, видимо, произошли оттого, что авторы пытались подогнать разрозненные высказывания революционных демократов по различным вопросам истории в единую, законченную концепцию русского исторического процесса. Но значение революционно-демократической мысли в развитии исторической науки заключалось, прежде всего, в подходе революционных демократов к пониманию исторического развития общества и его закономерностей. Именно в этом, а не в суждениях по конкретным вопросам истории раскрывалось наиболее ярко превосходство революционно-демократической мысли над дворянской и буржуазной историографией. Увлечение комментированием высказываний революционных демократов по отдельным вопросам истории в ущерб глубокому раскрытию философских и методологических основ их исторических взглядов привело в «Очерках» к ослаблению доказательности тезиса о превосходстве революционно-демократической исторической мысли.
Стремясь доказать превосходство русской исторической мысли над западноевропейской, авторы «Очерков» также нередко допускают натяжки и преувеличения. Бездоказательно звучит утверждение, что Ломоносов «впервые приблизился к постановке вопроса о создании истории народов, а не царей. В этом отношении он в своих трудах далеко опередил историографию Западной Европы XVIII в.» (стр. 204). В главе о Радищеве в противоречии с самим материалом глав утверждается, что точка зрения, будто бы взгляды Радищева являлись отражением идей французского просвещения и откликом на французскую революцию, «не имеет ничего общего с действительностью» (стр. 228).
ций Запада на русских историков остается недостаточно доказанным, спорным (например, положение о влиянии на воззрения позднего Грановского позитивизма Конта).
Едва ли верно безапелляционное утверждение о том, что никто из европейских ученых никогда не считал «Шах-намэ» «полноценным источником по истории Ирана (в географическом смысле этого термина), по истории его культуры и географии и никто из них не принимал действующих лиц этого великого эпоса за исторических персонажей» (стр. 45). Можно указать на работы Артура Христенсена в 20-х годах, который пытался связать сведения эпоса с историческими фактами.
В противовес господствующим в буржуазной востоковедческой литературе паниранистским тенденциям авторы «Очерков» совершенно правильно показывают самостоятельный путь развития исторической мысли у средневековых народов Средней Азии и Азербайджана. Но они впадают при этом в противоположную крайность: развитие исторической мысли народов Средней Азии и Азербайджана излагается оторванно от развития общественной и исторической мысли в других соседних странах Востока, в частности в Иране. В результате фигуры некоторых историков, труды которых имеют большое значение не только для Средней Азии и Азербайджана, но и Ирана и других стран, получают неполное и даже неверное истолкование. Так, например, Рашид-ад-дин выступает в «Очерках» преимущественно как историк Азербайджана. Между тем монументальная «Всеобщая история» Рашид-ад-дина содержит чрезвычайно важные и подробные сведения по истории всех стран Востока, отличаясь исключительной широтой приводимых материалов и точностью сведений. Исключительно азербайджанским историком представлен Искандер Мунши, о труде которого правильнее было бы сказать, что этот чрезвычайно важный источник по истории сефевидского Ирана содержит также очень ценные и обширные сведения по истории Азербайджана. Подобные примеры необоснованного изолирования азербайджанской и среднеазиатской историографии от исторической мысли Востока, имеющего место в «Очерках», можно было бы умножить.
Авторы «Очерков» сосредоточили свое внимание на исследовании прогрессивной струи в области разработки проблем истории, которое дало наиболее выдающиеся научные результаты. Однако они должны были шире осветить и господствовавшие в то время в России взгляды официальной историографии. Иначе становится неясным, с кем, по каким вопросам вела борьбу передовая историография. В «Очерках» весьма глухо сообщается о той крайне враждебной атмосфере, которая царила тогда вокруг передовых ученых, о той борьбе, которая велась в стенах Московского университета между реакционной профессурой и прогрессивными историками.
На основании оценки общественно-политических позиций Эверса тот же автор безоговорочно зачислил его в представители «дворянской реакции» в историографии. Но ведь для оценки места и значения историка в истории науки нужно было обратить
внимание на методологию его исследований, на приемы подхода к изучению истории. Обращение Эверса к проблемам внутренних закономерностей исторического развития, пусть даже для обоснования реакционных политических взглядов, было крупным историографическим явлением на пути формирования русской буржуазной историографии, и не случайно то огромное впечатление, которое произвели труды Эверса на Соловьева.
Выше уже было отмечено, что в «Очерках» имеют место попытки приукрасить мировоззрение некоторых деятелей прошлого. Это, в частности, относится к А. С. Пушкину. Великий русский поэт был передовым человеком своего времени, живо интересовался историей, изучал ее и о многих вопросах истории судил правильнее и глубже, чем тогдашняя официальная русская историография. Но едва ли можно утверждать, что Пушкин пришел к ясным и твердым выводам о характере исторического процесса, что он со всей определенностью высказал мысль о закономерности исторического процесса, между тем мы встречаем в книге подобное утверждение (стр. 307). Больше того, авторы «Очерков» заявляют, что «Пушкин выступил непосредственным предшественником революционных демократов в развитии революционной исторической мысли в России» (стр. 276) и что «исторические воззрения Пушкина. оказывали могучее революционизирующее влияние на читательскую массу» (стр. 310). Авторы «Очерков» при помощи искусственного подбора цитат и вырванных из контекстов положений Пушкина удалили из его исторических взглядов все противоречивое и консервативное, и Пушкин оказался предшественником революционных демократов, развивавшим передовую историческую науку XIX века. Они притянули также без всяких оснований к историографии повесть Н. В. Гоголя «Тарас Бульба», заявив, что в этой повести «великий русский писатель сжато изложил концепцию (!), близкую ко взглядам дворянских революционеров об украинском казачестве» (стр. 600).
Специальные разделы «Очерков» посвящены развитию русского византиноведения и славяноведения до середины XIX века. В этих разделах оказалась забытой роль Ломоносова в разработке истории славян, весьма подробно освещенная в специальной главе о Ломоносове; кстати сказать, в этой последней слишком безоговорочно подчеркивается тождество взглядов советской исторической науки на роль славян со взглядами Ломоносова. В противоречии с утверждениями, имеющимися в главе о Ломоносове, выдвигается положение, будто первым отметившим выдающуюся роль славян в истории Византии был Грановский.
Вызывают возражения некоторые положения, выдвинутые во введении к «Очеркам». Едва ли правильно характеризовать весь домарксистский период историографии как период донаучный (стр. 12). С этой точки зрения, все развитие исторической мысли, изложенное в первом томе «Очерков», лежит за пределами науки. Но ведь материал, приведенный в томе, показывает, что историки не только накопляли знания, но и обоб-
А, М. Сахаров, А. Г. Подольский, Н. Н. Самохина
Успехи и достижения исторической науки и исторической мысли Украины в первой половине XIX в. здесь не представлены даже в общих чертах. Они подменены высказываниями писателей, критиков и общественных деятелей об истории Украины. Слов нет, эти высказывания имеют отношение к развитию исторической мысли, но они не могут составить главного содержания историографии. О некоторых вопросах автор раздела говорит без всякого основания. Какое отношение к исторической науке и исторической мысли имеет, в частности, произведение Ивана Котляревского «Енеї;да»
(стр. 601)? Сравнительно много места уделено историческим взглядам Т. Г. Шевченко, причем Шевченко нередко приписывается то, чего он не писал и не говорил. Никакого отношения к украинской историографии не имеет Каразин.
Очерки истории исторической науки в ссср
Научно-атеистические книги (и др.) запись закреплена
Очерки истории СССР [в 9 томах] (1953-1958)
____________________________
Автор: П. Н. Третьяков, А. Л. Монгайт, Б. А. Рыбаков, Б. Д. Греков, Л. В. Черепнин, В. Т. Пашуто, А. Н. Насонов, А. А. Зимин, А. А. Новосельский, Н. В. Устюгов, Б. Б. Кафенгауз, Н. И. Павленко, А. И. Баранович, Л. Г. Бескровный, Е. И. Заозерская, Е. И. Индова, П. К. Алефиренко, Ю. Р. Клокман, Е. Н. Кушева (ред.)
Издательство: Академии наук СССР
Жанр: #История, #политология, #экономика, #культурология, #науковедение, #археология, #этнография, #искусство
Формат: DJVU
Качество: Хороший скан
Иллюстрации: Цветные и черно-белые
Страниц: 7927
Язык: Русский
Год выпуска: 1953-1958
____________________________
Комплект «Очерки истории СССР» состоит из девяти книг:
Вторая книга посвящена кризису рабовладельческого строя и зарождению феодализма.
Третья книга охватывает время от установления феодального способа производства и складывания древнерусского государства до образования Русского централизованного государства (80-е годы XV в.).
Пятая книга охватывает время 80-х годов XV в. до начала XVII в. (1618 г.), посвящена тому периоду истории нашей страны, когда в силу глубоких социально-экономических процессов, протекавших в недрах феодального общества, укреплялось Русское государство, централизация которого была ускорена потребностями обороны.
Шестая книга посвящена XVII в.
Седьмая книга вскрывает основные стороны исторического развития нашей Родины в конце XVII и первой четверти XVIII в.
Восьмая книга посвящена истории России второй четверти XVIII в и истории нерусских народов в первой половине XVIII в.
Девятая книга посвящена истории нашей родины во второй половине XVIII в.
____________________________
Николай, тем не менее работы велись с 1936 г.
«Инициатива написания древнейшей истории народов СССР принадлежит академику Ю. В. Готье, разработавшему в 1936 г. общий план этого издания. Коллективом авторов под редакцией М. И. Артамонова было написано два тома Истории СССР с древнейших времен до образования Киевской Руси. Макет этих двух томов опубликован в 1939 г.
Показать полностью. и, несмотря на незначительность тиража, сыграл известную положительную роль в развитии нашей исторической науки, так как явился первой попыткой обобщения обильного археологического и исторического материала по истории первобытного строя, рабовладения и раннего феодализма на всей территории Советского Союза».
— предисловие т.2 а значит и социальный заказ был сформирован тогда же. Подобные вещи за 2-3 месяца не создаются, тома 3-4 были опубликованы в 1953 г., а значит были написаны загодя. Формирование руссоцентричной концепции истории СССР, в период сталинизма, подробно рассмотрен в работах Бранденбергера.
Очерки истории исторической науки в ссср
Электронная историческая библиотека запись закреплена
Очерки истории СССР. В 9 томах. Главная редакция: Б.Д. Греков, А.Л. Сидоров, Н.М. Дружинин, А.М. Панкратова, С.Д. Сказкин, М.П. Ким, М.В. Нечкина, А.А. Новосельский, Б.А. Рыбаков, П.Н. Третьяков, Л.В. Черепнин, Л.М. Иванов. М., 1953-1958.
Том I. Первобытнообщинный строй и древнейшие государства на территории СССР. М., 1956.
Том II. III-IX вв. Кризис рабовладельческой системы и зарождение феодализма на территории СССР. М., 1958.
Том III. Период феодализма IX-XV вв. Часть I. IX-XIII вв. Древняя Русь. Феодальная раздробленность. М., 1953.
Том IV. Период феодализма XIV-XV вв. Часть II. Объединение русских земель вокруг Москвы и образование русского централизованного государства. XIV-XV вв. М., 1953.
Том V. Конец XV-начало XVII вв. Укрепление Русского централизованного государства (конец XV-XVI вв.) Крестьянская война и борьба русского народа против иностранной интервенции в начале XVII в. М., 1955.
Том VI. Период феодализма XVII в. М., 1955.
Том VII. Россия в первой четверти XVIII века. Преобразования Петра I. М., 1954.
Том VIII. Период феодализма. Россия во второй четверти XVIII в. Народы СССР в первой половине XVIII в. М., 1957.