очерки истории калмыцкой асср дооктябрьский период
Очерки истории калмыцкой асср дооктябрьский период
Очерки истории Калмыцкой АССР. Дооктябрьский период. Издательство «Наука», Москва, 1967.
Глава VIII КАЛМЫКИЯ В КОНЦЕ XIX—НАЧАЛЕ XX в. И В ПЕРИОД ПЕРВОЙ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ 1905—1907 гг.
1. Калмыкия в конце XIX и в первые годы XX в.
В конце XIX—начале XX в. Россия вступила в высшую и последнюю стадию развития капитализма — империализм. В 1899 г. начался мировой экономический кризис, который распространился и на Россию, где он проявился в особенно тяжелой форме. Закрылись тысячи фабрик и заводов, росла безработица, резко ухудшалось положение рабочих и крестьян России. В невыносимо тяжелых условиях жили и национальные меньшинства, «инородцы», как их называли тогда в царской России.
В обстановке кризиса обострились классовые противоречия, широкий размах приобрело рабочее, революционное и крестьянское движение. Массовое рабочее движение в России проходило под руководством революционной социал-демократической партии, деятельность которой неразрывно связана с именем В. И. Ленина.
Исключительно тяжелым было в начале XX в. положение трудового калмыцкого народа, подвергавшегося феодальной и капиталистической эксплуатации и национальному угнетению.
В 1892 г. была проведена реформа, так называемое «освобождение калмыков-простолюдинов» от власти нойонов и зайсангов. Эта реформа имела некоторое положительное значение, так как способствовала проникновению капитализма в Калмыкию. Но она была еще более половинчатой и запоздавшей не только нежели крестьянская реформа 1861 г., но и по сравнению с реформами на других окраинах тогдашней России. Феодальные пережитки были устойчивы, их изживание — медленным.
О последствиях реформы 1892 г. современник событий, внимательно наблюдавший за жизнью калмыков, Я.П. Дуброва писал, что «15 марта 1892 г. уничтожили крепостничество среди калмыков, фиктивно пристегнули их по правам к свободному сельскому населению и только». И после издания закона «калмыки по-прежнему остались таким же бесправным народом, с крайне неупорядоченным социально-экономическим строем, с тем же чуждым всякой системе и практической пригодности «Положением» 1847 года».
Нойоны, зайсанги и верхушка хурульного духовенства по-прежнему оставались крупными владельцами скота и земли. Формально земля, пастбища считались общинными, а на деле ими пользовались и распоряжались богачи, феодалы и кулаки. Владея большими стадами скота, они фактически были владельцами земли и воды, пастбищных и сенокосных угодий.
Достаточно хорошо изучивший жизнь и быт калмыков И.А. Житецкий еще в конце прошлого столетия писал: «Эти степные богачи, с одной стороны, фактически владеют всеми сенокосными и водопойными угодьями в степи, а с другой — распоряжаются безраздельно обширными площадями степи в силу того естественного преимущества, что где выпасаются их огромные табуны лошадей или стада овец или верблюдов, там уже нет места для кочевья небогатых хозяев-калмыков». В 1910 г. чиновник Управления калмыцким народом Н. К. Яковлев, говоря о последствиях реформы 1892 г., писал: «Могут сказать, что зайсанг Онкоров (Бегали) влияет уже не только как зайсанг, а как выдающийся богач, но это не совсем так. Со времени освобождения калмыков от обязательных отношений к нойонам и зайсангам прошло 18 лет, и при почти поголовной неграмотности калмыков, пока не вымрет поколение стариков, подчинявшихся зайсангам (до реформы 1892 г. — Ред.), влияние их будет достаточно сильно проявляться».
Крупнейшими владельцами скота и земли в начале XX в. в Калмыкии были князья Тюмень, Гахаев, Тундутов, зайсанги Бегали Онкоров, Церен Бадмаев, Бальзанов, Дондуков и др. Если проникновение капитализма в Калмыкию сказалось на приспособлении хозяйства бывших феодалов к рыночному спросу, то формы эксплуатации ими рядовых калмыков в значительной степени оставались феодальными.
Так, в Хошоутовском улусе калмыки-крестьяне целыми обществами несли ряд феодальных повинностей в пользу князя Тюменя. Многие хотонные общества калмыков платили ему как владельцу земли оброк деньгами и натурой. Например, хотонное общество на урочище Машкина Коса, состоявшее из 25—30 кибиток-семей, платило князю Тюменю за пользование земельными угодиями 300 руб. в год. Калмыки другого хотона, жившие на острове Круглый в количестве 50—60 кибиток, платили ему 175 руб. Кроме того, каждая из этих кибиток-дворов должна была накосить для князя тысячу снопов сена и нарубить две сажени дров. Калмыки, жившие в урочище Коровья Лука, за пользование покосами несли тоже определенную натуральную повинность. «Каждый калмык, — сообщает источник, — получивший здесь (т.е. во владении Тюменя) пай, с которого накашивают около 600 снопов сена, обязуется накосить для Тюменя 100 снопов сена и нарезать сажень дров». Калмыки, проживавшие в той части улуса, где содержался скот Тюменя, пасли его скот в порядке повинности. Эти факты достаточно убедительно показывают, что в Хошоутовском улусе, в частности во владениях Тюменя, и в начале XX в. продолжали существовать такие феодальные формы эксплуатации крестьян-калмыков, как отработка и оброк в его натуральном и денежном видах. В еще большей степени докапиталистические формы эксплуатации трудовых калмыков сохранялись в степных улусах Калмыкии.
Калмыки Большедербетовского улуса с их оседлым земледельческо-скотоводческим хозяйством раньше и в большей степени, чем степные скотоводческие улусы, включились в товарно-денежные отношения. Однако и в этом улусе в начале XX в. сохранялись пережитки феодализма.
Трудящиеся Калмыкии эксплуатировались не только старой знатью — нойонами, зайсангами и духовенством, но и новыми степными богачами — кулаками, вышедшими из калмыцких крестьян. Хозяйства таких крупных скотоводов, как Кензеев, Цембелев, Леджинов, Лиджиев и других выходцев из среды простых калмыков, приобретали товарный характер. У каждого из них насчитывалось по несколько тысяч голов скота и лошадей. Эти новые степные хищники жестоко эксплуатировали калмыцкую бедноту и батраков, нанимавшихся на пастьбу скота и другие работы.
О том, как тяжело было положение бедняков, работавших в хозяйствах этих «новых степных хищников», можно судить по делу братьев Кензеевых, которое рассматривалось в астраханском окружном суде без участия присяжных заседателей в сентябре 1901 г. Бога, Бава и Кеке Кензеевы были первыми богачами в Малодербетовском улусе, «держали в руках» его «громадную часть», В 1896 г. четыре калмыка, работавшие у Кензеевых, подали жалобу заведующему южной частью Малодербетовского улуса о том, что Кензеевы подвергли их пыткам, чтобы вынудить признание в краже тысячи рублей. Еще ранее Бова разбил голову своему рабочему за то, что тот в бурю упустил часть стада. «Все было пущено в ход», чтобы замять дело; только в 1901 г. суд над двумя братьями состоялся (Бова умер в 1898 г.). Бога и Кеке Кензеевы были приговорены к лишению всех прав и преимуществ и к отдаче в исправительное арестантское отделение, первый на три года, второй — на полтора. Однако в 1910-е годы Кензеевы снова называются в ряду первых калмыцких богачей.
В конце XIX—начале XX в. в Калмыкии усилился национально-колониальный гнет царизма.
В 1900-х годах значительная часть территории Калмыцкой степи отводилась под так называемые оброчные статьи, на которых паслись многотысячные стада русских кулаков Поповых, Степаненко, Чаплыгиных, Мисюриных и др. Большие участки степи были закреплены за русскими и украинскими селами, где шел процесс расслоения крестьянства и выделения богатой верхушки. В отношении изъятия царским правительством калмыцких земель особенно характерен Большедербетовский улус. До середины XIX в. калмыки этого улуса имели 872328 дес. земли, а к концу XIX в. осталось у них всего 289835 дес.
Калмыки Багацохуровского и Хошоутовского улусов только по закону о так называемой десятиверстной полосе на правом берегу Волги лишились более 241 тыс. дес. лучших земельных угодий и водопоев.
В результате усиления феодальной и капиталистической эксплуатации и национально-колониального гнета с конца XIX в. процесс разорения калмыцких масс усилился, росло количество хозяйств малоскотных и совсем не имеющих скота, расширялся отход обедневших калмыков на заработки.
О разорении и понижении платежеспособности трудящихся калмыков говорит рост недоимок по налогам. Так, на 1 января 1900 г. недоимки астраханских калмыков по кибиточному сбору составляли 267489 руб. 71 коп., а на 1 января 1901 г. они составили 303031 руб. 51 коп. В 1901 г. в связи с переходом на подати со скота большая часть суммы недоимок была снята — правительство понимало, что взыскание их безнадежно. Сумма недоимок продолжала расти и в дальнейшем: если к 1 января 1902 г. она составляла 28380 руб., то к 1 января 1914 г. уже 76421руб.
Основная масса обедневших калмыков, лишившихся скота и земли, уходила из аймаков и хотонов на заработки в соседние русские села, казачьи станицы, на рыбные и соляные промыслы. Отходничество в начале XX в. приняло довольно широкие размеры, охватывая в восточных, т.е. прикаспийском и приволжском, улусах от 45 до 75 и более процентов всех хозяйств. Так, в 1900 г. в калмыцких улусах Астраханской губ. было выдано калмыкам 17378 билетов и свидетельств для найма на работы, из них выдано выходцам из Яндыко-Мочажного улуса 7982 билета, Малодербетовского—1945, Эркетеневского— 2710 и Хошоутовского— 782. В 1902 г. из 18730 билетов и свидетельств на долю Яндыко-Мочажного улуса приходилось 10038 билетов, Эркетеневского — 2647 и Хошоутовского — 833. Отходничество было развито и в других улусах Калмыкии.
Несмотря на отсталость и забитость трудящихся калмыков, живучесть пережитков феодально-патриархальных отношений и влияние ламаистского духовенства, в начале XX в. уже сказывается их протест против тяжелых поборов, насилий, угнетения. Одним из проявлений классового протеста было обращение в Калмыцкое управление и в центральные учреждения с прошениями и жалобами с наивной надеждой найти здесь защиту. В конце XIX—начале XX в. калмыки в своих жалобах на нойонов, зайсангов и богачей часто указывали, что те у них «захватили сенокосные и пастбищные угодья», «выгнали их с лучших участков», «брали баранов за пользование пастбищами и сенокосами». Осмеливались жаловаться и «а насилия со стороны представителей местного начальства. Так, в 1899 г. калмык Дорджи Нармаев в своей жалобе писал: «В последних числах ноября помощник попечителя г. Фельксов, разыскивая по улусу беглых калмыков, прибыл ко мне в хотон с несколькими стражниками. Сейчас же по прибытии г-н помощник стал бить во что попало как меня, так и отца моего, 60-летнего старика. Избив нас, он приказал своим служащим выбрать у меня и зарезать три барана, непременно черных. Сейчас же приказание было исполнено».
Тяжелыми были условия работы отходников на рыбных промыслах. Калмыки использовались на самых трудных работах, в основном на неводных. Жили рабочие-калмыки в сырых, холодных, грязных бараках или же землянках (турлушках) и дырявых кибитках. Нередки были случаи, когда хозяева промыслов задерживали заработную плату рабочих-калмыков, избивали их. Так, например, в одном документе 1903 г. сообщается, что заведующий фирмой известного астраханского рыбопромышленника Сапожникова Пушкарев «ударил в лицо калмыка за то, что тот опоздал на проверку». Несколько раньше содержатель промысла Бирюзовского Фидуров «бил (калмыков) багром и ногами», не давал положенных продуктов питания — чая и хлеба». На рыбных промыслах процветали обман, обсчет, всевозможные вычеты и штрафы рабочих. Хозяева и приказчики промыслов по своему усмотрению штрафовали рабочих за нарушение распоряжений администрации и т. п. Эти штрафы и вычеты, широко применявшиеся на промыслах, сильно снижали заработок рабочих. Нередко бывало так, что рабочие возвращались домой с пустыми руками. Положение рабочих-калмыков, нередко не знавших русского языка, было особенно бесправным.
В конце XIX—начале XX в. свое недовольство произволом и усиливавшейся эксплуатацией рабочие-калмыки проявляли чаще всего в такой форме протеста, как бегство с промыслов. В архивах отложилось немало документов, свидетельствующих о групповых побегах рабочих-калмыков. Бежали с промыслов рыбопромышленников Сапожникова, Хлебникова, Власовой и др. Интересны показания самих рабочих-калмыков о причинах бегства. «Работа тяжела у Хлебникова (рыбопромышленника). Нас заставляют, — писали ушедшие с работы калмыки, — производить тягу на Беляшей тоне, которая находится от наших шалашей верстах в 4—5, ходить пешком расстояние промеж тоней туда и обратно трудно». Они указывали на неосновательные штрафы и на то, что их заставляли «вытягивать положенное число тоней, несмотря на сильные штормы и на то, что вода идет через бахилы от сильной моряны, вследствие этого некоторые заболевали, других же рабочих вместо них не давали». В другой жалобе рабочие писали, что держали их, «как скотину, не было помещения для жилья, харчей, топлива, даже ковшика для воды». С конца XIX в. случаи бегства калмыков-рабочих с рыбных промыслов становятся более частыми. Общение с русскими рабочими помогало калмыкам осознать свои классовые интересы.
Результатом борьбы рабочих всего Волго-Каспийского бассейна явилось издание правительством в 1904 г. «Врачебно-санитарных правил для Волго-Каспийских рыбных промыслов». Это было одно из первых законодательных постановлений, изданных для упорядочения бытовых условий работы на предприятиях рыбной промышленности.
Очерки истории калмыцкой асср дооктябрьский период
Очерки истории Калмыцкой АССР. Дооктябрьский период. Издательство «Наука», Москва, 1967.
Глава VIII КАЛМЫКИЯ В КОНЦЕ XIX—НАЧАЛЕ XX в. И В ПЕРИОД ПЕРВОЙ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ 1905—1907 гг.
2. Калмыкия в период революции 1905—1907 гг.
В 1905 г. сложившаяся в России революционная ситуация привела к первой буржуазно-демократической революции. Общее положение Калмыкии как отсталой колонии царской России, устойчивость кочевого быта, отсутствие в степи крупной промышленности и промышленного пролетариата были причиной того, что революционная борьба не получила здесь яркого выражения. Но революционные события не могли не затронуть Калмыкию, где также имели место проявления классовой борьбы; под идейным влиянием русских революционеров из среды калмыков выдвинулись лица, примкнувшие к революционному движению.
Еще до первой русской революции в Нижнее Поволжье начали проникать марксистско-ленинские идеи. Они распространялись здесь через Астрахань, которая являлась административно-политическим и культурным центром губернии и Калмыкии. Астраханская губ. с ее уездами и г. Астрахань при царизме были местом ссылки «политически неблагонадежных элементов». В 1883—1889 гг. в Астрахани находился в ссылке великий русский революционный демократ Николай Гаврилович Чернышевский. В 1899—1900 гг. в Астрахани отбывал ссылку один из неутомимых борцов против самодержавия, организатор первого социал-демократического кружка, который положил начало астраханской социал-демократической партийной организации, — Ювеналий Дмитриевич Мельников.
Начатое Ю. Д. Мельниковым дело создания социал-демократической организации в Астрахани было продолжено в первые годы XX в. его сотоварищами, активными сторонниками и агентами ленинской газеты «Искра», — Л. М. Книпович, И. Ф. Дубровинским, О. А. Баренцевой, будущими видными деятелями большевистской партии. При них в 1901 —1903 гг. окончательно оформилась Астраханская группа РСДРП ленинско-искровского направления. В эти годы Астраханская группа РСДРП развернула большую работу среди населения Астрахани и губернии. Она выпускала и распространяла большое количество листовок, отпечатанных в своей подпольной типографии, распространяла и нелегальную литературу, полученную из-за границы от редакции «Искры».
В результате деятельности астраханской социал-демократической организации и под влиянием роста революционного движения революционно-освободительные идеи проникали в среду передовой части немногочисленной калмыцкой интеллигенции, каковую представляла прежде всего калмыцкая молодежь, обучавшаяся тогда в различных учебных заведениях страны.
Так, еще в 1903 г. произошло волнение калмыцкой молодежи, обучавшейся в астраханских учебных заведениях, о котором писала большевистская газета «Искра». В № 40 от 15 мая 1903 г. этой газеты была помещена заметка из Астрахани под названием «Педагоги-сыщики». В ней сообщалось, что «заведующий пансионом Авров, бывший классный надзиратель реального училища. отличившийся на прежнем поприще склонностью к сыску и доносам, установил для своих питомцев (учащихся-калмыков) такой режим, который довел их до открытого протеста». По поручению астраханского губернатора Газенкампфа чиновник Калмыцкого управления Сусковский произвел специальное расследование «о бунте в стенах пансиона». На основании доклада Сусковского, в котором учащиеся-калмыки пансиона «рисовались злостными бунтовщиками», приказом попечителя были исключены из гимназии и пансиона два гимназиста-калмыка как организаторы «бунта» и высланы в степь под надзор местной власти.
Одним из активных участников «бунта» был Степан Мучулаев, выходец из бедной калмыцкой семьи Бага-бухусовского аймака Малодербетовского улуса. Учился он тогда в Астраханской мужской гимназии и имел связь с революционными организациями, посещал нелегальные кружки и принимал участие в их работе. За участие в «бунте» Мучулаев был исключен из гимназии. Позднее по ходатайству директора как способный ученик он был снова принят в гимназию и окончил ее с золотой медалью.
К выступлению калмыцкой молодежи в Астрахани был причастен также старший брат Степана Санджи Мучулаев, работавший тогда фельдшером. Он был, как рассказывает М. С. Мучулаева (вдова Степана Мучулаева), исключительно начитанный и развитой человек. Санджи рано примкнул к освободительному движению и вел пропагандистскую работу среди калмыцкой молодежи. Его влияние на молодежь было большое. Он доставал нелегальную литературу революционного содержания, распространял и читал ее, проводил беседы на политические темы, в которых критиковал существующий режим.
Заметив влияние, которое оказывал Санджи Мучулаев на калмыцкую учащуюся молодежь, местная администрация поспешила удалить его из Астрахани. Он был переведен на работу в селение Тюменевка Хошоутовского улуса. Современник Мучулаева Гаря Манджиев рассказывает, что в 1905—1907 гг. и позднее квартира Санджи Мучулаева неоднократно подвергалась обыскам жандармов, приезжавших из Астрахани, но им никак не удавалось обнаружить у Санджи нелегальную литературу и раскрыть его противоправительственную деятельность. Тот же Г. Манджиев хорошо помнит, как в Тюменевку к Санджи Мучулаеву приезжал из Астрахани брат его Степан с русскими и калмыцкими студентами и другими товарищами, которые пели «Марсельезу» и другие революционные песни.
Церен Петкиевич Петкиев Начало 20 в.
По воспоминаниям современников, в волнении калмыцкой молодежи 1903 г. принимал участие и Мацак Будаев, обучавшийся в одном из учебных заведений Астрахани. Насколько позднее, в 1904— 1908 гг., когда он работал переводчиком у улусного попечителя и одновременно учителем местной школы, на его квартире была обнаружена жандармами нелегальная литература, в частности «Женщина и социализм» Августа Бебеля, «Социализм и социальное движение» Вернера Зомбарта, отдельные сочинения французского социалиста-утописта Жан-Жака Руссо, тетрадь с записью революционных песен, в том числе «Марсельезы». Выступление калмыцкой молодежи в 1903 г. было связано с подъемом революционного движения и с деятельностью социал-демократической организации Астрахани. Известно, что именно в 1901 — 1903 гг. астраханские социал-демократы, сносившиеся с редакцией ленинской «Искры», вели большую агитационно-пропагандистскую и организационную работу среди рабочих, ремесленников, учащейся молодежи и солдат гарнизонных частей Астрахани. Еще в 1901 г. в Астрахани насчитывалось 12 марксистских кружков, в один из которых входила исключительно учащаяся молодежь. Заслуженный учитель РСФСР, а ныне персональный пенсионер Церен Петкиев, обучавшийся в 1900—1905 гг. в Астраханском реальном училище, вспоминает, как тогда учащиеся-калмыки, проживавшие в калмыцком пансионе, нелегально доставали и хранили под матрацами различные прокламации и листовки, издававшиеся социал-демократическими организациями Астрахани, Саратова и Казани. Они жадно читали их и стали приобщаться к политической жизни.
Влияние революционной социал-демократии проникало в среду калмыцкой интеллигенции через социал-демократические организации не только Астрахани, но и Ставрополя, Ростова-на-Дону и Царицына.
События 9 января 1905 г. в Петербурге, ознаменовавшие собой начало первой русской революции, оказали влияние на подъем революционного движения в стране. Воспитанная на идеях ленинской «Искры», астраханская социал-демократическая организация развила большую деятельность, печатая листовки и распространяя их и издания ЦК РСДРП в городе и в уездах. Начались забастовки на предприятиях города.
Во многих прокламациях наряду с изложением экономических и политических требований рабочих выдвигался национальный вопрос и разрешение его с точки зрения ленинской программы партии, принятой II съездом РСДРП, что имело особенно важное значение в условиях Астраханской губ., отличавшейся пестротой национального состава населения, состоявшего из русских, татар, калмыков, казахов и др.
В ответ на самодержавную политику разжигания национальной вражды астраханские большевики призывали трудящихся всех национальностей к интернациональному сплочению, к укреплению единого народного фронта борьбы против царизма. В «Рабочем листке» в июне 1905 г. они писали: «Мы понимаем, что возбуждение национальной вражды может вызвать недоверие в наших рядах. А это недоверие ослабит нашу организационную работу, ослабит освободительное движение пролетариата. Поэтому словом и делом необходимо бороться против политики царского правительства, разъясняя товарищам общность наших интересов, независимо от национальности».
Действительно, в революционном движении в Астраханской губ. вместе с русскими рабочими выступали рабочие из национальных меньшинств и, в частности, калмыки, работавшие на астраханских рыбных промыслах. Известно, например, участие в рабочем движении Астрахани 1905—1907 гг. рабочего-калмыка Тюрбя Бадашева, работавшего на Форпосте (ныне Трусовский район г. Астрахани). Вместе с русскими и татарскими рабочими он принимал участие в забастовочном движении на Форпосте и в Астрахани. Брожение среди рабочих рыбных Промыслов отражают контракты рыбопромышленников с рабочими 1906 г. Один из них, заключенный с рабочими-калмыками, предусматривал возможность «народного возмущения»; в этом случае «дело прекращается, и народ увольняется с удовлетворением платы по день службы».
Под влиянием революционной борьбы русского пролетариата и крестьянства началось крестьянское движение и в Калмыкии. Оно было направлено против захватов общинных земель и пастбищ местными нойонами и зайсангами и русскими кулаками. В газетной корреспонденции 1906 г. так описывается настроение трудовых масс калмыцкого крестьянства: «В последнее время стало заметно проявляться недовольство бедной части населения калмыцких степей против крайне сомнительного свойства деяний зайсангов и нойонов. Их деяния принимают с каждым годом хищнический характер, чем вооружают и настраивают против себя бедный угнетенный калмыцкий народ». В 1905 г. калмыки ряда хотонов Хошоутовского улуса начали упорную борьбу против енотаевских кулаков Лукомских, арендовавших Шамбайские дачи у наследника нойона Тюменя. Требования Лукомских к населению хотонов удалиться со скотом с шамбайских земель или платить за выпас скота деньги калмыки решительно отвергли. В ответ на притеснения и принятые Лукомскими меры калмыки стали вытравлять луга скотом, захватывать и разбирать стога скошенного сена.
Борьба шамбайских калмыков была настолько упорна, что арендаторы Лукомские вынуждены были отказаться от аренды и предъявить Тюменям иск за убытки, причиненные калмыками.
Волнения крестьян-калмыков на этом не прекратились. 30 сентября 1907 г. аймачные старшины — представители калмыков, указывая на новые притеснения князей Тюменей, потребовали от заведующего улусом разрешить калмыкам порубку кольев и хвороста в шамбайском лесу; при этом они угрожающе предупреждали: «если разрешение запоздает или если оно совсем не будет дано, то калмыки и сами воспользуются нужными для них материалами до законного восстановления наших прав на владение Шамбаем».
Князья Тюмени и их доверенный П. М. Першин неоднократно обращались к губернатору с жалобой на «дерзость» и «самовольство» шамбайских калмыков. В борьбе со своими эксплуататорами трудовые калмыки в некоторых местах прибегали к такой форме классовой борьбы, как поджог заготовленного сена и хозяйственных построек «своих» богачей, нойонов и зайсангов и кулаков-колонизаторов. Першин писал астраханскому губернатору: «Если кто-нибудь даже и пожелал бы взять Шамбайский участок в аренду, то будет ими (калмыками) разорен». «Они сожгут сено и всякие постройки. Нельзя этому не верить, так как нечто подобное калмыки один раз уже проделали». В 1909 г. тот же Першин писал в своей жалобе, что около 300 калмыков «скопом вторглись на землю Тюменей. С калмыками, по их многочисленности, нет никакого слада — не подчиняясь распоряжениям властей, они косят сено и пасут стада в чужом имении» (имеется в виду имение князей Тюменей).
Движение шамбайских калмыков продолжалось несколько лет и имело антифеодальный, а отчасти и антиколониальный характер. Только в 1909 г. местные царские власти с помощью стражников, вызванных из Енотаевска и Астрахани, сумели подавить волнения в Хошоутовском улусе.
Волнения крестьян-калмыков в эти годы происходили и в других улусах Калмыкии. Так, например, летом 1906 г. группа калмыков Большедербетовского улуса во главе с безаймачным зайсангом Андреем Михайловым (Идеровым), «воспользовавшись всеобщим брожением», сообщал пристав кочующих в Ставропольской губ. народов в Министерство внутренних дел, самовольно захватила участок земли, сданный в аренду против желания калмыков.
О том, что крестьянское движение на Дону оказывало влияние на донских калмыков-казаков, говорит рассказ делегата Области Войска Донского на заседании Всероссийского крестьянского съезда в ноябре 1905 г.: в один из районов Донской области, где крестьяне составили приговор с требованием выборного государственного правления, был послан для восстановления «порядка» отряд казаков-калмыков, которые «передались на сторону крестьян».
Под влиянием революционных событий 1905—1907 гг. из среды калмыков выдвигались деятели революционно-демократического направления. Так, в 1906 г., как рассказывает известный революционный деятель, будущий большевик X. Б. Кануков, передовые люди из учителей-калмыков Сальского округа Области Войска Донского «начали нелегально собираться» и обсуждать политические вопросы. Они вели работу по распространению среди населения «нелегальной литературы», говорили о национально-колониальной политике царизма и о «равенстве наций».
В апреле 1907 г. по инициативе учителя Канукова и студента Б. Уланова был создан нелегальный союз калмыков-учителей под названием «Хальмг Тангчин туг» («Знамя калмыцкого народа»).
Кануков вспоминает, что в то время он не имел представления о партийных программах и о расхождении партий. Среди названных им изданий упомянута листовка к крестьянству, очевидно выпущенная в ноябре 1905 г. Центральным Комитетом РСДРП и переизданная в 10 тыс. экземпляров самарской с.-д. организацией, и «Хитрая механика» — брошюра, изданная крестьянским союзом партии эсеров.
24—25 апреля 1907 г. представитель Союза участвовал в работе Учредительного съезда Всероссийской федерации национальных и территориальных союзов учителей и других деятелей по народному образованию, состоявшегося в Петербурге.
По докладу делегата Калмыцкого союза съездом была принята резолюция, в которой говорилось: «Для культурного возрождения калмыцкого народа необходимо добиваться: 1) национализации школы; 2) широкого просвещения калмыцкого народа; 3) автономии; 4) учительских семинарий или особых курсов для калмыков обоего пола с кафедрой монголо-калмыцкой словесности».
Союз «Хальмг Тангчин туг» являлся национальной демократической организацией, возникшей под влиянием первой русской революции. Но развернуть сколько-нибудь заметную работу члены этого союза не смогли. Они не успели близко связаться с широкими массами калмыков. В январе 1908 г. общество было раскрыто царскими властями и прекратило свое существование. X. Б. Кануков как один из активных руководителей союза был подвергнут обыску и аресту. У него была обнаружена нелегальная литература. «Я был арестован, — пишет Кануков, — и препровожден в Саль-скую предварилку (тюрьму), где просидел три недели». По выходе из тюрьмы он был лишен права поступать на государственную и общественную работу и отдан под надзор полиции. Несколько позднее Кануков был отправлен в казачий полк рядовым.
Одним из первых революционеров-подпольщиков из среды калмыков был Николай Акимович Хасаков, выходец из оренбургских калмыков-казаков. Н. А. Хасаков был профессиональным революционером, посвятившим всю свою жизнь делу борьбы за социальное и национальное освобождение трудящихся. В первые годы XX в. он находился в эмиграции в Швейцарии, откуда вернулся в Россию в марте 1904 г. и принял непосредственное участие в революции 1905—1907 гг.
За революционную деятельность, «за пропаганду, богохуление» и «за оскорбление его императорского величества» Хасаков в 1905 г. был предан Казанскому военно-окружному суду. В апреле 1906 г. он совершил побег из Оренбургской тюрьмы, перешел на нелегальное положение и вел в 1906—1907 гг. пропагандистскую работу в ряде городов, в том числе и в Астрахани. В протоколе, составленном при аресте Хасакова в феврале 1907 г. полицейским надзирателем г. Верхне-Уральска, написано: «Цель своего прибытия в В. Уральск объяснить отказался, прибыл сюда уже три дня тому назад, чем занимался здесь, также объяснить не желает. При розыске у задержанного в кармане найдена записка с печатью Уфимского комитета социал-демократической партии». Записка была выдана «товарищу Николаю — пропагандисту организации» для явки. 3 апреля 1907 г. Хасаков был осужден временным военным судом г. Оренбурга на 6 лет каторжных работ.
Борцом за интересы трудящихся калмыков в начале XX в. был также Ходжака Зунгруев, выходец из простолюдинов Серебджаповского аймака Хошоутовского улуса. Он открыто выступал в защиту интересов калмыцких крестьян и бедноты, против эксплуатации их нойонами и зайсангами, призывал калмыков к борьбе против крупного феодального владельца Хошоутовского улуса нойона Тюменя и зайсангов за землю, за невыплату оброка, освобождение крестьян-калмыков из-под власти местных феодалов. Истории его борьбы с нойонами и зайсангами посвящена известная пьеса «Ходжака», написанная в 20-х годах А. Бадмаевым на основе исторических данных и рассказов современников событий.
За свои активные выступления против феодальных устоев Зунгруев был подло убит специально подосланным князем Тюменем человеком.
11 декабря 1905 г. был издан избирательный закон о выборах в Государственную думу. Как и манифест 17 октября 1905 г., он был уступкой самодержавия, вызванной подъемом революции. Но царское правительство отнюдь не шло на удовлетворение народных требований. Выборы в I Думу, проходившие в 1906 г., и во II Думу 1907 г. не были ни всеобщими, ни равными, ни прямыми, ни тайными; они были многостепенными, проводились по куриям. Помещики и буржуазия имели огромные преимущества, им обеспечивалось большинство мест в Государственной думе. По «Положению о выборах в Государственную думу для инородцев» кроме имущественного ценза требовалось еще знание русского языка. Лица, не владеющие русским языком, не могли быть избраны депутатами в Государственную думу.
Выборы в Государственную думу в Калмыцкой степи были проведены с большим опозданием. 25 марта 1906 г. были утверждены «Правила о производстве выборов в Государственную думу в местностях, занимаемых кочевыми инородцами Астраханской и Ставропольской губерний». Этими «Правилами» было установлено, что от калмыков этих губерний избирается 1 член Государственный думы. Он избирался на собрании выборщиков, представленных по норме, — один выборщик от каждого улуса и по одному выборщику от участковых избирательных съездов постоянных жителей «оседлых поселений, расположенных в пределах занятых калмыками Астраханской губернии местностей, население коих не подчинено калмыцкому управлению».
Отсталость калмыцких трудящихся масс, живучесть феодально-патриархальных традиций и пережитков, слабость калмыцкой демократической интеллигенции дали возможность националистическим элементам из среды феодально-кулацкой верхушки калмыцкого общества выдвинуть и без особого труда провести выборщиками по выборам в Думы от улусов своих людей. Так, например, по выборам во II Государственную думу от калмыков и оседлых поселений Калмыцкой степи выборщиками были: нойон Тюмень и шесть зайсангов, два духовных лица (гелюнг и мулла мечети Калмыцкого базара) и два богача-кулака. В результате этого не удивительно, что депутатами от Калмыков попали в I Думу князь Д.Ц. Тундутов, а во II — князь С.Б. Тюмень.
Еще тогда в заметке «К выборам калмыцкого депутата», помещенной в газете «Астраханский листок» за подписью «Калмык», хорошо показаны условия, в каких проходили выборы в Думу в Калмыцкой степи, а также классовое лицо как выборщиков, так и самих депутатов от калмыков. Отмечая, что «выборщиками прошли исключительно лица, принадлежащие привилегированному сословию», автор писал: «Для того, чтобы не удивляться тому, почему эти лица прошли выборщиками, надо знать калмыка, загнанного жизнью, окружающими условиями, начальством и разными косвенными денежными поборами в пользу всех духовных и светских «властей», — а надо знать также, как происходят самые выборы. Собирается сход из родового старшины, всех хотонных старост и одного человека от каждых 10 кибиток. Председательствуют и руководят выборами эти же привилегированные, т.е. нойоны, зайсанги, духовные и крупные богачи.
Кандидатами они и предлагаются, а из простых никто не изъявляет желания, так как, с одной стороны, боится соперничать с нойоном и зайсангом, с другой стороны, понимает, что при существующих открытых голосованиях он никогда не пройдет».
Далее автор заметки ставил вопрос, могут ли намеченные кандидаты для выбора в Думу — нойон Тюмень и зайсанг Арлуев — «что-либо сделать» для защиты интересов калмыцкого народа, и отвечал: «Никогда и ничего, потому что для них выгодно, чтобы калмык оставался темным и верным преданиям старины, и, кроме того, не было в жизни примера, чтобы волк заботился об улучшении и охране жизни овец».
Как видно, автор заметки «Калмык» очень хорошо видел и понимал тяжелую жизнь и нужды калмыцкого народа, угнетенного царскими колонизаторами и «своими» эксплуататорами. Можно не сомневаться, что он был представителем той калмыцкой демократической интеллигенции, которая только формировалась и поднимала свой голос в защиту интересов народных масс.
Калмыцкие депутаты передали Думе ходатайства; некоторые их пункты отражали в известной степени национально-освободительные тенденции. Депутаты просили возвратить калмыкам земли, отведенные под оброчные статьи; не допускать в дальнейшем отчуждения калмыцких земель; наделить приморских и приволжских калмыков рыболовными водами; избавить калмыцкий народ от административного попечительства; заменить казенный сбор со скота подоходным налогом; сложить недоимки, числящиеся за беднейшими калмыками; организовать взаимное страхование скота от падежа и кредит с основным фондом из сумм общественного калмыцкого капитала; принять меры к закреплению летучих песков и обводнению Калмыцкой степи. Выражая недовольство некоторыми сторонами колониальной политики царизма, просьбы калмыцких депутатов не затрагивали, однако, внутренних отношений в степи. Это и понятно: калмыцкие депутаты князья Тундутов и Тюмень являлись крупными владельцами земли и скота и не могли быть сторонниками социальных реформ в Калмыкии. Пункты об ограждении калмыцких земель от отчуждений и о ликвидации попечительства отвечали их классовым интересам и стремлениям занять в Калмыкии господствующее положение. Тундутов состоял членом аграрной комиссии I Думы. По-видимому, там он и выступал с вышеизложенными требованиями верхушки калмыков. Тундутов принадлежал к фракции конституционно-демократической партии, партии буржуазии и обуржуазившихся помещиков. Тюмень при выборах значился «беспартийным, примыкающим к правым», в Думе примкнул к кадетам.
I Дума просуществовала немногим более двух месяцев, II Дума — три месяца. Обе они были разогнаны царским правительством, как не оправдавшие его расчетов на поддержку. Ходатайства калмыцких депутатов никаких результатов не дали.
Реакционный закон о выборах в III Думу лишал избирательных прав нерусское население ряда окраин России. Потеряли право иметь представителей в Думе и калмыки.
После выборов в I и II Думы антифеодальное движение в Калмыцкой степи, имевшее и антиколониальную направленность, не прекращалось. Продолжались выступления калмыцких крестьян против улусной администрации, русских колонизаторов-кулаков и местных эксплуататоров—нойонов и зайсангов в Хошоутовском, Багацохуровском, Малодербетовском и других улусах. Имели место такие явления, как отказы от уплаты податей и налогов, исполнения распоряжений чиновников местных учреждений по подводной, дорожной, квартирной и другим натуральным повинностям, участились случаи «разбоев» и «грабежей». В этом отношении характерно признание в 1907 г. попечителя южной части Малодербетовского (позднее Манычского) улуса Н. М. Рысина о том, что одной из причин «скотокрадства в степи» являются «бедность и отсутствие средств к жизни».
Антиколониальную направленность имели и выступления против деятельности миссионеров. Активные проводники национально-колониальной политики царизма, православные миссионеры в 1905—1907 гг. прямо отмечали «пагубное» влияние революции на калмыков, в частности крещеных. Так, например, протоиерей И. Саввинский, указывая на выступления астраханских калмыков против миссионерства, писал: «На Калмыцком Базаре была открыта калмыками своя школа, в противовес миссионерской, куда и стали ходить все калмычата. Общественные же непорядки отразились неблагоприятно на церковных денежных сборах и членских взносах». Первым учителем и организатором этой школы был Церен Петкиев, кончивший в 1905 г. астраханское реальное училище. В селениях Булгун-Сале (ныне с. Троицкое), Яшкуле и Амта-Бургусте были закрыты миссионерские приюты, а в других миссионерских школах штаты были сокращены.
Недовольство русификаторской политикой царизма было использовано ламаистским духовенством для реакционной и националистической пропаганды. Эти черты сказались в движении, начавшемся среди оренбургских крещеных калмыков в 1903— 1904 гг., которое особенно усилилось после издания царским правительством манифеста 17 октября 1905 г. Напуганное революцией, правительство дало в манифесте ряд обещаний, оказавшихся лживыми. В манифесте, как известно, провозглашались свобода совести, слова, собраний, неприкосновенность личности, созыв законодательной думы. Оренбургские калмыки открыто выступили тогда против миссионеров и соблюдения церковных обрядов, стремясь вернуться к ламаизму. Движение это было вызвано грубой национально-колониальной политикой царизма. Вместе с тем в нем довольно ясно сказывались реакционные и националистические идеи, проповедоваемые ламаистским духовенством и кулацко-казачьей верхушкой оренбургских калмыков. Источники указывают, что именно в этот период к оренбургским калмыкам приезжали ламы и из Бурятии.
Малочисленность и слабость калмыцкого пролетариата, отсутствие в степи промышленных предприятий и рабочих организаций, территориальная разобщенность в условиях кочевого и полукочевого образа жизни в степи, оторванность и отдаленность Калмыкии от революционных центров — все это сказалось на участии калмыцких трудящихся в первой русской революции 1905—1907 гг.
Трудящиеся массы Калмыкии еще не имели ни руководителя, ни плана действий, их выступления носили неорганизованный, локальный характер. Развитию борьбы калмыцкой бедноты с эксплуататорами из калмыцкой же среды мешали также факты захвата не только нойонских и хурульных, но и калмыцких общинных земель отдельными русскими крестьянскими обществами, имевшие место в ряде улусов Калмыкии.
Один из очевидцев и современников событий, бывший чиновник Калмыцкого управления Ф.И. Плюнов так описывает земельные отношения между русским и калмыцким населением в степи: многие «крестьяне сел, окружающих Калмыцкую степь, успели развить свое скотоводство до размеров настоящего промысла и всегда обеспечивали свой скот кормом за счет калмыцких угодий. Они или снимали в аренду отдельные участки земли (оброчные статьи), или в известные времена года выпасывали свой скот за особую плату на калмыцких землях совместно с калмыками. Так было до 1905 года. Но весною 1905 г. крестьяне, в сознание которых революционная волна докатилась в самой уродливой форме, выгнали свои стада и отары в Калмыцкую степь на самые лучшие покосные места и отказались вовсе платить аренду».
Подобные факты были на руку только феодально-националистическим и буржуазно-националистическим элементам.
Первая русская революция 1905—1907 гг. потерпела поражение. Несмотря на это она имела огромное историческое значение. Слабостью революционного и национально-освободительного движения в Калмыкии начала XX в. явилось то, что оно еще не слилось с революционным движением русских рабочих и крестьян. Тем не менее те местные разрозненные выступления, которые происходили в Калмыцкой степи под влиянием революции в России, свидетельствуют о том, что и эта отсталая национальная окраина приобщалась к политической жизни, к революционно-освободительной борьбе.