Онлайн чтение книги История одного города
От издателя

Давно уже имел я намерение написать историю какого-нибудь города (или края) в данный период времени, но разные обстоятельства мешали этому предприятию. Преимущественно же препятствовал недостаток в материале, сколько-нибудь достоверном и правдоподобном. Ныне, роясь в глуповском городском архиве, я случайно напал на довольно объемистую связку тетрадей, носящих общее название «Глуповского Летописца», и, рассмотрев их, нашел, что они могут служить немаловажным подспорьем в деле осуществления моего намерения. Содержание «Летописца» довольно однообразно; он почти исключительно исчерпывается биографиями градоначальников, в течение почти целого столетия владевших судьбами города Глупова, и описанием замечательнейших их действий, как-то: скорой езды на почтовых, энергического взыскания недоимок, походов против обывателей, устройства и расстройства мостовых, обложения данями откупщиков и т. д. Тем не менее даже и по этим скудным фактам оказывается возможным уловить физиономию города и уследить, как в его истории отражались разнообразные перемены, одновременно происходившие в высших сферах. Так, например, градоначальники времен Бирона отличаются безрассудством, градоначальники времен Потемкина — распорядительностью, а градоначальники времен Разумовского — неизвестным происхождением и рыцарскою отвагою. Все они секут обывателей, но первые секут абсолютно, вторые объясняют причины своей распорядительности требованиями цивилизации, третьи желают, чтоб обыватели во всем положились на их отвагу. Такое разнообразие мероприятий, конечно, не могло не воздействовать и на самый внутренний склад обывательской жизни; в первом случае, обыватели трепетали бессознательно, во втором — трепетали с сознанием собственной пользы, в третьем — возвышались до трепета, исполненного доверия. Даже энергическая езда на почтовых — и та неизбежно должна была оказывать известную долю влияния, укрепляя обывательский дух примерами лошадиной бодрости и нестомчивости.

Летопись ведена преемственно четырьмя городовыми архивариусами и обнимает период времени с 1731 по 1825 год. В этом году, по-видимому, даже для архивариусов литературная деятельность перестала быть доступною. Внешность «Летописца» имеет вид самый настоящий, то есть такой, который не позволяет ни на минуту усомниться в его подлинности; листы его так же желты и испещрены каракулями, так же изъедены мышами и загажены мухами, как и листы любого памятника погодинского древлехранилища. Так и чувствуется, как сидел над ними какой-нибудь архивный Пимен, освещая свой труд трепетно горящею сальною свечкой и всячески защищая его от неминуемой любознательности гг. Шубинского, Мордовцева и Мельникова. Летописи предшествует особый свод, или «опись», составленная, очевидно, последним летописцем; кроме того, в виде оправдательных документов, к ней приложено несколько детских тетрадок, заключающих в себе оригинальные упражнения на различные темы административно-теоретического содержания. Таковы, например, рассуждения: «Об административном всех градоначальников единомыслии», «О благовидной градоначальников наружности», «О спасительности усмирений (с картинками)», «Мысли при взыскании недоимок», «Превратное течение времени» и, наконец, довольно объемистая диссертация «О строгости». Утвердительно можно сказать, что упражнения эти обязаны своим происхождением перу различных градоначальников (многие из них даже подписаны) и имеют то драгоценное свойство, что, во-первых, дают совершенно верное понятие о современном положении русской орфографии и, во-вторых, живописуют своих авторов гораздо полнее, доказательнее и образнее, нежели даже рассказы «Летописца».

Что касается до внутреннего содержания «Летописца», то оно по преимуществу фантастическое и по местам даже почти невероятное в наше просвещенное время. Таков, например, совершенно ни с чем не сообразный рассказ о градоначальнике с музыкой. В одном месте «Летописец» рассказывает, как градоначальник летал по воздуху, в другом — как другой градоначальник, у которого ноги были обращены ступнями назад, едва не сбежал из пределов градоначальства. Издатель не счел, однако ж, себя вправе утаить эти подробности; напротив того, он думает, что возможность подобных фактов в прошедшем еще в большею ясностью укажет читателю на ту бездну, которая отделяет нас от него. Сверх того, издателем руководила и та мысль, что фантастичность рассказов нимало не устраняет их административно-воспитательного значения и что опрометчивая самонадеянность летающего градоначальника может даже и теперь послужить спасительным предостережением для тех из современных администраторов, которые не желают быть преждевременно уволенными от должности.

Источник

История одного города. Салтыков-Щедрин

Отрывок

О корени происхождения глуповцев

1 Н. И. Костомаров (1817—1885) — историк, писатель, автор известных исследовании по истории России и Украины.
2 С.М. Соловьёв (1820—1879) — историк, академик, автор многотомной «Истории России с древнейших времен».
3 А.И. Пыпин (1833- 1904) — литературовед, академик, глава культурно-исторической школы в русском литературоведении.
4 Очевидно, летописец подражает здесь «Слову о полку Игореве»: «Бонн бо вещий, аще кому хотяше песнь творити, то растекаешеся мыслью по древу, серым вълком по земли, шизым орлом под облакы». И далее: «О, Бонне! соловию старого времени! Лбы ты сии пълки ушекотал» и т. д. — Изд.

Так начинает свой рассказ летописец, и затем, сказав несколько слов в похвалу своей скромности, продолжает.

Был, говорит он, в древности народ, головотяпами именуемый, и жил он далеко на севере, там, где греческие и римские историки и географы предполагали существование Гиперборейского моря. Головотяпами же прозывались эти люди оттого, что имели привычку «тяпать» головами обо все, что бы ни встретилось на пути. Стена попадется — об стену тяпают; Богу молиться начнут — об пол тяпают. По соседству с головотяпами жило множество независимых племен, но только замечательнейшие из них поименованы летописцем, а именно; моржееды, лукоеды, гущееды, клюковники, куралесы, вертячпе бобы, лягушечники, лапотники, чернонебые, долбежники, проломленные головы, слепороды, губошлепы, вислоухие, кособрюхие, ряпушникн, зауголышки, крошевники и рукосуи. Ни вероисповедания, ни образа правления эти племена не имели, заменяя все сие тем, что постоянно враждовали между собою. Заключали союзы, объявляли войны, мирились, клялись друг другу в дружбе и верности, когда же лгали, то прибавляли «да будет мне стыдно», и были наперед уверены, что «стыд глаза не выест». Таким образом взаимно разорили они свои земли, взаимно надругались над своими женами и девами и в то же время гордились тем, что радушны и гостеприимны. Но когда дошли до того, что ободрали на лепешки кору с последней сосны, когда не стало ни жен, ни дев и нечем было «людской завод» продолжать, тогда головотяпы первые взялись за ум. Поняли, что кому-нибудь да надо верх взять, и послали сказать соседям: будем друг с дружкой до тех пор головами тяпаться, пока кто кого перетяпает. «Хитро это они сделали, — говорит летописец, — знали, что головы у них на плечах растут крепкие — вот и предложили». И действительно, как только простодушные соседи согласились на коварное предложение, так сейчас же головотяпы их всех, с Божью помощью, перетяпали. Первые уступили слепороды и рукосуи; больше других держались гущееды, ряпушники и кособрюхие. Чтобы одолеть последних, вынуждены были даже прибегнуть к хитрости. А именно: в день битвы, когда обе стороны встали друг против друга стеной, головотяпы, неуверенные в успешном исходе своего дела, прибегли к колдовству: пустили на кособрюхих солнышко. Солнышко-то и само по себе так стояло, что должно было светить кособрюхим в глаза, но головотяпы, чтобы придать этому делу вид колдовства, стали махать в сторону кособрюхих шапками: вот, дескать, мы каковы, и солнышко заодно с нами. Однако кособрюхие не сразу испугались, а сначала тоже догадались: высыпали из мешков толокно и стали ловить солнышко мешками. Но изловить не изловили, и только тогда, увидев, что правда на стороне головотяпов, принесли повинную.

Собрав воедино куралесов, гущеедов и прочие племена, головотяпы начали устраиваться внутри, с очевидною целью добиться какого-нибудь порядка. Истории этого устройства летописец подробно не излагает, а приводит из нее лишь отдельные эпизоды. Началось с того, что Волгу толокном замесили, потом теленка на башо тащили, потом в кошеле кашу варили, потом козла в соложенном тесте утопили, потом свиныо за бобра купили, да собаку за волка убили, потом лапти растеряли да по дворам искали: было лаптей шесть, а сыскали семь; потом рака с колокольным звоном встречали, потом щуку с яиц согнали, потом комара за восемь верст ловить ходили, а комар у пошехонца на носу сидел, потом батьку на кобеля променяли, потом блинами острог конопатили, потом блоху на цепь приковали, потом беса в солдаты отдавали, потом небо кольями подпирали, наконец, утомились и стали ждать, что из этого выйдет.

Но ничего не вышло. Щука опять на яйца села; блины, которыми острог конопатили, арестанты съели; кошели, в которых кашу варили, сгорели вместе с кашею. А рознь да галденье пошли пуще прежнего: опять стали взаимно друг у друга земли разорять, жен в плен уводить, над девами ругаться. Нет порядку, да и полно. Попробовали снова головами тяпаться, по и тут ничего не доспели. Тогда надумали искать себе князя.

— Он нам все мигом предоставит, — говорил старец Добромысл, — он и солдатов у нас наделает, и острог, какой следовает, выстроит! Айда, ребята!

Искали, искали они князя и чуть-чуть в трех соснах не заблудилися, да спасибо случился тут пошехонец-слепород, который эти три сосны как свои пять пальцев знал. Он вывел их на торную дорогу и привел прямо к князю на двор.

— Кто вы такие? и зачем ко мне пожаловали? — вопросил князь посланных.

— Мы головотяпы! нет нас в свете народа мудрее и храбрее! Мы даже кособрюхих и тех шапками закидали! — хвастали головотяпы.

— А что вы еще сделали?

— Да вот комара за семь верст ловили, — начали было головотяпы, и вдруг им сделалось так смешно, так смешно. Посмотрели они друг на дружку и прыснули.

— А ведь это ты, Пётра, комара-то ловить ходил! — насмехался Ивашка.

— Нет, не я! у тебя он и на носу-то сидел!

Тогда князь, видя, что они и здесь, перед лицом его, своей розни не покидают, сильно распалился и начал учить их жезлом.

Глупые вы, глупые! — сказал он, — не головотяпами следует вам, по делам вашим, называться, а глуповцами! Не хочу я володеть глупыми! а ищите такого князя, какого нет в свете глупее — и тот будет володеть вами.

Сказавши это, еще маленько поучил жезлом и отослал головотяпов от себя с честию.

Задумались головотяпы над словами князя; всю дорогу шли и всё думали.

За что он нас раскастил? — говорили одни, мы к нему всей душой, а он послал нас искать князя глупого!

Но в то же время выискались и другие, которые ничего обидного в словах князя нс видели.

— Что же! — возражали они, нам глупый-то князь, пожалуй, еще лучше будет! Сейчас мы ему коврижку в руки: жуй, а нас не замай!

Источник

История одного города

1869—1870

Оглавление

О произведении

Сатира на политическое устройство Российского государства, актуальная во все времена.

Отзывы критиков

. «История одного города» — одно из самых замечательных произведений не только русской, но и мировой сатирической литературы.

Перед нами — летопись, в которой, как уверяет Щедрин, исправлен только тяжелый, устарелый слог. Летопись начинается сказанием о древних, доисторических временах Глупова («О корени происхождения глуповцев»). Затем читатель переходит к историческим временам, охватывающим период от 1731 года до 1825 года, когда «история, — как говорит Щедрин, — прекратила течение свое». Этими словами Щедрин явно намекает на воцарение Николая I, начавшееся казнью декабристов.

. «История одного города» — сатира не только на прошлое России. Щедрин дает здесь сатирическое изображение всей системы российского самодержавия, соединяя и переплетая прошлое с настоящим. Его градоначальники представляют собой обобщенные карикатуры, в которых можно узнать российских царей и вельмож не только прошлого времени, но и современных Щедрину. Недаром он так часто вводит в рассказ летописца различные «анахронизмы», подчеркивая их в примечаниях (телеграф, железные дороги и пр.). Это сделано именно для того, чтобы читатель догадался, что речь идет не об одном только прошлом, что хронология этой «истории» — условная, фантастическая, что в каждом лице или факте схвачены и исторически обобщены черты современной Щедрину действительности.

История была в эти годы особенно активным средством агитации и пропаганды. Совершенно понятно поэтому, что и Щедрин выбрал для своей политической сатиры на современность именно историческую форму. Самый выбор летописной формы с постоянными цитатами из будто бы найденной в глуповском городском архиве летописи подсказан был Щедрину многочисленными публикациями старинных рукописей и материалов.

Но работая над «Историей одного города», Щедрин пользовался не только историческими материалами; он опирался также и на некоторые литературные произведения.

Самая идея — дать картину русской социальной и политической жизни в виде истории вымышленного города, в котором сменяются градоначальники, могла быть подсказана наброском Пушкина «История села Горюхина».

В «Истории села Горюхина» Пушкин описывает сначала «баснословные времена», когда горюхинцами правил староста Трифон; затем следуют «времена исторические». При этом Пушкин ссылается на найденные летописи и описывает их вид и состав.

По своему типу «История одного города» Щедрина стоит в одном ряду со старинными классическими сатирами Рабле («Гаргантюа и Пантагрюэль») и Свифта («Путешествие Гулливера»), представляющими собой едкие политические и социальные памфлеты.

Летопись истории условного русского города, в которой смешное перемешано со страшным. Салтыков-Щедрин пишет сатиру на современную ему Россию под видом сатиры на русскую историю — и создаёт сатиру на русскую вечность.

Летопись истории условного российского города Глупова и хроника правления гротескных, омерзительных и устрашающих градоначальников. Глупов ищет себе князя, страдает от механических выкриков «не потерплю» и «разорю», печёт пироги по уставу, переживает период идолопоклонничества, превращается в казарму, горит, голодает и тонет. В «Истории одного города» часто видят фантастическую сатиру на историю России, но за этим смыслом скрывается ещё один: книга Щедрина — о «русском неизбывном», о внеисторических, роковых чертах национальной ментальности. Начинаясь как фарс, к финалу «История одного города» достигает размаха эсхатологической антиутопии.

«История одного города» — это историческая хроника, которую последовательно ведут несколько летописцев. Сообразно с описываемыми эпохами меняется и стиль повествования. Салтыков-Щедрин прибегает ко всему арсеналу сатирических приёмов: «История одного города» полна аллюзий на реальные события, иронических ссылок на официально признанных историков, нарочитых анахронизмов, гротескных деталей, говорящих фамилий и вставных документов, блестяще пародирующих бюрократический абсурд. Салтыков-Щедрин укрывается под маской публикатора архивов, но не старается маскировать вмешательство в «материал». Уже при жизни Щедрина часто сравнивали с Гоголем. «История одного города» подтверждает правомерность этих сравнений — не только потому, что Щедрин высмеивал мир чиновничества, но и потому, что он поэтично и по-настоящему страшно описывал катастрофы.

Писатели следующих поколений подчёркивали неизбывную актуальность «Истории одного города»: «Когда я стал взрослым, мне открылась ужасная истина. Атаманы-молодцы, беспутные Клемантинки, рукосуи и лапотники, майор Прыщ и бывший прохвост Угрюм-Бурчеев пережили Салтыкова-Щедрина. Тогда мой взгляд на окружающее стал траурным», — писал Михаил Булгаков. Стиль Щедрина оказал влияние на лучших советских сатириков — таких как Ильф и Петров и Юрий Олеша, на произведения Булгакова и Платонова. В то же время советская пропаганда отвела Салтыкову-Щедрину место в пантеоне революционных демократов, примерно соответствующее положению Гоголя в предыдущую эпоху; в 1952 году Сталин произнёс фразу «Нам нужны Гоголи. Нам нужны Щедрины», и на короткое время «Гоголи и Щедрины» стали частью культурной повестки. Инерция идеологии сохранялась в щедриноведении и после Сталина, но постепенно «Историю одного города» начали рассматривать в контексте мировой сатиры и — не без оснований — видеть в последних главах скепсис по отношению к «революционной демократии»

Источник

История одного города — Салтыков-Щедрин М.Е.

От издателя

Давно уже имел я наме­ре­ние напи­сать исто­рию какого-нибудь города (или края) в дан­ный период вре­мени, но раз­ные обсто­я­тель­ства мешали этому пред­при­я­тию. Пре­иму­ще­ственно же пре­пят­ство­вал недо­ста­ток в мате­ри­але, сколько-нибудь досто­вер­ном и прав­до­по­доб­ном. Ныне, роясь в глу­по­в­ском город­ском архиве, я слу­чайно напал на довольно объ­е­ми­стую связку тет­ра­дей, нося­щих общее назва­ние «Глу­по­в­ского Лето­писца», и, рас­смот­рев их, нашел, что они могут слу­жить нема­ло­важ­ным под­спо­рьем в деле осу­ществ­ле­ния моего наме­ре­ния. Содер­жа­ние «Лето­писца» довольно одно­об­разно; он почти исклю­чи­тельно исчер­пы­ва­ется био­гра­фи­ями гра­до­на­чаль­ни­ков, в тече­ние почти целого сто­ле­тия вла­дев­ших судь­бами города Глу­пова, и опи­са­нием заме­ча­тель­ней­ших их дей­ствий, как-то: ско­рой езды на поч­то­вых, энер­ги­че­ского взыс­ка­ния недо­и­мок, похо­дов про­тив обы­ва­те­лей, устрой­ства и рас­строй­ства мосто­вых, обло­же­ния данями откуп­щи­ков и т. д. Тем не менее даже и по этим скуд­ным фак­там ока­зы­ва­ется воз­мож­ным уло­вить физио­но­мию города и усле­дить, как в его исто­рии отра­жа­лись раз­но­об­раз­ные пере­мены, одно­вре­менно про­ис­хо­див­шие в выс­ших сфе­рах. Так, напри­мер, гра­до­на­чаль­ники вре­мен Бирона отли­ча­ются без­рас­суд­ством, гра­до­на­чаль­ники вре­мен Потем­кина — рас­по­ря­ди­тель­но­стью, а гра­до­на­чаль­ники вре­мен Раз­умов­ского — неиз­вест­ным про­ис­хож­де­нием и рыцар­скою отва­гою. Все они секут обы­ва­те­лей, но пер­вые секут абсо­лютно, вто­рые объ­яс­няют при­чины своей рас­по­ря­ди­тель­но­сти тре­бо­ва­ни­ями циви­ли­за­ции, тре­тьи желают, чтоб обы­ва­тели во всем поло­жи­лись на их отвагу. Такое раз­но­об­ра­зие меро­при­я­тий, конечно, не могло не воз­дей­ство­вать и на самый внут­рен­ний склад обы­ва­тель­ской жизни; в пер­вом слу­чае, обы­ва­тели тре­пе­тали бес­со­зна­тельно, во вто­ром — тре­пе­тали с созна­нием соб­ствен­ной пользы, в тре­тьем — воз­вы­ша­лись до тре­пета, испол­нен­ного дове­рия. Даже энер­ги­че­ская езда на поч­то­вых — и та неиз­бежно должна была ока­зы­вать извест­ную долю вли­я­ния, укреп­ляя обы­ва­тель­ский дух при­ме­рами лоша­ди­ной бод­ро­сти и нестомчивости.

Лето­пись ведена пре­ем­ственно четырьмя горо­до­выми архи­ва­ри­усами и обни­мает период вре­мени с 1731 по 1825 год. В этом году, по-види­мому, даже для архи­ва­ри­усов лите­ра­тур­ная дея­тель­ность пере­стала быть доступ­ною. Внеш­ность «Лето­писца» имеет вид самый насто­я­щий, то есть такой, кото­рый не поз­во­ляет ни на минуту усо­мниться в его под­лин­но­сти; листы его так же желты и испещ­рены кара­ку­лями, так же изъ­едены мышами и зага­жены мухами, как и листы любого памят­ника пого­дин­ского древ­ле­хра­ни­лища. Так и чув­ству­ется, как сидел над ними какой-нибудь архив­ный Пимен, осве­щая свой труд тре­петно горя­щею саль­ною свеч­кой и вся­че­ски защи­щая его от неми­ну­е­мой любо­зна­тель­но­сти гг. Шубин­ского, Мор­дов­цева и Мель­ни­кова. Лето­писи пред­ше­ствует осо­бый свод, или «опись», состав­лен­ная, оче­видно, послед­ним лето­пис­цем; кроме того, в виде оправ­да­тель­ных доку­мен­тов, к ней при­ло­жено несколько дет­ских тет­ра­док, заклю­ча­ю­щих в себе ори­ги­наль­ные упраж­не­ния на раз­лич­ные темы адми­ни­стра­тивно-тео­ре­ти­че­ского содер­жа­ния. Таковы, напри­мер, рас­суж­де­ния: «Об адми­ни­стра­тив­ном всех гра­до­на­чаль­ни­ков еди­но­мыс­лии», «О бла­го­вид­ной гра­до­на­чаль­ни­ков наруж­но­сти», «О спа­си­тель­но­сти усми­ре­ний (с кар­тин­ками)», «Мысли при взыс­ка­нии недо­и­мок», «Пре­врат­ное тече­ние вре­мени» и, нако­нец, довольно объ­е­ми­стая дис­сер­та­ция «О стро­го­сти». Утвер­ди­тельно можно ска­зать, что упраж­не­ния эти обя­заны своим про­ис­хож­де­нием перу раз­лич­ных гра­до­на­чаль­ни­ков (мно­гие из них даже под­пи­саны) и имеют то дра­го­цен­ное свой­ство, что, во-пер­вых, дают совер­шенно вер­ное поня­тие о совре­мен­ном поло­же­нии рус­ской орфо­гра­фии и, во-вто­рых, живо­пи­суют своих авто­ров гораздо пол­нее, дока­за­тель­нее и образ­нее, нежели даже рас­сказы «Лето­писца».

Что каса­ется до внут­рен­него содер­жа­ния «Лето­писца», то оно по пре­иму­ще­ству фан­та­сти­че­ское и по местам даже почти неве­ро­ят­ное в наше про­све­щен­ное время. Таков, напри­мер, совер­шенно ни с чем не сооб­раз­ный рас­сказ о гра­до­на­чаль­нике с музы­кой. В одном месте «Лето­пи­сец» рас­ска­зы­вает, как гра­до­на­чаль­ник летал по воз­духу, в дру­гом — как дру­гой гра­до­на­чаль­ник, у кото­рого ноги были обра­щены ступ­нями назад, едва не сбе­жал из пре­де­лов гра­до­на­чаль­ства. Изда­тель не счел, однако ж, себя вправе ута­ить эти подроб­но­сти; напро­тив того, он думает, что воз­мож­ность подоб­ных фак­тов в про­шед­шем еще в боль­шею ясно­стью ука­жет чита­телю на ту без­дну, кото­рая отде­ляет нас от него. Сверх того, изда­те­лем руко­во­дила и та мысль, что фан­та­стич­ность рас­ска­зов нимало не устра­няет их адми­ни­стра­тивно-вос­пи­та­тель­ного зна­че­ния и что опро­мет­чи­вая само­на­де­ян­ность лета­ю­щего гра­до­на­чаль­ника может даже и теперь послу­жить спа­си­тель­ным предо­сте­ре­же­нием для тех из совре­мен­ных адми­ни­стра­то­ров, кото­рые не желают быть преж­де­вре­менно уво­лен­ными от должности.

Источник

Литература. 8 класс (2 часть)
История одного города

История одного города

О корени происхождения глуповцев

Так начинает свой рассказ летописец, и затем, сказав несколько слов в похвалу своей скромности, продолжает.

Был, говорит он, в древности народ, головотяпами именуемый, и жил он далеко на севере, там, где греческие и римские историки и географы предполагали существование Гиперборейского моря. Головотяпами же прозывались эти люди оттого, что имели привычку «тяпать» головами обо всё, что бы ни встретилось на пути. Стена попадётся — об стену тяпают; Богу молиться начнут — об пол тяпают. По соседству с головотяпами жило множество независимых племён, но только замечательнейшие из них поименованы летописцем, а именно: моржееды, лукоеды, гущееды, клюковники, куралесы, вертячие бобы, лягушечники, лапотники, чёрнонёбые, долбёжники, проломленные головы, слепороды, губошлёпы, вислоухие, кособрюхие, ряпушники, заугольники, крошевники и рукосуи. Ни вероисповедания, ни образа правления эти племена не имели, заменяя всё сие тем, что постоянно враждовали между собою. Заключали союзы, объявляли войны, мирились, клялись друг другу в дружбе и верности, когда же лгали, то прибавляли «да будет мне стыдно», и были наперёд уверены, что «стыд глаза не выест». Таким образом взаимно разорили они свои земли, взаимно надругались над своими жёнами и девами и в то же время гордились тем, что радушны и гостеприимны. Но когда дошли до того, что ободрали на лепёшки кору с последней сосны, когда не стало ни жён, ни дев и нечем было «людской завод» продолжать, тогда головотяпы первые взялись за ум. Поняли, что кому-нибудь да надо верх взять, и послали сказать соседям: будем друг с дружкой до тех пор головами тяпаться, пока кто кого перетяпает. «Хитро это они сделали, — говорит летописец, — знали, что головы у них на плечах растут крепкие — вот и предложили». И действительно, как только простодушные соседи согласились на коварное предложение, так сейчас же головотяпы их всех, с Божью помощью, перетяпали. Первые уступили слепороды и рукосуи; больше других держались гущееды, ряпушники и кособрюхие. Чтобы одолеть последних, вынуждены были даже прибегнуть к хитрости. А именно: в день битвы, когда обе стороны встали друг против друга стеной, головотяпы, неуверенные в успешном исходе своего дела, прибегли к колдовству: пустили на кособрюхих солнышко. Солнышко-то и само по себе так стояло, что должно было светить кособрюхим в глаза, но головотяпы, чтобы придать этому делу вид колдовства, стали махать в сторону кособрюхих шапками: вот, дескать, мы каковы, и солнышко заодно с нами. Однако кособрюхие не сразу испугались, а сначала тоже догадались: высыпали из мешков толокно и стали ловить солнышко мешками. Но изловить не изловили, и только тогда, увидев, что правда на стороне головотяпов, принесли повинную.

Собрав воедино куралесов, гущеедов и прочие племена, головотяпы начали устраиваться внутри, с очевидною целью добиться какого-нибудь порядка. Истории этого устройства летописец подробно не излагает, а приводит из неё лишь отдельные эпизоды. Началось с того, что Волгу толокном замесили, потом телёнка на баню тащили, потом в кошеле кашу варили, потом козла в соложённом тесте утопили, потом свинью за бобра купили, да собаку за волка убили, потом лапти растеряли да по дворам искали: было лаптей шесть, а сыскали семь; потом рака с колокольным звоном встречали, потом щуку с яиц согнали, потом комара за восемь вёрст ловить ходили, а комар у пошехонца на носу сидел, потом батьку на кобеля променяли, потом блинами острог конопатили, потом блоху на цепь приковали, потом беса в солдаты отдавали, потом небо кольями подпирали, наконец, утомились и стали ждать, что из этого выйдет.

Но ничего не вышло. Щука опять на яйца села; блины, которыми острог конопатили, арестанты съели; ко шели, в которых кашу варили, сгорели вместе с кашею. А рознь да галденье пошли пуще прежнего: опять стали взаимно друг у друга земли разорять, жён в плен уводить, над девами ругаться. Нет порядку, да и полно. Попробовали снова головами тяпаться, но и тут ничего не доспели. Тогда надумали искать себе князя.

— Он нам всё мигом предоставит, — говорил старец Добромысл, — он и солдатов у нас наделает, и острог, какой следовает, выстроит! Айда, ребята!

Искали, искали они князя и чуть-чуть в трёх соснах не заблудилися, да спасибо случился тут пошехонец- слепород, который эти три сосны как свои пять пальцев знал. Он вывел их на торную дорогу и привёл прямо к князю на двор.

— Кто вы такие? и зачем ко мне пожаловали? — вопросил князь посланных.

— Мы головотяпы! нет нас в свете народа мудрее и храбрее! Мы даже кособрюхих и тех шапками закидали! — хвастали головотяпы.

— А что вы ещё сделали?

— Да вот комара за семь вёрст ловили, — начали было головотяпы, и вдруг им сделалось так смешно, так смешно. Посмотрели они друг на дружку и прыснули.

— А ведь это ты, Пётра, комара-то ловить ходил! — насмехался Ивашка.

— Нет, не я! у тебя он и на носу-то сидел!

Тогда князь, видя, что они и здесь, перед лицом его, своей розни не покидают, сильно распалился и начал учить их жезлом.

— Глупые вы, глупые! — сказал он, — не головотяпами следует вам, по делам вашим, называться, а глуповца- ми! Не хочу я вол одеть глупыми! а ищите такого князя, какого нет в свете глупее — и тот будет вол одеть вами.

Задумались головотяпы над словами князя; всю дорогу шли и всё думали.

— За что он нас раскастил? — говорили одни, — мы к нему всей душой, а он послал нас искать князя глупого!

Но в то же время выискались и другие, которые ничего обидного в словах князя не видели.

— Что же! — возражали они, — нам глупый-то князь, пожалуй, ещё лучше будет! Сейчас мы ему коврижку в руки: жуй, а нас не замай!

— И то правда, — согласились прочие.

Воротились добры молодцы домой, но сначала решили опять попробовать устроиться сами собою. Петуха на канате кормили, чтоб не убежал, божку съели. Однако толку всё не было. Думали-думали и пошли искать глупого князя.

— Не знаешь ли, любезный рукосуюшко, где бы нам такого князя сыскать, чтобы не было его в свете глупее? — взмолились головотяпы.

— Знаю, есть такой, — отвечал рукосуй, — вот идите прямо через болото, как раз тут.

Бросились они все разом в болото, и больше половины их тут потопло («Многие за землю свою поревновали»,— говорит летописец); наконец вылезли из трясины и видят: на другом краю болотины, прямо перед ними, сидит сам князь да глупый-преглупый! Сидит и ест пряники писаные. Обрадовались головотяпы: вот так князь! лучшего и желать нам не надо!

— Кто вы такие? и зачем ко мне пожаловали? — молвил князь, жуя пряники.

— Мы головотяпы! нет нас народа мудрее и храбрее! Мы гущеедов — и тех победили! — хвастались головотяпы.

— Что же вы ещё сделали?

— Мы щуку с яиц согнали, мы Волгу толокном замесили. — начали было перечислять головотяпы, но князь не захотел и слушать их.

— Я уж на что глуп, — сказал он, — а вы ещё глупее меня! Разве щука сидит на яйцах? или можно разве вольную реку толокном месить? Нет, не головотяпами следует вам называться, а глуповцами! Не хочу я володеть вами, а ищите вы себе такого князя, какого нет в свете глупее, — и тот будет володеть вами!

И, наказав жезлом, отпустил с честию.

— ан он умный! Однако воротились домой и опять стали сами собой устраиваться. Под дождём онучи сушили, на сосну Москву смотреть лазили. И всё нет как нет порядку, да и полно. Тогда надоумил всех Пётра Комар.

— Есть у меня, — сказал он, — друг-приятель, по прозванию вор-новотор, уж если экая выжига князя не сыщет, так судите вы меня судом милостивым, рубите с плеч мою голову бесталанную!

С таким убеждением высказал он это, что головотяпы послушались и призвали новотора-вора. Долго он торговался с ними, просил за розыск алтын да деньгу, головотяпы же давали грош да животы свои в придачу. Наконец, однако, кое-как сладились и пошли искать князя.

— Ты нам такого ищи, чтоб немудрый был! — говорили головотяпы новотору-вору, — на что нам мудрого-то, ну его к ляду!

И повёл их вор-новотор сначала всё ельничком да бе- резничком, потом чащей дремучею, потом перелесочком, да и вывел прямо на поляночку, а посередь той поляночки князь сидит.

что ни махнёт сабелькой, то голова с плеч долой. А вор-новотор, сделавши такое пакостное дело, стоит, брюхо поглаживает да в бороду усмехается.

— Что ты! с ума, никак, спятил! пойдёт ли этот к нам? во сто раз глупее были, — и те не пошли! — напустились головотяпы на новотора-вора.

— Ништо! обладим! — молвил вор-новотор, — дай срок, я глаз на глаз с ним слово перемолвлю.

Видят головотяпы, что вор-новотор кругом на кривой их объехал, а на попятный уж не смеют.

— Это, брат, не то, что с кособрюхими лбами тяпаться! нет, тут, брат, ответ подай: каков таков человек? какого чину и звания? — гуторят они меж собой.

— не слыхать. Только и почуяли головотяпы, как вор-новотор говорил: «Драть их, ваша княжеская светлость, завсегда очень свободно».

Наконец и для них настал черёд встать перед ясные очи его княжеской светлости.

— Что вы за люди? и зачем ко мне пожаловали? — обратился к ним князь.

— Мы головотяпы! нет нас народа храбрее, — начали было головотяпы, но вдруг смутились.

— Слыхал, господа головотяпы! — усмехнулся князь («и таково ласково усмехнулся, словно солнышко просияло!» — замечает летописец), — весьма слыхал! И о том знаю, как вы рака с колокольным звоном встречали — довольно знаю! Об одном не знаю, зачем же ко мне-то вы пожаловали?

— А пришли мы к твоей княжеской светлости вот что объявить: много мы промеж себя убивств чинили, много друг дружке разорений и надругательств делали, а всё правды у нас нет. Иди и володей нами!

— А у кого, спрошу вас, вы допрежь сего из князей, братьев моих, с поклоном были?

— А были мы у одного князя глупого, да у другого князя глупого ж — и те володеть нами не похотели!

— Ладно. Володеть вами я желаю, — сказал князь, — а чтоб идти к вам жить — не пойду. А вот посылаю к вам, заместо себя, самого этого новотора-вора: пущай он вами дома правит, а я отсель и им и вами помыкать буду!

Понурили головотяпы головы и сказали:

— И будете вы платить мне дани многие, — продолжал князь, — у кого овца ярку принесёт, овцу на меня отпиши, а ярку себе оставь; у кого грош случится, тот разломи его начетверо: одну часть мне отдай, другую мне же, третью опять мне, а четвёртую себе оставь. Когда же пойду на войну — и вы идите! А до прочего вам ни до чего дела нет!

— Так! — отвечали головотяпы.

— И тех из вас, которым ни до чего дела нет, я буду миловать; прочих же всех — казнить.

— Так! — отвечали головотяпы.

— А как не умели вы жить на своей воле и сами, глупые, пожелали себе кабалы, то называться вам впредь не головотяпами, а глуповцами.

— Так! — отвечали головотяпы.

Затем приказал князь обнести послов водкою да одарить по пирогу, да по платку алому, и, обложив данями многими, отпустил от себя с честию.

Шли головотяпы домой и воздыхали. «Воздыхали неослабляючи, вопияли сильно!» — свидетельствует летописец. «Вот она, княжеская правда какова!»—говорили они. И ещё говорили: «Такали мы, такали, да и протекали!» Один же из них, взяв гусли, запел:

Как заутра мне, добру молодцу, на допрос идти
Перед грозного судью, самого царя.

Чем далее лилась песня, тем ниже понуривались головы головотяпов. «Были между ними, — говорит летописец, — старики седые и плакали горько, что сладкую волю свою прогуляли; были и молодые, кои той воли едва отведали, но и те тоже плакали. Тут только познали все, какова такова прекрасная воля есть». Когда же раздались заключительные стихи песни:

Я за то тебя, детинушку, пожалую

Что двумя столбами с перекладиною. —

то все пали ниц и зарыдали.

Но драма уже совершилась бесповоротно. Прибывши домой, головотяпы немедленно выбрали болотину и, заложив на ней город, назвали Глуповым, а себя по тому городу глуповцами. «Так и процвела сия древняя отрасль», — прибавляет летописец.

Но вору-новотору эта покорность была не по нраву. Ему нужны были бунты, ибо усмирением их он надеялся и милость князя себе снискать, и собрать хабару с бунтующих. И начал он донимать глуповцев всякими неправдами, и действительно, не в долгом времени возжёг бунты. Взбунтовались сперва заугольники, а потом сычужники. Вор-новотор ходил на них с пушечным снарядом, палил неослабляючи и, перепалив всех, заключил мир, то есть у заугольников ел палтусину, у сычуж- ников — сычуги. И получил от князя похвалу великую. Вскоре, однако, он до того проворовался, что слухи об его несытом воровстве дошли даже до князя. Распалился князь крепко и послал неверному рабу петлю. Но ново- тор, как сущий вор, и тут извернулся: предварил казнь тем, что, не выждав петли, зарезался огурцом.

«заместь князя» одоевец, тот самый, который «на грош постных яиц купил». Но и он догадался, что без бунтов ему не жизнь, и тоже стал донимать. Поднялись кособрюхие, калашники, соломат- ники — все отстаивали старину да права свои. Одоевец пошёл против бунтовщиков, и тоже начал неослабно палить, но, должно быть, палил зря, потому что бунтовщики не только не смирялись, но увлекли за собой чёр- нонёбых и губошлёпов. Услыхал князь бестолковую пальбу бестолкового одоевца и долго терпел, но напоследок не стерпел: вышел против бунтовщиков собственною персоною и, перепалив всех до единого, возвратился восвояси.

— Посылал я сущего вора — оказался вор, — печало- вался при этом князь, — посылал одоевца по прозванию «продай на грош постных яиц» — и тот оказался вор же. Кого пошлю ныне?

Долго раздумывал он, кому из двух кандидатов отдать преимущество: орловцу ли — на том основании, что «Орёл да Кромы — первые воры» — или шуянину, на том основании, что он «в Питере бывал, на полу сыпал и тут не упал», но, наконец, предпочёл орловца, потому что он принадлежал к древнему роду «Проломленных Голов». Но едва прибыл орловец на место, как встали бунтом ста- ричане и, вместо воеводы, встретили с хлебом с солью петуха. Поехал к ним орловец, надеясь в Старице стерлядями полакомиться, но нашёл, что там «только грязи довольно». Тогда он Старицу сжёг, а жён и дев стариц- ких отдал самому себе на поругание. «Князь же, уведав о том, урезал ему язык».

Затем князь ещё раз попробовал послать «вора попроще» и в этих соображениях выбрал калязинца, который «свинью за бобра купил», но этот оказался ещё пущим вором, нежели новотор и орловец. Взбунтовал семендяев- цев и заозерцев и, «убив их, сжёг».

Тогда князь выпучил глаза и воскликнул:

— Несть глупости горшия, яко глупость!

И прибых собственною персоною в Глупов и возопи:

С этим словом начались исторические времена.

Размышляем о прочитанном

2. Какие сатирические приёмы помогают понять реальную сущность «деяний» градоначальников?

«деятельности» глуповских градоначальников. Какими пословицами оправдывали они свою деятельность? Какого «порядка» добивались головотяпы, когда собрали воедино соседние племена? Каким словом начались «исторические времена»?

4*. Чего хочет достичь Щедрин сатирическим изображением чиновников и градоначальников тогдашней России? Что предполагает писатель «разбудить» в обществе?

5. С помощью каких художественных средств удаётся Щедрину показать глуповцев? Почему народ, о котором рассказывается в романе, называют головотяпами? Как называются соседние народы? Перечислите их. Как можно объяснить их названия?

7. Какие произведения (басни, сказки) напоминает вам эта глава из романа М. Е. Салтыкова-Щедрина «История одного города»? Чем?

Учимся читать выразительно

Подготовьте подробный пересказ одного фрагмента произведения или чтение по ролям, подчеркнув сатирическое изображение персонажей.

Литературоведы считают Щедрина наиболее актуальным и современным из русских писателей, согласны ли вы с этим утверждением? Дайте развёрнутый ответ на этот вопрос.

Обогащаем свою речь

Могли ли влиять сатирические произведения Щедрина на общественное мнение и общественные порядки тогдашней России? Подготовьте небольшое сообщение-рассуждение, используя следующие слова и словосочетания: растекаться мыслию по древу, похвала, скромность, древность, вероисповедание, воедино, простодушные соседи, изловить, надумали, мудрость, понуриться.

СЛУШАЕМ АКТЁРСКОЕ ЧТЕНИЕ

«История одного города» — сатирическое произведение М. Е. Салтыкова-Щедрина. Это сатира на все бывшие, современные и будущие незадачливые государственные устройства.

1. Как звучат в чтении актёра Леонида Кулагина гипербола и гротеск?

2. Как передаются действия и преобразования градоначальников в актёрском чтении?

3. Какие сатирические приёмы автора и актёра делают поступки и деяния героев абсурдными и парадоксальными? Как они передаются в чтении?

4. Как называются соседние с глуповцами народы? Объясните происхождение их названий.

«разбудить» в обществе?

6. Почему звучит в сатире народная песня «Не шуми ты, мати зелена дубровушка»? В чём смысл её использования?

7. Как произносит Леонид Кулагин названия племён и характеры их взаимоотношений — спокойно, строго, иронически? Почему?

8. Какие мысли и чувства вызвало у вас произведение М. Е. Салтыкова- Щедрина и его актёрское прочтение?

Примечания

[1] —1885) — историк, писатель, автор известных исследований по истории России и Украины.

[2] С. М. Соловьёв (1820—1879) — историк, академик, автор многотомной «Истории России с древнейших времён».

[3] А. Н. П ыпин (1833—1904) — литературовед, академик, глава культурно-исторической школы в русском литературоведении.

[4] Очевидно, летописец подражает здесь «Слову о полку Игореве»: «Волн бо вещий, аще кому хотяше песнь творити, то растекаешеся мыслью по древу, серым вълком по земли, шизым орлом под облакы». И далее: «О, Бонне! соловию старого времени! Абы ты сии пълки ущекотал» и т. д. —Изд.

[5] Троп (гр. tropos — оборот) — употребление слова в переносном значении для характеристики какого-либо явления. К тропам относятся эпитет, сравнение, гипербола, гротеск, ирония и др.

Источник